Денежные короли. Эпическая история еврейских иммигрантов, преобразовавших Уолл-стрит и сформировавших современную Америку

ПРЕДИСЛОВИЕ

В мой тридцатый день рождения мы с папой проехали шесть миль от его квартиры в Верхнем Ист-Сайде Нью-Йорка до Уильямсбурга, где он рос до средней школы, а затем его семья переехала через весь район в Бенсонхерст. Его старый район находился всего в двадцати минутах езды, но он измерял это расстояние десятилетиями. «Я полжизни пытался выбраться из Бруклина», — шутит он. «Зачем теперь возвращаться?»

Мы пообедали в Peter Luger, культовом стейк-хаусе, расположенном в тени Уильямсбургского моста. Основанный в 1887 году, он когда-то был меккой для местных влиятельных лиц. Это был первый визит отца. Его родители вели кошерное хозяйство, и, кроме того, с деньгами было туго. После этого я предложил попытаться найти дом его детства — пятиэтажный кирпичный дом на Маккиббин-стрит, где его семья жила в трехкомнатной квартире на третьем этаже. Он и два его брата занимали одну маленькую комнату, а их родители — другую. Мой отец, самый младший в их семье из пяти человек, вспоминал, как часто спал на диване в гостиной, спасаясь от клаустрофобии двухместной кровати, которую он делил со своим средним братом Марвином. Многие из его самых ярких воспоминаний связаны с улицей Маккиббин: непередаваемый аромат маминых грибенов, еврейского деликатеса из жареного лука и куриных шкурок; звук, с которым ледоруб поднимается по лестнице, чтобы сделать свою доставку; успокаивающий ветерок на крыше в знойные летние ночи; сладкое жжение от соприкосновения ручки метлы со спалдином во время соседских игр в стикбол.

Квартира также вызывала горькие воспоминания о вспыльчивом и жестоком отце, который наводил порядок с помощью ремня и кулаков и в конце концов ушел из семьи к любовнице, а также о страхе, злости и неуверенности, которые последовали за этим.

Отец смотрел в окно, когда мы проезжали мимо бутиков и баров Бедфорд-авеню, словно изучал марсианский пейзаж. Это были не те грязные улицы, на которых он жил в эпоху депрессии. Наконец мы свернули в его старый квартал, на обшарпанную и покрытую граффити улицу с односторонним движением, отходящую от Бушвик-авеню. Здание, как мы обнаружили, было снесено. Этот район был одновременно и совершенно другим, и удивительно узнаваемым. Это по-прежнему был район иммигрантов, но там, где раньше говорили на идише, теперь говорили по-испански.

Мы припарковались и пошли пешком, папа указывал на достопримечательности, которые помнил: P.S. 147, где он учился в начальной школе; приземистую кирпичную библиотеку на соседней улице. «Мы жили почти как в Европе», — заметил он, объяснив, что, когда он рос, каждая из близлежащих улиц могла быть отдельной страной. «Итальянцы жили в соседнем квартале», — сказал он, указывая на улицу. Цыгане «жили в витринах магазинов». Евреи — его народ — жили на Маккиббин-стрит.

Богатые и ассимилированные немецкие евреи, жившие в верхней части Манхэттена, называли его народ Ostjuden, «восточными евреями». Это были преследуемые и обедневшие иммигранты из современных Венгрии, Польши, России и Украины, которые в конце XIX — начале XX веков сотнями сходили с пароходов в нью-йоркской гавани и рассеивались по Нижнему Ист-Сайду, Уильямсбургу и другим еврейским анклавам, собираясь в таких домах, как тот, что на Маккиббин.

Моя бабушка Лена иммигрировала в Нью-Йорк в начале 1900-х годов из Перемышлян — города на территории современной Западной Украины, который в то время был частью владений Австро-Венгерской империи. Ей было восемь лет, и она путешествовала одна, надев на шею табличку, чтобы дядя, которого она никогда не видела, узнал ее при высадке (так рассказывают в моей семье). Мой дедушка Элиас — так его все называли — тоже приехал в Нью-Йорк ребенком, отправившись из портового города Либау (современная Латвия) вместе с родителями и братьями осенью 1905 года, во время вспышки антиеврейского насилия в Палеополе — территории на западной окраине Российской империи, где царь разрешил жить евреям.

Лена работала в кондитерской на Манхэттене, а Эл, крутой парень с района, работал шофером, продавцом и грузчиком на сайте. Благодаря своим связям в местном аппарате Демократической партии он в конце концов получил работу в Налоговом управлении.

Они жили в другом мире, нежели герои этой книги, которые вращались в редких кругах и проживали в роскошных особняках на Манхэттене, где хранились шедевры барокко стоимостью больше, чем Эл и Лена могли надеяться заработать за несколько жизней.

Однако два их мира были неразрывно, а порой и некомфортно связаны друг с другом общей религией и гордой, но печальной историей борьбы и переселения, которую разделял еврейский народ.

Мои бабушка и дедушка наверняка были знакомы с Джейкобом Шиффом, инвестиционно-банковским магнатом, который соединил обе сферы. Возможно, они впервые услышали, как его имя с благоговением упоминал кто-то из иммигрантов, у которого был уголь в топке, работа или который выучил английский благодаря одной из многочисленных программ социального обеспечения, поддерживаемых «Unser Yankele» (нашим маленьким Якобом). А может, они подслушали, как один из сионистов обличал финансиста, возмущенный утверждением Шиффа, что создание еврейской родины рискует нарушить их американский патриотизм. Но в годы становления Эла и Лены Шифф постоянно присутствовал рядом. Он был самопровозглашенным лидером американского еврейства, благожелательно, хотя и патерналистски, наблюдавшим за иммигрантскими массами. На Уолл-стрит его единственным равным был грозный Джон Пьерпонт Морган.

Шифф безоговорочно использовал свое состояние, чтобы обеспечить будущее евреям в то время, когда их долгосрочное существование казалось под большим вопросом. В преддверии Первой мировой войны, когда условия в Восточной Европе и России ухудшались, а каблограммы с сообщениями о массовых убийствах и насилиях толпы накапливались, Шифф работал над тем, чтобы Соединенные Штаты оставались убежищем для иммигрантов. Это была непростая задача. Ожесточенные иммиграционные дебаты той эпохи поразительно напоминали сегодняшние. Политики призывали к жестким ограничениям и разжигали страх, что иностранные преступники-носители болезней вторгнутся в Соединенные Штаты, испортят характер страны и станут общественными обвинениями. Постоянно казалось, что двери страны вот-вот захлопнутся перед иммигрантами. В конце концов — и с трагическими последствиями — они все же закрылись.

При жизни Шиффа он и члены других богатых немецко-еврейских банковских кланов успешно мобилизовали свои силы против попыток ограничить еврейскую иммиграцию. В период с 1890 по 1920 год, когда Шифф был наиболее активен, еврейское население Соединенных Штатов увеличилось с 400 000 до 3,4 миллиона человек. Еврейские филантропы, авангардом которых был Шифф, основали и поддерживали сеть организаций и социальных программ, от школ и больниц до детских домов и центров профессиональной подготовки, чтобы помочь новоприбывшим и ускорить их аккультурацию. Объединившись (не всегда гармонично), Шифф и его коллеги по общине сформировали первое американско-еврейское лобби, решительно отстаивая права евреев за рубежом и добиваясь либеральной иммиграционной политики у себя дома.

Эл и Лена, их сыновья, мой отец и его братья были обязаны Шиффу и его союзникам гораздо больше, чем они могли предположить. Если бы не защита и филантропия, предпринятая Шиффом и его друзьями, их американская история и моя, возможно, не были бы возможны. Миллионы американских евреев, потомков русских и восточноевропейских иммигрантов, которые искали и находили возможности в Соединенных Штатах на рубеже веков, в таком же долгу.

Это книга об эволюции современных финансов, о пионерах Уолл-стрит, создавших такие грандиозные организации, как Goldman Sachs, Kuhn Loeb и Lehman Brothers, и в поразительной степени сформировавших мир, в котором мы живем сегодня. Это также история о том, как иммигранты, такие как Эл и Лена, прибыли в эту страну и почему они процветали.

Эти, казалось бы, разрозненные нити переплетаются, образуя часть одной удивительной истории.