Дело Николя Ле Флока

XII ТЕРМЫ ЮЛИАНА

Ночной сон без сновидений восстановил силы Николя и вернул ему ясность разума. Вместе с Марион и Пуатвеном он отправился к мессе в церковь Сент-Эсташ и с удовольствием вслушивался в умиротворяющие слова молитв и песнопений. Вокруг струился аромат благовоний, воскуряемых, дабы почтить Господа, а также чтобы в наступивший период майских гроз рассеять ядовитые испарения, проистекавшие из часовни, где продолжали хоронить жителей прихода. В этой часовне несколько лет назад он присутствовал на похоронах композитора Рамо; он думал, что там же похоронят и маркизу де Помпадур, которую крестили в этой церкви. Сообразив, что мысли его унеслись слишком далеко, он, по привычке, укоренившейся еще с коллежа, укорил себя за рассеянность и принялся читать молитву, а потом попросил Небо помочь ему добиться правосудия. С кафедры зачитали пастырское послание архиепископа Парижского о смерти короля, завершившееся красочным слащавым рассказом о благородном поступке дофина, приказавшего раздать милостыню бедным, дабы они помолились Господу за продление дней его деда. По толпе прихожан пробежал ревностный шепот.

Вернувшись на улицу Монмартр и почувствовав запах горячего хлеба, исходящий из булочной, он понял, что ужасно голоден, и вспомнил, что вчера не ужинал. Вольнодумица Катрина всегда скептически относилась к мессам и прочим церковным обрядам; вот и сейчас она встречала их в дверях, уперев руки в бока и насмешливо улыбаясь. Ее небрежение религиозными обязанностями приводило в отчаяние старую Марион, безуспешно пытавшуюся вернуть бывшую маркитантку в лоно Церкви, что, впрочем, не мешало ей любить Катрину как дочь, посланную ей Господом на старости лет. Николя устроился за столом перед большой плошкой дымящегося шоколада и целой горой бриошей.

Несмотря на священный характер воскресного дня, он решил отправиться в Шатле и изучить полицейские записи, сравнить их со своими заметками из черной записной книжечки и попытаться отыскать незримую нить, соединявшую между собой разрозненные на первый взгляд события. Хотя воздух вновь стал наливаться влагой, он пошел пешком, по дороге поздравив себя с тем, что надел светлый фрак из легкой бумазеи и теперь не будет ходить весь день мокрый от пота; когда на улице становилось тепло, он старался одеваться как можно легче. Папаша Мари встретил его без всякого удивления: он давно привык к неожиданным появлениям своих начальников. В дежурной части Николя с радостью обнаружил Бурдо, корпевшего над отчетом.

— Превосходно, — произнес инспектор, — ваш приход избавит нас от написания целого листа отчета. Я трудился за вас, ибо не знал, что вы уже вернулись из Мо.

Николя коротко рассказал ему об аудиенции у Сартина и о встрече с новым королем, а в заключение сообщил, что, к его полной неожиданности, им приказано вернуться к известному делу и собрать воедино разрозненные улики против неведомого противника.

— Вот наконец разумное распоряжение, — одобрил Бурдо. — Отныне наши тайные желания пришли в согласие с волей генерал-лейтенанта. И никаких сантиментов! Я привез в Париж оба трупа; тело кучера, приведенное в надлежащий вид, передали его семье вместе с солидной суммой, которая, надеюсь, утолит естественную жажду объяснений. Второе тело подвергли вскрытию в мертвецкой. Синяки и ссадины, действительно, происходят от ударов, нанесенных сковородой Катрины. Однако после битвы при Фонтенуа она не утратила ни силы, ни ловкости! Не желая тревожить обитателей улицы Монмартр, я потихоньку прошел в сад, где за кусочек бисквита получил показания Сирюса. Я поднес отважному псу одежду Кадильяка под самый нос, и он тотчас ощерился, шерсть на спине встала дыбом, а с клыков закапала слюна. Я никогда не видел его в такой ярости.

— Значит, мой непрошеный гость — Кадильяк?

— Без сомнения. А еще я послал на улицу Дуз-Порт целый отряд осведомителей под руководством Рабуина. Мышеловки расставлены, и сейчас я жду Сортирноса с докладом; его снаряжение безошибочно указывает на его занятие, и заподозрить в нем осведомителя невозможно.

— Отлично, — промолвил Николя. — Но этого мало. Чтобы довести дело до конца, необходимо, соблюдая строжайшую секретность, посадить под замок в Шатле Бальбастра и мэтра Тифена, нотариуса госпожи Ластерье. Еще я подумываю обсудить с Семакгюсом вот какую мысль: не могла бы Ава поговорить с Юлией, подругой скончавшегося Казимира? Быть может, в отличие от нас, она сумеет убедить несчастную девушку дать правдивые показания?

— Ваша мысль мне очень нравится, — промолвил Бурдо. — Показания Юлии помогут нам понять действия Казимира, не укладывающиеся в общую картину фактов. Вы правильно решили начать все сначала. Возможно, новый непредвзятый взгляд поможет нам обнаружить ниточку, потянув за которую, мы размотаем весь клубок.

Достав из шкафа связку бумаг, Николя разложил их на столе и, открыв черную записную книжечку, углубился в чтение. Бурдо занялся составлением некоего списка, из которого он, морща от напряжения лоб, временами что-то вычеркивал. Когда вошел Сортирнос, оба сыщика были полностью поглощены делом. Следом за осведомителем появился возмущенный папаша Мари; из его гневных тирад быстро стало ясно, что привратник безуспешно пытался преградить дорогу наглецу, имевшему дерзость вторгнуться в храм правосудия вместе с вонючими приспособлениями своего низменного занятия, иначе говоря, с двумя ведрами на коромысле и в огромном плаще из вощеной ткани, под покровом которой любой прохожий, заплатив несколько лиаров, мог пристроиться к ведру и справить нужду. Желая подразнить привратника, Сортирнос зычным хрипловатым голосом выкрикивал, словно призывая клиентов: «У кого нужда — беги сюда!»

— Спокойно, ягнятки! — ворчливым тоном произнес Бурдо, стараясь не рассмеяться. — Чем ты, каналья, так не угодил папаше Мари, что он разносит тебя на все корки?

— Да вы только послушайте, господин Пьер! Он решил не пускать меня вместе с моими ведрами, утверждая, что от них воняет. Черт побери, да я ими себе на жизнь зарабатываю! Я охрип объяснять ему, что прекрасно понимаю оказанную мне честь, а потому опорожнил их и как следует прополоскал водой на берегу реки. Они теперь такие чистые, что впору в них суп варить. И вообще, я оставил свой переносной нужник у подножия лестницы. Сегодня воскресенье, и он там никому не помешает.

— Довольно, — вступил в разговор Николя, — успокойтесь! Папаша Мари, принесите четыре стаканчика и вашу заветную бутылку, дабы мы, как подобает добрым бретонцам, скрепили нашу дружбу.

Выпустив порцию дыма из своей носогрейки, привратник задумался.

— Это, конечно, правильно, потому что Сортирнос у нас тоже бретонец, из Понтиви…

И он отправился за стаканами.

— Итак, что новенького? — наконец спросил комиссар, повернувшись к Сортирносу.

— Новостей столько, что Рабуин сильно волновался, как бы я их все не забыл, — ответил тот. — Он взял с меня обещание ничего не пропустить. Так что давай слушай, я тебе сейчас их передам еще тепленькими. Я всю дорогу их повторял.

— Я тебя слушаю.

— На улице Дуз-Порт, напротив жилища пергаментщика, стоит дом, ни бедный, ни богатый. На пятом этаже живет одинокий господин; у него служанка преклонного возраста, она приходит утром и уходит обычно около часа пополудни. Постоянных привычек господин не имеет. С тех пор как мы наблюдаем за ним, он приходит и уходит в любой час дня и ночи; он часто ест в соседней таверне, а иногда подолгу сидит там и пьет, но никогда и ни с кем не заговаривает. И каждый раз он ходит кружными путями, словно опасается, как бы его не выследили. Да, проследить за ним оказалось труднее, чем поймать угря в траве. Правда, все его запутанные тропки каждый раз приводили в одно место: в особняк д'Эгийона.

— Ого, вот это да! — воскликнул Бурдо.

— А куда же еще? — явно отвечая самому себе, произнес Николя; сгорая от нетерпения, он одним махом проглотил содержимое стакана, налитого ему папашей Мари. — Но ты забыл сказать нам главное. Кто этот тип? Удалось ли вам установить его личность?

— Вы его знаете не хуже меня, — ответил Сортирнос, — и я… В общем, это Камюзо, бывший комиссар полиции, надзиравший за игорными заведениями, тот самый, что якшался с Полеттой, и которому ты, Николя, тогда сумел утереть нос. Надо думать, эта скользкая гадюка до сих пор помнит, что это ты прихлопнул его Моваля[61], ведь именно ты тогда вышвырнул его из «Коронованного дельфина».

— Его уличили в должностном преступлении и заподозрили во множестве проступков, — ответил Николя. — Он вложил оружие в руки Моваля. Но, несмотря на многочисленные провинности, его всего лишь лишили должности. Честно говоря, я думал, что он убрался в деревню.

— А вот и нет, — ответил Сортирнос. — Рабуин поручил мне передать вам, что первый министр использует его для своих темных делишек. Кроме того, он открыл лавочку и помогает клиентам решать любые проблемы, лишь бы за них хорошо платили.

— Да, Камюзо на все способен, — проговорил Бурдо. — И прекрасно знает наши порядки и повадки.

— Вот и Рабуин так считает, — промолвил Сортирнос. — Поэтому ему пришлось внести кое-какие новшества в методы слежки. Он удлинил расстояние между агентом и этим типом и стал реже подсылать к нему навстречу безобидных прохожих, по большей части стариков и детей. Улица Дуз-Порт кончается на углу улицы Сен-Пьер, на ночь ее перегораживают и запирают цепями. Выходы на улицы Сен-Луи и Нев-Сен-Жиль постоянно находятся под наблюдением наших людей, они расселись на разных этажах тамошних домов. Подкупленный нами лакей из особняка д'Эгийона постоянно держит нас в курсе всех визитов. Так что зверь в капкане, хотя сам он уверен, что бегает на свободе. Осталось только накинуть на него петлю.

— Отлично, — промолвил Николя. — Жан, я тобой доволен.

— Чего ни сделаешь для столь щедрого земляка!

И, лукаво подмигнув, он просительно скорчил рожу и от усердия высунул язык. Комиссар понял его мимику как намек и, порывшись в карманах, вытащил оттуда несколько луидоров и положил их в протянутую руку.

— Ступай и окончательно помирись с папашей Мари, а мы пока обдумаем послание к Рабуину, — произнес он. — Главное, чтобы он не проявил излишнего рвения и не навредил нашим планам; вели ему от моего имени точно соблюдать инструкции. Мы с Бурдо приступаем к разработке плана кампании.

Сияя от удовольствия, Сортирнос вышел из комнаты. Некоторое время Николя и Бурдо сидели молча. Первым заговорил инспектор.

— Я думаю, — начал он, — бандит с дороги в Мо связан с Камюзо. Кадильяк работал с ним раньше, по-моему, лет пятнадцать назад. Судите сами: он пытается вас убить, и при нем находят адрес Камюзо. Надеюсь, Камюзо еще не знает, что его прихвостень мертв.

— Давайте попробуем встать на место Камюзо, — предложил Николя. — Без сомнения, узнав от Гаспара о миссии, возложенной на меня покойным королем, он пускает по моим следам своего человека. Между получением мною шкатулки и моим отъездом в Париж проходит немало часов. За мной устанавливают слежку и, соответственно, пытаются ограбить, но вмешивается Катрина и спасает комнату от разгрома. За мной вновь следят. Дальнейшие события нам известны: дорога в Мо, выстрел, осечка и смерть Кадильяка. Но Камюзо не в курсе и продолжает ждать известия от своего прихвостня. Известий нет, и он начинает строить предположения. Если он не знает, что Кадильяк мертв, у него нет оснований подозревать, что наемник не выполнил поручение. Значит, он думает, что его сообщника перекупили за более высокую цену или же он, оценив стоимость находки, бежал, чтобы самому воспользоваться добычей. У Камюзо наверняка есть свои осведомители, следовательно, до него дошел распущенный вашими заботами слух, что меня ограбили по дороге в Мо.

— Кадильяк далеко не дурак, — согласился Бурдо, — ведь он столько лет участвует в махинациях Камюзо и вполне мог присвоить алмазы, предназначенные для графини дю Барри, а также…

— …а также сообразить, — продолжил Николя, — что попавший к нему в руки документ также обладает немалой стоимостью и среди высокопоставленных лиц всегда найдется желающий приобрести его. Полагаю, вы понимаете, к чему я подвожу. Несмотря на всю свою осведомленность, Камюзо не мог знать, что Кадильяк записал его адрес на бумажке, и мы эту бумажку нашли. Значит, если бы кто-то от имени Кадильяка написал Камюзо письмо и назначил встречу, то Камюзо клюнул бы на это приглашение, а мы бы сделали подсечку и вытянули рыбку.

— Неплохо, — задумчиво произнес Бурдо. — Но на какую наживку он клюнет? Это не какая-нибудь мелюзга. К тому же он крайне осторожен: ему прекрасно известна ваша заинтересованность в раскрытии этого дела.

Прикрыв глаза, Николя задумался. Потом встал и вышел за дверь размяться. Вернувшись через несколько минут, он сел напротив инспектора.

— Нам нужно поставить себя на место Кадильяка, — заявил он. — Что сделал бы Кадильяк, если бы он действительно забрал себе добычу и решил сам ею распорядиться. Разумеется, он мог бы удовольствоваться алмазами. Однако ему мало, ибо он понимает, что такую удачу жизнь ему больше не подбросит. Но чтобы воспользоваться ею, надобно проявить хитрость. Он мог бы, например, дать объявление в «Меркюр» или в «Газетт»: «Предмет, потерянный на дороге в Мо, вернут за вознаграждение». К несчастью, помещая текст объявления, он рискует выдать себя.

— Более того, — поддержал его Бурдо, — никто ему не гарантирует, что объявление прочтут те, кого оно должно заинтересовать.

— Тогда… тогда… — нервно заговорил Николя, — тогда предположим, что Кадильяк, дождавшись, пока Камюзо отправится в город, посылает кого-нибудь к его служанке и тот вручает ей письмо для хозяина. Нам надо составить письмо по всей форме, чтобы Камюзо понял, что его подручный взбунтовался и, несмотря на их давнее сотрудничество, собирается с ним торговаться, а если не сторгуется, то отправится стучаться в другую дверь, а именно в дверь некой пагоды, хозяин которой, впрочем, уже вернулся в свой парижский особняк. Господин Шуазель, без сомнения, с радостью приобретет документ, способный стать козырной картой в его партии.

— Уже лучше, — одобрил Бурдо. — Но давайте подумаем о последствиях. Чтобы нанести удар без промаха и не подвергать опасности нашего подставного Кадильяка, следует прежде выработать приемлемые условия. А также подчеркнуть, что оригинал документа находится в надежном месте вместе с письмом, адресованным тому, кто, в случае если Кадильяк не вернется в условленный час, заберет его бумаги.

— Неувязка, — произнес Николя. — Того, кто придет на встречу, Камюзо должен непременно принять за Кадильяка. Если он не увидит своего бывшего сообщника, то заподозрит неладное, и пропал наш замысел.

— Мы немедленно его арестуем и решим вопрос.

— Возможно, — ответил Николя, — но у меня другая идея. Кадильяк не хочет вести переговоры напрямую и посылает своего приятеля. Встречу можно назначить где-нибудь в не слишком светлом месте, например в церкви.

— Камюзо не станет разговаривать с посредником.

— Погодите, дайте мне изложить свой замысел до конца. Он станет вести переговоры с посредником, если Кадильяк будет находиться рядом, в нескольких шагах, а мы должны сделать так, чтобы добраться до подставного Кадильяка не оказалось никакой возможности. Например, можно оставить его на хорах возле органа, где его прекрасно видно. Мне кажется, он даже сможет помахать Камюзо рукой.

— А вы сумеете воскресить мертвого?

— Ну, что вы! Но прекрасно зная вас, дорогой Пьер, я уверен, что вы сохранили одежду Кадильяка. В полумраке и на расстоянии любой из наших осведомителей или вы, или я, сможем сыграть роль Кадильяка.

Удовлетворенно потирая руки, Бурдо произнес:

— Ваш экспромт заслуживает внимания. Остается написать текст и выбрать сцену.

— Надо придумать нечто, возбуждающее любопытство, что-то вроде: «Распиленные камни сильно потеряют в цене. Бумага тоже кое-что стоит, особенно если попадет в щедрые руки. Если хотите узнать больше, приходите во вторник, 17 мая в семь часов вечера…»

Николя надолго задумался, а потом завершил:

— …«в Термы при дворце Клюни, один и без оружия. И помните, мы примем надлежащие меры…»

Бурдо с сомнением покачал головой.

— Суть изложена верно, но форма явно страдает. Это предложение в стиле комиссара Шатле, но не в стиле Кадильяка. Надо все переписать.

Он взял перо и лист бумаги и, делая ошибки, стал писать.

— Вот. И пусть черт меня заберет, если вам это не подойдет. «Я вам так скажу: ежели камни из Мо распилить, то навару с них не шибко будет. А цена на бумажку растет. И я уступлю ее тому, кто не поскупится, потому что желающих много, а из самых верхов и подавно, особенно из пагоды. Приходите во вторник, семнадцатого мая, в семь часов вечера в большой зал Юлиановых терм. Да помните: мы всегда начеку».

— Ах, — с умилением воскликнул Николя, — настоящий шедевр! Остается только найти подходящий клочок бумаги и руку с корявым почерком.

— И колченогой орфографией, — добавил Бурдо. — Папаша Мари вполне подойдет.

— Увы, он не подойдет! Камюзо работал здесь и может узнать его почерк.

— Вы правы. Что ж, найдем другого. А письмецо отправим по почте.

— Где его вскроют или не доставят вовсе. Нам надо точно знать, что адресат его получил. Конструкцию мышеловки следует хорошенько продумать. Ведь речь идет не о задержании преступника, а о попытке добраться до конца цепочки. Надо тщательно осмотреть место будущего свидания, желательно вечером, в тот самый час, на который назначена встреча. В нашем театре играют марионетки, и они должны сыграть хорошо.

— Кому достанется роль Кадильяка?

— Мне, — ответил Николя.

— Это неправильная мысль, и я не позволю вам осуществить ее. Хоть вы и будете вдалеке, наш собеседник вполне может выстрелить в вас. Как я потом буду объясняться с Сартином? К тому же только вы держите в голове полную картину дела. Наконец, ваша фигура нисколько не напоминает телосложение Кадильяка, а это, на мой взгляд, аргумент решающий и бесповоротный.

— Похоже, Бурдо, сегодня вы отвели себе роль критика. Не беспокойтесь, вы все узнаете… когда новый план расследования сложится у меня в голове. Ваши возражения я принимаю, хотя и крайне неохотно. Но тогда кто? Вряд ли наши люди смогут как надо сыграть эту роль. Если только Рабуин?

— Нет, — отрезал Бурдо, — Камюзо его знает. В нашем деле нельзя пренебрегать мелочами. Наш актер должен быть лет пятидесяти, плотного сложения, с седыми усами. Если приклеить накладные усы, я вполне справлюсь с этой ролью. И не волнуйтесь, я надену кирасу под камзол, она придаст мне полноту и усилит сходство.

Николя задумался.

— Нет, это мне категорически не нравится, — наконец произнес он. — Но признаю, что, похоже, придется согласиться. Главное, чтобы ни одна мелочь не ускользнула от нашего внимания, ибо этого требует безопасность. Надо пойти и осмотреть местность, но пойти в гриме. Полагаю, у нас в шкафу мы найдем все необходимое для маскарада, в том числе и какие-нибудь лохмотья. Честно говоря, идти на встречу должны мы вдвоем, вы и я. А место действия следует окружить плотным кольцом и выставить посты на улицах Сен-Жак, Фуэн, Лагарп и Матюрен. Надо следить за всеми, кто проследует в термы, а за теми, кто выйдет из дворца Юнони, немедленно пускаем агентов. Сейчас я напишу пару слов Пельвену, бывшему моряку, а теперь привратнику в театре Итальянской комедии. Он мой старый приятель, и он проведет вас за кулисы, где кто-нибудь из актеров поможет вам загримироваться и уподобить вашу фигуру фигуре Кадильяка.

— Ох, — вздохнул Бурдо, — но все театры закрыты на месяц по случаю траура по королю.

— Он найдет выход, можете на него рассчитывать. Отнесите ему сверток табачных листьев и бутылку водки от моего имени.

— Не стоит забывать, — задумчиво протянул Бурдо, — не мы одни намерены обезопасить себя от неожиданностей. После встречи наши противники вполне могут пустить за мной слежку. Надо подумать и об этом.

— Ваш экипаж направится по улице Де-Порт в сторону улицы Отфей, и как только вы тронетесь, повозка с сеном случайно опрокинется и перегородит преследователям дорогу.

— А вы сами?

— Я буду там, чтобы в случае необходимости помочь вам; я приду заранее, за несколько часов, не вызвав ни у кого подозрений. Еще я намерен отследить, не посадили ли наши противники кого-нибудь в засаду, ведь Камюзо может и не появиться. Он вступит в переговоры, только если будет уверен, что Кадильяк — это действительно Кадильяк. А чтобы убедиться в личности шантажиста, он может подослать кого-нибудь, кто знает Кадильяка.

— Не нужно приходить слишком рано, вы рискуете столкнуться с теми, кого хотите вывести на чистую воду.

— Это маловероятно, но возможно, — задумался Николя. — Пожалуй, я останусь там ночевать с понедельника на вторник.

Бурдо озадаченно молчал.

— Не слишком ли мало времени мы им даем?

— Надо разозлить их. Помехой нашим замыслам может стать отсутствие Камюзо; но тогда придется отложить всю партию. Я уже вижу, как в ожидании новостей он подпрыгивает от нетерпения, словно под ноги ему набросали раскаленных углей. Скорее всего он зайдет домой. Мы найдем ловкого малого, из тех, кто не намозолил глаза в Шатле, и отправим его с запиской к Камюзо, намекнув, что потом ему лучше бы несколько дней носа на улицу не показывать. Впрочем, если малого поймают, он всегда может сказать, что на улице его остановил какой-то субъект с седыми усами и за хорошую плату велел доставить письмо по указанному адресу. Итак, я ничего не забыл? Тогда не пойти ли нам пообедать?

Как обычно, они направились в свое излюбленное заведение на улице Пье-де-Беф, в нескольких шагах от Шатле, дорогой обсуждая последние новости, главной из которых явилось опубликованное в печати письмо нового короля господину де Морепа. Язвительный, как обычно, Бурдо насмехался над тоном послания, называя его «простодушным». Зачем новый государь признается, что ему «не хватает знаний, кои необходимо иметь в его положении»? Николя находил подобную скромность трогательной, и они надолго заспорили. В конце концов победа осталась за Николя: его помощник, никогда не упускавший случая раскритиковать абсолютную власть монарха, не стал выдвигать против молодого короля свои убийственные доводы.

При виде блюда со сладким мясом, которое трактирщик торжественно водрузил на стол, их голоса слились в единый хвалебный хор. Друзья потребовали рассказать, как готовилось это чудо, ибо они давно убедились, что описание кухонного священнодейства приумножало удовольствие, получаемое от еды и доставляло приятность хозяину таверны. Подсев к ним за столик и приняв поднесенный стаканчик охлажденного белого вина, хозяин с чувством поведал гостям о том, как после долгого вымачивания зобная железа фаршируется салом, обвалянным в смеси сухих душистых трав, заворачивается в ломтики свежего шпика, слегка обжаривается и заливается равными частями белого вина и двойного бульона, куда затем добавляется соль, перец, букет гарни[62], нескольких кружочков кожицы лимона, и наконец, горсть давленого крыжовника, разбавленного уксусом, а для полного совершенства — немного карамельного кулера. Все вместе тушится на медленном огне не меньше трех четвертей часа. Затем зобная железа извлекается, а соус выпаривается до тех пор, пока на донышке не останется лишь тонкий, блестящий слой. Тогда, и только тогда в нем обваливают зобную железу, дабы карамелизировать ее, а потом подать на постельке из щавеля, припущенного в остатках соуса. Пиршество завершилось несколькими стаканчиками домашней настойки, изготовленной хозяином заведения из водки, шафрана, корицы, горького миндаля, гвоздики, лепестков померанцевых цветов и сахара. Нахваливая свою настойку, хозяин подчеркивал, что она особенно способствует пищеварению.

Николя расстался с Бурдо возле рынка Апор-Пари, что раскинулся на площади перед Большим Шатле. Бурдо отправился составлять письмо к Камюзо и заниматься своим костюмом, для чего ему предстояло забрать из мертвецкой одежду Кадильяка. Они договорились встретиться в четыре часа и отправиться изучать обстановку в термах Клюни.

Все прошло, как хотел Николя. Мальчишка передал письмо старой служанке Камюзо, и та пообещала сегодня же вручить его хозяину. Привратник из театра Итальянской комедии, в восторге от того, что Николя вспомнил о нем в столь важном деле, сделал все для превращения Бурдо во вполне узнаваемого Кадильяка. Сортирнос передал инструкции комиссара Рабуину, и тот привлек к наблюдению целую армию осведомителей. Николя и Бурдо, совершенно неузнаваемые, в воскресенье вечером исследовали место предстоящих событий и самым тщательным образом продумали ход операции. Дом на улице Дуз-Порт и особняк д'Эгийона пребывали под неусыпным надзором многочисленных соглядатаев, среди которых числились священники, кумушки и даже пара десятков мнимых слепых, инвалидов и прочих, жаждущих подзаработать.

Николя безоговорочно заявил, что явится на место события задолго до назначенной встречи. Он так хорошо загримировался, что Рабуин, пришедший за получением дальнейших инструкций, принял его за сумасшедшего, бежавшего из Шарантона или Бисетра, и не вмешайся умирающий от хохота Бурдо, он бы с презрением вышвырнул комиссара за дверь. Николя решил провести ночь в термах, чтобы обнаружить засаду и вовремя вмешаться, если что-нибудь станет угрожать жизни инспектора.

Итак, когда пробило семь, в меру оборванный субъект, прихрамывая, двинулся в сторону улицы Лагарп, мрачной и узкой, где хватало двух тележек, чтобы полностью преградить проезд. Бесстрашному пешеходу, свернувшему на эту улицу, приходилось выбирать между сырыми стенами и колесами экипажей, пролетавших мимо и грозивших раздавить его. Оглядевшись, дабы понять, не является ли он объектом чьего-либо любопытства, оборванец толкнул железную решетку дворца Клюни и проследовал в большой зал Юлиановых термов. Термы, пользовавшиеся дурной славой, являли зрелище запустения, а потому притягивали к себе всех, кому хотелось поболтать без свидетелей. Висячий сад, устроенный над массивными римскими сводами по образцу вавилонского, все еще увенчивал зал; второй сад рухнул в 1737 году вместе с удерживающим его сводом. Николя ощутил величие огромного зала, дерзко вздымавшего свои стены из далекого прошлого.

Несмотря на обшарпанный вид, высокие своды с изящными арками, опиравшимися на колонны, где место капителей занимали выточенные из камня круглобокие корабли, искусно выполненные архивольты, аркады и ниши вызывали трепет и восхищение. Со всех сторон Николя обступал недоступный его воображению мир. Вверху он заметил настил, куда вела прислоненная к стене лестница. Когда-то там, видимо, устраивали сеновал, поэтому до сих пор кое-где громоздились подгнившие копны сена. Решив, что сверху наблюдать удобнее всего, он поднялся по лестнице. Площадка наверху оказалась устланной толстым слоем соломы, рядом валялись обломки сундука и рассохшийся бочонок для засолки рыбы. С площадки он отлично видел не только весь зал, но и кусочек улицы перед входом и даже стену аббатства. Разумеется, здесь он отрезал себя от выхода, зато занял позицию, удобную для обороны. Они договорились, что как только Бурдо отъедет от дворца Клюни, Николя покинет термы. А если он не выйдет, Рабуин отправит нескольких полицейских ему на помощь.

Убедившись, что вокруг никого нет, комиссар принялся мастерить укрытие, используя валявшиеся вокруг него обломки; созданное им сооружение напомнило ему засыпанную дерном дровяную кучу углежога. В своем пристанище он сделал два выхода и оставил незакрепленной одну доску; она поворачивалась во все стороны, и получалось своеобразное окошко для наблюдений. Такое окошко он видел в охотничьей избушке маркиза де Ранрея, где маркиз караулил перелетных птиц во время лёта. Набросав на крышу немного веток и сена, он остался доволен своей работой. Катрина снабдила его солидной порцией паштета в хрустящей корочке и бутылкой сидра. Он взял с собой подаренный Бурдо маленький потайной фонарь, маленький пистолет, тоже подарок инспектора, и шпагу. Подыскивая книгу, чтобы скоротать время, он выбрал нравственные размышления Мариво, озаглавленные «Французский наблюдатель». Он ценил стиль автора, его глубокое проникновение в потаенные закоулки чувствительной души и тайные движения сердца; свою философию автор подавал настолько живо и приятно, что Николя любил дегустировать ее в любом порядке. Мариво умел представить добродетель как развлечение, которое нельзя не любить, а порок как соединение самых худших качеств, которые способны ужаснуть любого. Итак, взяв книгу, Николя с удобством устроился на набитом джутом мешке.

На колокольне аббатства пробило девять. Николя наслаждался чтением, когда до его уха долетел глухой звук тяжелых шагов. Какой-то человек, явно из простых, в черном шерстяном колпаке и куртке из плотной шерсти, позвякивая связкой ключей, направлялся к ограде, видимо, намереваясь покинуть дворец и запереть вход. Спустя немного времени Николя услышал скрип калитки и скрежет поворачиваемого в замке ключа. Итак, на ночь вход в термы закрыли, и он мог надеяться спокойно провести ночь. Однако он забыл о коварстве самых мелких тварей. Скоро к нему в укрытие стройными колоннами прибыли муравьи, и, несмотря на устроенную Николя гекатомбу, ему в конце концов пришлось скормить им остатки пиршества. Что ж, такова цена, которую город платил обитателям деревни. В термах присутствие деревни ощущалось особенно остро. Привлеченные запахом остатков трапезы, следом за муравьями явились мыши; мышей сменили крысы; когда их натиск стал всерьез беспокоить Николя, появилась маленькая черная с белым кошечка; сделав лапкой просящий жест, она сопроводила его нежным застенчивым мяуканьем. Соблазнив ее кусочком мясного паштета, он сделал ее союзницей в борьбе с грызущей и кусающей армией.

И снова раздались шаги. Появился сторож с фонарем; рядом с ним шла парочка; взяв мзду, он оставил им фонарь, а сам удалился. Термы Юлиана служили местом тайных свиданий: здешние чичероне извлекали из влюбленных изрядную прибыль, ибо обычно им поручали стоять на страже. Николя пришлось выслушать томные речи, клятвы, мольбы, кокетливые отказы девицы, и, наконец, продолжительные сладострастные стоны. Бурная любовная сцена повторилась несколько раз, потом парочка решила забраться на сеновал, и их амурные баталии едва не разрушили шаткое сооружение Николя, с трудом сдерживавшего смех. Кошечка же, напротив, испугалась непрошеных гостей и забилась в его лохмотья. Когда парочка угомонилась, Николя заснул.

Его разбудил птичий хор, где ведущую партию исполнял дрозд, а арию тенора — соловей; но вскоре воркование влюбленных голубей, гулким эхом отозвавшееся под сводами зала, заглушило все остальные звуки. День прошел спокойно. Монотонное бдение иногда нарушалось случайными посетителями: робкой влюбленной парочкой, крестьянином, подобравшим остатки хвороста, праздным бродягой. Постепенно ожидание стало угнетать его. Он принялся составлять анаграммы имен своих друзей: Бурдо, Сартина, Ноблекура, Лаборда и Семакгюса, а затем и врагов: Бальбастра, Камюзо, Мальво и Кадильяка. Усилия оказались не слишком успешными, однако когда очередь дошла до Мальво, он сначала не поверил и долго сидел в изумлении, пытаясь понять, как он раньше до этого не додумался. Неужели нужно было прийти сюда, в термы Юлиана, чтобы наконец понять, кто с начала года активно стремился не только убить его, но и унизить и опозорить. Не веря самому себе, он вновь и вновь проделывал ту же самую операцию, и всегда с одинаковым результатом. Размышляя о своем открытии, он сознавал, что пока не решится сообщить о нем никому. Если его предположение верно, недостающее звено цепочки, подобно знаку свыше, появится само собой. Попытавшись собрать остальные элементы конструкции, он внутренним взором увидел, как они становятся на свои места, словно он сам заранее разрезал бумажную фигурку на кусочки, а теперь собирает ее обратно… Наконец-то многие события прояснились; а если…

Встряхнувшись, он подумал, что томительное ожидание может привести его к неверным выводам, поэтому радоваться рано, а лучше подождать, пока новые доказательства подтвердят возникшую у него гипотезу. Как говорят в Бретани, не стоит «искать слив в терновнике». И он вернулся к своим наблюдениям.

День тянулся долго, нетерпение наблюдателя нарастало. Дети, прибежавшие поиграть в прятки, едва не обнаружили его; спасла его маленькая кошечка: она вышла из их общего укрытия и, выгнув спину и вздыбив шерсть, с фырканьем испустила такое грозное мяукание, что дети в страхе убежали. Решительно, очень полезное животное, подумал Николя. Он устал от своего затворничества. Запасы, поделенные с новой подружкой, были съедены до последней крошки. Появилось еще несколько визитеров, в основном влюбленные парочки, но ввиду светлого времени дальше разговоров они не пошли.

Когда же наконец около шести часов он увидел Бурдо в обносках Кадильяка, то испытал подлинное потрясение: инспектор выглядел большим Кадильяком, чем сам оригинал. Бурдо занял пост на помосте напротив Николя. В семь часов появился человек в черной одежде. Николя был виден только его профиль. Неожиданно человек повернулся, и Николя узнал одного из молодых людей, посещавших Жюли де Ластерье; в роковой вечер 6 января этот человек сел играть в карты. Бурдо подошел к парапету, незнакомец заметил его, и в эту минуту появился агент, которому поручили провести переговоры. Состоялся краткий обмен приветствиями. Внимательно следя за движениями губ, Николя догадывался, о чем идет разговор: размер выкупа за шкатулку, советы быть осторожным и не зарываться, день и час следующего рандеву. Потом полицейский агент долго объяснял, что ежели Кадильяк или он сам после встречи случайно не доберутся до своих, об этом сразу станет известно кому надо и шкатулка перейдет в другие руки. На этом темы для беседы исчерпались, и, распрощавшись, посланец Камюзо удалился, бросив выразительный взгляд на загримированного Бурдо. Полицейский ускользнул в сторону внутреннего дворика аббатства, где ему предстояло отсидеться до тех пор, пока его сотоварищи не выяснят, ждут его на выходе или нет. Представив себе, сколько сейчас собралось вокруг термов агентов полиции и наемных убийц противника, Николя усмехнулся; к счастью, агенты знали друг друга в лицо.

Бурдо-Кадильяк покинул наблюдательный пост и поспешил на улицу, где его ждал экипаж. Все было предусмотрено, чтобы в случае погони экипаж инспектора смог бы оторваться от преследователей. Николя же в своих отрепьях намеревался раствориться в толпе простонародья. Труднее всего оказалось расстаться с кошечкой, которая после проведенной вместе ночи решила, что нашла себе хозяина, и теперь демонстрировала все свои таланты, желая убедить в этом Николя. Но он полагал, что Сирюс не потерпит присутствия юного создания, а потому считал ее усилия напрасными. Вытряхнув из мешка крошки паштета, он, пользуясь тем, что внимание лакомки переключилось на еду, тихо удалился. Однако когда он подошел к решетчатой калитке, кошечка уже поджидала его; в ее глазах прыгали задорные искорки, и она, наклонив головку, смотрела на него лукавым вопросительным взором. Он попытался обойти ее, но ее растерянный взор сломил его сопротивление. Не в силах долее противиться, он быстро схватил кошку за шкирку и сунул ее в заплечный мешок, где она, вполне довольная, моментально устроилась со всеми удобствами.

Выйдя на улицу, Николя с облегчением вздохнул и, чувствуя, как его одолевает усталость, на минутку прислонился к стене под портиком. Но передохнуть ему не удалось: в углу так сильно пахло застарелой мочой, что даже Мушетта, как он решил назвать кошечку, высунула свою изящную головку из мешка и принялась поводить носиком, с явным неудовольствием вдыхая окружающие ароматы. Сначала он направился в сторону, противоположную Шатле, затем улочками добрел до набережной Грандз-Огюстен, где нанял лодку, высадившую его на покрытый вонючим липким илом берег неподалеку от рынка Апор-Пари. По дороге в Шатле он с удовольствием созерцал привычную толчею вокруг прилавков с зеленью, над которыми зеленщицы и торговки фруктами водрузили зонтики. Несмотря на грязь, оживление, царившее на рынке, раскинувшемся возле мрачного театра правосудия, заставляло забыть о страхах, источаемых, подобно зловонию, толстыми тюремными стенами, смотревшими своими подслеповатыми глазами-бойницами на мост Менял.

Добравшись в толпе до готического портика, он незаметно скользнул под своды старой крепости. В дежурной части никого не было, и он смог спокойно переодеться. Пока он завершал свой туалет, Мушетта исследовала помещение, осторожно перепрыгивая с одного места на другое; обойдя всю комнату, она с видимым неудовольствием отряхнулась, вскочила на стол, потянулась, свернулась клубочком и заснула. Устроившись поудобнее на стуле, Николя вознамерился последовать ее примеру, но тут явились полицейские агенты, обеспечивавшие безопасность Бурдо.

Внезапно его осенило, и он удивился, почему эта мысль не пришла к нему раньше. Неужели лихорадочное желание поскорей распутать клубок интриг вытеснило у него привычку к анализу? Ведь появление в термах Юлиана в роли посланца Камюзо молодого человека, приглашенного в тот злополучный вечер к Жюли, бесспорно, доказывало связь между преступлением на улице Вернель и политическими интригами вокруг покойного короля и графини дю Барри. Вписав этот запоздалый вывод в канву своих рассуждений, Николя убедился, что он вполне укладывается в зародившуюся у него в голове гипотезу, последствия которой он пока не осмелился сформулировать.

Громкий топот прервал его размышления. В комнату в одежде Кадильяка, но без усов бодро вошел Бурдо, а следом за ним несколько приставов, доставивших троих арестованных.

— Три крупных рыбы, и все из последнего улова! — жизнерадостно сообщил инспектор.

— Расскажите все по порядку.

Бурдо плюхнулся на стул.

— Как вам известно, после непродолжительной, я бы даже сказал, краткой беседы в термах, когда наш агент предложил цену, назвал условия и предупредил о последствиях недружественных шагов, я покинул развалины. Стоило моему экипажу двинуться, как за ним тотчас увязался кабриолет, следовавший за мной вплоть до улицы Де-Порт. К счастью, телега с сеном прекрасно сделала свое дело, позволив мне удрать и сохранить свое инкогнито.

— А как же посланец Камюзо?

— Погодите! Вы слишком торопитесь. За ним следили, все как положено. Я занял позицию возле источника Самаритен, то есть в самом центре, откуда все хорошо видно. Гонцы, сменявшие друг друга с потрясающей скоростью, сообщали мне о передвижениях противника. Таким образом, мы смогли постепенно очертить границы интересующей нас части города. Наш подопечный вошел в Нотр-Дам незадолго до закрытия дверей. Наши люди незаметно проскользнули за ним и, скрываясь в темных приделах, наблюдали за тем, что он делал и куда ходил. А мы пока окружали храм…

— «Нас двинулось пятьсот, но воинство росло…»[63]

— Смейтесь, смейтесь! Через полчаса из боковой двери вышли три человека, в одном из которых узнали Камюзо. Я приказал проследить за ним, желая знать, куда он направится, чтобы, получив адрес, арестовать его. Что и сделали возле особняка д'Эгийона. А те двое заперли дверь, выходившую во внутренний дворик и улицу Шануанес, и сели в фиакр. «Заперли дверь на ключ», прошу вас отметить эту деталь!

— Бальбастр?

— Именно. Скорее всего это он раздобыл им ключ. Кто, если не органист Нотр-Дам, вправе владеть ключами от собора? Но вернемся к нашим птичкам; они добрались до улицы Пан и вошли в дом; вскоре туда подкатил и я. Отдав приказ приставам перекрыть оба конца улицы, один из которых упирается и улицу Сен-Виктор, а другой — в улицу Траверсин, я решил, что они от нас не уйдут. Так и получилось. Мы поднялись на чердак, ворвались к ним в комнату и надели на них наручники. Надо сказать, сопротивлялись они недолго.

— Кто «они»? — посерьезнев, спросил Николя.

— О! Ночные птицы.

— А подробнее?

— Некий молодой человек, нам неизвестный; второго вы знаете.

— Мальво?

Бурдо даже подпрыгнул от изумления.

— Николя, вы опять меня удивляете!

— Нашли какие-нибудь улики?

— Почти ничего. Полагаю, им приходилось часто менять квартиры. Пистолеты, шпаги и какое-то кольцо на ленте.

Бурдо протянул кольцо Николя, тот взял его и, внимательно оглядев, сунул в карман.

Он вышел в коридор взглянуть на арестованных. Изрядно постаревший Камюзо вызывающе смотрел на комиссара. Неизвестный из термов опустил голову. Мальво равнодушно закрыл глаза и не открыл их, когда, приблизившись, Николя долго вглядывался в его лицо. Время было позднее, допрос отложили на завтра, а всех трех арестованных заперли в одиночные камеры. Николя объяснил тюремщикам, как следует обращаться с новыми заключенными. Мысль о таинственных смертях, случившихся в Шатле и не имевших ничего общего с самоубийствами, не покидала его ни на минуту. Недавнее отравление Казимира лишь усугубляло его тревогу. Поэтому он приказал отобрать у арестованных все предметы, с помощью которых можно лишить себя жизни, и строго-настрого запретил им любое общение с внешним миром. Затем Николя отправился на улицу Монмартр. Поднявшись к себе в комнату, он уложил спящую Мушетту на подушку, сам лег рядом и погрузился в сон.

Представление кошечки обошлось без Николя: она прекрасно владела искусством соблазнения, и ему оставалось лишь восхищаться ею. Сирюс, явившись утром приветствовать старого друга, наткнулся на пробудившуюся ото сна Мушетту. Нисколько не испугавшись, кошечка грациозно потянулась и с обворожительным мяуканьем коснулась бархатной лапкой носа заинтригованного Сирюса. Растрогавшись, старый пес взял ее под свое покровительство и, деликатно схватив зубами за шкирку, понес вон из комнаты. Нежно урча, киска болтала лапами: она явно не возражала против такой любезности.

Завершив утренний туалет, Николя спустился в кухню, где Сирюс внимательно наблюдал, как смиренница лакала молоко, налитое ей Катриной и Марион. Его засыпали вопросами, и ему пришлось подробнейшим образом рассказать, откуда взялась кошка. Обе кухарки пришли в восторг: они давно хотели завести кота или кошку для помощи в повседневной борьбе с мышами и крысами. Предупрежденный Николя, господин де Ноблекур пошел на компромисс и принял самозванку к себе в дом с условием, что она не станет забегать на его половину; однако уже через несколько часов плутовка прочно заняла привилегированное место на коленях строгого магистрата. А Сирюс, казалось, помолодел в обществе новой приятельницы.

Последующие дни прошли в трудах по возобновленному расследованию. Камюзо грозил Николя гневом могущественного вельможи, но имени его не называл. Молодой человек отказывался говорить, равно как и Мальво: из него не удалось навлечь буквально ни единого вздоха. Будучи противником допросов с пристрастием, Николя намеревался воздействовать на виновных не столько силой, сколько проницательностью суждений. Арестовали также Бальбастра и мэтра Тифена. Таинственный голос предупредил мэтра о грозящем ему аресте, так что его задержали уже на выезде из города. Признавшись, что получил завещание, но не проверил в установленном порядке подлинность документа и подписей, он отказался отвечать на дальнейшие вопросы. Из напуганного до смерти органиста вытянуть не смогли ничего. Явку узников перед комиссией под председательством Сартина назначили на 31 мая.

Возвращаясь из Вожирара в Париж, Николя размышлял о сведениях, полученных от Семакгюса во время долгой застольной беседы: друзья поужинали под большой липой, наполнявшей вечерний сумрак своим сладким ароматом. Попутно он вспомнил о завтрашнем заседании следственной комиссии в составе Сартина, Тестара дю Ли и Ленуара, государственного советника, которому, если верить слухам, предстояло занять место интенданта Лимузена вместо Тюрго, призванного в правительство Морепа. В комиссию Ленуара назначил сам король. Сартин, утверждавший, что они с Ленуаром давние друзья, сообщил Николя, что сей магистрат удостоился особого доверия покойного короля. Назначению Ленуара Николя не обрадовался, ибо тот пользовался покровительством стремительно набиравшего влияние и вес Морепа, связанного родственными узами с герцогом д'Эгийоном и герцогом де Ла Врийер.

Следовало поступать осмотрительно: обвинять, не сказав ничего; разить, никого не скомпрометировав; не называть громких имен и примирять непримиряемое. Все эти увертки раздражали Николя; сражение предстояло нешуточное, а среди высокого ареопага он мог найти опору и поддержку только у своего начальника. Тестар дю Ли, разумеется, ценил его заслуги, однако имел обыкновение присоединяться к мнению большинства. Если собранные Николя улики не убедят комиссию вынести приговор виновным, заседание завершится ничем, дело выведут из производства, и он никогда не сможет оправдаться от павших на него подозрений. Любое упоминание об убийстве на улице Верней продолжит порождать порочащие его слухи, и они рано или поздно дойдут до нового короля.

Разумеется, он припас несколько козырей. Семакгюс рассказал ему о встрече Авы, его кухарки-негритянки, с Юлией, бывшей рабыней госпожи де Ластерье, и теперь ему осталось только убедить Юлию повторить свои признания на суде. Корабельный хирург ответил и на еще один вопрос, давно занимавший комиссара. Не найдя ответа в книгах, озадаченный Семакгюс наконец извлек старую записную книжку, куда он заносил путевые наблюдения, описания проведенных им операций и заметки о фауне и флоре далеких стран. Книжка сопровождала его в путешествиях, и для сохранности, дабы защитить от попадания морской воды, он заворачивал ее в навощенную ткань. Среди записей он нашел упоминание о том, как в 1755 году в Мадрасе он целую ночь беседовал с буддистскими жрецами, индусским целителем и арабским лекарем. С помощью собственных заметок и тормошившего его своими вопросами Николя Семакгюс вспомнил поразившие его рассказы, и Николя получил подтверждение своим выводам. Впрочем, он не был уверен, что ему удастся убедить в своей правоте высокое начальство.