VII С НОГ НА ГОЛОВУ

Мы любим ложь с безумным пылом,

А к правде — льда мы холодней.

Лафонтен[33]

Вторник, 18 января 1774 года

Возвращение в Париж превратилось для Николя в настоящий кошмар. Лошади, которых он менял на почтовых станциях, обладали столь разными темпераментами, что он дважды вылетал из седла на дорогу, покрытую смесью жидкой грязи и ледяной крошки. Впрочем, коней он не винил, тем более что он всегда обходился с ними ласково и умел договориться с любой лошадью. Но из-за непрерывной череды дождей и туманов тракт превратился в призрачную тропу, скользкую и отливавшую льдистым блеском, слепившим уставшие глаза лошадей, и, те, испуганные, поскальзывались на замерзших лужах. Он останавливался только для того, чтобы слегка перекусить и поменять коня, и вновь пускался в дорогу, не думая ни о чем, отбросив все страхи, и сосредоточившись на одной только мысли — поскорее прибыть в столицу.

И вот в субботу утром он, добравшись до цели, свалился с коня во дворе дома на улице Монмартр, и мальчишки-подмастерья на руках отнесли его к нему в комнату. После долгих часов, проведенных в седле, он едва мог пошевелиться. Увидев, в каком он состоянии, все домочадцы пришли в движение. Чтобы стащить с него сапоги, Пуатвену пришлось их разрезать. Марион раздула огонь и поставила кипятить воду, а Катрина, бывшая маркитантка, много чего повидавшая на полях сражений, раздела его и, словно коня, обтерла жгутом, смоченным в шнапсе, а затем растерла одной только ей известной мазью, от которой по телу разлилось приятное тепло. Потом он заснул и, проспав двое суток, проснулся в понедельник утром. Чувствуя себя полностью отдохнувшим, он, голый по пояс, промчался через кухню, выскочил во двор, быстрыми движениями привел в действие насос и долго стоял под струей холодной воды, распевая во все горло. Произведя на кухне подлинное опустошение, он успел беззлобно поддразнить пришедших в смятение Марион и Катрину и поболтать о пустяках с господином де Ноблекуром. Его переполнял восторг блудного сына, вернувшегося домой, где его встретили с распростертыми объятиями, и он решил отложить разговор о серьезных вещах на потом. Чисто выбритый, причесанный и в свежей одежде, он пешком отправился в Шатле, где, как он знал, в этот час всегда можно застать Бурдо. В нем пробудилась жажда жизни, желание наслаждаться каждым ее часом; возрождение свершилось.

Знакомые очертания королевской тюрьмы напомнили ему о мрачной действительности: он по-прежнему пребывал главным подозреваемым в деле об ужасном убийстве. Его друзья не верили в его виновность, однако все сделано для того, чтобы подтвердить подозрения тех, кто в нее верил; а таковых насчитывалось немало. Он по-прежнему терялся в догадках, почему и кто пытался убить его. Долгие размышления привели его к выводу о существовании сговора загадочных и могущественных лиц, злоумышляющих на его честь и жизнь. Какой меркой Сартин, а главное, король, станут измерять весьма скромный успех его миссии в Лондоне? И, добавляя еще один мазок к удручающей картине, он снова обращал взор в прошлое, откуда явился неведомый ему ребенок, подросток, чье будущее, возможно, касается его самым непосредственным образом. Впрочем, это дело могло и подождать: четырнадцать лет молчания оправдывали его нынешнюю неторопливость.

Сидя в дежурной части, Бурдо водил пальцем по строчкам, изучая отчеты о ночных происшествиях. От этого занятия веяло повседневной рутиной; однако она приободрила Николя, особенно когда инспектор, заметив наконец его присутствие, вскочил и с радостным возгласом хлопнул его по плечу.

— Черт побери, как я рад вновь видеть нашего таинственного путешественника!

Николя смутился: он не знал, как объяснить свое отсутствие, в причины коего Бурдо предполагаемо не посвящали.

— Знаю, знаю, — продолжал Бурдо. — Государственные дела! Господин де Сартин ясно дал понять, что мне не следует засыпать вас вопросами. А слухи…

— Мне так вас не хватало! — с облегчением воскликнул Николя. — Придет время, и я все вам расскажу. А что нового здесь, у вас?

— Прически постепенно становятся все выше и выше, — с нарочитой важностью отвечал Бурдо. — Но, возможно, вас более заинтересуют слухи. Говорят, экипаж графини дю Барри заметили на северной дороге, там у графини состоялась встреча с неким маркизом-комиссаром… Когда об этом доложили генерал-лейтенанту, он утратил присущее ему хладнокровие, сорвал с головы парик и пообещал подвергнуть самым страшным пыткам болтунов — он употребил более выразительное слово, — ставящих под угрозу жизнь его лучшего комиссара. Вот почему я столь волновался, а теперь столь рад вашему появлению.

— Я тоже очень рад, Бурдо. Но, скажите, как далеко вы продвинулись в наших делах?

— Adagio ma non troppo[34]. Коротко и по порядку: primo, вы являетесь наследником госпожи Ластерье; secundo, анонимное письмо обвиняет вас в каком-то непонятном поступке; tertio, Казимира, чернокожего раба вашей подруги, подвергли допросу с пристрастием, но безрезультатно, и мне очень хочется узнать ваше мнение об этом допросе.

— Тогда давайте по порядку.

— Я выяснил имя нотариуса госпожи де Ластерье. Как вы и предполагали, он живет хотя и не в ее квартале, но поблизости. Это мэтр Тифен с улицы Арп, его дом стоит как раз напротив улицы Персе. Когда я предъявил ему приказ подвергнуть его допросу, он согласился вручить мне хранившееся в одном из многочисленных ящичков собственноручное завещание вашей подруги, согласно которому вы являетесь законным ее наследником.

Он взглянул на Николя, удрученно взиравшего в пол.

— Но это еще не самое плохое, есть новости и похуже! Завещание составлено за три дня до смерти.

— Где и как? Она сама пришла к нотариусу? Или пригласила его к себе на улицу Верней? И в каком состоянии была печать?

— Хорошие вопросы! Она никуда не ходила, свидетелей нет, а завещание доставил в контору неизвестный посыльный.

— А подпись?

— Их несколько, и все они, похоже, подлинные; во всяком случае, так утверждает эксперт из Дворца правосудия; красная печать тоже нетронута. Вы не хуже меня знаете, как легко ошибиться, когда речь идет о почерке. Честно говоря, никогда нельзя быть полностью уверенным. Возможно, документ подлинный, но не исключено, что и подложный. Во втором случае подозрения надают на вас, ибо вам это выгодно… Впрочем, в первом тоже.

Николя размышлял.

— Одной только подлинной подписи недостаточно, — произнес он. — Весь документ должен быть написан рукой завещателя, равно как и проставлена дата. Эти три условия требуются для признания завещания законным. В Парижский кутюм 1581 года Парижский парламент сумел внести ряд изменений и уничтожить прерогативы королевских нотариусов составлять данного рода документы. Во всяком случае, дорогой мой Пьер, я советую вам вплотную заняться этим нотариусом, чье имя я, давний парижанин, сегодня слышу впервые.

— Вы правильно определили уязвимое место, — ответил инспектор. — Этот Тифен только что принят в Гильдию нотариусов, и все до сих пор пребывают в удивлении, как ему удалось собрать необходимую сумму для покупки этой должности, внезапно оставленной семьей, владевшей ею на протяжении нескольких веков. Случаи оставления должности крайне редки, и в основном происходят по причине матримониальных союзов. Состоять в Гильдии нотариусов — нелегкий труд, требующий немалой житейской сметки. Но откуда вам это известно?

— Вы забываете, что когда-то меня прочили в нотариусы, и я работал помощником нотариуса в Ренне, пока меня не отправили в Париж.

Они расхохотались, и Бурдо спросил:

— Что вы мне в таком случае посоветуете?

— Хорошо бы поговорить с мэтром Бонтаном, деканом Гильдии нотариусов; он наверняка что-нибудь знает об этом Тифене. Мы устроим с ним встречу через Ноблекура; они одного возраста и, насколько мне известно, добрые друзья. А что за анонимное письмо, о котором вы мне говорили?

Бурдо открыл реестр и извлек грязный клочок бумаги, испещренный печатными буквами.

— Этот листок обнаружили в карете господина де Сартина. Написано печатными буквами, измененным почерком, на обычной бумаге, обычными чернилами. Ничего, за что можно зацепиться.

И он прочел послание вслух.

«Спросите у Николя Ле Флока, что он бросил в реку на углу моста Руаяль, напротив улицы Бон, в ночь с 6 на 7 января 1774 года. И да свершится правосудие!»

— Записка не имеет никакого смысла, — произнес Николя, чувствуя, как бодрое настроение, посетившее его сегодня утром, окончательно испарилось. — Какой злодей ополчился на меня, на каком основании? Убийство Жюли, происшествия, о которых я пока не могу вам рассказать, завещание… Когда наступит конец всем этим тайнам?

— Когда мы арестуем виновного или виновных. Относительно виновных мне пришла в голову одна мысль. Во время вашего отсутствия господин де Сартин приказал мне отправиться вместо него на демонстрацию опыта, показанного неким изобретателем перед комиссией из Академии наук.

— А какое отношение имеет этот опыт к нашему делу?

— Сейчас поймете. Речь идет о новом механизме, с помощью которого, как утверждает изобретатель, можно оставаться под водой целый час, не поднимаясь наверх, чтобы подышать. Он утверждает, что может опуститься на глубину тридцать футов. Вы следите за моей мыслью? Сена не слишком глубока. Я опережаю ваш вопрос: мы уже прошлись драгами по дну, но безрезультатно. Полагаю, можно попросить провести эксперимент у моста Руаяль, и сделать это через два дня, то есть 20 января.

— Мне нравится ваша оригинальная идея, я хотел бы присутствовать при этом опыте.

— Нет ничего проще. Сартин, с согласия Его Величества, разрешил вам сопровождать меня во время следствия по нашему делу, и без маскарада, хотя карнавал уже не за горами.

— А что в-третьих? — вздохнул Николя.

Бурдо протянул ему листок бумаги, испещренный мелким, словно следы мушиных лапок, почерком судебного писаря.

— Это протокол допроса Казимира, чернокожего раба госпожи де Ластерье.

Николя со вздохом покачал головой.

— За рабами не признают прав свободных людей, зато с легким сердцем отправляют их на пытку, где они испытывают те же страдания, что и их хозяева. Только под пыткой их слушают, и слова их значат столько же, сколько слова их хозяев!

— Так говорит ваше доброе сердце, — произнес Бурдо, — и я полностью разделяю ваше мнение. Кстати, в этом деле нам пока удается не упоминать вашего имени. Но Казимир — иное дело. Кто-то сообщил о расследовании секретарю министра морского флота. Вокруг все строят догадки и требуют пролить свет на преступление, совершенное с неимоверной жестокостью. Подумать только, вдова интенданта финансов морского флота, белая женщина, — и убита рабом-негром! Да еще во Франции! Что начнется в колониях, если слух об этом придет туда раньше успокоительной новости о неизбежном и немедленном наказании? На Сартина оказывают давление, хотя вам прекрасно известны его взгляды и на рабство, и на применение пыток.

— О! Полагаю, он уступил, лишь бы отделаться от этой камарильи!

— Совершенно верно, он так и сделал, дав Сансону указания не усердствовать. Вы знаете, насколько гуманным может быть наш друг, а тут он даже перевыполнил указания Сартина, разыграв спектакль пыток, чтобы убедить подследственного сказать правду. Разумеется, он не намеревался замучить его до такой степени, чтобы тот начал нести любую околесицу, лишь бы прекратить страдания. Орудия пыток производят сильное впечатление, их вид сломил сопротивление несчастного раба, очутившегося за тысячу лье от своего родного острова и обвиненного в ужасном преступлении.

Николя взял протокол и стал читать его вслух.

— «В год 1774-й, пятнадцатого января, в королевской тюрьме Шатле, мы, Пьер Бурдо, инспектор полиции, по специальному поручению господина начальника уголовной полиции и в присутствии…»

— Пропускайте начало, — прервал его Бурдо, — он повторил все, слово в слово, что говорил прежде. Я подчеркнул свинцовым карандашом строки, где появляется кое-что новенькое.

Николя продолжил чтение.

— «… повторно привязать означенного Казимира к скамье и спросить, дабы узнать, не имел ли он желания отравить свою хозяйку. — Ответ: нет, потому что хозяйка никогда не делала ему ничего плохого. Однако он признает, что часто просил хозяйку отпустить его на свободу, его и его подругу, но хозяйка всегда отказывала, и он был этим очень недоволен. Был задан вопрос, не говорил ли он о своем желании третьим лицам. — Ответ: он не хочет называть имя того человека, который посоветовал ему вернуться на острова, сказав, что для этого нужны только деньги. Был задан вопрос, знал ли он, что, отбыв без спроса на родину, он совершает побег, а значит, его неминуемо станут искать, а когда схватят, сурово накажут. — Ответ: он это знал, однако за свободу он готов заплатить любую цену. Был задан вопрос, знает ли он, откуда взялись пряности, которые он положил в приготовленный им соус. — Ответ: да, это были семена гаитянского жгучего перца, привезенного им из Санто-Доминго; у него на родине все используют этот перец при приготовлении пищи. Был задан вопрос, как долго находился в доме в тот вечер, когда скончалась его хозяйка, некий господин фон Мальво. — Ответ: он не знает, так как в последний раз он видел этого господина, когда хозяйка увела его показывать духи. Был задан вопрос, зачем хозяйка позвала его именно тогда, когда она показывала духи господину фон Мальво, — Ответ: она приказала ему отнести на почту письмо, и он немедленно исполнил ее приказание, а так как он не умеет ни читать, ни писать, то он не знает, кому было адресовано это письмо. Был задан вопрос, состояла ли его хозяйка в плотской связи с господином фон Мальво. — Ответ: он уверен, что нет, ибо его хозяйка была по уши влюблена в господина Ле Флока, а потому не могла искать удовольствий на стороне».

Бурдо протянул ему еще один лист.

— Вот заключение прокурора.

— «Я ходатайствую перед Его Величеством, — продолжил чтение Николя, — чтобы, вследствие проведенного допроса и согласно занесенным в протокол показаниям, вышеуказанного Казимира, раба-негра, приговорили бы к сожжению живым на костре, который будет сложен и зажжен с этой целью для свершения вынесенного ему смертного приговора, на Гревской площади в настоящем городе. Искомого Казимира подвергнуть предварительно допросу, обычному и с пристрастием, дабы он назвал своих сообщников».

— Сами понимаете, обычная процедура, однако из этой бумаги явственно следует стремление некоторых поскорее увидеть наказание виновного! И хотя доказательств его вины нет, кому-то очень хочется поскорее казнить отравителя, пусть даже и предполагаемого. Кстати, вы знаете, что есть желающие ужесточить наказания? Один всем нам хорошо известный магистрат[35] пытается доказать, что приговоренного к смертной казни надобно возводить на эшафот, где его будет ждать котел с кипящей водой.

— Фу, какой кошмар!

— Что вы думаете о показаниях Казимира? — спросил Бурдо.

— Загадочный посредник, раздающий советы, неизвестный яд, неясность в отношениях между Жюли и Мальво, письмо, отосланное поздно ночью… кстати, почему так поздно и кому адресованное? Этот допрос еще больше запутывает расследование, нежели помогает ему! К тому же не забывайте, что Казимир туземец.

— Совершенно верно. Поэтому сегодня вечером я собираю военный совет. Семакгюс ждет нас у себя в Вожираре. Ввиду чрезвычайных обстоятельств Сансон принял его приглашение. Мы рассмотрим дело со всех сторон, на свежую голову, если, конечно, вы не возражаете. Катрина прибудет помочь Аве приготовить ужин, а значит, нас ждет настоящее пиршество! Господин де Ноблекур охотно бы присоединился к нам, наняв для передвижения почтовую карету, но он опасается, как бы его присутствие не испугало Парижского господина.

— Я нисколько не возражаю, напротив, я очень рад, ибо мне необходима ваша помощь. Не говоря уж об удовольствии вновь насладиться настоящей французской кухней.

Осознав, какая фраза вырвалась из его уст, он до крови закусил губу и мысленно назвал себя болтливой сорокой. Бурдо сделал вид, что ничего не понял, однако в его прищуренных глазах запрыгали насмешливые искры. Николя встал и принялся рыться в ящике, куда складывали письма и записки, поступавшие на его имя в Шатле. Сердце его заколотилось, когда на маленьком, сложенном квадратиком, послании, запечатанном красным воском, он узнал почерк Жюли де Ластерье. Однако чувство радости тотчас сменилось недоумением, ибо на листке значилось: «Господину Николя Ле Флоку, комиссару полиции Шатле, улица Монмартр, дом господина де Ноблекура, напротив пассажа Рен д'Онгри». Почему, несмотря на столь подробный адрес, письмо доставлено в королевскую тюрьму? Он распечатал письмо. «Николя, не желающий на нас жениться, рискует навлечь на себя неприятности, источником коих станет предмет его увлечения, ибо печаль наша от сего небрежения столь велика, что, право, иногда мы готовы желать ему зла. Я не нахожу нужным оправдывать свой проступок, равно как преуменьшать его. Поверьте, я презираю себя столь сильно, насколько может презирать себя женщина, поддавшаяся приступу дурного настроения и давшая вам повод сделать вывод, что она имеет слабость воспользоваться присутствием молодого человека, хотя оный юноша для меня никто и не мог послужить поводом для вашего недовольства, заставившего вас покинуть меня. Каковую бы участь вы мне не уготовили, уход ваш меня ужасно напугал, ибо для меня нет ничего важнее вашей нежности, в коей вы мне отказали, поэтому знайте, что я никогда не буду считать наказание свое достаточным, ибо признаю, что нет ничего более отвратительного и непереносимого, нежели ветреная кокетка. Приходите, умоляю вас, как только сможете, ибо для тех, кому вас недостает, вы, прощая их, поднимаетесь на недосягаемую высоту. Ваша Жюли, любящая и верная». Этот голос из могилы должен был взволновать его, но его смущала неуместная вычурность стиля. Без лишних слов он протянул письмо Бурдо. Пробежав его глазами, инспектор взглянул на адрес, повертел листок в руках и задумался.

— В самом деле, — наконец произнес он, — вопросы, требующие ответов, множатся с потрясающей скоростью. Столько предположений, и ни одного точного ответа! Будем говорить прямо и начистоту. Во время вскрытия тела госпожи де Ластерье наши друзья выявили следы плотских сношений. Впрочем, нет, в них тоже можно усомниться. Вспомним, что все время вашей с ней совместной жизни госпожа Ластерье обманывала вас, скрывая данное ей секретное поручение. Поэтому не исключено, что и в этом письме она тоже лжет. А если нет, тогда это письмо проливает на события вечера 6 января совершенно иной свет. Но скажите, разве можно написать такое письмо в присутствии Мальво и тут же вручить его Казимиру? Еще интереснее: какой путь проделало это письмо? Если верить чернокожему слуге, он в тот же вечер опустил его в почтовый ящик; значит, прежде всего следует выяснить, где расположен ближайший почтовый ящик.

Открыв ящик письменного стола, он быстро рассортировал лежавшие в нем бумаги, а затем извлек маленькую печатную афишку.

— Посмотрим… Это уведомление, напечатанное по распоряжению Сартина 13 октября 1761 года с целью известить публику, как пользоваться почтой. Так, почтовое отделение… Ага, вот оно! Почтовое отделение, расположенное рядом с местожительством госпожи де Ластерье, обслуживает предместье Сен-Жермен, почтовый ящик расположен на улице Бак, между улицами Юниверсите и улицей Верней. На каждом письме следует проставлять по три штемпеля. Первый — буква, присвоенная почтовому отделению и почтовым ящикам, которые к нему относятся.

Он указал на штемпель над адресом.

— Буква «Р», действительно, присвоена почте данного квартала. Следующий штемпель — цифра, указывающая номер почтальона, вынувшего письмо из ящика, она нужна прежде всего почтовым служащим для розысков, кои иногда приходится предпринимать, ибо, как вам известно, на почту валят все грехи, в том числе и те, которых она не совершала. Как, скажите, попали на почту пригласительные билеты, доставленные адресату, когда церемония давно уже началась? Сколько человек, желая избежать неприятностей, говорят, что они послали письмо по почте, в то время как они не писали его вовсе? Сколько людей отрицает получение письма, тогда как они его получили?

Перегнувшись через плечо Бурдо, Николя разглядывал проштемпелеванный лист.

— А третий штамп?

— На письмах, адресованных в другие почтовые отделения, ставится число текущего месяца. Письма, вынутые из ящика и помеченные одной и той же буквой, в течение двух или немногим более часов — а иногда даже через полчаса — доставляются адресату. Другие письма сортируют, но и их время доставки не превышает четырех часов. А что мы видим здесь? «F» — квартал, к которому относится улица Верней, «7» — число, а «1» означает первую выемку писем из девяти, осуществляемых в течение суток. Первая выемка производится в шесть часов утра. Следовательно, письмо госпожи де Ластерье прибыло на улицу Монмартр не позже полудня. Но почему его не доставили в дом Ноблекура? Ваша подруга — полагаю, совершенно машинально — подчеркнула для вящей ясности ту часть адреса, где написано «комиссару Шатле». Не слишком внимательный сортировщик положил письмо в другую стопку, и его принесли сюда. Возмущаться бессмысленно. Тем более вы, как я полагаю, сгораете от нетерпения дать отчет Сартину. Поэтому я вас покидаю. Встретимся в пять часов. К нам присоединится Сансон, и мы вместе отправимся в Вожирар. Внизу вас ждет экипаж.

Николя взмахом руки остановил Бурдо.

— Нет, вы поедете без меня; пусть тайна остается тайной.

Приветственно помахав рукой папаше Мари, Николя спустился вниз и увидел ожидавший его экипаж. Снег повалил стеной; сверкающие хлопья падали на землю, где, смешавшись с темной грязью, быстро превращались в чавкающую снежную кашу, брызгами разлетавшуюся из-под ног прохожих. Его карета проехала мимо черной стаи служителей Фемиды, трусивших в сторону Шатле и Дворца правосудия. Люди в судейских мантиях с брыжами, зажав под мышками сумки с документами и подбирая полы, смешно скользили по ледяному крошеву, стараясь опередить преследовавшую их толпу жалобщиков, чьи вопли достигали последних этажей домов. Там и сям дюжие малые, всегда готовые подзаработать, несли, усадив на плечи, испуганных горожанок, дабы те не промочили ноги на улицах, превратившихся в сплошное грязевое болото. Работник, тащивший на спине огромное овальное зеркало, поскользнулся и чуть не упал; в полированной поверхности зеркала Николя увидел отражение везущей его кареты.

Потребовалось совсем мало времени, чтобы расследование вновь захватило его целиком. Дело настолько усложнилось, что стало невозможно рассматривать каждую его деталь в отдельности. Все сплелось в густую сеть, сотканную преступлением и недомолвками. Что ожидает их на дне Сены — если ожидает вообще? Что означает полученное им вычурное и жеманное письмо? Выражают ли витиеватые фразы истинные — последние — чувства, кои питала к нему его возлюбленная, или же… Он не осмелился сформулировать пришедшее ему на ум дерзкое предположение. А неизвестный советчик Казимира? Почему негр, столь красноречиво отвечавший на остальные вопросы, упорно, невзирая на риск навлечь на себя подозрения, ведущие прямиком на эшафот, молчал, когда его спрашивали об этом человеке?


Когда Николя прибыл на улицу Нев-Сент-Огюстен, его, как обычно, немедленно провели в кабинет начальника полиции, Сартин писал. В камине бушевало адское пламя: магистрату, как всегда, было холодно. Поглощенный процессом письма, он не сразу поднял голову, дабы обозреть вошедшего. Николя отметил, что утро, давно вступившее в свои права, видимо, выдалось хлопотным, и Сартину пришлось отказаться от обычного представления париков. Он пожалел, что ему не хватило времени приобрести для своего начальника новый экземпляр, один из тех великолепных париков, промелькнувших перед ним в лондонской лавке, где он, к сожалению, не мог задержаться. Тут он почувствовал на себе пристальный взор.

— Сударь, — произнес Сартин, — мы вами довольны, но еще более мы довольны, что вы вернулись живым и невредимым; полагаю также, вы сумели оценить, насколько сложно быть причастным к государственным тайнам. Однако вы, кажется, о чем-то задумались?

Начальник говорил совершенно спокойно, в голосе не слышалось ни грана сарказма, а временами даже проскальзывали ласковые нотки.

— Честно говоря, сударь, — ответил Николя, — я сожалею о том, что в Лондоне мне всего лишь на минутку удалось заскочить в лавку с париками, и дела короля не оставили мне времени выбрать экспонат для вашей коллекции.

Генерал-лейтенант насмешливо сощурился.

— Слуга покорный, сударь! Сама мысль о вашей заботливости уже переполняет меня признательностью. Дайте мне адрес, и наш посол исполнит ваше желание.

— Увы, дела, о которых вы упомянули…

— Не оставили вам времени даже головы поднять. Шевалье д'Эон отыщет эту лавку. Расскажите мне лучше о ваших приключениях, и по порядку.

Сартин демонстрировал столь приятное расположение духа, что Николя отважился придать своему рассказу несвойственную сухому отчету живость, пробуждающую у слушателя неподдельный интерес. Он умел находить слова для изложения любых событий, и его талант рассказчика стал краеугольным камнем его карьеры, начавшейся в 1761 году в малых апартаментах Версаля, где он держал речь перед королем и маркизой де Помпадур. Совершенствуя свое мастерство рассказчика, он всегда помнил о первом своем выступлении, получившем одобрение короля, с тех пор именовавшего его не иначе как «наш дорогой Ранрей». Возможно, рассказчик зародился в нем еще в детстве, в родной Бретани, в долгие вечера, проведенные им на кухне, где он внимал старому сказителю, который, устроившись у огня, развлекал своими сказками слушателей, успевших подкрепиться бретонскими гречневыми блинами и доброй порцией сидра. Сартин слушал внимательно и терпеливо, упершись подбородком в кулак.

— Более всего я сожалею о том, что не сумел довести до конца дело Моранда, — заключил Николя.

— Не сожалейте, мой дорогой, вам удалось избежать гибели. В нашем ремесле больше опасностей, нежели успехов. К тому у нас есть хорошая новость: Моранд все-таки уступил.

— Неужели?

— Да, курьер, выехавший из Лондона примерно в одно время с вами, вчера доставил мне сообщение, где говорится, что этот каналья, впечатленный вашей твердостью и вашим умением не раскрывать напрасно карты — вы ведь ему ничего не предложили, не так ли? — сообщил о своей готовности начать переговоры. А ложь могла все испортить! Вы же были откровенны и без уверток шли на приступ, как сделал бы ваш отец.

Взволнованный упоминаем об отце, Николя лишь кивнул.

— Наш субъект задумался, его охватили мрачные предчувствия, он представил себе… одним словом, ваши речи заставили его быстро найти общий язык с нашим агентом. Он заявил, что согласен встретиться с новым эмиссаром, дабы обсудить финансовые условия, и в частности, погашение его долгов и возможную выплату пенсии. Вдобавок после получения гарантий он обязался сжечь уже имеющиеся издания памфлета. Так что вскоре переговоры с этой щукой будут окончены!

— Я очень рад.

— Его Величество, с кем я разговаривал вчера вечером, поет вам хвалы, равно как и некая дама, которая, увы, оказалась столь любезна, что даже устроила с вами встречу в лесу Шантийи. Ах, слава богу, наконец вы вернулись! Но не рассчитывайте, что я сообщу вам, кто вложил оружие в руки ваших убийц. Все, что случилось с вами во время поездки, надобно хранить в глубочайшей тайне, и я знаю немало людей, которым хотелось бы набросить на них поистине непроницаемый покров. Узнав о покушении на жизнь своего представителя, король рассердился и даже пригрозил — но, увы, в пространство.

— Будем надеяться, что те, кому надо, услышали его предупреждение, — вздохнул Николя. — Шевалье д'Эон поручил мне передать послание Его Величеству, касающееся господина Флинта и наших дел в Китае.

Сартин резким движением поправил парик. По этому жесту Николя понял, что, затронув вопрос, не относящийся к компетенции Сартина, он невольно разозлил своего начальника.

— Вы увидите короля, — произнес Сартин. — Его нужно развлечь, а вы это умеете. А теперь вернемся к улице Верней: как обстоят дела там?

Николя полагал, что начальник мог бы сообщить ему несколько больше относительно совершенных на него покушений, но, зная, что Сартину приходится бдительно следить за придворными интригами, дабы сохранить свой пост, зависевший от благорасположения вышестоящих особ, не стал на него обижаться. Не вдаваясь в подробности, он изложил ему последние события: начальник не любил копаться в мелочах следовательской «кухни». Значение имели только результаты. Упомянув в конце о письме Жюли де Ластерье, он, в подтверждение своих слов, протянул ему текст; но Сартин даже не взглянул на него.

— Это лишнее, я уже ознакомился с его содержанием.

— Инспектор Бурдо всегда был скор в принятии решений! — с горечью в голосе воскликнул Николя.

Сартин улыбнулся.

— Вы несправедливы к нему! Я получаю нужные мне сведения отнюдь не от него. Но кто бы ни был мой осведомитель, он исполняет свой долг, сообщая мне обо всем. Вы прекрасно знаете, что ради блага Государства и безопасности Его Величества, я, пребывая на своей должности, обязан быть в курсе частной переписки. И, поверьте, это мучительная привилегия.

Он вышел из-за стола и широким шагом заходил по кабинету; настроение его явно портилось.

— Мои служащие из департамента, именуемого глупым народом черным кабинетом, передали мне это вдвойне интригующее письмо. С одной стороны, оно написано платным полицейским осведомителем — госпожой де Ластерье, хотя на конверте и нет ее имени, а с другой, оно является важной уликой для следствия, ведущегося втайне, ибо на положении главного подозреваемого находится — хочет он того или нет — человек, пользующийся моим безграничным доверием. Мне вы не должны ничего доказывать, но я не могу сказать того же про судью уголовного суда, чью обычную… м-м-м… осторожность вы подвергли испытанию. Если бы вы по недосмотру или сознательно скрыли свои чувства, забыли сообщить об этом письме, ни я, ни король не смогли бы и дальше оказывать вам свое покровительство. Следовательно, мы правы, и ваши поступки подтверждают наши суждения. А господин Тестар дю Ли, принимая во внимание вашу должность, придал следствию по настоящему делу степень государственной важности и подал свое nihil obstat, то есть официальное прошение, где излагает свои соображения о необходимости вашего участия в расследовании. По крайней мере, — произнес он со смехом, — будем надеяться, что ваша искренность — не макиавеллев маневр виновного, почувствовавшего, что может послужить ему к выгоде. Ну же, не делайте такое унылое лицо, я шучу.

— Я сказал, не подумав, — вздохнул Николя.

— В этом-то и заключается ваше очарование! Я понимаю, две последние недели стали непростым испытанием для вашей верности и постоянства. И я очень рад, что вы проявили себя достойно. Но еще больше я рад тому, что сумел заткнуть пасть судье по уголовным делам. Продолжайте вести расследование и время от времени приходите ко мне с отчетом.


Выйдя из кабинета начальника полиции, Николя увидел человека, весело поднимавшегося по лестнице, насвистывая арию из оперы, и узнал в нем Карона де Бомарше, модного персонажа и фактотума королевских дочерей. Они уже встречались у Мадам Аделаиды. Бомарше даже пригласил его на ужин, убеждая, что он может прийти, когда ему будет удобно. Стихийно возникшее чувство симпатии влекло комиссара к этому человеку с открытым и выразительным лицом. Николя направился к экипажу. Предвидя ужин у Семакгюса, он решил не обедать и попросил отвезти его к мэтру Вашону, портному с улицы Вьей-дю-Тампль. Путешествие отрицательно сказалось на состоянии его костюма, который, как он ранее предполагал, мог служить ему очень долго. Он привыкал к одежде и расставался с ней с тяжелым сердцем. Чтобы смягчить горечь расставания с любимым фраком, отныне он решил заказывать по две одинаковые пары.

Мэтр Вашон пребывал в своем репертуаре: согбенный в три погибели, худой до прозрачности и необычайно говорливый, он по-прежнему правил подмастерьями то окриком, то отеческим наставлением, а стайка насмешливых учеников при первом же хмуром взгляде мэтра с готовностью направляла иглу в нужную сторону. Снимая с Николя мерки и не преминув ехидно заметить, что размеры его несколько увеличились, портной, как обычно, рассказывал последние городские сплетни. Николя выбрал ткань для фрака — шелк цвета сухого листа с переливами красного золота, и темную коричневую шерсть для плаща. Оба цвета сочетались на удивление удачно. Потом мэтр Вашон увел его подальше от подмастерьев, в уголок лавки, где их никто не мог услышать.

— Господин комиссар, — начал он, — в последнее время умонастроения парижан меня тревожат. Народ все чаще выражает недовольство Его Величеством. Дурные люди распространяют о нашем короле ужасные слухи. О, я полагаю, вы догадываетесь, о чем идет речь. Но дело не в этом: народ привык к частной жизни короля, и она уже давно никого не возмущает. Всех интересует его сокровищница. Говорят, у него имеется особый сундук, откуда он черпает золото, дабы осыпать щедротами свою новую наложницу, а пополняет он этот сундук, играя на курсе акций как простой негоциант, только с меньшим риском, ибо, осведомленный о состоянии финансов, он легко предугадывает повышение или понижение курса. Еще говорят, что Его Величество спекулирует зерном, а вскоре и вовсе заберет под свое начало злосчастную монополию на торговлю зерном, из-за которой, по мнению народа, происходит нехватка хлеба и его дороговизна. Вот так! Сообщите об этом господину де Сартину. Я же, как добрый гражданин и верный подданный, полагаю себя обязанным рассказать об этом вам.

Николя поблагодарил портного, и тот с удрученным видом проводил его до дверей. Речи мэтра не удивили комиссара. Он лишь подтвердил слухи, о которых полицейские агенты и осведомители сообщали из месяца в месяц, не имея возможности ни пресечь их, ни добраться до их источника. Он вспомнил, как осведомители, потолкавшись в общественных местах и гостиных, доставляли в полицию очередные сведения о том, что занимает умы подданных, и полицейские, тщательно рассортировав полученную информацию, относили ее в потайной кабинет Сартина, составлявшего доклады для министров, коих данные сведения могли интересовать.


Плотная сеть улочек, расположенных между кварталами Марэ и Аль, куда с трудом мог втиснуться всего один экипаж, не позволила ему быстро проехать на улицу Монмартр. Некоторые улочки были настолько узки, что, не выходя из кареты, Николя не только мог коснуться рукой стен стоявших по обеим сторонам домов, но и прочесть объявления, расклеенные кое-как, несмотря на ряд постановлений о правилах расклейки афиш на стенах домов. Налепленные на стены листки извещали о новых ордонансах правительства, содержали объявления шарлатанов, постановления Парламента, приговоры, вынесенные в Шатле, извещали о продаже с торгов имущества должников. Здесь же теснились увещевательные послания, объявления о пропаже собак и кошек, извещения о кончине, афишки «необыкновенного спектакля» по мотивам «Неистового Роланда» Ариосто, привезенного кукольным театром из Сицилии, а также десятки раз повторенный адрес фабриканта мягких бандажей для грыжи. Службы Сартина предписывали наклеивать объявления в определенных местах, и не долее, чем на один день; затем их срывали, освобождая место для новых сообщений, и следили за тем, чтобы обрывки их не усыпали улицы. В результате одна и та же рука сначала расклеивала афиши, а через несколько часов уже сдирала их со стен.

На фиакр обрушивались то потоки воды пополам со снегом, то снесенные с крыш сильным ветром куски черепицы, штукатурки или свинца. Возница в страхе вертел головой в разные стороны, уворачиваясь от падающих осколков. Николя забавлялся, глядя, как, невзирая на отвратительную погоду, парижане, побуждаемые природным любопытством, останавливались и пытались рассмотреть, что же сыплется на них с крыш. Стоило одному прохожему посмотреть вверх, как вокруг него тут же выстраивалось множество зевак, задиравших головы, дабы понять, что привлекло внимание их собрата. Несговорчивый и подозрительный, этот народ, невзирая ни на что, в глубине души чувствовал себя счастливым, ибо никогда не терял бодрости духа, думал Николя.

Внезапно его охватило искушение приказать кучеру свернуть на улицу Фобур-Сент-Оноре. Он уже представлял себе, как неожиданно заявится в «Коронованный дельфин» и, преисполнившись обиды за давнюю ложь, с видом оскорбленного достоинства задаст роковой вопрос перепуганной Сатин. По причине своего живого воображения, всегда готового представить ему любые картины, он часто заранее переживал то, что еще не произошло, а только могло произойти, но эти переживания никогда не шли ему на пользу. Вот и сейчас он уже слышал ответы своей подруги и внимал им. Воображаемый диалог настолько захватил его, что, побуждаемый истерзанным разумом, он начал выбирать варианты будущих реплик, тщательно их сортировать, словно раскладывая по полицейским досье, продумывать, как сменить тон, как придать разговору неожиданное для собеседника направление и какие выводы — счастливые или же плачевные — ждут его в конце разговора. Вымысел приобретал столь зримые очертания, что сцены уже чередовались вне зависимости от его настроения и неосознанных желаний. Встревоженный нараставшим в нем возбуждением, он неимоверным усилием воли заставил себя прекратить жестокую игру, бередившую его глубокую сердечную рану. И хотя он до сих пор не смел признаться себе, что случайная встреча с Президентшей нанесла ему удар прямо в сердце, рана, полученная на лондонской улице, причиняла ему неимоверные страдания, и чем дальше он откладывал неизбежный разговор, тем сильнее она кровоточила.

Прибыв на улицу Монмартр, Николя нашел господина де Ноблекура в библиотеке. Сидя в большом кресле, обитом гобеленом, он листал большую книгу в телячьем переплете, водруженную на ломберный столик. В сером фраке, с напудренной прической он выглядел помолодевшим. При виде комиссара он улыбнулся.

— Ах, какая досада, что я родился так поздно! — вздохнул он.

— Отчего столь неожиданное заявление? — спросил Николя.

— Родись я пятью десятками годов раньше, я бы смог увидеть Мольера в «Мизантропе»! Нынешние пьесы кажутся мне исключительно пресными, за исключением, пожалуй, сочинений Мариво. Только в его пьесах я нахожу верное изображение утонченных чувств, порожденных страстью. Но Мариво — это иное время, время моей молодости. Но даже его я оцениваю достаточно сдержанно, ибо он излишне склонен к сталкиванию возбуждающих мыслей, порождая тем самым суетные помыслы и желания. Я согласен с господином Руссо, который не намерен являть на сцене жизнь, ибо в ней мы, в сущности, обретаем только слезы.

— И были бы разочарованы, — заметил Николя. — Позволю себе заметить, знаменитый Поклен исполнял роль в комическом ключе, с гримасами и буффонадой, и довольно быстро передал эту роль юному Барону.

— Ах, оставьте, — запротестовал Ноблекур, — не разрушайте моих иллюзий! Послушайте лучше, сколь совершенен сей союз формы и смысла:

Увы, моей любви нет меры, нет предела!

Чтоб ваша красота моею лишь была,

Я, право, иногда готов желать вам зла.[36]

Не кажется ли вам, что автор этих строк долго жил и много страдал? Искренность, звучащая в них, ведет к совершенству, воистину, это нравственность, положенная на музыку… Но что с вами? Вы так бледны! Садитесь.

Николя достал из кармана письмо Жюли де Ластерье и вполголоса поведал старому другу о новом повороте дела.

— Это письмо, — начал он, — смутило меня: оно нисколько не соответствует характеру Жюли, по крайней мере, той Жюли, какую знал я, и вдобавок оно написано слишком вычурным языком. А сейчас я понял причину этой вычурности. Фраза «что, право, иногда мы готовы желать ему зла» беззастенчиво заимствована у Мольера.

— Не дайте ввести себя в заблуждение, — ответил магистрат. — Слова могут принять такой порядок случайно, ибо совпадения, как известно, существуют. Мысль, разумеется, высказана крайне изысканным образом, но ваша подруга — весьма утонченная особа и она могла сама употребить подобный оборот или же извлечь его из дальнего уголка своей памяти.

— Вы напрасно уговариваете меня: меня не переубедить. Ни одна женщина в порыве страсти не станет выискивать цитаты, чтобы написать своему возлюбленному. Либо это письмо — свидетельство коварства каменного сердца, либо это подделка, а предчувствие мне подсказывает, что это не последнее доказательство вероломства моих врагов.

И он рассказал о завещании, согласно которому он стал единственным наследником жертвы.

— Следовательно, — подвел итог Ноблекур, — по-вашему, и завещание, и письмо являются звеньями одной и той же зловещей цепи?

— В Париже немало умельцев, способных изготовить любой документ. Даже у короля есть секретари, которые пишут и подписываются за Его Величество. И надобно обладать особым даром, чтобы обнаружить разницу между подделкой и оригиналом!

— Если я вас правильно понял, — задумчиво промолвил Ноблекур, — вы хотите, чтобы я рекомендовал вас мэтру Бонтану, декану Гильдии королевских нотариусов, знаменитому «человеку с кошками».

— Что значит «человек с кошками»?

— Поймете, когда будете подниматься по лестнице его дома. Он большой оригинал. Мы старые приятели, хотя он значительно старше меня. Я сейчас же, без промедления, напишу ему записку, она послужит вам сезамом.

Вставая с кресла, Ноблекур разбудил беднягу Сирюса, спавшего у него в ногах; подойдя к секретеру, бывший прокурор достал из ящика лист бумаги. Бисерным почерком он споро написал записку, просушил чернила, бросив на них горсть песка, свернул листок, зажег свечу и, поднеся к ней кусочек красного воска, капнул несколько капель на сложенную вчетверо бумагу и запечатал своей печатью.

— Какой бы он ни оказал вам прием, не удивляйтесь: он любит подчеркнуть свои простецкие манеры. Что же касается вашего загадочного путешествия, — произнес он, вновь усаживаясь в кресло, — не бойтесь моего любопытства. Как бы мне ни хотелось услышать ваш рассказ, я не расположен проникать в государственные тайны. Бурдо предупредил меня.

Николя улыбнулся. Он успел убедиться, что все его друзья, от Сартина до Ноблекура, включая, разумеется, Бурдо, как могли старались снять груз с его души, наложенный обетом молчания, и дружно напоминали ему, что он вправе рассчитывать на их скромность и сдержанность.

— Однако, — продолжил почтенный магистрат, хлопнув ладонями по подлокотникам кресла, — я возмущен! Мои друзья — да что я говорю, мои дети! — оставляют меня в одиночестве на улице Монмартр умирать от скуки, а сами отправляются пировать! А мне остается лишь завидовать, представляя себе, какого роскошного пиршества я лишился сегодня вечером.

— О, разумеется, вам есть на что жаловаться! — рассмеялся Николя. — Вы окружены всеобщим почтением, ваши друзья заботятся о вашем здоровье, и, зная ваши природные гурманские наклонности, хотят избавить вас от искушения, кое обойдется вам в очередной приступ подагры, в то время как сейчас вы бодры, веселы, в прекрасном расположении духа, красноречивы и помолодели лет на двадцать…

— Умолкни, льстец!

— Нисколько, я говорю то, что вижу. Кроме того, мы не хотим спугнуть Сансона. Он относится к вам с таким благоговением, что в вашем присутствии лишится дара речи. А нам крайне необходимо его содействие.

— Принимаю сей двусмысленный комплимент, хотя от него издалека потягивает иезуитством, — улыбнулся Ноблекур. — Но когда настанет пост, я отомщу за себя, подав вам на ужин рыбу, пропахшую старой деревянной бочкой!

Николя рассмеялся, и, продолжая хохотать, выбежал из кабинета Ноблекура и поднялся в свою квартирку, чтобы привести себя в порядок. Он уже собирался уходить, как вдруг вспомнил о ключах. Но напрасно он рылся в карманах плаща, в котором он ездил в Англию. Его охватило беспокойство: на его связке висели ключи от дома Ноблекура и от квартиры Жюли де Ластерье; последние — на голубой ленточке, подаренной ему его возлюбленной. Быть может, они выпали из кармана, когда он после бешеной скачки въехал во двор и свалился на руки мальчишкам-подмастерьям? Спустившись по лестнице, он расспросил Пуатвена и Марион, а потом и мальчишек из булочной. Связки ключей никто не видел и никто не находил. Итак, если Катрина, уже отбывшая к Семакгюсу, тоже не сможет пролить свет на эту пропажу, то дело — в который раз! — запутывалось еще больше. Пропажа ключей встревожила его. Вспомнив о вынужденной остановке в Айи-ле-О-Клоше и о распотрошенном чемодане, у него внутри все похолодело. Тогда сгоряча ему показалось, что ничего не пропало. Он попытался вспомнить, когда в последний раз держал в руках ключи, но не смог. Возможно, после его последнего посещения улицы Верней? Он напряг память: когда в ту ужасную ночь он вернулся на улицу Монмартр, дверь, как обычно, когда Ноблекур принимал гостей, была незаперта. Ключи могли потеряться как во время его ночных скитаний, когда было совершено преступление, так и во время его падений по дороге из Кале в Париж. Внезапно он вспомнил, как в толчее на улице Нев-де-Пти-Шан, устроенной, чтобы он незаметно перебрался из одноколки в громоздкую берлину, он, опасаясь потерять ключи, сунул руку в карман и придержал их. Следовательно, скорее всего он потерял ключи в Англии. Он попросил Пуатвена положить ключ от черной лестницы, ведущей к нему в апартаменты, за уголок оконной рамы, где вряд ли его станут искать. Ему не хотелось будить старого слугу, когда он поздно вернется из Вожирара.

Экипаж доставил его в Шатле. Непогода улеглась, и городские фонари засияли как нельзя ярко. Сансон в зеленом фраке и Бурдо во фраке мышиного цвета ожидали его под портиком, коротая время в беседе с Рабуином. Агент продолжал поиски бесследно исчезнувшего Мальво, ибо ни в одном реестре не значилось, что молодой человек покинул пределы королевства. Карета развернулась и покатила в привычном направлении: со времени своего знакомства с Семакгюсом Николя по нескольку раз в месяц ездил в гости к корабельному хирургу. Проехали мост Руаяль, величественную громаду Инвалидов и заставу Вожирар. На небе, в просветах между тучами, загорались звезды. Вокруг Медонских холмов чернильной стеной клубились низкие темно-синие облака. Аспидно-черное небо простиралось до самого горизонта, постепенно захватывая западные предместья. Снег таял, из-под колес фиакра вылетали длинные черные струи грязи, и редким спешившим домой прохожим приходилось от них увертываться.

В тревожной мгле массивный дом Семакгюса выглядел оплотом спокойствия. Снаружи его освещали фонари. Судя по мельканию силуэтов в окнах, друзей ждали. В дверном проеме, ведущем в кухню, высилась фигура корабельного хирурга, сменившего фрак на передник. Лошадиное ржание известило хозяина о прибытии гостей. Сансон, встреченный с особой теплотой, наконец перестал хранить молчание, старательно оберегаемое всю дорогу.

— Я помогал Катрине и Аве, — заявил Семакгюс.

— И что же вы делали? — заинтересованным тоном спросил палач, с любопытством склоняясь над расставленными на столе тарелками.

— О! Меня привлекли для осуществления деликатнейшей операции: я фаршировал кишки фуа-гра и мясом каплуна! Ведь затем кишки надобно поварить в горячем молоке, ни в коем случае не давая ему закипеть, иначе разрушится гармоничное сочетание вкусов ингредиентов или — еще хуже! — кишка прорвется и начинка вывалится.

— Аромат многообещающий, — задумчиво произнес Бурдо, подняв голову и раздувая ноздри, словно охотничий пес, почуявший дичь. — И чем же вы нафаршировали сии хрупкие оболочки?

— Четверть фунта мелко нарезанного свиного сала, фарш из фуа-гра и мяса каплуна, взятых в равных долях, душистые травы, лук-татарка, соль, перец, мускатный орех, толченая гвоздика, шесть сырых желтков. Я смешал все, а потом осторожно начинил сей смесью свиные кишки.

Семакгюс повел друзей к себе в кабинет, куда принесли пиршественный стол. Они устроились возле большого камина из светлого камня, где весело потрескивал огонь. Комнату наполняли редкости, собранные хозяином во время его плаваний в далеких морях: чучела экзотических животных, минералы, ткани, произведенные туземцами, гербарии и прочие диковины. Каждый раз, войдя сюда, Николя погружался в мир дальних странствий, о которых он знал из записок путешественников и мореплавателей, пробуждавших в нем стремление выйти в море.

Катрина принесла бутылку ликера и сочла своим долгом лично наполнить рюмку каждого.

— Этот напиток напомнит нам доброе старое время в «Коронованном дельфине», — произнес Семакгюс. — Тогда Полетта угощала своих клиентов дивным напитком, присланным ее дружком с Антильских островов.

При напоминании о далеких островах у Николя вновь проснулись безответные вопросы. С щемящим сердцем он вспомнил, что корабельный хирург некогда стал случайным любовником Сатин, пансионерки веселого дома Полетты. Однако он быстро успокоился, сообразив, что ребенок, о котором он подумал, родился гораздо раньше.

— Господа, — произнес Бурдо, — мы собрались, дабы почтить нашу дружбу, а также помочь Николя разобраться в печальной истории, всем нам прекрасно известной. Каковы плоды ваших размышлений, и какие новые пути сии размышления перед нами открывают?

— Я, — начал Семакгюс, — совершил маленькое открытие, кое, как мне кажется, должно нас заинтересовать. Вы знаете, я начал работу над объемным гербарием, поэтому мне приходится часто посещать Королевский ботанический сад и знакомиться с его богатейшими коллекциями. Недавно я встретил там человека, почитаемого мною превосходным специалистом своего дела. Это господин Дюамель дю Монсо[37], гербарист и одновременно один из наших лучших кораблестроителей.

— По какому случаю состоялось ваше знакомство? — спросил Николя.

— Он написал труд, где дает советы, как сохранить здоровье моряков на кораблях королевского флота. Я совершил немало морских переходов, и он пожелал воспользоваться моим опытом корабельного хирурга. И вот, в одну из встреч я рассказал ему про наши знаменитые зернышки. Он тотчас ответил, что речь идет о гаитянском жгучем перце, чьи маленькие и круглые плоды, равно как и семена, никак не могут стать причиной отравления[38]. А еще он сказал мне, что, возможно, перец взяли для отвода глаз, чтобы скрыть другое вещество, неизвестное и ядовитое.

— Показания Казимира заставляют нас топтаться на месте, — заметил Бурдо. — Итак, он готовит курицу. Следовательно, яд не может попасть в курицу; яд находят в молочном напитке, предназначенном для госпожи де Ластерье. Николя видел Казимира и подтверждает это. Следовательно, Казимир лжет, что не заметил Николя. Казимир утверждает, что Мальво провел вечер на улице Верней, но отказывается отвечать на вопрос, могла ли его хозяйка питать слабость к этому хлыщу. Не слишком ли много противоречий?

— В самом деле, — подал голос Сансон, — мой скромный опыт, или скорее интуиция, уже во время допроса — а допрашивал его я — подсказала мне, что он лжет.

— Но зачем ему лгать? — спросил Бурдо. — Значит, есть кто-то, кто попросил или же заставил его скрыть истину.

— Подведем итог, — произнес Семакгюс. — Мне кажется, Бурдо задал своевременный вопрос. Кто заинтересован в том, чтобы при любом раскладе все подозрения падали на комиссара Шатле? Ревнивый товарищ по службе, соперник или преступник, разоблаченный некогда нашим другом?

От бессилия Николя кусал губы; он не мог направить друзей в нужную сторону, открыть им изнанку дела, то есть сообщить, что Жюли Ластерье являлась платным агентом тайной полиции. Без сомнения, Жюли испытывала чье-то давление или стала объектом отвратительного шантажа. А покушения на него самого? Он уверен, они каким-то образом связаны с преступлением на улице Верней, но доказательств у него нет. Какой невидимый враг столь яростно ненавидел его? Кто нагромоздил кучу фальшивых улик, чтобы не просто уничтожить его, а обесчестить и втащить на эшафот? И что бы с ним стало, если бы не помощь и не доверие друзей и начальника полиции, не говоря уж о короле?

Тройной раскат хохота отвлек его от грустных размышлений. Облачившись в костюм туземки, а именно: обернувшись красной с желтым тканью, с ярким платком на голове, хвосты которого торчали над ее широким курносым лицом, Катрина явилась объявить, что ужин готов. Из-за спины Катрины выглядывала Ава; увидев изумление на лицах собравшихся, она звучно расхохоталась, хлопая себя по бедрам. Гости заняли места за небольшим столом, поставленным возле окна. Семакгюс вытащил из кармана исписанный листок.

— Господа, — провозгласил он, — это меню. Заливное со щавелем и фасолью по-бретонски. В вашу честь, господин комиссар. Затем свиные ушки в соусе Барб Робер[39] и свиные кишки, фаршированные фуа-гра и мясом каплуна. И, наконец, на закуску, большой рыбный паштет, приготовленный дамой Катриной Госс, бывшей маркитанткой армии короля. Затем, перед десертом — немного цветной капусты с пармезаном, а на десерт баварский пирог и бриошь с начинкой из желе шиповника.

Чтение завершилось под восторженные возгласы сотрапезников.

— А какой нектар оросит это великолепие? — поинтересовался Бурдо.

— Красные бордосские вина с виноградников Фронсака, подарок маршала Ришелье господину де Ноблекуру, который прислал мне несколько бутылок, дабы, благодаря столь деликатному и благородному поступку мысленно присутствовать на нашем ужине. Мы выпьем их за его здоровье, а также…

Он вытащил из ведерка со льдом бутылку удлиненной формы.

— …рейнское белое вино, eiswein, чаще всего именуемое ледяным вином. Представьте себе виноград, естественным образом замерзший на лозе в осеннем тумане. Собранный задолго до рассвета виноград тотчас помещают в traubendrucker, иначе говоря, в давильню, дабы скопившийся в ягодах лед не успел растаять и не разбавил бы вязкий и ароматный сахаристый сироп, выходящий из виноградного жома.

— И где изготовляют это чудо?

— В Германии, в области Рейнгау, возле Йоханнисберга.

— Я не знал, что вы говорите по-немецки, — произнес Николя.

— Вы еще многого обо мне не знаете, — загадочно ответил Семакгюс.


Ужин напоминал великолепно оркестрованную симфонию. Обычно молчаливый Сансон постепенно разговорился и, как отметил Николя, говорил гораздо больше, чем в присутствии супруги. Сладость ледяного вина и тонкость вина из Фронсака оживляли беседу. Снуя вокруг стола, Ава время от времени нежно опускала руку на плечо Семакгюса, отвечавшего ей понимающим заговорщическим взглядом. Неисправимый либертен, похоже, угомонился и остепенился. Николя полагал, что проблемы со здоровьем заставили корабельного хирурга упорядочить личную жизнь и научили находить очарование в том, что он имеет: в гостеприимном доме и давней связи, позволявшей дать выход его темпераменту. Последствия обращения либертена читались на его счастливом багровом лице, где на смену следам бурных бессонных ночей пришло достойное спокойствие довольного жизнью человека. Кульминацией ужина стало появление рыбного паштета. Тотчас призвали Катрину — поведать всем рецепт его приготовления.

— Итак, господа, надопно сделать фарш из угря и карба. Карба Ава кубила неделю назад, огромную такую чушку, и дерзала его в почке с вотой, чтопы ушел запах тины. Затем карба брибравили солью, берцем, мускатом, и шлеб — на фарш, а фарш помезтили в маленький котелок с крышкой, который брежде изнутри намазали маслом, а зденки фыложили кожей карба. Потом боложили слой фарша толщиной в болдюйма, а сферху трюфеля, сморчки, щучью беченку, небо карпов, и фсе змешали с маслом. Потом знова боложили злой фарша, как делают баштет. Накрыли зерепряной тарелкой и позтавили к огню, а ботом поворачивали его, помешивая его зодержимое. Ботом выложили готовый баштет на глупокое плюдо и болили зоком лимона и босыпали очищенными фисташками.

Раздались бурные аплодисменты, и лицо Катрины зарделось от гордости.

— Изысканный вкус, — заявил Николя, всегда отдававший предпочтение гастрономическим контрастам, — хрустящая корочка сверху и нежный фарш внутри!

— Самое прекрасное — это сочетание рыбьего неба и рыбьей печени, придающее блюду плотность, не отягощая при этом желудок, а также аромат, исходящий от всего сооружения, — добавил Бурдо.

— Спрыснем, спрыснем! — пропел Сансон, скинувший свой новый зеленый фрак и потрясая стаканом. — Вот он, подлинный непентес[40], он развеселит нас и прогонит мрачные мысли!

Они принялись наперебой обсуждать модные спектакли и городские сплетни. По словам Семакгюса, весь Париж говорил только об арестованных в Лондоне французских полицейских, которых якобы послали туда убить гнусного памфлетиста Тевено де Моранда. После ужина, когда, согласно заведенному в доме обычаю, настало время смаковать выдержанный ром из хозяйских запасов, напиток, который, по утверждению Семакгюса, по меньшей мере, дважды обогнул Землю, разговор вновь вернулся на улицу Верней. Ловко уйдя от прежней темы, Бурдо напомнил всем, с какой целью они здесь сегодня собрались.

— Господа, для внесения ясности в расследование и для безопасности комиссара Ле Флока мне бы хотелось уточнить одну маленькую деталь.

Торжественное вступление вернуло прежнее внимание, рассеявшееся под влиянием алкогольных паров и приятного дремотного состояния как следствие пиршества.

— Действительно ли госпожа де Ластерье, — продолжал инспектор, — вступила в плотское сношение в вечер своей гибели? После вскрытия ни один из вас не ответил мне четко на этот вопрос.

Сансон и Семакгюс, сразу протрезвев, переглянулись, но ни один не решился ответить.

— Это потому, — начал наконец корабельный хирург, — что в этом случае ничего нельзя сказать с уверенностью.

— Так все же: да или нет? — настаивал Бурдо.

— Честно говоря, возможны оба варианта.

— Состояние органов не опровергает ни одну из гипотез, — добавил Сансон.

— Уточните ради всего святого!

— Понимаете, — промямлил Семакгюс, — есть различные способы определить, произошло ли сношение; в нашем случае это подтверждается собранной нами вязкой жидкостью. Но, возможно, ничего и не было…

— И все же я настаиваю, — упорствовал Бурдо. — Это очень важно для следствия. Главная загадка вечера и последующих событий до сих пор не решена, а решение ее во многом зависит от того, поверят или нет некоему капельмейстеру, пытающемуся нас убедить в том, что Николя провел со своей любовницей часть той ночи.

— И все же, — повторил Семакгюс, видя поддержку Сансона, — мы не можем произнести безапелляционный вердикт. Ибо не исключено, что речь идет о розыгрыше…

В комнате повисло задумчивое молчание. Внезапно раздался глухой частый стук, вбежала Ава и объявила, что какой-то человек срочно желает видеть инспектора Бурдо. Инспектор встал и последовал за кухаркой. Вернулся он очень быстро.

— Господа, мрак сгущается. Казимир найден мертвым у себя в камере в Шатле. Его отравили.

Загрузка...