Дело о красной чуме (ЛП)

Глава двадцать девятая Одно слово

Хорошо, что она не тратила силы на Рудьярда. Он не могла взять свою карету, Микал все еще был у кровати Людовико. Хартхел побледнел от мысли, что нужно ехать в Коллегию, хоть и не перечил.

«Нет, — сказала она ему, — просто оседлай кобылицу, и быстро. Не надо лишнего».

Ей пришлось снять часть траура, но она подозревала, что Эли поймет. И зачем скорбеть, когда смерть ходила по улицам? Ее не самый любимый наряд для езды верхом был коричневым и с немодными пышными рукавами, но зато там были разделенные юбки. Она всегда могла отдать его Кэтрин и Изобель для подшивания, игла Кэтрин точно превратит его во что-то изысканное.

Ее слуги даже не кашляли, а причина, скорее всего, была в боли в груди Эммы, Камень давал жизнь и иммунитет и действовал на ошейники. Но не доставал, куда требовалось.

У ментатов ошейников не было.

Левеллин Гвинфуд, граф Селвит, сейчас точно скалился, глядя на нее.

Что бы он сказал? Она могла догадаться. И она не сдержалась бы, услышав это.

Она взяла поводья, кивнула Хартхелу, и механическая лошадь, сияющая и смазанная, переминалась с ноги на ногу. Она была с красивыми ногами, блестящая шкурка плавно сменялась коричневым металлом, ее копыта были чудом изящества и силы. Конюх Уилбур побежал отрывать врата, и кобылица помчалась вперед, высекая копытами искры. Калитка звякнула, как скорбный колокол, и Эмма была рада, что Микал остался с Людовико.

Ведьмин огонь перед ней искрился серебром, но она не переживала, что кого-то собьет. Люди на улицах, прижимающие платки ко ртам, разбегались, редкие кареты на дороге можно было легко избежать. Многие старались оставаться внутри, других выгнали… трое упали в конвульсиях, пока она ехала.

Моррис постарался.

На езду уходило больше всего внимания, но оставшееся было сосредоточено на тех же проблемах. Они делили ее внимание в равной степени — Виктрис, герцогиня и ее прихвостень, безликий волшебник, что щедро оставил записи Морриса, взамен, возможно, ранив Рудьярда, красное от лихорадки лицо Клэра, метания Людовико, покачивание Микала у кровати убийцы.

«Что мне делать? Как все устроить?».

Впервые за долгое время Эмма Бэннон не знала. Все зависело теперь от Клэра… и других факторов. Волшебница привыкла разбираться сама, тихо, и для нее дело было неприятным.

Волшебница ехала по стонущему, жутко спокойному Лондинию, ответа у нее не было.

Копыта коснулись белой плитки у Черных ворот, и Эмма ощутила хаос и страх в ткани Коллегии. Великая школа содрогалась, поблескивала странной радугой, защиты мерцали от тревоги.

Она направилась к Залу исцеления, слуга Коллегии, забравший ее лошадь, был красным и прихрамывал. Эмма кивнула и поспешила по ступеням не в стиле леди. Двери медленно открывались. Она юркнула между ними, словно снова была студенткой…

…и попала в бурю.

Белые ткани убрали, пол был в красных лужах. Рядами стояли койки, даже в углах, пока целители и их ученики спешили от одной к другой, чтобы притупить боль волшебников, которые кричали и извивались, их тела были охвачены болезнью и нарушением эфира. Бэннон отпрянула, чуть не сбила помощника, прошипевшего:

— Осторожнее! — и ушедшего с охапкой окровавленных тряпок.

Низкий камень алтаря гудел, сиял розовой энергией, собранной поколениями, и помогал исцелению.

Но все выглядело плохо. Она спешила по проходу, искала широкие плечи, а тощий хиромант в традиционном синем жилете бился на кровать и кричал от боли, его тело рассыпалось под давлением. Его плоть рвалась с хлюпаньем, и кровь лилась и превращалась в рубины, что звенели, падая на пол.

«Боже правый», — Эмма не замерла, лишь пригнулась от брызг и поспешила дальше. Целители применяли заклинания, но без толку. Пот собрался на пояснице Эммы, она ощущала смерть хироманта, задевшую ее нежными пальцами.

Ее дисциплина отвечала, фибры тела и разума дрожали. Она поежилась, а потом увидела Томаса Колдфейта.

Он без того ходил неровно, шаркал и тянул за собой ногу, а теперь ему было еще больнее, его искаженное лицо пылало от чумы, розовые полоски были на щеках. Его чудесные глаза были налиты кровью, и он не замечал ее. Его халат был серым, а не белым, и заляпанным разными жидкостями. Он выпрямился у кровати, где обмякло мертвое тело, дергаясь, вывернувшись. В сторону разлетелись гадкие брызги.

Она встала перед ним, не помня, как дошла. Ее тело щекотала смерть, и это отвлекало, несмотря на тренировки.

Зал исцеления всего раз или два был так заполнен страданиями. Только тогда Дисциплина Эммы не видела это, ведь таких убили, как только были замечены… тревожные знаки.

Целителей зато любили.

— Томас, — она поймала его за руку, пальцы в перчатке скользили на жидкости на его халате. — Ты меня звал.

Он вяло моргнул, красная пленка была на его глазах, взгляд был пустым.

— Эм?

— Я здесь, — комок в горле. — Томас…

— И невредима. Это хорошо, — он утомленно кивнул гордой кривой головой. — Хотя не знаю, почему я удивлен.

Ее совесть жалила, но море шума заглушало все.

— Может быть лекарство. Я принесу тебе его.

«Клэр поможет. Он должен был уже продвинуться», — детская вера, но она все равно надеялась.

Колдфейт моргал и покачивался, словно от нерешительности.

«Хватит, — она обвила его руку и повела дальше. — Они без тебя справятся, Томас. Нам нужен тихий угол, и я…».

Что она обдумывала? Вес в груди был ужасным. Страшнее была дрожь его тела, передающаяся ей.

— Эм, — Колдфейт замер. — Я хотел увидеть тебя до того, как сделаю то, что должен.

Он не двигался. Она крепче сжала его руку, уперлась пятками и потянула сильнее.

— Идем. Прошу.

— Нет, — жуткая ясность вспыхнула в его темных глазах за пленкой крови. — Эмма.

— Томас… Томми, — словно они опять юные и бойкие студенты. — Идем.

Он вырвался из ее хватки мягко, но решительно.

— Я хотел еще раз тебя увидеть, — повторил он. — И сказать, что не был с тобой добр. До наших Дисциплин, Эм, я… думал, — он прошептал что-то, что она не уловила. Она склонилась, а он закашлялся. Красное отлетело на ее плечо, но ей было все равно. — Я… должен сказать тебе, Эм. Да, должен сказать…

Он снова содрогнулся, она снова поймала его за локоть. Целитель за ней споткнулся об ее юбку и зашипел, не терпя помехи. Море кашля в зале, крики и стоны.

И хотя церковь очищала волшебников, а то и сжигала, в крайних случаях они все равно взывали к богу. Некоторые даже звали матерей, хоть не помнили их, ведь Коллегия была отцом и матерью для ребенка-волшебника.

Никто не звал отцов.

Томас сжал в ее пальцы. Он прошел к розовому камню алтаря, и зал охватила неподвижность.

Эмма застыла. Воздух был твердым, как стекло, жалил легкие. Томас добрался до камня. Он встал, опустил голову, и она знала, что означают тишина и сложность дыхания.

В Зале своей Дисциплины Томас Колдфейт собирался открыть врата своей магии. Эмма, глаза которой жгло, а камень пронзал грудь, была приколота, как бабочка к бархату, и не могла действовать.

«Нет, Томас. Нет».

Что он хотел сказать ей?

Он широко раскинул руки, как распятие, и тишина стала невыносимой. Свет Зала стал ярче, пронзая череп Эммы, ноги впились в ее чувствительные глаза, ее легкие отказывались работать, давление на горло, ребра и кости, ее платье трепетало, крики эфира проносились мимо к горбатому волшебнику.

Об этом долго шептались, как величайший целитель своего поколения открыл врата своей Дисциплины и стал горлом, которым пело Исцеление. Как несколько умирающих перестали корчиться и закрыли глаза с миром, и боль от невидимой заразы, поедающей их плоть, угасла. Как среди яркости зала была тень, но она убежала, когда Колдфейт прокричал одно Слово, и оно звенело эхом по коридорам и залам здания десятки лет после этого, Словно как имя, полное тоски и любви, страсти, о которой почти не было намеков за всю жизнь ожидания.

Только один волшебник мог объяснить тайну того Слова, но она не стала. Никто не послушал бы ее разговоры об исцелении, ведь это была не ее Дисциплина, и как она могла объяснить то, что знала.

Она знала, ведь это было ее имя, Слово выражало худую гордую и нервную девушку с каштановыми кудрями, на которую смотрел бесформенный мальчик. Слово звенело и разносилось эхом, и когда дверь его Дисциплины закрылась, целители увидели одного из своих у потемневшего алтаря, кашляющего кровью, что пятнала бледный пол, и это не смогли потом отмыть ни средствами, ни магией.

Исцеление, как всегда, требовало цены. Тело Томаса Колдфейта изогнулось, содрогалось, плоть становилась темным дымчатым стеклом со скрежетом, а потом рассыпалось, став темным паром, что улетел в открытые двери и рассеялся над Лондинием.

Он не спас их. Волшебники империи не умерли от иррациональности. Они просто умерли от конвульсий чумы и нарывов. Это мало радовало, но это все, что смог им дать искаженный Король целителей (как его потом назвали).

И Эмма Бэннон, главная волшебница, покинула земли Коллегии на своей лошади. Никто не заметил ее в тот день, это и к лучшему.

Если бы ее позвали, она обрушила бы месть главной. В ее зрачках сильнее запылал зеленый огонь ее Дисциплины, и этот огонь потушить было непросто.