Дело Николя Ле Флока

XI ПРОБЛЕСКИ

Печальная ночь завершилась возвращением в Версаль. Лаборд, чьи обязанности завершились с кончиной короля, пригласил Николя и Наганду поужинать в его апартаментах: вскоре ему предстояло их покинуть. Затем все трое, в сопровождении заплаканного Гаспара, поехали в Париж. Огромный замок напоминал опустевший фрегат, отданный во власть мойщиков и полотеров: им предстояло привести помещения в полный порядок, ибо по истечении сорока дней сюда прибудет новый король со своим двором. Лаборд сообщил, что накануне графиню дю Барри проводили в аббатство Пон-о-Дам, в Шампани, подле Бри, в десяти лье от Парижа. Не прерывая разговора и выразительно глядя на Николя, он подчеркнул, что местопребывание ее хранится в строжайшей тайне, и на настоящий момент она не имеет права принимать посетителей.

— А что собираетесь делать вы? — спросил Николя.

— Окончательно обосноваться в Париже, вернуться к своим штудиям и музыкальным занятиям и наконец разобрать бумаги. Повседневные заботы помогут мне забыться и пережить неминуемое. Стану слушать музыку, писать и ухаживать за женщинами. И полагаю, этих занятий мне хватит с лихвой. Надеюсь, вы, как и я, понимаете, что очень скоро нас зачислят в «бывшие», и наша преданность и верность покойному королю не будет значить ничего. На нас станут смотреть невидящими взорами, редко кланяться, а перед собой мы будем видеть в основном спины!

— Мне кажется, вы настроены слишком мрачно и горько.

— Вы еще молоды, а я уже не очень…

— В прежние времена, — сказал Наганда, — когда умирал вождь нашего народа, племя убивало всех его воинов, чтобы они продолжали служить ему в потустороннем мире.

— Поблагодарим Господа, что мы не родились среди народа микмак, — ответил с печальной улыбкой Лаборд. — Еще…

— Наша верность королю, — заявил Николя, — состоит в том, что мы должны служить его внуку.

— Разумеется. Однако пока это нам вряд ли удастся. Травля истинных слуг Людовика, месть, ревность, схватка за почести и должности, изгнание и высылка всех неугодных — вот чем в ближайшее время станут заниматься люди благородного происхождения. Мне сказали, что Шуазель вернулся в Париж, ибо приказ о его высылке аннулирован. Он покинул свою пагоду в Шантелу и примчался в столицу, а теперь намерен отправиться обхаживать короля в замок Мюэтт.

— Итак, — промолвил загадочным тоном Николя, — надо как можно скорее совершить небольшое путешествие.

— Полагаю, Шуазель ни под каким видом не согласится ни на малейшее ущемление интересов нового короля; на дофину, то есть, я хотел сказать, на королеву, также надежды никакой, ибо своим браком она обязана Шуазелю. Ни на кого нельзя рассчитывать. А каковы ваши планы, сударь?

— Завтра я еду в Брест, — ответил Наганда, — а оттуда возвращаюсь в Америку. Позавчера курьер сообщил мне, что предсказанные мною волнения начались. 28 февраля в Бостоне выбросили в воды залива груз чая. Англичане решили начать блокаду, а поселенцы намерены защищаться с оружием в руках. Говорят, в нескольких портах Великобритании уже готовы к отправке суда с солдатами.

— Надеюсь, — произнес Лаборд, — эти события не повернут в свою пользу сторонники Шуазеля, записного противника Англии; он до сих пор мечтает взять реванш за наши прошлые поражения.

Экипаж Лаборда высадил Николя и Наганду на улице Монмартр. Войдя в дом, друзья нашли его обитателей в сильнейшем волнении, близком к панике. Два дня назад Катрина, страдавшая бессонницей и часто проводившая ночи, подремывая возле плиты, была разбужена громким лаем Сирюса. Последовав за грозно рычащей собакой до самых апартаментов Николя, она обнаружила там незнакомца в маске, копавшегося в вещах и одежде комиссара. Вспомнив, как ей, маркитантке королевской армии, приходилось исполнять солдатскую работу, она вооружилась чугунной сковородкой и, застав негодяя на месте преступления, обратила его в бегство, обрушив на его голову град отменных ударов. Ей активно помогал Сирюс: он яростно тявкал и даже ухитрился выдрать клок одежды неизвестного. Злоумышленник прыжками спустился по черной лестнице, выходившей во двор, и скрылся. Узнав об этом, Николя показалось, что на него вылили ушат холодной воды. Он бросился к себе в комнату и дрожащей рукой смел с полки книги. Шкатулка стояла на месте. Открыв крышку и убедившись, что ни кошелек, ни письмо не пропали, он с облегчением рухнул на кровать. Поразмыслив, он решил больше не расставаться с коробочкой и засунул ее поглубже во внутренний карман фрака, а затем вернулся к озадаченным его стремительным исчезновением Наганде и Катрине.

— Ну и как, — спросила кухарка, — он что-нипудь зтянул? Бо мне, так у него бремени не пыло. Ручаюсь, у него голова до сих бор свенит от моей сковоротки!

Ноблекуру представили Наганду; индеец очаровал прокурора в отставке своими манерами, познаниями и изысканными речами. Старый магистрат с энтузиазмом школяра расспрашивал индейца о его народе и обычаях. К сожалению, молодому вождю микмаков следовало вернуться в Версаль, и, осыпаемый комплиментами, он распрощался с гостеприимным домом. К великому удивлению Николя, Ноблекур подарил Наганде на память «Дух законов» Монтескье. Заядлый книголюб, Ноблекур относился к своей библиотеке как скупец к мошне и не имел привычки расставаться с книгами, о чем Николя шепотом не преминул сообщить своему индейскому другу. В свою очередь, Наганда презентовал Ноблекуру мешочек с вяленой медвежатиной, отвар из которой слыл великолепным лекарством против ревматизма, и два превосходно отполированных медвежьих клыка, немедленно занявших место среди экспонатов кабинета редкостей. Пуатвен привел карету, и Наганда, в окружении домочадцев и под любопытными взглядами мальчишек-подмастерьев, сел в карету и, сопровождаемый дружным хором напутствий и пожеланий, покинул улицу Монмартр.

— Этот человек оказывает честь тому, кто вправе называть себя его другом, — произнес Ноблекур. — Ах, какой могла бы стать Новая Франция с такими талантливыми людьми!

Ноблекур захотел услышать рассказ Николя о кончине монарха. Рассказ получился подробный, хотя наиболее тягостные моменты рассказчик опустил. В его изложении кончина монарха предстала исключительно благостной, а сам король до последнего дыхания сохранял поистине королевское величие. Бывший прокурор задумчиво слушал, никак не выдавая своих чувств, так что Николя даже испугался, не слишком ли он опечалил его. Разумно ли столь долго рассказывать о смерти старому человеку?

— Мне следует поведать вам еще кое о чем, — добавил он. — Налет на мою комнату не является случайным. Мне доверен секрет…

Ноблекур отрицательно замахал рукой.

— …который принадлежит вам, и который я не хочу знать.

— Секрет, — повторил Николя, — и предметы, способные навлечь на меня множество неприятностей. Я потерял ключи, точнее, их украли во время моего недавнего путешествия, и у меня есть основания подозревать в краже моих неведомых врагов. Я распоряжусь сменить замки на входной двери и двери на черной лестнице. Этого требует осторожность, и вдобавок я не хочу подвергать опасности вас и всех обителей этого дома.

— Все будет сделано, как вы сказали. Надеюсь, вы побудете с нами немного?

— Увы, пока нет. Мне надо сдержать слово, данное королю, и выполнить его последнее поручение.

Он поднялся к себе и, пока приводил себя в порядок, размышлял о запретах, коими окружили изгнанную фаворитку в аббатстве Пон-о-Дам. Сможет ли он добиться встречи с ней? Впрочем, отступать некуда, ничто не может его остановить, даже если придется лгать и принимать чужой облик: исполнение последней воли монарха оправдывает любые средства. Сообразив, что, быть может, ему придется вспомнить о своих официальных регалиях, он взял с собой судейскую мантию и символ власти комиссара — жезл, выточенный из слоновой кости. Он редко ими пользовался, только во время церемоний в Шатле или в Парламенте. Когда он собрался, часы показывали около одиннадцати. Перед уходом Николя забежал на кухню, где успел проглотить два поджаренных свиных уха с горчицей, наскоро приготовленных для него Катриной и Марион. Чтобы приготовить ему перекусить, обе матроны дружно оторвались от важного занятия — приготовления террина к ужину, ежегодно устраиваемому Ноблекуром для членов церковного совета прихода Сент-Эсташ, старостой которого он являлся. Отдав Пуатвену распоряжения о замене замков, Николя вышел из дома и сразу свернул в тупик, приведший его в церковь, где он пробыл добрых четверть часа. Вновь вернувшись к дому Ноблекура, он углубился в мрачный пассаж Рен-д'Онгри, откуда вывернул на улицу Монторгей и там сел в экипаж. Вряд ли принятые им предосторожности полностью обезопасили его от преследователей, тем не менее он был готов держать пари, что если за ним кто-то и следил, на время он точно сумел от него оторваться. Кучеру он приказал везти себя в управление полиции: не вдаваясь в подробности, он намеревался предупредить Сартина о своем отъезде. Но оказалось, начальник полиции только что покинул особняк на улице Нев-Сент-Огюстен и отправился в замок Мюэтт, куда призвал его новый король. Наняв свободный экипаж, Николя доехал до Венсенна, а там, желая поскорее добраться до Мо, свернул на дорогу на Ланьи.

Когда он, погрузившись в дремотное оцепенение, проезжал через лес, громкий сухой щелчок разбудил его. Карету резко занесло в сторону, и она остановилась. Выскочив, он увидел, что кучер сидит, уронив голову на колени. Неужели, приняв перед поездкой горячительного, малый заснул прямо на облучке? Николя собрался потрясти его, как раздался выстрел, и возле его левого уха просвистела пуля. Времени на раздумья не оставалось, и он, притворившись убитым, рухнул на землю. Треуголка вместе со спрятанным в ней подарком Бурдо — карманным пистолетом, с которым он старался не расставаться, осталась лежать в карете. Николя не мог даже вытащить шпагу. Упав в канаву под ноги лошадям, он напряг мускулы, готовясь в случае продолжения стрельбы откатиться по траве. Из-под полуприкрытых век окружающий его мир представал как в тумане. Теперь все зависело от намерений противника. Если тот выстрелит в него еще раз, он недорого даст за свою жизнь. Если, напротив, враг решит взять в руки шпагу, у него есть шанс выиграть поединок. Прислушавшись, он услышал неспешный стук копыт: лошадь шагом продвигалась вперед. Затем воцарилась тишина, нарушаемая только биением его сердца. Николя испугался, как бы враг не услышал этот лихорадочный стук. Потом лошадь всхрапнула и нетерпеливо забила копытом. Запряженные в карету кони ответили громким ржанием. Снова воцарилась тяжелая тишина, сменившаяся скрипом гальки, усыпавшей дорогу: всадник, похоже, спешился. Очевидно, он хотел убедиться в смерти своего противника. Николя слушал, как шаги медленно приближаются к нему. Неожиданно рядом прозвучал второй выстрел, за ним последовал сдавленный крик и шум падающего тела. Потом кто-то бегом помчался к нему.

— Николя, Николя!

Голос принадлежал Бурдо. Он открыл глаза, и перед ним возникла коренастая фигура инспектора. Николя вскочил на ноги, и они обнялись.

— Вы второй раз спасаете мне жизнь, Пьер. Я по-прежнему ваш должник.

Они обозрели поле сражения: кучер был мертв, равно как и незнакомец, упавший лицом вниз возле своего коня. Из отверстия на затылке тоненькой струйкой вытекала кровь.

— Мои поздравления, Бурдо. Какой выстрел!

— Я старался, хотя у меня не было времени прицелиться, — скромно ответил инспектор.

— Что ж, приступим к осмотру места происшествия, — промолвил Николя. — Но сначала, ради всего святого, скажите, как вы здесь оказались?

— О, — насмешливо протянул Бурдо, — это долгая история. Сами понимаете, нам только и не хватало, чтобы комиссара Ле Флока убил какой-нибудь проходимец! Сами подумайте, как бы я стал отчитываться перед господином де Сартином? Да я уже видел, как он, сухой и желтый, глядит на меня своими ледяными глазами и, раздирая парик, вопрошает, как это я мог такое допустить. А если говорить серьезно, то встревожился я еще тогда, когда Ноблекур послал за мной после попытки обокрасть вашу квартиру. И он, и я понимали, что вор забрел к нему не случайно. Вокруг вас происходит слишком много непонятных событий. С благословения Сартина за улицей Монмартр установили наблюдение. Кроме того, сегодня утром меня переполошил Лаборд: он умолял меня последовать за вами, ибо вам доверено чрезвычайно опасное поручение… Однако и пришлось же мне покрутиться: повороты, развороты, исчезновения… словом, весь наш обычный арсенал!

— С вами я прошел хорошую школу! — улыбнулся Николя.

— К вашим услугам! — усмехнулся Бурдо. — В общем, до Венсенна из-за множества карет определить, кто следит за вами, было совершенно невозможно. Потом, когда вы выехали на большую дорогу, я наконец заметил всадника, чье поведение показалось мне подозрительным. Самым трудным оказалось соблюдать расстояние; чтобы он меня не заметил; приходилось держаться в отдалении, однако не настолько, чтобы не иметь возможности прийти к вам на помощь. Его первой жертвой стал несчастный кучер. В этот момент ваш покорный слуга, предчувствуя развязку, пустился бегом. Я мчался вдоль дороги под прикрытием деревьев и прибыл как раз вовремя, чтобы пристрелить негодяя. Опасаясь, что вы ранены или еще хуже, я мчался так, что теперь мокрый, хоть выжимай. Но давайте посмотрим на нашего приятеля поближе.

Они принялись осматривать труп. Плотного сложения, около пятидесяти лет, с седеющими усами. Бурдо с любопытством склонился над телом.

— Черт побери, готов поклясться, что знаю мерзавца. Уверен, это Кадильяк.

— Кадильяк?

— Да, известный висельник; он давно находится под подозрением, но никогда не оставляет улик. Когда-то он обчищал карманы удачливых игроков при выходе из игорных заведений. Говорят, у него до сих пор имеется покровитель. Раньше он являлся креатурой комиссара Камюзо, того самого, что надзирал за игорными домами. Это его махинации вы разоблачили четырнадцать лет назад. Кадильяк работал в паре с Мовалем, мерзавцем, которого вы отправили на тот свет в «Коронованном дельфине».

— Смотрите, какое совпадение! — воскликнул Николя. — И, полагаю, не одно: у него на лбу видны ссадины.

Он сдернул белый шерстяной парик. Лысую голову мертвеца усеивали зеленоватые синяки и ссадины, несомненно, имевшие отношение к недавним событиям.

— Однако шишки весьма примечательные. Не являются ли они, судя по их цвету, следами от ударов сковородкой, нанесенных ночью отважной Катриной моему непрошеному гостю?

Удовлетворительно пробурчав что-то себе под нос, Бурдо принялся осматривать одежду трупа и вскоре указал на полу каштанового фрака с выдранным кусочком подкладки.

— А это отметина Сирюса! Для старого пса у него отменные зубы!

Продолжая осмотр, они обыскали карманы фрака, где нашли дагу, клетчатый носовой платок, кусочек плитки жевательного табака, рожок для пороха и несколько пуль. Пистолет упал на землю. Николя, часто использовавший обшлага рукавов для хранения своей черной записной книжечки, обыскал обшлага Кадильяка и извлек оттуда сложенный вчетверо клочок бумаги с адресом: «Улица Дуз-Порт, напротив дома пергаментщика, четвертый этаж».

— А вот это уже интересно! — промолвил Николя. — Наконец-то хоть какая-то зацепка!

— Согласен, но с этим что нам делать? — спросил Бурдо, широким жестом обводя раскинувшуюся перед ними картину, более всего напоминавшую поле битвы.

— Я, как вы догадываетесь, исполняю поручение. Впрочем, я не намерен ничего от вас скрывать: я должен как можно скорее добраться до некой дамы, отправленной в изгнание.

Он минутку помедлил.

— Самое простое, дорогой Бурдо, что можно сделать — это усадить вас на козлы и попросить отвезти оба тела в Париж. Сейчас мы вместе затащим их в карету. Я возьму лошадь Кадильяка, а ваш конь побежит за вами. Окажите помощь семье несчастного кучера. Другой труп отвезите в мертвецкую и оставьте там, соблюдая надлежащую секретность. Я хочу, чтобы пославшие Кадильяка считали его пропавшим. А еще лучше — что он их обманул и, успешно исполнив поручение, забрал себе плоды, полученные в результате нападения на меня. Для вящего правдоподобия наши осведомители могут распустить слух, что какой-то бандит напал на меня и ограбил. Слух дойдет до кого нужно, и покровитель негодяя попадется на нашу удочку. Мой бедный Пьер, мне жаль, что приходится возлагать на вас столь неприятную задачу.

— Уж лучше я доставлю в город эту парочку, чем комиссара в саване! — фыркнул Бурдо. — Из ваших слов я делаю вывод, что вы везете нечто очень ценное.

— От вашей прозорливости ничто не укроется, — произнес Николя, поднося палец к губам.

Они положили оба тела на сиденья и плотно задвинули шторки на окнах. Лошадь Бурдо привязали за недоуздок к раме кареты. Затем, попрощавшись, они расстались, и пока Бурдо выводил экипаж с обочины на дорогу, Николя направился к лошади Кадильяка, белому красавцу-мерину, приземистому и спокойному и дружелюбному. Николя немного пошептал ему на ухо, одновременно поглаживая нежную кожу ноздрей. Уши коня поднялись торчком, и Николя почувствовал, что он не станет ему сопротивляться. Он вскочил в седло и галопом помчался по дороге в Мо, с удовольствием принимая в лицо свежий ветер, вздымавший с полей вихри белых летучих семян одуванчиков и разносивший во все стороны здоровые сельские ароматы. Он чувствовал, что его коню тоже нравится эта скачка, и он целиком отдался удовольствию быстрой езды, выбросив из головы мысль о том, что еще час назад жизнь его — в который раз! — висела на волоске. Прибудь Бурдо на несколько минут позже, и сейчас в Париж везли бы его тело. Странное ощущение давно забытого, но внезапно воскресшего прошлого не давало ему покоя, напоминая о новых угрозах и заставляя задаваться тревожными вопросами. Что даст им адрес, найденный у напавшего на него бандита? К каким открытиям приведут поиски на этот раз?

Он объехал Мо стороной, посчитав, что если на пути его ждут новые наемные убийцы, они наверняка устроят засаду при въезде в город. Он не верил, что неизвестные враги узнали о его поездке только потому, что следили за ним. Кто-то знал о поручении, доверенном ему покойным королем, и поведал об этом его врагам. Возможно, не обошлось без предательства, и темные силы, словно рептилии обвивавшие подножие трона, выбрали его на роль дичи и начали его травить; сигналом к травле стало убийство на улице Верней.

Цель его путешествия, а именно монастырь с серыми массивными стенами располагался в крошечной долине возле Мо; отправлялась в Реймс, особы королевской крови имели обыкновение останавливаться в нем на отдых. Въехав под своды небольшой рощи, Николя спешился и облачился в судейскую мантию; на всякий случай он взял с собой подписанный королем документ, в котором тот на время поездки в Англию назначал Николя своим полномочным представителем. После смерти короля эта бумага не значила ничего, однако если смотреть издалека, подпись и королевская печать производили достойное впечатление. Вскочив на лошадь, он медленно въехал в открытые ворота монастыря и очутился на просторном дворе, окруженном хозяйственными постройками: амбарами, дровяными сараями, давильнями и конюшнями. Конские копыта заскользили на редких крупных плитах, покрывавших двор. Окинув взором царящие вокруг грязь и запустение, он живо представил себе, сколь ужасное впечатление произвели они на графиню, привыкшую к роскоши Версаля и Лувесьена. Очевидно, никто не заботился о содержании аббатства: его мрачный облик более напоминал тюрьму, нежели Господню обитель.

Привязав мерина к кольцу, он взял в руки тяжелый дверной молоток. На отозвавшиеся глухим эхом удары никто не ответил. Из стены торчало маленькое кольцо, возможно, соединенное с висевшим во дворе колоколом. Он потянул за него, и где-то в глубине раздался звон. Спустя немного времени окошечко в двери открылось, и темный силуэт, наполовину скрытый переплетением ветвей, спросил, что ему угодно.

— Сестра моя, — ответил Николя, — у меня срочное послание для госпожи де ла Рош-Фонтений, вашей матери-настоятельницы.

По дороге Лаборд снабдил его всеми необходимыми сведениями.

— Как вас представить, сударь?

— Николя Ле Флок, секретарь короля в его советах, комиссар полиции Шатле и магистрат по особым поручениям.

Комиссар не поскупился на должности.

— Кто вас послал?

— Господин Габриэль де Сартин, от имени короля.

Уточнение, не лишнее в этом аббатстве, являвшемся не столько обителью, сколько государственной тюрьмой, находящейся в ведении начальника полиции; сюда заключали женщин на основании королевских «писем с печатью», то есть без суда и следствия.

— Пойду доложу, — ответила сестра-привратница.

Окошко с глухим стуком закрылось. После недолгого ожидания массивная дверь отворилась. Монахиня с белым нагрудником и в накинутом на голову полупрозрачном покрывале жестом пригласила его следовать за собой. Изнутри монастырь выглядел еще мрачнее, чем снаружи. Старинные готические своды, стены, покрытые темным зеленоватым мхом, вода, капающая с потолков. Николя вздрогнул, вспомнив свое первое посещение Бастилии. Монахиня толкнула тяжелую дверь и посторонилась, пропуская его вперед. Просторная комната казалась пустой, только огромное распятие из черного дерева нависало над прямоугольным дубовым столом, за которым высилась тощая фигура матери-настоятельницы. Он подошел поближе и поклонился. Его приветствие осталось без ответа.

— Могу я узнать, господин комиссар, что привело вас в наши стены?

— Преподобная мать-настоятельница, господин начальник полиции поручил мне срочно переговорить с графиней дю Барри.

На увядшем лице монахини появилось выражение отвращения.

— Известно ли вам, сударь, что я получила четкий и ясный приказ содержать названное вами лицо под охраной и никого к нему не допускать? Приказ исходит свыше и требует безоговорочного исполнения. К тому же я уверена, не стоит более тревожить бедную молодую женщину, обретшую здесь спокойствие.

Николя подумал, что графиня наверняка пустила в ход все свои чары, чтобы завоевать расположение суровой настоятельницы.

— Сударыня, я повинуюсь королю и не могу не исполнить его волю.

Он широким театральным жестом развернул письмо, где король именовал его своим полномочным представителем, и, подняв его двумя пальцами, на вытянутой руке протянул монахине. То ли она не могла себе представить, что он говорит неправду, то ли — это предположение показалось ему наиболее правдоподобным — чтобы прочесть бумагу, ей требовались очки, а она, несмотря на всю свою святость, не носила их постоянно, то ли его властный жест ввел ее в заблуждение… словом, она уступила.

— Сударь, я не могу не подчиниться королевскому приказу. Но, полагаю, вы не станете возражать, чтобы беседа протекала в моем присутствии?

Он согласился, довольный быстрой победой. Открылась дверь, и сестре-привратнице велели пойти и пригласить графиню. Через несколько минут в облаке черных траурных кружев, с черной мантильей на голове, появилась дю Барри. За то, что она не выбрала белый цвет — цвет траура королев Франции — Николя был ей искренне признателен. Ее покрасневшие глаза стали еще больше, а печальное лицо без румян и белил казалось помолодевшим и вновь обретшим юную свежесть, в свое время столь прельстившую короля. Она ответила на приветствие, и Николя сразу понял, что она обо всем догадалась и, изощренная в придворных интригах, что-нибудь придумает.

— Сударыня, мать-настоятельница позволила мне побеседовать с вами.

Он отвел ее подальше от стола, но госпожа де Ла Рош-Фонтений ни словом, ни жестом не воспротивилась этому и не сделала попытки приблизиться, чтобы услышать, о чем они станут говорить.

— У меня совсем нет времени. Король поручил мне, графиня, передать вам шкатулку.

Повернувшись спиной к настоятельнице, он широкой мантией магистрата закрыл от нее королевский подарок. Получив коробочку, дю Барри без труда открыла ее, доказав тем самым, что видит ее не впервые. Вытащив содержимое, она вернула ящичек Николя и дрожащими руками сломала печать на письме… Взглянув на лист, она изменилась в лице и, скомкав бумагу, судорожно высыпала содержимое кошелька на ладонь: пять серых камней. Дю Барри гневно сжала кулаки, так что ему показалось, что сейчас она бросит эти камни ему в лицо.

— Сударь, — зловеще прошипела она, — это недостойно! Чистый лист и серый галечник! Вы смеетесь над женщиной, впавшей в немилость, и усугубляете ее горе предательством.

— Сударыня, умоляю вас, выслушайте меня! Неужели вы считаете, что, замыслив нарушить слово чести, я бы явился к вам? Стал бы разоблачать самого себя? Знайте, я прибыл к вам с риском для жизни, дабы сдержать обещание, данное моему умирающему повелителю. Я солгал, принес ложную клятву и обманул настоятельницу только для того, чтобы исполнить свой долг и передать вам шкатулку. Как вы могли такое вообразить? Разве я когда-нибудь давал вам повод сомневаться в своей преданности и верности? Я предпочту пронзить себя шпагой, нежели позволю вам поверить в подобную низость.

Он невольно повысил голос, и настоятельница закачала головой, пытаясь понять странное поведение комиссара и графини.

— Сударь, — ответила дю Барри уже более спокойно, — я склонна верить вам. Ваши слова звучат искренне, и ваше прошлое на службе короля свидетельствует в вашу пользу. Но поймите и мое смятение…

— Обещаю вам, сударыня, разобраться в этой истории и отыскать содержимое шкатулки. Король положил туда алмазы и документ, который, по его словам, «явится для его обладательницы пропуском в новое царствование».

— Хорошо, сударь. Я буду ждать, и вместе с этими святыми сестрами молиться, чтобы ваши поиски увенчались успехом.

Поколебавшись, она протянула ему руку для поцелуя.

— Мне хочется вам верить, — прошептала она и, словно тень, выпорхнула из комнаты.

Пока госпожа де Ла Рош-Фонтений пыталась понять, что означала сцена, свидетельницей которой она стала, Николя, не желая задерживаться, поблагодарил ее и распрощался. На почтовой станции в Мо ему пришлось реквизировать лошадь: несмотря на покладистость, белый мерин истощил свои силы и не мог довезти седока до Парижа.

Поздно вечером Николя наконец миновал городскую заставу. На протяжении всего пути он лихорадочно соображал, пытаясь понять, что произошло, но в голову ничего не приходило, а взор застилало огромное черное пятно, брошенное на его честь. Он знал, что никогда не простит себе, если не сможет оправдаться в глазах графини. Следовало срочно расспросить Лаборда, единственного, кто видел, как покойный король давал ему это поручение, и кто, возможно, был в курсе его подоплеки.

Первый служитель королевской опочивальни временно проживал в доме с бельэтажем на улице Фейяд, возле площади Виктуар. Когда Николя посмотрел на часы с репетицией, пробило одиннадцать. Не без труда ему удалось убедить слуг впустить его в дом; друг принял его в ночном наряде. Николя рассказал ему о своих приключениях по дороге в Мо и о муках, терзавших его с той минуты, когда обнаружилось исчезновение содержимого шкатулки. Лаборд заверил, что ему известно ровно столько, сколько и Николя. Пока они ломали голову, пытаясь понять, куда делись камни и письмо, слуга доложил хозяину дома о приходе священника. Лаборд попросил друга извинить его и удалился в прихожую. Отсутствовал он довольно долго, а когда вернулся, на лице его читалось полнейшее уныние.

— Николя, — произнес он, рухнув в кресло-бержер, — приготовьтесь к худшему. Что вы думаете о Гаспаре?

— Ловкий малый, исполнительный, услужливый и старательный, однако слишком любит золото, чтобы ему можно было полностью доверять.

— Вы, как всегда, правы, и ваша проницательность — укор мне, ибо я считал его преданность искренней и, положившись на его скромность, рекомендовал его королю.

— А что он такого натворил, что вам приходится раскаиваться и спрашивать мое мнение?

— Он предал нас, и предал давно. Священник только что принял у него исповедь. После нашего возвращения из Версаля Гаспар заболел и сейчас лежит в каморке на чердаке, где проживают мои слуги. Врач, осмотревший его, нашел у него оспу, причем в злокачественной форме.

— Мне кажется, когда мы удалили из спальни короля всю прислугу, он сказал, что ему бояться нечего, ибо он переболел оспой.

— Он нас обманул. Потрясенный зрелищем смерти Его Величества и поняв, что спасения ему нет, он решил облегчить свою совесть. Он попросил исповедника привести меня к нему, я поднялся в его комнатушку, и он во всем мне признался. Негодяй шпионил за королем и докладывал обо всем, что видел. Стервятник по натуре, он, как вы верно заметили, ел из всех кормушек. Ему приплачивали сторонники и Шуазеля, и д'Эгийона, а может, и еще кто-нибудь. Он всегда был готов наушничать тому, кто больше заплатит. На его несчастье, его тайные хозяева приказали ему остаться подле короля, несмотря на опасность заражения.

Внезапно Николя ясно вспомнил аудиенцию в зале совета, когда король в присутствии Сартина подробно объяснял ему его задачи перед отбытием в Англию. Насколько он помнил, лакей в голубой ливрее стоял неподалеку, ведь именно он пришел за ним после мессы. Теперь ему понятно, откуда стало известно, что он едет в Англию и по какой дороге.

— Когда король передавал вам шкатулку, — продолжал Лаборд, — он, без сомнения, находился рядом, спрятавшись в алькове за занавесками. Как только король заснул, он выбрался оттуда. Помните, мы с вами в ожидании пробуждения короля расхаживали по гостиной с часами, а потом Его Величество попросил меня послать за графиней дю Барри?

— Все точно, — произнес Николя. — Но я не понимаю, зачем подменять содержимое шкатулки. И зачем покушаться на мою жизнь по дороге в Мо, если содержимое шкатулки уже подменили?

— Возможно, существует несколько интриг, развивающихся параллельно, и те, кто замешан в одной, не в курсе существования другой. Во всяком случае, Гаспар просит вас простить его и сожалеет, что причинил вам вред, ибо вы всегда были очень добры к нему.

— Надеюсь, он выкрутится. И можете его успокоить: я никогда не доверял ему полностью, а потому зла на него не держу. А вас я попрошу оказать мне любезность и распустить слух о том, что Гаспар скончался. Так безопаснее и для него, и для вас, тем более я пока не знаю, каким образом мы сможем воспользоваться его признаниями.

— Все исполним, как вы сказали. А что вы сейчас собираетесь делать?

— Избавлю вас от своего присутствия и дам вам возможность отдохнуть. А завтра утром обо всем доложу Сартину и попрошу у него совета. Как вы считаете, могу я посвятить его в тайну, связывающую нас с вами?

— Король умер. Его смерть не освобождает нас от исполнения долга по отношению к нему, но позволяет изложить суть дела, чтобы исполнить его последнюю волю. Начальник полиции пользовался безграничным доверием своего повелителя и знал все его тайны. Но, возможно, кроме этой.

Хотя Николя поздно вернулся на улицу Монмартр, Катрина не спала; открыв дверь, она тотчас вручила ему новые ключи от поставленных в тот же день новых замков. В ожидании она затеяла пироги с ранней вишней, собранной с маленького деревца из крохотного садика при доме Ноблекура; вишня была мелкая, но на удивление сладкая и душистая. Войдя на кухню, Николя рухнул в кресло, и Катрина, видя, как он устал, решила побаловать его и быстро приготовить что-нибудь вкусненькое. Замесив крутое тесто, она раскатала его и, разрезав на треугольнички, бросила в раскаленное масло; уголки треугольничков тотчас закрутились и стали раздуваться, словно в них пробудилась неведомая сила. Как только хворост начинал золотиться, она шумовкой вынимала его, опускала на решетку, чтобы стекло масло, а потом посыпала сахаром. То ли от нервного напряжения, то ли потому что он, действительно, проголодался, Николя съел больше дюжины треугольничков, и, по привычке, запил бутылкой сидра. Поднявшись к себе, он в изнеможении упал на кровать.

Рано утром Николя прибыл в особняк Грамона, что на улице Нев-Сент-Огюстен. На лестнице он встретил Дюрфора де Шеверни, прежде представлявшего иностранных послов, а теперь губернатора Блезуа; Дюрфор принадлежал к друзьям Сартина. Он высоко ценил Николя, с которым не раз встречался на малых королевских обедах; однажды Николя помог ему, разобравшись в запутанной истории с подложными векселями, причастным к которой оказался Дюрфор.

— Господин комиссар, — произнес граф, — надеюсь, ваш визит улучшит настроение нашего друга. И позвольте мне сообщить вам, что близкие Его Величества оценили вашу преданность: пребывая с королем до последнего мгновения, вы являлись для него истинным утешением. Увы, в кончине своего повелителя бесчувственный народ увидел повод для песен и веселья. Когда заканчивается одно царствование и начинается другое, мы точно знаем, что мы потеряли, но не знаем, что приобрели. Вы найдете Сартина не в лучшем настроении.

— Не означает ли это, что в Мюэтте, куда он ездил повидаться с королем, произошло нечто серьезное?

— Можно сказать и так. Но какое бы положение он ни занял, уверен, он не потеряет присутствия духа. Дофин — теперь уже новый король — лучший из людей. Но тяжесть короны пугает его. Он толком не знает, кому можно доверять, и в результате не доверяет никому, особенно тем, кто давно сидят на своих местах. Поэтому он и решил обратиться к начальнику своей полиции.

— Похвальное решение.

— Разумеется; Его Величество поразил нашего друга, придвинув ему кресло и заставив его сесть. Сначала он задавал ему вопросы, относящиеся к его должности, а потом, с легкой душой, попросил Сартина указать ему людей, способных вести дела. Так вот…

— Так вот?

— Так вот, господин де Сартин не сумел отбить мячик. Если бы он заранее подготовился к беседе о недостатках, имеющихся в нашем правительстве, а не обещал дать ответ завтра, то, готов держать пари, он стал бы доверенным лицом нового короля и его первым министром. Но так как Его Величество не нашел в нем ожидаемой поддержки, он обратил взоры в другую сторону.

Николя понял, что настроение начальника оставляет желать лучшего, и прием ему скорее всего окажут дурной. Его опасения оправдались: в ответ на приветствие комиссара генерал-лейтенант с отсутствующим видом пробормотал нечто невразумительное. Он не проявлял интереса даже к ивовым корзинам, перевязанным множеством веревочек и опечатанных облатками и печатками; корзины, без сомнения, прибыли со всех концов Европы и содержали изделия лучших мастеров-постижеров. Сартин сидел не поднимая головы и изучал собственные руки. Николя не стал ждать вопросов. Коротко рассказав о последних минутах короля, свидетелем которых он стал вместе с Лабордом, он без лишних подробностей изложил суть возложенного на него поручения, поведал о событиях на улице Монмартр, о происшествии по дороге в Мо, о встрече с впавшей в немилость фавориткой и о предательстве королевского лакея в голубой ливрее.

Во время рассказа он заметил, что у Сартина постепенно пробуждается интерес, и вскоре, не выдержав, он вскочил с места и зашагал по комнате. Потом снова сел, взял лист бумаги, написал на нем несколько слов, свернул его и запечатал.

— Благодарю, Николя, — произнес он, — вы были там, где я быть не мог, ибо исполнял свои обязанности в охваченной брожением умов столице. Я ценю вашу преданность. Отныне ее надобно проявлять по отношению к новому королю. Он оказал мне честь, выслушав меня… или, по крайней мере…

Прервавшись на полуслове, он с натужной улыбкой промолвил:

— Впрочем, я полагаю, он вас знает. Вот письмо, с его помощью вы беспрепятственно получите аудиенцию. Не теряйте ни минуты. А когда вернетесь, немедленно доложите мне, даже если вам придется меня разбудить. У меня есть основания полагать, что речь идет об интересах королевства. Мы об этом еще поговорим. Интрига плетется в поле, где произрастают лилии. Впрочем, как всегда.

Сбежав по лестнице, Николя велел подать себе экипаж и приказал немедленно везти его в замок Мюэтт, расположенный на краю Булонского леса. По дороге он перебирал малейшие детали своей встречи с Сартином. Долгая совместная работа под его началом позволила Николя осознать всю глубину потрясения и расстройства отлаженного механизма мыслей и чувств генерал-лейтенанта. И все же он не понял, что подействовало на Сартина больше: горе, вызванное смертью монарха, с которым у него на протяжении еженедельных бесед установилась тесная незримая связь, или же постоянная забота чиновника во власти, чье влияние, до сего дня неоспоримое, с наступлением нового царствования могло уменьшиться или исчезнуть вовсе. Подумав, Николя решил, что эти мысли наверняка одолевают всех приближенных Людовику XV. Лаборд выражал те же опасения, только иными словами.

Подъезжая к замку Мюэтт, он изумился атмосфере веселья, царившей в праздной толпе, прогуливавшейся под сенью Булонского леса. Вокруг продавцов вафель и лакричной настойки толпились покупатели. Торговец водой, закрепив на спине «песчаный источник», как именовали сосуд для фильтрования воды с помощью песка, гордо вышагивал в сверкающем медными бляшками колпаке, украшенном перьями цапли. В белом переднике и с двумя серебряными стаканчиками, прикрепленными цепочками к поясу, он шествовал, выкрикивая: «Свежая вода, чистая вода! Кому чистой водички?» Какой-то субъект решил утолить жажду, но внезапно стаканчик выскочил у него из рук и полетел, поливая водой всех вокруг: кто-то наступил на цепочку, и она натянулась, став причиной этого маленького происшествия. Чуть поодаль зеваки толпились вокруг волшебного фонаря. Желая привлечь публику, его владелец обещал показать то, «что нигде и никогда не увидишь, а именно девственницу из кордебалета Оперы». Рядом с ним колоритная толстуха, пользуясь стечением любопытных, бойко торговала ароматными миндальными бисквитами с висевшего на груди лотка. Попав в людской круговорот, экипаж вынужден был остановиться. Несмотря на все свои неприятности, Николя, как всегда, с удовольствием наблюдал за веселой и добродушной толпой, нередко собиравшейся на подступах к королевской резиденции в надежде — зачастую напрасной — поглазеть на ее обитателей и громкими криками выразить им свои чувства.

Стены Мюэтта, или Мета, как говорили коренные парижане, помнили те времена, когда в замке постоянно проживал капитан королевских охот; видели они и смерть герцогини Беррийской, любимой дочери регента Филиппа Орлеанского. В 1747 году покойный король перестроил замок, превратив его в загородный дом, где останавливались на отдых во время охоты. Людовик XVI и Мария-Антуанетта разместились там с несколькими придворными. Николя без труда проник в замок. Капитан отряда личной охраны короля передал письмо Сартина господину Тьерри, прежде исполнявшему обязанности первого служителя опочивальни дофина, а после возвышения своего повелителя получившему должность Лаборда. Скромный и обходительный, Тьерри, взяв письмо, удалился и скоро вернулся, чтобы проводить посетителя в гостиную. Там уже находились двое. В одном, одетом в траурный костюм, на фиолетовом шелке которого выделялась лента ордена Святого Духа, он узнал того, кого до сих пор в глубине души называл дофином, а в другом — господина де Лаферте, интенданта, заведующего королевскими развлечениями.

— Кто вы? — произнес король себе под нос, обращая свой вопрос к Лаферте и усиленно подмигивая то правым глазом, то левым.

— Сир, мое имя Лаферте, и я прибыл для получения приказаний.

— Каких приказаний? Зачем?

Николя отметил, что тон короля был довольно жестким.

— Но как же… сир, я отвечаю за ваши удовольствия.

— Какие такие удовольствия?

— Сир, я являюсь интендантом, отвечающим за королевские развлечения.

— Наше самое большое развлечение — совершать пешие прогулки по парку. В ваших услугах мы не нуждаемся[58].

Король повернулся к нему спиной и наконец заметил Николя. Он не сразу узнал его. Его светлые глаза, полные кротости и неуверенности, свидетельствовали о сильной близорукости, из-за которой он, будучи без очков, погружался в расплывчатый мир теней, отчего его взгляд терял уверенность. Николя вспомнил выразительный взор черных глаз покойного монарха и вновь поразился росту нового короля, выше его на целую голову. Фигура молодого Людовика не отличалась гармоничностью: ноги слишком мускулистые, лицо излишне одутловатое, зубы неровные, скорее даже кривые. Недовольный визитом Лаферта, король отвернулся от него и, вплотную приблизившись к Николя, прищурился, и лицо его осветила любезная, хотя и неловкая, улыбка.

— Ах, сударь, мы так долго беседовали с вашим другом алгонкином! Очень интересный разговор!

Он достал из кармана помятое письмо Сартина.

— Господин де Сартин, коему я полностью доверяю, убедительно просит меня немедленно выслушать вас.

Он повернулся и выразительно посмотрел на Лаферте. Поняв, что он тут лишний, интендант, пятясь задом, выскользнул из комнаты.

— Мы бы и без письма Сартина приняли вас без промедления, — продолжал король. — Наш дед относился к вам с особым уважением, что позволяет вам получить аудиенцию в любое время. Мы вас слушаем, сударь.

Эту коротенькую речь он произнес без запинки, с истинным величием, усиленным употреблением местоимения «мы», создававшим дистанцию, впрочем, несколько искусственную. Король сел и пригласил Николя последовать его примеру; тот заколебался, однако после второго приглашения, сделанного энергичным жестом, он подчинился и коротко изложил суть дела, объяснив, в чем заключалось поручение покойного короля. Сообщив, в каких условиях ему в присутствии Лаборда передали шкатулку, он упомянул об исповеди Гаспара. Король не перебивал его и лишь время от времени вытаскивал из кармана изящные часы, но скорее, чтобы проконтролировать их ход, нежели проявляя нетерпение. Николя предположил, что происшествие может оказаться продолжением того самого дела, из-за которого покойный король посылал его в Англию. Не произнося ни слова, Людовик XVI молча дернул за крученый шнур, вызывая своего первого служителя. Явился Тьерри, и ему приказали отправиться за герцогом де Ла Врийером, по-прежнему исполнявшим обязанности министра королевского дома. Герцог, походивший на маленького безликого человечка, согнулся в поклоне перед королем и рассеянно взглянул на Николя. Тот уже привык к небрежной вежливости министра.

— Господин герцог, — произнес король, — комиссар Ле Флок только что мне все рассказал. Вас это не удивляет, не правда ли?

— Отлично, просто превосходно. Честное слово, это наш человек и всегда был нашим человеком. Иначе и быть не могло.

Из его слов Николя не понял ничего. Король расхохотался, отчего одутловатые щеки его мелко затряслись. Его смех неприятно поразил комиссара, ведь он, словно кровоточащую рану, носил в сердце траур по покойному государю. Но он быстро вспомнил, что дофину всего двадцать лет, и горечь разочарования прошла.

— Сударь, — молвил король, — наш дед вас очень ценил. Но он любил устраивать проверки, желая удостовериться, что те, кого он посвятил в свои секреты, способны преодолевать человеческие слабости ради сохранения тайны; и зачастую поступал вразрез с моральными принципами, забывая, что таким образом он, сам того не желая, наносит обиду. Но продолжайте, господин герцог.

— Конечно, конечно, — заторопился Ла Врийер, разглядывая потолок. — Так вот, король сам приказал положить в доверенную вам шкатулку камешки и чистый лист. Ловко, однако, придумано — заставить тех, кто хотел захватить шкатулку, броситься по вашим следам. Надеюсь, неудача их основательно обескуражила.

— Но господин герцог, — произнес ошеломленный Николя, — каким образом Его Величество мог предвидеть, что со мной случится?

— Каким образом? Не воображайте, сударь, что вы являетесь целью придворных интриг и единственной жертвой козней. Мы несколько раз обнаруживали непонятную утечку секретных сведений, хранителем которых являлся сам король и несколько приближенных к нему лиц. И мы подозреваем, что шпионом является кто-то из королевских слуг: тот, кто постоянно пребывал подле короля, а потому его перестали замечать, как не замечают стоящий в углу стул. Но кто этот предатель, мы вряд ли когда-нибудь узнаем.

— Вот тут вы заблуждаетесь, — произнес король. — Господин де Ранрей только что назвал нам виновника. Это Гаспар, лакей в голубой ливрее.

— Отлично, отлично, — промолвил Ла Врийер, — вот мы и закрыли эту главу. Комиссар Ле Флок остается у вас на службе, сир, я вам его рекомендую. Это дело еще раз доказало — хотя он в этом и не нуждается — его исключительную преданность.

Николя почувствовал, что сейчас история со шкатулкой будет окончательно предана забвению. А его честь? А слово, данное павшей с высот власти женщине? Он же обещал найти шкатулку, доверенную ему королем! Неужели он так и не выступит в свою защиту и навлечет на себя презрение графини дю Барри? Нет, с этим он не мог согласиться.

— Сударь, — без колебаний обратился он к министру, — я могу понять предосторожности, предпринятые королем, но, с вашего разрешения, сир, мне бы хотелось знать, куда исчезло содержимое шкатулки.

— Гм, гм, — промычал де Ла Врийер, — я должен был передать его даме после смерти короля.

— Но…

— Но, господин любопытный, я этого не сделал, принимая во внимание, что раз мой повелитель умер, значит, моя служба ему прекратилась, и его приказы более не имеют силы. Теперь его преемнику решать — отменить этот приказ, отозвать его или же отдать вновь.

— Я дал слово помочь несчастной женщине! — взорвался Николя. — Что я теперь ей скажу?

— Тише, тише! Не нужно ей ничего говорить, — сухо отметил Ла Врийер. — Пусть радуется, что король отнесся к ней снисходительно.

От охватившего его возмущения у Николя закружилась голова. Король с неослабным любопытством смотрел на него, и лицо его становилось все жестче. Интересно, он или министр стал причиной облака, затянувшего чело юного монарха? Насколько можно доверять добродушному виду этого увальня, чьи познания и чей здравый смысл Николя успел оценить по достоинству? И чья карьера сейчас рискует подойти к концу?

— Господин Ле Флок прав, — наконец ответил Людовик XVI. — Благородная кровь не может лгать. Держите, сударь.

Король извлек маленький кошелек из алого бархата, где, видимо, лежали алмазы, и с улыбкой протянул их Николя.

— Проверьте содержимое, сударь.

— Ваше Величество смеется надо мной. Вы же знаете, я всегда подчиняюсь королю с закрытыми глазами.

— И правильно делаете, сударь. Вот письмо для аббатисы. Мы доверяем вам, а потому предвидели ваш приезд. Что касается искомой дамы, передайте ей от нашего имени — а мое слово стоит больше, чем клочок бумаги — что уважение, питаемое нами к памяти деда, исключает какие-либо козни с нашей стороны. Со своей стороны, она должна успокоиться, набраться терпения и постараться сделать так, чтобы о ней забыли. Эта несчастная гораздо больше достойна сочувствия, нежели многие из тех, кто покинули ее.

И он искоса посмотрел на Ла Врийера.

— Во всяком случае, она может быть уверена, что никогда — мы подчеркиваем: никогда — Шуазель, чьей мести, насколько мне известно, она опасается, не получит прежнего портфеля. А теперь, сударь, мчитесь отмывать свою честь; она мне очень дорога.

Николя преклонил колено перед королем, но тот поднял его. Стоя поодаль, министр бесстрастно взирал на эту сцену.

На обратном пути Николя постарался сосредоточить свое внимание на уличных сценках. Повинуясь первому побуждению, он хотел понять, зачем королю понадобилось вводить его в заблуждение, ибо он точно знал, что искренность была бы значительно более эффективной и вдобавок позволила бы ему соразмерить риск, неотъемлемый от королевского поручения. Скажи ему король всю правду, он бы с легким сердцем согласился стать приманкой. Получается, жизнь его ничего не стоила. Предназначавшаяся ему пуля только случайно пролетела мимо, и если бы не Бурдо, его труп сейчас гнил бы где-нибудь в непроходимых зарослях Бри. Честно говоря, он не знал, что думать. Ему припомнились слова Лаборда, сказанные в те ужасные дни, когда всем стало ясно, что агония короля является предшественницей его кончины. В силу характера их повелитель постоянно вынашивал тайные планы и, к великому удивлению первого служителя опочивальни, скрупулезно, неуклонно и последовательно осуществлял их, все самостоятельно просчитывая и устраивая. Собственно, и святые дары он потребовал, только когда сам убедился, что надежды больше нет.

Невольно он вспомнил насмешливые и горькие речи Бурдо. Инспектор, всегда честно исполнявший свой долг, давно уже не питал иллюзий относительно власть предержащих и не испытывал к ним ни признательности, ни уважения. По его мнению, признательность являлась единственным достоянием бедняков, а уважение — иллюзией тех, кто полагал, что они им пользуются. «Таковы сильные мира сего…», — добавлял он, возводя очи горе. Тем не менее он отлично справлялся с обязанностями, хотя и не вкладывал в них душу. Николя давно обещал себе последовать его примеру. С годами пришло неизбежное разочарование. Уроки, полученные им, накапливались, а он не делал из них выводов. Неужели распущенность нынешних нравов сделали преданность и верность синонимами наивности? Несмотря ни на какие доводы, он не мог себя в этом убедить. Значит, придется по-прежнему придерживаться собственных правил и не ссылаться на пороки века. С этими мыслями он вошел в особняк Грамона.

Так как срочные дела долгое время не отпускали господина начальника полиции, то, несмотря на поздний час, он только что завершил обед[59]. Когда Сартин появился с салфеткой в руках, Николя слово в слово передал ему свой разговор с королем; его выслушали с ледяным лицом. Затем последовала долгая тишина.

— Итак, — наконец произнес Сартин, — значит, герцог де Ла Врийер знал о поручении, доверенном вам королем… знал с самого начала?

Вопрос повис в воздухе. Генерал-лейтенант заговорил, но, похоже, с самим собой: Николя с трудом разбирал его слова.

— Я слишком хорошо его понимаю… Я был глуп, ибо, недооценивая его, успел к нему привязаться… Тщеславие подтолкнуло меня смешать чувства и дела… О, как мы далеки от совершенства! Двадцать лет моя гордыня питалась низостями, а сегодня я еще удивляюсь, отчего меня тошнит! В эту решающую минуту… Долой деликатность, и пусть истина заменит нам разум.

Подняв глаза, он, похоже, изумился, обнаружив, что находится в комнате не один, и лицо его быстро обрело обычную бесстрастность.

— Раз так, — продолжил он, — значит, пора известить короля. Вот мои инструкции: съездив в аббатство Пон-о-Дам, комиссар Ле Флок — да, именно вы, Николя — немедленно возвращается в Париж. И в тот же день вновь приступает к расследованию дела госпожи Ластерье; в помощники ему отряжается инспектор Бурдо, а также вся наша полиция. Ему предписывается поместить в надежное место тех немногих свидетелей, которым до сего времени покровительствовали некоторые власть предержащие. Их следует арестовать и надлежащим образом допросить, дабы получить показания. Сопоставив и обобщив материалы первого расследования, надобно сделать вывод о необходимости формального и — я требую этого во имя интересов Его Величества — тайного рассмотрения дела. Я вместе с судьей по уголовным делам и еще одним достойным лицом, назначенным королем, составим комиссию, которая соберется выслушать вас и вынесет приговор по этому делу. Я намерен внести полную ясность в плачевные события, без сомнения, связанные между собой тайными политическими происками. Сударь, полагаю, вам все понятно. Идите…

Кровь вновь прилила к лицу Сартина, и оно обрело присущую ему живость. Шлепая себя салфеткой по икрам, словно в руке он держал охотничий хлыст, коим стегал охотничьи сапоги, начальник покинул кабинет.

Утреннее солнце ласково освещало дорогу и окрестности Мо. Через открытые окошки кареты доносился птичий гомон, а легкие дуновения ветерка приносили ароматы мокрых от росы трав и цветов. Небо без единого облачка вносило ощутимую лепту в состояние безмятежности, охватившее Николя во время поездки в аббатство, куда на этот раз он ехал с легким сердцем, радуясь, что ему наконец удастся завершить свою миссию и начать действовать. Вот уже много месяцев, как судьба перестала подчиняться ему, и теперь он надеялся вновь взять ее в свои руки.

В аббатство Пон-о-Дам он прибыл незадолго до начала воскресной мессы. На этот раз ему оказали совершенно иной прием. Явно предупрежденная о его приезде, мать-настоятельница была сама любезность и пригласила его послушать мессу; он согласился. Во время службы он заметил склонившуюся над молитвенником госпожу дю Барри; по-прежнему в трауре, она казалась небесным видением, сошедшим с одного из церковных витражей. Несмотря на предписанную им скромность, многие юные монахини бросали в его сторону отнюдь не благочестивые взоры, невзирая на укоризненные взгляды сестер почтенного возраста. Госпожа де Ла Рош-Фонтений рассыпалась в похвалах «бедной молодой женщине», похвалила ее кротость, очарование, хрустальное звучание голоса, живость ее характера и даже пылкое благочестие. После службы все трое проследовали во внутренний дворик. Весенний воздух изгнал из-под сводов галереи сырой запах гнили. Притулившись в уголке, аббатиса с благостной улыбкой смотрела на них. Николя поведал дю Барри о замысле короля и передал бархатный кошелек; она не стала проверять его содержимое, лишь со вздохом прижала его к сердцу.

— Господин маркиз, как я могу выразить вам свою признательность?

Он вспомнил о другой фаворитке; в минуту опасности она тоже называла его господином маркизом.

— Мне бы хотелось, сударыня, чтобы вы помнили обо мне как о верном и преданном слуге короля, — ответил он.

— Я буду просить Небо, сударь, чтобы мне довелось вновь прибегнуть к вашей помощи.

— И вы не встретите отказа.

Попросив его немного подождать, она удалилась и, вскоре вернувшись, протянула ему маленькую золотую табакерку, украшенную замысловатым орнаментом; на крышке красовался миниатюрный портрет Людовика XV.

— Вот все, чем бедная женщина может выразить вам свою признательность.

Кланяясь, он усмехнулся про себя, услышав, как графиня, чье поистине колоссальное состояние он только что увеличил на пять бесценных алмазов, последнее свидетельство привязанности старого любовника, говорит о своей бедности.

— Сударыня, надеюсь, вы не усомнитесь, что этот подарок я всегда буду носить с собой.

Поклонившись обеим женщинам, он, сгорая от нетерпения, помчался в Париж. Пора наконец покарать преступление и предательство, плетущие вокруг него свои сети. Он поразит гидру, чьи когти терзали его с самой гибели Жюли. Как солнце рассеивает тени, так свет и справедливость сдернут маски с виновных. Солнечные лучи заполнили кузов кареты, придав покрывавшему скамьи старому потертому бархату муаровый блеск. В дни, когда прежнее царствование окончательно ушло в прошлое, а новое еще только набирало силу, он неожиданно ощутил себя счастливым и свободным от печалей и страхов.