Демон сна

Глава 1. Сломанная душа

Осень 20.. года стала одним из самых тяжёлых периодов моей жизни. Моя земная любовь, дочь убитого мною могущественного тёмного чародея юная Анна Залесьева, лежала в спиритической коме в хрустальном гробу в дальней зале моей потусторонней усадьбы. Добровольно отринув оставшуюся без носителя демоническую Силу, что довлела над её отцом, светлая душа невинной девушки пребывала в спокойной стране снов, и не было никаких надежд на её скорое возвращение в мир живых. Начальник мой, серый разумный (излишне даже разумный, на мой взгляд) кот по имени Сефирос, говорил, что надо верить и молиться. Что мне мольбы! Разве не взывал я к небесам, вглядываясь сквозь прозрачный хрусталь в милые черты моей любимой?! Но небеса, казалось, были бесстрастны и глухи. И вера угасала.

Разреши, о мой безвестный читатель, представиться тебе, если не видал ты прежние записки из хроники моей странной и невесёлой жизни. Андрей Малинов, бывший офицер милиции, а ныне агент потусторонней и безымянной Организации, стерегущей вас, добрые люди, от исчадий иной стороны бытия… Да, мир был бы темнее и страшнее без существования этой малой силы, охраняющей человечество от реальных и духовных чудищ, то и дело выползающих из потайных чёрных уголков мироздания… Но что мне сейчас за дело до того? Какой во всём этом смысл? Ведь Ани, милой Ани не было со мной, и половина моей души была оторвана. И жизнь моя теряла суть.

Я страшно тосковал. Лето я ещё кое-как продержался, да и руководство дало мне длительный реабилитационный отпуск для поправки здоровья и нервов после миссии в родовом имении Залесьевых, миссии, в которой всё пошло наперекосяк, и которая закончилась страшными событиями, гибелью нескольких человек и уходом Анны не в последнюю очередь из-за совершённых мною безрассудных поступков и допущенных мною ошибок.

Но после лета пришла серая и бессолнечная осень, навалилась рутина служебных будней, и мне стало совсем худо.

Я плакал — я не стыжусь этого. Я пил. Тут, конечно, есть чего стыдиться, но, по крайней мере, я не опустился до того, чтобы напиваться в одиночку. Я искал собутыльников. Однако единственный из тех, к кому я мог бы обратиться среди моих новых коллег по Организации, специальный агент Людвиг «Кримсон» Рихтер, полувампир, спасённый мною из тюремных застенков графа Залесьева, временно переведён был в южноамериканский департамент — что-то они там нашли такое среди островков Огненной Земли, и требовались именно его способности.

Тогда я стал искать среди старых своих, ещё земных друзей. Через новомодные социальные сети можно было, конечно, списаться с кем угодно из них, но душа не лежала. У всех, судя по их страничкам, более или менее обычная, размеренная жизнь с семьями, детьми, дачами, компанейскими застольями и непременным отдыхом на пляжах турецких берегов. Что я им? Зачем привносить мрак своей судьбы в нормальное человеческое существование?

Однако мне отчаянно требовался собеседник. И довольно неожиданно я сошёлся вновь со своим бывшим одноклассником Марком Извольским. Когда-то, ещё в школе, мы даже дружили. Неудивительно — ныне на его страничке в сети не было курортных пейзажей и портретов смеющихся детей. Там были странные стихи, мрачные фотографии тёмных улиц или туманных полей под серым небом. Марк жил словно бы в немного другой реальности — как будто ближе к моему нынешнему кругу бытия. Люди творческие невероятно, пугающе близко подходят порой к той тонкой грани, что разделяет физическое и ментальное пространства. Если бы они только знали…

Марк был поэтом, как это полагается — непризнанным, но, надо сказать, неплохим. Иногда он исполнял песни на стихи собственного сочинения под аккомпанемент наспех сколоченной рок-группы по московским андерграундным клубам. Но успех выступлений был мал и преходящ. В личной жизни же бедняга то и дело терпел сокрушительные неудачи, отчего на всём его творчестве лежал отпечаток глубокой рефлексии.

Марк отнюдь не был трезвенником и никогда не упускал случая выпить — чётко исполняя завет своего американского тёзки Твена. Разумеется, я не открыл ему, чем на самом деле нынче занимаюсь. Даже будучи в серьёзном подпитии, я никогда не затрагивал тему своей теперешней работы. Боюсь, у моего друга, как и у многих из тех, кто со мною сталкивался, возникло представление, что я служу в какой-нибудь секретной части ФСБ. Но его это мало волновало. Для него я был просто всегда желанным вечерним гостем, паркующим под окном серый «седан» и со стекольным звоном бутылок поднимающимся по плохо освещённой скрипучей лестнице, зычно требуя «метать стаканы на стол».

Дом, где жил Марк, сам по себе уже представлял едва ли не достопримечательность. Не так много осталось в пределах внутренних районов Москвы таких строений. Деревянное двухэтажное здание было выстроено в начале прошлого века в тогда ещё жилом районе возле фабрики, оседлавшей реку Яузу в том месте, где её мутные струи, оставив за собой заболоченные старицы, покидают Сокольнический лесопарк и дальше текут только лишь меж гранитных берегов, окончательно становясь городским стоком. С тех пор город поглотил маленькие домишки, бывших улиц более не стало, жители снесённых двух- и трехэтажек переехали в безликие панельные кварталы. Но один дом выжил. Сложенный из потемневших от времени брёвен, под плохо залатанной жестяной крышей, стоит он и поныне, как стоял уже много десятилетий, среди громадных дубов на невысоком холме над старинной липовой аллеей, что тянется вдоль большого пруда на яузской старице.

С этим домом Марку повезло — едва ли не единственный раз в жизни, зато сразу по-крупному. Один пожилой дальний родственник его умудрился незадолго до своей кончины оформить всё строение на себя после смерти ещё более стареньких соседей. Иных наследников у дедушки не оказалось, и пару лет назад Марк вступил во владение достаточно ценной московской недвижимостью. Он сразу же задёшево сдал половину здания с отдельным входом какой-то тихой фирмочке, занимавшейся импортом медицинского оборудования, и с тех пор мог больше не беспокоиться о хлебе насущном. Арендаторы совершенно не тревожили его — они за свой счёт отремонтировали помещения и разместили в них экономистов и бухгалтеров, которые крайне стабильно покидали территорию в восемнадцать ноль-ноль каждого буднего дня, а по пятницам и раньше того.

Сам же хозяин занял бывшие комнаты своего родственника, но изрядная часть здания так и осталась пустовать — обжить всю свою половину целиком Марк в одиночку был, конечно, не в состоянии. А семьи у него так и не появилось за все эти годы. То одна, то другая женщина пыталась ужиться с нелюдимым и резким на язык стихотворцем, но рано или поздно во гневе или печали они расставались. Последняя пассия Марка, некая Ирина (фамилию я так и не удосужился уточнить), покинула его обиталище за несколько дней до того, как в жизни поэта вновь появился я. Покидала она его будучи, видимо, в большой ажитации, так как предварительно переколотила большую часть посуды в доме и оставила прекрасное графитти губной помадой на стареньких жёлтых обоях прихожей в виде надписи «Козёл!» с огромным восклицательным знаком, вызывавшим у меня смутные фрейдистские ассоциации.

Что конкретно стало причиной разрыва, мне выяснить не удалось. Вероятнее всего, сыграли свою роль (и, думается, не в первый раз) потрясающая бытовая безалаберность и неприспособленность моего друга, а также его склонность к флирту едва ли не с каждой дамой, обращавшей внимание на него или на его стихи в Сети, независимо от её, дамы, семейного статуса и наличия либо отсутствия каких-либо личных отношений у самого Марка.

Марк, разумеется, был убит горем. Собутыльник и собеседник требовался и ему, и, видно, мы нашли друг друга.

Я обыкновенно являлся (иногда даже и без звонка) около семи-восьми вечера, нагруженный алкоголем и закусками (а в первый раз пришлось привезти ещё и комплект стаканов), и мы засиживались далеко за полночь. Поздним же хмурым утром, кое-как выхлебав чашку кофе, я быстро прощался с приятелем и с квадратной головой ехал в свою потустороннюю усадьбу, благо это было недалеко. Вообще говоря, согласно распорядку службы в Организации, каждый будний день с утра я должен был быть на связи как минимум до двенадцати часов, ожидая возможных распоряжений, которые поступали через ментальный служебный нетворк. Если же команд на выезд не было, то в целом днём я был предоставлен самому себе, с единственной задачей сортировать и распределять через упомянутый нетворк поступающую информацию с подотчётного участка ментального пространства. По выходным же и праздничным дням (каждый департамент соблюдал праздничные дни тех стран, в которых проживали агенты) побеспокоить меня могли только по экстренному поводу — чего ни разу ещё не случалось. Однако к концу осени я настолько раскис, что стал здорово манкировать своими обязанностями даже по будням, иногда являясь домой после пьянок у Марка только к обеду. Пока ещё мне удавалось успевать выезжать по найденным в приёмном лотке факса приказам на постовую работу или задания по сопровождению — благо срочных не было — но обработку информации я забросил совершенно.

И десятого ноября 20.. года всё было примерно так же. Мы не виделись с Марком уже целых два дня, и с самого утра я уже предвкушал будущую попойку. Да и формальный повод ведь был — день милиции, как-никак, бывший мой профессиональный праздник! Еле высидел я два часа в машине на Богородской площади перед тихо крутящимся смерчиком ментальной аномалии, ожидая обеспеченцев со сканирующим и нейтрализующим оборудованием и, наскоро подписав им акт, рванул в близлежащий супермаркет. То есть я знал, конечно, что по идее должен был ехать назад в свою усадьбу к компьютеру, где наверняка на электронной почте были вновь поступившие отчёты о прежних осмотрах моего участка ментального пространства, которые я должен был расклассифицировать и отправить в архивы. Но у меня уже накопилось больше сотни подобных же неразобранных писем, и я довольно справедливо полагал, что ещё два-три погоды точно не сделают.

Да и честно говоря, мне было попросту наплевать. Чтобы избавиться от гнетущей тоски по Ане, я двигался рутинной колеёй — поздно просыпался, кое-как выезжал на вызовы, дожидался обеда, а после этого уже считал себя вправе начинать употреблять спиртное, что помогало провести вечер в полузабытьи, да и уснуть было легче. Иногда ранним утром, считая его серединой ночи, я лечил больную голову таблетками, затем опять засыпал и на следующий день всё повторялось сначала. Я старался как можно меньше времени бодрствующим проводить в усадьбе и вообще не заглядывать в залу, где висело хрустальное ложе с телом моей любимой. Я пытался сбежать от своего горя — но на самом деле гнал себя по порочному кругу. Впрочем, тогда я этого не осознавал.

Итак, пообедав чем Бог послал в ресторанном зале маленького торгового центра, я затарился разноцветными бутылками и кое-какими разносолами, погрузил покупки в багажник своего служебного «форда», который Сефирос от щедрот оставил мне после миссии в Подмосковье, и поехал к Извольскому. Свернув с Белокаменного шоссе на грязную грунтовую дорожку, ведущую к его дому, я осторожно провёл автомобиль между высоченных сосен и ёлок и припарковался на гравийной площадке перед зданием рядом с машинами ещё не разъехавшихся экономистов и бухгалтеров.

Почему-то в голову пришла странная мысль осмотреться «истинным зрением». До того я ни разу здесь его не включал. Да, мой новый читатель, для тебя я должен немного объясниться — меня ведь взяли в Организацию не за красивые глаза. Чуть больше года назад, в один далеко не прекрасный день и совершенно неожиданно для себя я стал игрушкой Фортуны, одарившей меня рядом сверхъестественных способностей: возможностью развоплощаться самому и развоплощать предметы, которых касаюсь (для этой способности я придумал неправильное название «деволюмизация»), возможностью видеть сквозь любые непрозрачные предметы (это я назвал «общим рентгеном»), а также возможностью смотреть ментальным взором, иногда различая подлинную суть вещей и событий, прозревая «астральный» уровень бытия, причём одновременно с «реальным». Вот эту последнюю способность я и именовал «истинным зрением».

Все сверхспособности свои переключал я по желанию внутри собственного сознания, однако использование их постепенно истощало мою психическую энергию, перерасход которой вполне мог отправить меня в тяжёлый обморок. Но просто осмотреться ментальным взором было очень легко, и я надавил на мысленный рычаг.

Почти ничего не изменилось. Вокруг, вероятно, не было ничего «прячущегося», ничего странного или страшного, искажающего ментальное поле. Просто уже полутёмный ноябрьский бесснежный лесопарк. Вот только… Глянув на двухэтажный деревянный дом, я вдруг обнаружил, что стены его сложены не из брёвен, а из огромных костей… Ох. Вечно беда с этим «истинным зрением». Много лишнего можно увидать, особенно в таких вот старинных, долгообжитых местах и у давно выстроенных зданий, успевших накопить в себе воспоминания и ментальные отпечатки былого. Что это могло значить? То, что все бывшие жители этого дома нынче мертвы? Или то, что атмосфера здания нездорова? Или это намёк на сферу деятельности Марковых арендаторов, торговцев медицинскими аппаратами? Зрелище было неприятным. Думать о потусторонних мерзостях не хотелось — приключений со смертельными исходами хватило мне весной сполна. И я отключил ментальный взор.

Поглубже вдохнув сыроватый, пахнущий мокрой землёй и немного хвоей холодный воздух лесопарка, я начал уже доставать из багажника пакеты с продуктами, как вдруг в кармане завибрировал телефон, и звуки бодрого рок-н-ролла, поставленного мною в качестве мелодии звонка, разнеслись по сумрачной полянке.

Неопознанный номер. Вероятнее всего, Сефирос, подумал я. Внутри шевельнулось полузабытое чувство стыда. Ведь я знал, конечно, что даже та малая работа, которую от меня требовало руководство, была очень весомым вкладом в обеспечение безопасности простых людей от сверхъестественных угроз. Но мне сейчас было не до принесения пользы обществу. Я немного поколебался, но затем, гневно прошипев «да оставьте меня уже в покое, наконец!», сбросил вызов. Немного успокоил себя мыслью о том, что, возможно, это был вовсе и не полосатый мой начальник, а просто спам-звонок. Забрав выпивку и еду, я поднялся в квартирку Извольского.

Марк сегодня был особенно мрачен и выглядел не очень здоровым. Конечно, при нашем теперешнем образе жизни, по утрам в зеркале и я наблюдал всё более худого и помятого агента Малинова с растущими тёмными кругами под глазами и перекошенной физиономией. Но когда изменения происходят очень постепенно и исподволь, то их как будто бы и не замечаешь. А тут я неожиданно словно бы вновь увидел бледное вытянутое лицо своего приятеля и на секунду ужаснулся — неужели и я такой же? Однако я отмахнулся от этих мыслей и нарочито весело спросил:

— Ты чего такой смурной? Выглядишь, словно тебя кошка с помойки притащила, — и грохнул на стол пакеты со снедью. Тут мой телефон опять завибрировал. Я поспешно сбросил вызов, даже не глядя, кто звонит, и отключил звук.

— И тебе не хворать, — специально невпопад ответил Извольский — была у него такая манера разговаривать.

— Да, да, — сказал я. — Привет и всё такое. Ты не заболел ли сам, часом?

— Вроде бы и нет, — уже более серьёзно отвечал Марк. — Но как-то не по себе. Ты знаешь, с тех пор, как Иринка ушла, мне всё что-то такое снится странное… Скучаю я по ней, видно. Только сны эти… Затягивают, затягивают, как в болото, вроде и проснуться хочется, а не могу. Вот сегодня всю ночь тоже снилось что-то тянущее такое. А утром еле встал, хотя вчера и не пил почти. Наверно, поэтому и снилось — пить-то надо в меру, не больше, но и не меньше! Так что давай на стол накрывать.

Мы устроились на небольшой кухоньке Марка с зелёными бумажными обоями на стенах, давно остановившимися часами-ходиками над дверью, неизменным кафелем за газовой плиткой и готовочным столом да шумным советского ещё производства холодильником. Посиделки были у нас полноценные, интеллигентские — те самые «беседы на сонных кухнях» — начинали с разговоров об искусстве, плавно переходили на политику, успевали несколько раз поругаться, потом мрачно молчали, глядя в стаканы, мирились и, окончательно опьянев, переходили на обсуждение прекрасного пола на сон грядущий. Конечно, я не рассказывал Марку всей правды о своей жизненной ситуации. Однако же беду свою я давно уже излил на него, только вот от истины в рассказанной мною истории было лишь два слова — «кома» да настоящее имя моей любимой.

Извольский очень сопереживал мне. Несмотря на свой колючий характер, в глубине души он был парнем добрым и чувствительным. Однако в его духе было предлагать мне разнообразные советы, начиная от заведения себе временной ласковой любовницы и до посещения известных домов с красными занавесками. «Всё равно же Аня твоя не узнает ничего, а тебе легче будет!» Я только отмалчивался, понимая, что друг на свой лад желает мне как-то помочь.

Иногда же я обращал его слова против него самого, призывая перестать скучать по пресловутой Ирине и поскорее найти себе более разумную подругу. Марк мрачнел и замолкал.

А сегодня он ещё и пил вовсе мало.

— Что это с тобой? — спросил я, в очередной раз обнаружив, что его стопка, в которую я собирался налить сорокаградусной жидкости, и без того более чем наполовину полна. — Ты же напиться собирался вроде?

— Не лезет что-то, Андрюх, — тихо ответил Марк. — Да ещё всё думаю о том, что скоро спать идти, а я, представь себе, боюсь.

— Так ты выпей побольше, — с пьяным смешком сказал я. — И бояться перестанешь, и заснуть проще будет.

— Побольше я уже тоже пробовал, — всё так же тихо вымолвил мой друг. — Позавчера нажрался как свинья, полторы бутылки в одно лицо, упал на кровать, как подшибленный. Думал, продрыхну без снов до утра, так ведь нет. Я будто и не спал — мне казалось, что Ирина пришла ко мне… Только вот плохо это было — всю ночь опять словно тянула она меня куда-то, утром еле проснулся — голова болит, всё болит, постель мокрая от пота… И не помню ничего, только будто ездила она на мне часами напролёт… Мало пью — плохо, много пью — тоже плохо. Где-то мера должна быть…

Как старая гончая, я нутром почуял паранормальную опасность. Я даже протрезвел немного. Или мне уже химеры везде мерещатся?! Подумаешь, пьяные кошмары… Но в таком случае Марку и в самом деле лучше было пить поменьше — а то так и до белой горячки доиграться недолго. Я глянул на часы — было уже начало второго ночи. Одним махом я опрокинул в себя остатки водки из своего стаканчика, закусил последним солёным огурцом из банки и со стуком поставил стопку на стол вверх дном:

— Так! Заканчиваем бухать тогда! Ты, Марчик, хошь стесняйся, хошь не стесняйся, а сегодня я лягу в твоей комнате. Как услышу, что у тебя кошмар опять, я тебя сразу же разбужу. Есть у меня кое-какие… навыки в этом роде. Я ж всё-таки психолог, хоть и социальный! Магистр!

Очевидная нелепость этого последнего заявления в наших обстоятельствах даже не бросилась нам в глаза. Всё-таки мы уже почти две бутылки приговорили, а перед этим по литру пива, и были весьма не трезвы, пусть и не сильно пьяны.

Марк не стал спорить по поводу избранного мною места ночёвки — он даже, кажется, был благодарен мне за заботу. Мы оставили уборку в кухне до похмельного утра, быстро перетащили кушетку из гостевой комнаты в Маркову спальню, я кое-как расстелил простыню, закутался в одеяло и уронил тяжёлую от хмеля голову на подушку.

Я был уверен, что в таком нетрезвом виде усну сразу. Но не тут-то было. Сон не шёл. Сопел на своей огромной двуспальной кровати Марк — он-то заснул моментально — громко тикали часы на высокой тумбочке, которую я называл «каминной полкой», ветер шуршал остатками листьев за окном, и паутинные тени деревьев ползали по тонким занавескам под бледненьким светом осенней луны. Я не спал. В голове тихо звенел алкоголь. Мысли блуждали обрывочные, полутревожные.

Я попытался считать слонов. Но слонов я никогда не любил, и они мне надоели. Тогда я стал считать котиков. Но уже девятнадцатый котик превратился в Сефироса и громко мяукнул мне в ухо: «Вы когда разберёте письма, товарищ агент?!» И я бросил это дело. Чуть замутнённое водкой сознание вновь побрело по старому осточертевшему кругу. Что я делаю? Чем занимаюсь? Всё тускло и мертво вокруг, и только ясные глаза милой Ани могли бы озарить мою жизнь. Но она закрыла их тогда, в жуткой пещере у жертвенного алтаря… И больше не откроет, не откроет. И нет света в моей жизни. Зачем так жить? Мне не было жаль себя, нет. Просто и мир и я сам были мне неинтересны. Алкоголь же служил не только способом уйти от воспоминаний и тоски. Это ещё и был способ воздействия на себя. Путь алкоголика — он как путь самурая. Без цели. Только путь.

А как же служба — сознание повернуло на соседнюю, тоже давно изъезженную колею. Разве хорошо забрасывать свои обязанности? И неужели я не могу найти забвение в работе? Нет. Там всё напоминает об Ане. Каждый раз, когда я использую свои способности, я словно опять воочию вижу, как тоненькая фигурка в синем платье тает во мраке ментального пространства, как тогда, когда я впервые увидел девушку в поместье её чародея-отца… Что же делать?..

Тиканье часов опять ворвалось извне и заглушило стук сильно колотящегося сердца: «Чтоде-лать? Чтоде-лать? Де-лать…» Потом донеслось только«…лать», и я почувствовал, к своей вящей радости, что засыпаю. Поплыл перед глазами серо-серебряный черноватый лунный свет, тихое пение послышалось сверху, я растворился в полупрозрачной серебряности и поплыл куда-то.

Но вдруг резкий звук вырвал меня из забытья. Лунный свет всё также слабо освещал спальню, ветер стих. Что же это был за звук? На кухне или в коридоре что-то упало, что ли? Но тут звук раздался вновь, и я понял его происхождение — это был болезненный стон. Похоже, кошмары опять пришли к моему собутыльнику. Значит, я был прав, когда предложил ночевать вместе.

Охая, я приподнялся на локте — ну и трещит же башка! — включил торшер и посмотрел в сторону друга. Марк разметался на кровати, почти сбросив на пол одеяло. Голова его дёргалась из стороны в сторону, а с тонких побледневших губ слетали тихие стоны, которые меня и разбудили. Вовремя! Я соскочил с кушетки, подбежал к другу и легонько похлопал его по щекам, пытаясь вырвать из сна. Тщетно. Я потряс его сильнее, но Марк не просыпался. На минуту я застыл в нерешительности. Что с моим другом? И что нужно сделать? Я попробовал включить «истинное зрение», но вокруг ничего не изменилось, только стены опять были из костей. Очень странно. Ведь ясно вижу же, что Марка что-то мучает. Или кто-то мучает? И, очевидно, это происходит во сне. Кто-то мучает его во сне… Какие-то тёмные догадки начали всплывать в мозгу, но пока что мутная с похмелья и больная моя голова не могла толком ничего сообразить. Одно было понятно — Марка срочно надо было разбудить.

Я босиком метнулся на кухню, снял с конфорки холодный чайник, вернулся в комнату, по пути сам жадно напившись прямо из носика, плеснул воды в руку и обрызгал лицо Марка. Потом ещё и ещё. И заорал ему прямо в ухо: «Марк!! Проснись!! Подъём!!»

Уф! Сработало. Несчастный поэт нечленораздельно замычал и медленно открыл тёмные безумные глаза.

— Что… — прохрипел он. — Что такое… Кто смеет от меня отрывать… — тут его взор стал чуть более осмысленным. — Андр… Андрюха!.. Где я был? Ммм…

Он вдруг застонал, как от сильной боли, рывком сел на кровати, затем спустил ноги на пол, согнулся, посидел так пару секунд, а затем, всё так же согнувшись, убежал в ванную.

Я осторожно ощупал простыню и подушку Марка. Да, опять мокрые, но не только от пота и пролитой мною воды. Там и ещё кое-что было. Например, капелька крови… Что же происходит? Может, это болезнь какая-то?

Я вздохнул, присел на свою кушетку и принялся собирать одежду со стула — похоже, спать больше не получится. Глянул на часы — пять утра, вот уж точно середина ночи. Я натянул джинсы и рубашку, выудил из кармана сильно початую пачку парацетамола, сунул таблетку между зубов и запил всё из того же чайника.

Из ванной послышался плеск воды, потом он затих, дверь открылась, и в коридоре появился Марк. Он был бледен и держался за стеночку, но, по крайней мере, стоял прямо. Я вскочил:

— Что с тобой было? Тебе опять приснился кошмар?

— Кажется, да, — хрипло ответил Марк, ковыляя к кровати и плюхаясь на одеяло. — Спасибо, что разбудил. Ирину видел опять. Набрасывалась на меня, почти душила, но не только… Стесняюсь сказать… Мне было хорошо, но почему-то ещё и очень больно. А сейчас такая слабость… Голова болит — но это понятно, отчего. И такое ощущение, что вообще всё болит. И ноги болят… вот здесь, — он показал на внутреннюю сторону бёдер. — Ходить еле могу.

— Ладно, — сказал я. — Вот тебе таблетка и ложись лежи.

Я протянул Марку обезболивающее и передал чайник. Марк выпил почти до конца всю воду и бессильно откинулся на подушку.

Я поставил чайник на стол и прилёг на кушетку поверх одеяла.

— Как ты думаешь, — слабым голосом спросил Марк. — Может, я чем-то болен? Может, надо к врачу идти?

Видимо, мысли наши совпадали. И в самом деле — что это могло быть, как не какое-то заболевание? С такими-то физиологическими реакциями? Мне пришло в голову, что неплохо было бы посоветоваться с Зиновьевым. Николай Анатольевич Зиновьев был директором отдела по борьбе с биологическими угрозами Организации и непосредственным куратором той самой миссии в Подмосковье. Сперва я не смог найти общий язык с этим строгим и требовательным руководителем и немного с ним даже поцапался, но после трагических событий, которыми закончилась операция в поместье Залесьевых, он был ко мне весьма доброжелателен, обеспечил мне реабилитацию и уход в нашей клинике на Тенистой улице в городе Яхроме, а затем уговорил Сефироса дать мне длительный отпуск. Я знал, что если обращусь к нему с таким вот случаем, как у Марка, он не откажет в помощи, и даже наоборот, похвалит за бдительность, если это действительно какая-то новая неизвестная болезнь или влияние тёмных сил на сны моего друга.

Однако Зиновьев был вечно занят. В его отделе работы было очень много, а сотрудников всегда не хватало. На самом деле сотрудников не хватало во всей Организации, но тут главная беда была в том, что каждому отделу требовались агенты с весьма и весьма специфическими способностями и навыками, а ведь на заказ таких воспитать было невозможно, не существовало в природе и существовать не могло каких-то там магических школ, университетов или ПТУ. Чем одарил Создатель того или иного потенциального мастера сверхъестественных сил, тем он и должен был пользоваться, каждый попросту вынужден был занимать соответствующую позицию или должность. Если уж судьбою тебе назначено было метать огненные шары — то добро пожаловать в боевую опергруппу, если ты умел врачевать наложением рук — в отдел биоугроз вперёд и с песней, если же видел незримое — то полосатый директор отдела мониторинга ментального пространства, топорща свои усы-вибриссы, высокомерно приветствовал нового подчинённого. От меня ведь, к примеру, не было бы никакого проку в тех же биоугрозах, ибо никаких понятий ни о биологии, ни о медицине я не имел. Не было бы проку и в боевых отделах, так как солдат из меня тот ещё. Впрочем, от меня сейчас и в родном отделе ММП никакого проку, мрачно подумал я.

— Андрей! — вырвал меня Марк из полусонных размышлений о работе. — Ты чего молчишь? Скажи, как думаешь, может, мне к доктору обратиться?

— Подожди денёк, Марк, — почесав в затылке, ответил я. — Я по своим контактам пробегусь, может, найду, кто смог бы тебя проконсультировать. Завтра — то есть, уже сегодня до вечера постараюсь с тобой связаться по этому вопросу.

Приятель мой внимательно посмотрел на меня и опять откинул голову на подушку. Наверняка он предположил, что я попытаюсь свести его по блату с каким-нибудь медикусом из поликлиники ФСБ или откуда-то в этом роде. Я даже не подумал его разубеждать. Примерно ведь так оно и было…

Вспомнив про свою клятую работу опять, я ещё раз решил окинуть дом «истинным зрением». Удивительно, но на сей раз даже стены остались сложенными из брёвен — никаких костей. Вокруг было совершенно спокойно, ментальное пространство ничем не отличалось от реальности — наиболее умиротворяющее зрелище для обладателя иного взора.

— Поспи пока, Марк, — ровно сказал я. — До утра с тобой больше ничего не произойдёт, я уверен. Я тебя покараулю.

Друг снова глянул на меня, и я ответил ему убедительным кивком. Он чуть улыбнулся и прикрыл глаза. Немного подождав и увидев, что его дыхание стало ровным, я тоже смежил веки. Не собирался я его караулить. Незачем было. Всё, что могло произойти этой ночью, уже произошло — ментальные слои бытия стали чисты. Надо было хоть немного выспаться до утра.

На сей раз я уснул, едва опустив голову на свою подушку. Мягкая кушетка плавно превратилась в большой коричнево-бежевый плюшевый мотоцикл, на котором я ехал по песчаной дорожке меж высоких живых изгородей из пышного и густого колючего шиповника, и тёплый свет был разлит надо мной, и тихо жужжали пчёлы над розовеющими цветочками, а в коляске мотоцикла сидела моя Аня. Я свернул на травяную полянку, ярко-зелёную, манящую, и мотоцикл раскрылся и обернулся в мягкое плюшевое ложе, и моя любимая, полулёжа на нём, протянула ко мне чудные руки. Вот только почему я никак не могу заглянуть ей в глаза? Её лицо будто бы уплывало от моего взгляда, но ведь это же была она, она — её девичья фигурка, её стройненькие ножки, её длинные тёмные волосы, пахнущие свежестью, её чуть полноватые, мягкие и жаждущие моего поцелуя губы… Я склонился над ложем и нежно обнял Аню, плюшевое покрывало вдруг само собой сползло с прекрасных плеч, и её гибкое юное тело затрепетало и потянулось к моему… Банг!!

Я резко проснулся и сел на кушетке, очумело вертя головой и отчаянно пытаясь прийти в себя. Спальню старого дома заливал серый свет ноябрьского утра. Марк стоял у стола и виновато смотрел на уроненный им чайник, из которого на пол уже натекла маленькая лужица воды.

— Ой, прости, — сказал он. — Я тебя, кажется, разбудил. Но уже всё равно десять часов, наверно, пора вставать, тебе разве не на работу сегодня? И воды вот нету совсем. Пока не накипятим, сушняк не загасим.

Марк выглядел не очень. Бледный, растрёпанный (он носил длинную причёску), лицо мятое. Впрочем, добредя до ванной, я обнаружил в зеркале не менее мятого и встрёпанного Малинова Андрея, свет Кимовича. Круги под глазами выглядели просто жутко на зеленоватом лице. Кое-как я умылся и почистил зубы, потом мы вяло позавтракали остатками вчерашних закусок, напились растворимого кофе, и я засобирался домой.

Пока я складывал свои вещи и вспоминал, где оставил шарф, Марк поднялся на второй этаж дома, где у него была оборудована так называемая «студия» — огромная пустая комната с одиноким нотным пюпитром и старым потрёпанным гитарным усилителем. Вскоре оттуда донеслись печальные струнные переливы.

— Марк! — крикнул я из прихожей, надевая ботинки. — Ты не переживай! Что-нибудь обязательно придумаем, у меня есть подходящие источники информации. Положись на меня! Я вечером позвоню или сам приеду.

Гитара стихла и сверху донёсся слабый голос моего друга:

— Ты приезжай, Андрюх. Обязательно приезжай. Спасибо тебе!

Мы распрощались, я аккуратно прикрыл дверь, завёл автомобиль, вывел его с подъездной дорожки и погнал на Ростокинский проезд к опушке лесопарка, где обыкновенно садился в чёрный трамвай до своей потусторонней усадьбы.

Ибо после вербовки в прошлом году, Организация предоставила мне что-то вроде служебного жилья в ином измерении — большой двухэтажный дом (кстати, похожий на Марков), одиноко стоящий посреди вечно осенней лесной поляны. Доехать до этого странного и явно находящегося вне пределов физической земной реальности места можно было только по несуществующей для обычных людей трамвайной колее, на которой меня всегда ждал устрашающе-чёрный вагон. Колея эта незримо ответвлялась от настоящей линии рельсов, идущей по Ростокинскому проезду вдоль границы парка «Сокольники». Никаким другим способом в своё нынешнее жилище, вероятно, я попасть не мог — но мне и в голову не приходило, что тут что-то может пойти не так, чёрный трамвай всегда стоял и ожидал меня возле усадьбы или на опушке парка. Конечно, обычным людям вся эта транспортная система была не видна, да и я мог попасть внутрь вагона только включив «истинное зрение» и деволюмизировавшись (развоплотившись).

Сегодня тоже всё было как всегда: я поставил машину в гараж у железной дороги, перешёл маленький путепровод, передвинул мысленный рычаг, и на мокром асфальте тут же проявилась поржавевшая стрелка ответвления, кусты у опушки словно бы раздвинулись в сторону и открылся сумрачный древесный тоннель с убегающими вдаль нитями рельс. Я огляделся, деволюмизировался, сел в стоящий на путях чёрный вагон, и он покатил к моей усадьбе.

Психические силы зазря расходовать было незачем, мне и так было не очень хорошо от ещё продолжающегося похмелья, и я отключил все мысленные рычаги. И тут только наконец достал я из кармана свой телефон. Вот же ж! Он был выключен. Смутно вдруг вспомнилось мне, что когда мы с Марком вели особенно ожесточённую дискуссию о сути нынешних политических процессов, телефон снова принялся настойчиво звонить. И я совсем выключил его, в пылу пьяного спора не став смотреть, откуда были вызовы.

Десять непринятых звонков, все с неопределённого номера. Сефирос, ожгло меня тревогой и стыдом. Это точно он. Да ещё и непрочитанное сообщение. «Немедленно свяжитесь со мной!!! С.» Если уж дошло до незашифрованных сообщений, которые, вообще говоря, в Организации через обычные каналы связи передавать не допускалось, значит, дело совсем плохо, и я действительно был срочно нужен руководству. Ладно, подумал я, в усадьбе есть и компьютер, и телефон, подключенные к нетворку, дайте доехать, напишу и позвоню.

Но когда я сошёл с трамвая на вечно увядающую полянку, где располагался мой потусторонний домик, на покосившейся деревянной лавочке у крылечка я увидал Сефироса собственной персоной. Кажется, кот выглядел крупнее, чем всегда (а он и так-то был немаленький). Или это я сжался от стыда? Глаза усатого начальника моего метали молнии едва ли не в буквальном смысле. Он смотрел на меня исподлобья, а когда я подошёл поближе, громко прошипел:

— Позвольте наконец-то поприветствовать вас, о мой невероятно занятой коллега! Быть может, вы всё-таки потрудитесь объяснить мне, вашему непосредственному руководителю, почему вы не изволите отвечать на звонки, не присутствуете на рабочем месте уже второй день и не разобрали ни одного письма за два с половиной месяца почти?! И почему руководство вынуждено разыскивать вас и в итоге сидеть ждать у крыльца, как собачонка загулявшего хозяина?!

— Товарищ директор отдела, — извиняющимся тоном начал я. — Прошу простить, но я случайно выключил вчера телефон и забыл про это, поэтому и не видел ваших звонков. Я был у своего друга, у него сейчас очень серьёзные проблемы… Возможно, связанные с паранормальными угрозами! Я пытался ему помочь, ему срочно нужна консультация…

— Я очень рад, конечно, — тихо, но грозно перебил меня Сефирос, надуваясь ещё больше и превращаясь постепенно в огромный меховой шар. — Что вас беспокоят хоть чьи-то ещё проблемы, кроме ваших собственных. Но я хочу вам сказать две вещи: во-первых, от вас разит, как из винной бочки, и я убей не понимаю, какие это такие паранормальные проблемы можно было пытаться решить в пьяном виде, а во-вторых, напомню вам, что вы вообще-то на службе, и у вас есть задания, которые необходимо выполнять! Хотя бы просто потому, что другие люди, да и не только люди, ожидают и рассчитывают, что эти задания будут выполнены вами и на этом строят свои планы по дальнейшей борьбе, да-да, с теми самыми паранормальными угрозами! Пока вы там жрали водку с пивом — о, я прекрасно различаю по вашему выхлопу, что вы в себя вчера заливали, даже, если хотите, сорта вам назову — на территории ВДНХ двое обеспеченцев чуть не погибли от рук взбесившегося оборотня! А всё почему? А потому, что отчёт об обнаруженной на местности аномалии ментального поля в своё время не попал ко мне, ибо застрял на почте у агента Малинова А.К.! И всё! И никто никогда бы не узнал, да?! А когда я попытался срочно вызвать туда его, агента Малинова А.К., заметьте, в обычный будний день, в рабочее время, с рабочего места, расположенного в непосредственной географической близости, то я попросту не смог этого сделать, потому что агент Малинов А.К., почитая свои проблемы по залитию любовного горя вином куда более важными, сбрасывал мои вызовы! Не читал сообщение и вырубил телефон, чтобы его больше не отвлекали всякими мелочами! Скажите спасибо еще, что неподалёку оказались другие вооружённые агенты с боевыми способностями! Всё равно у меня вот прямо сейчас есть острое желание нарушить конспирацию и дать тем двум бедолагам из отдела обеспечения ваш телефон, чтобы они вам сами рассказали, какое это удовольствие — четыре часа бегать по колено в грязи вокруг заброшенного карантинного комплекса от сумасшедшей зверюги с зубами с мою лапу! А заодно ещё и начальнику обеспеченцев вас сдать, потому что я сегодня утром, как нашкодивший котёнок, выслушивал от него нотации по поводу того, как я распустил своих сотрудников! А я, похоже, их распустил! Да, агент Малинов?!

Речи полосатого директора были, конечно, хоть и гневны, но довольно справедливы. Я ещё не настолько допился, чтобы не осознавать своей вины. И если бы разумный кот в запале не допустил-таки небольшой ошибки и не ляпнул бы про «залитие любовного горя», всё могло бы пойти совершенно по-другому и закончиться куда лучше, чем в итоге вышло. Но Сефирос вытащил в разговор то, что я считал глубочайше личным, и я мгновенно взбеленился. До этой фразы я покаянно слушал своего босса, ожидая лишь момента для принесения извинений и обещания немедленно вернуться к добросовестной работе, ибо я понял, конечно, что моё разгильдяйство зашло слишком далеко. Но после таких слов я почти перестал слушать. Ярость выросла вдруг из остатков винных паров в разуме, и мне опять стало на всё наплевать.

— Заткнитесь, — коротко сказал я дрожащим от бешенства голосом. — Слышите, вы, драный кот, заткнитесь. Не смейте говорить мне о моём горе, бесполезный кусок шерсти. Чем вы помогли мне в нём? У меня сейчас нет части души, я хожу, как робот, выполняя ваши идиотские приказы, я пытаюсь хоть как-то отвлечься от этих ужасов и мрака, в который вы и ваша Организация меня вовлекли, а вы ещё смеете меня попрекать?

Мои слова, напротив, были очень несправедливы и злы. Но я уже не мог, да и не собирался себя сдерживать.

Кот расширил глаза в удивлении:

— Как? Как вы сказали, товарищ агент? «Драный кот»? «Кусок шерсти»? Господи, Малинов, вы что, всё ещё пьяны? Вы вообще отдаёте себе отчёт в том, как и с кем вы разговариваете? Я напоминаю вам, что я — Сефирос, магистр Ордена, директор отдела мониторинга ментального пространства российского департамента и ваш непосредственный начальник!

— Уже нет, — с кривой усмешкой ответил я, доставая из внутреннего кармана плаща удостоверение. — Нате, подавитесь своей Организацией!

И я швырнул удостоверение в Сефироса, словно тапок в набезобразившую кошку. Целился я плохо, руки тряслись — то ли от нервного возбуждения, то ли ещё с похмелья — и кожаная книжечка лишь чиркнула кота по мягкому шерстистому боку. Кот странно молча посмотрел на меня, затем перевёл взгляд на валяющееся в жухлой траве удостоверение, затем опять взглянул на меня. Выражение его мордочки было не то чтобы гневным, а скорее, удивлённым и каким-то усталым.

— Вы сошли с ума, Малинов, — тихо промяукал он. — Что вы делаете? Вы можете быть или с нами, или против нас, третьего не дано. Но после всего, что было… Вы что же, действительно хотите сменить стороны?

— Я хочу лишь, чтобы меня оставили в покое, — ответил я. — Подите отсюда прочь, Сефирос. Прощайте. Катитесь отсюда нах… пока я вас не выставил.

Тут, видно, серому магистру тоже всё это надоело. Его порог гневливости был куда выше моего, но, очевидно, мне удалось-таки вывести его из себя. Он вдруг вскочил на четыре лапы, выгнул спину, став ростом почти в метр, вытянул длиннющий пушистый хвост, встопорщил усы и яростно зарычал:

— Ах вот как, вы меня посылать вздумали! Раз так, немедленно сдайте пистолет и отправляйтесь под арест!

Я лишь усмехнулся:

— Руки коротки, точнее, лапки. Валите подобру-поздорову, помойный кот.

— Слушайте, вы, двухметровая дылда с пустой башкой, — взвыл Сефирос. — Вы хотите войны?! Вы её получите! Но поверьте, вам лучше иметь дело со мной, чем с опергруппой и директором боевого отдела!

Но меня уже давным-давно не так-то легко было запугать. Я бесстрашно приблизился к разъярённому огромному зверю и погрозил ему, едва не тыча пальцем в мокрый кошачий нос:

— Нет, господин магистр, это вы послушайте! Я совсем не уверен, что для вашего здоровья и здоровья тех агентов, что вы вздумаете ко мне подослать, будет полезным столкнуться со мною! Я хочу напомнить вам, если вы забыли, что я лично практически в одиночку расправился с могущественной семьёй чародеев, против главы которой вы сами не осмелились бы выступить, как я слышал от вас ранее! Две мощнейшие ведьмы и обуянный демоном колдун пали вот от этой самой руки! И вы же знаете прекрасно, что даже целая человеческая армия мне совершенно не страшна!

Быстрым движением я сунул руку за отворот плаща и выхватил из кобуры верный мой «Тульский Токарев»:

— Пошёл вон отсюда, пока я не начал стрелять!

Ирония судьбы была в том, что вчера оказался первый за почти уже полгода день, когда я взял свой табельный пистолет с собой на службу. До того он валялся у меня в секретере, потому что очень уж напоминал о жутких событиях, в результате которых ушла из мира моя Аня. И вот надо же — теперь сразу понадобился, и против кого? Против своего же союзника…

Вспомнив об Ане, я вдруг заколебался. Понравилось бы ей такое моё поведение? Но ведь этот мерзкий котяра будто бы сам напрашивался на ссору…

Сефирос немного отступил от меня и словно бы обратно уменьшился в размерах. Опять он поглядел на меня странно:

— Нарушение обязанностей… Злословие… Намеренная утрата удостоверения… Угроза оружием… Что же вы натворили, агент, что вы натворили… Ну что ж, вы сами сделали свой выбор. На прощание пока скажу вам лишь одно — здесь были только вы и я. А я верю во второй шанс. До встречи, агент.

И внезапно серый начальник растворился в воздухе. Моё удостоверение исчезло вместе с ним.