Деликатесы Декстера

Глава 39

Эйнштейн утверждал, что наше ощущение времени всего лишь фикция. Не буду притворяться, что когда-либо считал себя гением, способным это осознать, но сейчас впервые в жизни на меня снизошла хотя бы тень прозрения. Когда я увидел лицо Чатски, мир остановился. Времени больше не было. Я почувствовал себя запертым в мгновении, которое будет длиться вечно, или, возможно, персонажем живописного полотна. Силуэт Аланы, замершей у фальшборта старого аттракциона в виде пиратского корабля, ее лицо, застывшее в хищной улыбке, пять неподвижных фигур в пятне света под фонарем: Чатски с безжизненно запрокинутой головой, Бобби, тянущий его за руки, и странная фигура в капюшоне с ружьем Сезара в руках. Вокруг них — компания пиратов, которые стояли в карикатурно угрожающих позах. Никто не двигался. Я не слышал ни звука. Все остановилось и превратилось в картину под названием «Конец надежды».

Затем неподалеку, в той стороне, где была полоса препятствий, раздалась музыка, тот же ужасный, вызывающий головную боль ритм, что и в клубе. Кто-то вскрикнул, и время вновь пошло. Сначала медленно, а потом разогналось до обычной скорости. Алана отвернулась от борта, Саманта застонала, раздалось хлопанье Веселого Роджера на мачте, ему вторил невероятно громкий стук моего сердца.

— Ты кого-то ждал? — поинтересовалась Алана светским тоном. — Боюсь, он вряд ли сможет тебе помочь.

Эта мысль уже побывала у меня в голове. Как, впрочем, и несколько других, но ни одна из них не предложила ничего ценного, а лишь сообщила о том, что подвалы замка Декстера затапливает безнадежность. И эта новость звучала довольно истерично. Я все еще чувствовал висящий в воздухе аромат жарящейся на гриле плоти, и мое воображение с готовностью рисовало сюжет: незаменимого, единственного в своем роде Декстера, подрумянивающегося над углями. В сценарии, написанном по голливудским законам, именно сейчас в мою голову должна была бы прийти замечательная идея, которая помогла бы мне освободиться, схватить ружье и вырваться из плена.

Но, по всей видимости, моя история была другого рода, и мою голову не посетило ничего, кроме не слишком полезной, но неотвязной мысли: вот сейчас меня убьют и съедят. Выхода я не видел и даже не мог справиться с бесполезной истерикой, чтобы подумать о чем-то еще, кроме одного — вот оно. Конец игры, все кончено, впереди — только тьма. Я — такой замечательный — исчезну навсегда. Ничего не останется, кроме груды обглоданных костей и брошенных внутренностей, и где-то, возможно, несколько близких мне людей сохранят смутные воспоминания о человеке, которым я притворялся. Даже не обо мне настоящем, что особенно обидно. Да и то помнить они будут недолго. Жизнь пойдет своим чередом без замечательного, великолепного Декстера. И хотя это совершенно неправильно, выхода нет. Конец, все кончено, finito[31].

Странно, что я не умер от жалости к самому себе прямо у всех на глазах, но если бы от этого умирали, вряд ли кто-нибудь доживал бы до четырнадцати лет. Я выжил и увидел, как они затаскивают Чатски по шаткому трапу на палубу. Человек в капюшоне с ружьем Сезара встал у гриля, откуда он мог держать под прицелом нас обоих. Бобби и Сезар подтащили Чатски к ногам Аланы и опустили его. Он упал лицом вниз и остался лежать безжизненной подрагивающей грудой. Из его спины торчало два дротика, что объясняло дрожь. Каким-то образом они смогли обойти его и выстрелить из полицейского парализатора, а затем оглушили ударом по голове. Вот тебе и помощь профессионала.

— Какой здоровый детина, — произнесла Алана, слегка толкая его ногой, — твой друг?

— Вроде того, — мрачно сказал я. В конце концов, я рассчитывал на его помощь, а он считался специалистом в таких вещах.

— Ну что, — задумчиво проговорила она, разглядывая Чатски, — он нам не нужен. В нем одни шрамы.

— Вообще то мне говорили, что где-то в глубине он может быть очень нежным, — произнес я с надеждой, — намного нежнее меня.

— Ооох, — простонал Чатски, — ооох, твою мать.

— Ни фига себе у него челюсть, — одобрительно присвистнул Сезар, — я его и вправду хорошо приложил. Он должен быть все еще в отключке.

— Где она? — спросил Чатски, продолжая дрожать. — С ней все в порядке?

— Нет, правда, я хорошо его приложил. Я знаю, я умею драться, — сказал Сезар, ни к кому не обращаясь.

— Она здесь, — ответил я, — без сознания.

Чатски сделал огромное усилие, вероятно, причинившее ему сильную боль, и перекатился так, чтобы ему было лучше меня видно. Я посмотрел в его глаза — они покраснели, и в них застыло страдание.

— Мы все просрали, приятель, — сказал он, — все.

Я не счел нужным комментировать столь очевидное заявление, и Чатски, опять устало выругавшись, сник на палубе.

— Оттащите его к сержанту Морган, — велела Алана, и Сезар с Бобби опять подхватили Чатски, подняли его на ноги и втащили в каюту. — Все остальные, — продолжила распоряжаться она, — бегите к полосе препятствий и проследите за тем, чтобы костер горел. Можете развлекаться. — Она кивнула Антуану: — Прихвати чашу для пунша.

Кто-то издал радостный вопль, и двое «пиратов» схватили котел на пять галлонов за ручки. Человек в капюшоне осторожно обошел их, продолжая держать ружье нацеленным на меня, пока пираты спускались по трапу и удалялись в парк. Когда они скрылись, я вновь оказался под ледяными струями взгляда Аланы.

— Ну что ж, — сказала она, и хотя я знал, что она не способна испытывать эмоции, в ее словах слышалась темная и страшная радость, исходящая от чешуйчатого монстра внутри ее, — вернемся к нашему кабанчику. — Она кивнула вышибале, и тот отступил к фальшборту, не опуская ружье. Алана шагнула ко мне.

Стояла весенняя ночь во Флориде, и температура была под восемьдесят градусов[32], и все же, когда она подошла, я почувствовал ледяной обжигающий ветер, проникший в самые глубины замка Декстера, и Пассажир поднялся на своих лапах и закричал в бессильной злобе. Мои кости покрылись трещинами, вены высохли, и весь мой мир сократился до пристальных и безумных глаз Аланы.

— Что ты знаешь о кошках, милый? — промурлыкала она. Вопрос выглядел риторическим, да и, кроме того, мое горло неожиданно слишком пересохло, чтобы я мог ответить. — Ты знаешь, они так любят играть со своей едой. — Она нежно погладила меня по щеке, а потом, не меняя выражения лица, влепила пощечину. — Я могла часами наблюдать за ними. Они так мучают свою маленькую мышку, ты видел когда-нибудь? Знаешь, почему они это делают, милый?

Она провела длинным, накрашенным красным лаком ногтем по моей груди, к плечу и руке, порезанной острым пальмовым листом. Алана нахмурилась, увидев раны.

— Знаешь, это, к сожалению, не просто жестокость. Хотя, я думаю, без нее все же не обошлось. — Она провела ногтем по одному из порезов. — Но дело в том, что от мучений в организме маленькой мышки вырабатывается адреналин.

Алана вонзила ноготь в нежную плоть пореза, и я подскочил от острой боли. Она задумчиво кивнула.

— Или, в нашем случае, в организме маленькой свинки. Тело зверенка трясется от страха, а по сосудам течет кровь с адреналином. И знаешь, милый? Адреналин чудесным образом делает любое мясо нежным.

В такт словам она вонзала ноготь в рану, все глубже и глубже, поворачивала его, разрывая и так поврежденную плоть. И, несмотря на боль и мучительный вид зрелища, я не мог отвести глаз от драгоценной крови Декстера, потоками льющейся из раны.

— Так что, если с едой поиграть, она действительно становится вкуснее. То есть можно совместить потрясающее развлечение и пользу. Природа полна чудес, не правда ли?

Она вонзила ноготь особенно глубоко и посмотрела на меня с жуткой застывшей улыбкой. В отдалении послышался смех «пиратов», пришедших на вечеринку; у мачты опять застонала Саманта, на этот раз значительно тише. Я повернулся к ней. Она потеряла много крови, и кастрюля, которую Бобби подставил под ее руку, была переполнена. Когда я увидел переливающуюся через край кровь, меня замутило, и воображение нарисовало мне картину моей собственной крови, вытекающей из ран на палубу, и липкой красной гадости, которой мы вместе с Самантой покроем здесь все. У меня закружилась голова, и я почувствовал, как проваливаюсь в багровую тьму.

Но меня не желали отпускать. Новый укол боли вернул меня на палубу ветхого подобия пиратского корабля к ногам вполне реальной и очень элегантной людоедки, пытающейся проткнуть ногтем мою руку. Мне казалось, она вот-вот проколет артерию, и тогда кровь будет повсюду. Единственное, что радовало: туфли Аланы будут безнадежно испорчены — не сказать, что достаточно внушительно для предсмертного проклятия, но больше ничего не оставалось.

Алана сильнее вцепилась в мое предплечье, ее ноготь еще глубже вонзился в мою мышцу, и на секунду мне захотелось закричать от боли, но в этот момент дверь каюты распахнулась и на палубу поднялись Бобби и Сезар.

— Сладкая парочка, — ухмыльнулся Бобби. — Он, знаешь: «Дебби, Дебби», — а она ничего, все еще валяется в отключке, а он снова: «Господи, Господи, Дебби».

— Это очень забавно, — сказала Алана, — но, я надеюсь, он нам не помешает, милый?

Сезар кивнул:

— Он никуда не денется отсюда.

— Прекрасно, — одобрила Алана, — тогда почему бы вам двоим не пойти на вечеринку? — Она посмотрела на меня из-под полуопущенных век. — Я останусь здесь еще ненадолго, хочу развеяться.

Уверен: Бобби сказал что-то в ответ, и, как ему, вероятно, показалось, нечто остроумное, я также уверен: они с Сезаром прогромыхали вниз по трапу и отправились на вечеринку, но ничего этого я уже не помню. В тот момент все силы моего мозга ушли на построение ужасных картин нашего с Аланой совместного будущего. Она стояла рядом и не мигая смотрела на меня; сила ее взгляда была такова, что, казалось, он может разрезать плоть не хуже ножа.

К сожалению, она решила не полагаться в сложном деле приготовления нежного бифштекса только на свои глаза. Медленно, словно дразня меня, она повернулась к столу, где поблескивал в ожидании начала веселья ряд ножей. Человек в черном стоял рядом со столом. Все это время дуло его ружья ни на дюйм от меня не отклонялось. Алана посмотрела на ножи и задумчиво погладила подбородок.

— Столько интересных вариантов, — проговорила она. — Так жаль, что времени слишком мало, чтобы сделать все как следует. Хотелось бы действительно узнать тебя. — Она с сожалением покачала головой. — Знаешь, у меня совсем не было времени на того красавца полицейского, которого ты послал. Я успела только немного попробовать, прежде чем его пришлось прикончить. Спешка убивает удовольствие, тебе не кажется?

Итак, Дика убила она. И я не мог не слышать в ее словах эхо собственных размышлений, посещавших меня во время ночных развлечений. Честно говоря, в такой момент это было как-то несправедливо.

— Но, — сказала Алана, — думаю, мы с тобой поладим в любом случае. Пожалуй, начнем с этого.

Она взяла большой и очень острый на вид нож, похожий на хлебный. Определенно с его помощью она сможет неплохо развлечься. С ним в руках она повернулась ко мне, подняв нож, сделала шаг в мою сторону и замерла.

Ее глаза шарили по мне, и, очевидно, она проигрывала в уме все то, что собиралась сделать. Может быть, у меня слишком живое воображение, или мой скромный опыт позволил мне разгадать ее намерения, но я мог предсказать каждое ее движение, каждый надрез, который она собиралась сделать. Пот пропитал мою рубашку и струйками потек по лицу, я услышал, как лихорадочно бьется в ребра мое сердце, будто хочет вырваться на свободу и убежать.

Нас разделяло расстояние в десять футов, но разумы наши переплелись в па-де-де из классического балета крови. Алана растягивала момент предвкушения удовольствия, и я почувствовал, что мои потовые железы истощили запас влаги, а распухший язык прилип к нёбу. В конце концов она шагнула вперед.

— Вот так, — тихим гортанным голосом произнесла она.

Вероятно, что-то есть в этой идее приверженцев нью-эйдж, будто нарушенное равновесие имеет свойство восстанавливаться. Я сейчас не о том, что мне предстояло после стольких лет катания наконец-то повозить саночки. Нет, речь не об этом. Я имею в виду, что этим вечером я успел увидеть, как время замедляется и останавливается, а вот теперь, едва Алана с занесенным ножом повернулась ко мне, оно, время, для восстановления справедливости включило высшую передачу, и все, что случилось, произошло одновременно, словно в каком-то дерганом быстром танце.

Сначала раздался оглушительный грохот, и огромный вышибала с длинными волосами взорвался. Его торс буквально исчез в кошмарном веере алых брызг, а все остальное с выражением немого возмущения на лице перелетело через борт. Он исчез с такой скоростью, словно рука всемогущего монтажера вырезала его из этой сцены.

Затем, почти одновременно с полетом вышибалы, Алана развернулась, широко открыв рот, и с занесенным ножом кинулась на человека в черных одеждах, который передернул затвор ружья и следующим выстрелом лишил ее руки вместе с ножом. Он передернул затвор еще раз так быстро, что это выглядело почти невероятным, и застрелил последнего из охранников. Тот даже не успел ничего предпринять. Алана осела к ногам Саманты, охранник ударился о фальшборт и перелетел через него, и все стихло на палубе грозного корабля «Возмездие».

А затем театральная зловещая фигура в черных одеждах еще раз передернула затвор и направила дымящийся ствол прямо на меня. На секунду мир снова застыл. Я посмотрел на темную маску, заглянул в еще более темный провал дула и задумался: неужели я настолько достал Кого-то Наверху? Что я такого сделал, чтобы меня пригласили к столу, так богато сервированному различными видами смерти? Нет, правда, сколько смертей, одна ужаснее другой, может угрожать относительно невинному человеку в течение вечера? Неужели в мире нет справедливости? Не той, на которой специализируюсь я, разумеется.

Одно за другим — меня били, угощали пощечинами, протыкали, пытали, угрожали ножами, обещали съесть, заколоть и застрелить. Все, мне надоело. Хватит с меня. Я даже толком не пострадал от такой чудовищной несправедливости — меня переполнял адреналин, мое мясо было уже таким нежным, что дальше некуда, и покончить со всем этим было бы чуть ли не облегчением. Всякому терпению приходит конец, и Декстер дошел до точки, когда он больше не может этого выносить.

Я поднялся на ноги, преисполненный благородной решимости выступить вперед, чтобы достойно и мужественно встретить свою смерть, но жизнь приготовила мне еще один неожиданный поворот.

— Ну, — сказал человек в черном, — кажется, я опять вынужден спасать твою шкуру.

Он поднял ружье, и я понял, что мне знаком этот голос.

Я точно его знал, и теперь не понимал, радоваться мне, плакать или сейчас меня стошнит. Но прежде чем я смог выбрать один из вариантов, он развернулся и выстрелил в Алану, которая медленно и мучительно ползла к нему, оставляя за собой широкий кровавый след. Выстрел почти в упор подбросил ее над палубой и разрезал пополам. Оба по-прежнему элегантных фрагмента упали на палубу совершенно неэлегантной кучей.

— Мерзкая сучка, — сказал Брайан, опуская ружье, отбрасывая капюшон и снимая маску, — хотя платила хорошо, и работа мне подходила. Я ведь и вправду хорошо управляюсь с ножами.

Я не ошибся, я действительно знал этот голос.

— Честно говоря, я был уверен, что ты все понял. Я дал тебе столько подсказок — черный жетон в пакете и все остальное.

— Брайан, — произнес я и добавил одно из самых идиотских замечаний в своей жизни: — Ты здесь.

— Разумеется, я здесь, — ответил он, улыбаясь своей жуткой искусственной улыбкой, которая в этот раз выглядела чуть более естественной. — Зачем же еще нужна семья?

Я прокрутил в голове события последних дней: сначала Дебора вытащила меня из того трейлера в Эверглейдс, теперь вот он.

— Судя по всему, — сказал я, — семья нужна для того, чтобы спасать от людоедов.

— В таком случае, — ответил Брайан, — я к твоим услугам.

И неожиданно его фальшивая улыбка показалась мне искренней и теплой.