Дэниэл молчит

Глава пятнадцатая

Ha одном из снимков в моих альбомах Дэниэл сидит на крыльце рядом с сестрой. Глаза устремлены прямо в камеру, улыбка во весь рот, лицо светится радостью. Я часто смотрела на этот снимок и думала: что же в этот день случилось такого хорошего? Что мой мальчик ел или чего не ел, какие химические процессы в организме подняли ему настроение? На одной из лекций, которые я по возможности посещала, доктор, занимающийся биологическими аспектами аутизма, утверждал, что на состояние детей-аутистов существенно влияет пища. Им вредны продукты, содержащие витамин Е, сахар, аспартам, зерновые, глутамат натрия; продукты, в которых много красителей, даже натуральных, некоторые фрукты например. Худшее, чем можно кормить аутиста, — это клейковина и молоко, то есть единственное, что согласен есть Дэниэл. А клейковина, как назло, везде присутствует: и в крекерах «Карр», и в дижестивах «Мак Вити», не говоря уж об итальянской выпечке, от которой ломился наш дом. Согласна, без сдобы и печенья вполне можно прожить, но лишать Дэниэла его любимого молока? По-моему, это несправедливо. Я столько усилий приложила, приучая сына к чашке, а наливать теперь могла только воду или разбавленный сок.

Дэниэл подошел ко мне, дернул за рубашку и округлил рот — просил грудь. Я отстранилась, указывая на чашку.

— Ули! — потребовал он. Молоко у него почему-то «ули». А потом вдруг четко произнес: «Mo-око!» И потянулся к моей груди.

Но мне все же пришлось повернуть его лицом к чашке.

Тот же доктор после лекции посоветовал давать Дэниэлу козье молоко в сочетании с комплексом ферментов для лучшего усвоения. Сырое козье молоко привозят из Уэльса; еженедельная доставка обходилась мне в двадцать с лишним фунтов. Двадцать фунтов в неделю за молоко — неслыханные деньги. Двадцать фунтов или около того — это государственное пособие Дэниэла по инвалидности. Выходит, государство оплачивало молоко для Дэниэла. Грандиозная помощь моему маленькому сыну.

На ферменты пришлось раскошелиться уже мне, причем вылились они, доложу я вам, в кругленькую сумму.

Ночью мне одиноко, к тому же рваный сон Дэниэла не давал уснуть, и я набрала номер брата.

— Чего ж телик не смотришь? — спросил он. — Кабельное-то небось есть? Можно еще в супермаркет прошвырнуться, который круглосуточный. Чаты, казино, залы ожидания в аэропортах. Да мало ли чего изобрели для таких полуночников, как ты.

— Но я спать хочу!

— О'кей, — отозвался он небрежно — мол, подумаешь, нашла проблему. — Валиум, ативан, транкин, ксанакс, буспирон. Закажи по Интернету и дрыхни сколько влезет. У тебя ж куча времени.

Ларри выдал еще один совет: перепихнуться по-быстрому.

— Я слыхал, это последняя фишка у британцев, — хохотнул он. — Меня б в твою шкуру — уж я б покувыркался.

— Я замужем, не забыл? И вообще, трехминутные интрижки не для меня. Неинтересно.

— М-м-м-м, — протянул Ларри с очевидным неодобрением. — М-м-м-м… Не вздумай эту бредятину на свидании отпустить. Улыбочку давай, улыбочку. И тверди, что секс любишь. Иначе ни черта не выйдет.

В следующий раз Ларри сам позвонил. На часах пять утра, солнце оранжевым леденцом нависло над крышами домов. А голос Ларри в трубке ясен и бодр: у них только одиннадцать вечера.

— Да ладно, ты гонишь! — басил Ларри. — Быть того не может!

— Честное слово.

— И это в двадцать первом веке? Самое любимое «мыло» в этой гребаной стране, куда тебя занесло, идет по радио?!

— Точно. «Арчеры», — выдохнула я вместе с дымом. Энди забыл свою сигарету, я решила затянуться разок-другой. Не в доме, конечно, — в саду, на скамейке у нашего закисшего пруда.

— По радио?! — Брат был в шоке. — Средь бела дня?

В хорошие дни я считала слова в лексиконе Дэниэла. Он уже знал больше сотни и начал их складывать! Три года я не слышала от сына ни словечка, зато теперь, если включить фантазию, он готов играть «в слова» целыми днями. Я и в мяч его научила играть, не забывая хвалить каждый раз, когда ему удавалось поймать или бросить мяч.

Всего несколько месяцев назад Дэниэл вовсе не замечал мяч, даже если тот попадал ему в лицо или в живот. А когда я заставляла его взять мяч — подносил к лицу и долго рассматривал, сощурив глаза. Или кидал вверх и отворачивался, не глядя, куда тот упал. Теперь он научился ловить. И даже пытался бросать его обратно. Ну, почти всегда пытался.

На прогулках в Риджент-парк я катала его на трехколесном велосипеде; мы хором кричали «Утки!», поднимая в воздух стаи диких уток. Притянув к себе сиденье качелей на тяжелых цепях, я начинала: «На старт, внимание…»

— Маш! — говорил Дэниэл — и я отпускала сына в полет.

Но случались и плохие дни, когда Дэниэл отказывался говорить, когда его взгляд вновь блуждал, ни на чем не останавливаясь, а мне не с кем было поделиться, на мои звонки никто не отвечал. В такие дни я разваливалась на части и мечтала только об одном: отыскать какую-нибудь кнопку, рубильник — что угодно, лишь бы выключить себя из этой жизни. А то весь свет не мил, и туфли жмут. В магазинах я растравляла себя, любуясь ровесниками Дэниэла: они не дают своим юным мамам ни минуты покоя, засыпают вопросами и ведут сложнейшие переговоры, сколько именно шоколадок надо купить. Казалось, от этих детей исходит сияние, словно они покрыты слоем глазури, которая и отражает, и притягивает свет. А мой мальчик в магазинной тележке лишь смотрел перед собой пустым взглядом или возил языком по губам, пока кожа вокруг рта не загорится пунцовым кругом. Он мог ткнуть во что-нибудь пальцем или что-то сказать, но больше молчал, если только я не настаивала на общении. Его нужно было заводить, как старинные автомобили, которые не двигались, пока не крутанешь ручку. Хотя при желании он уже много чего мог сказать. И горы печенья мне теперь не требовались, чтобы удержать его в тележке. По совету Энди я как следует кормила Дэниэла перед самым выходом, а в магазине держала под рукой крекеры (без клейковины), время от времени вознаграждая его за терпение. И представьте, у нас все получалось. Правда, сначала пришлось помучиться. В первый раз Дэниэл рыдал до синевы, а потом ринулся бежать. Энди загородил дорогу, и тогда Дэниэл рухнул на пол и забился в истерике. У меня все внутри переворачивалось, но Энди был настроен оптимистически.

— В нашем распоряжении целое утро. — Энди даже умудрился улыбнуться. — Забудьте об окружающих. Считайте, что в магазине только я, вы и Дэниэл. Сохраняйте спокойствие, и мы справимся.

Стиснув зубы, я сохраняла спокойствие. Рыдания Дэниэла постепенно стихли, Энди поднял его и, не переставая говорить, пошел по проходу, пристроив ножки Дэниэла на своих ботинках. Я двинулась следом, машинально наполняла тележку — варенье, яйца, хлеб, — а сама не спускала глаз с Дэниэла и Энди.

— Здорово шагаешь! — восхищался Энди, хотя сам практически нес Дэниэла на ногах. — Молодец, парень, идем дальше!

Наконец Дэниэл затопал по проходу самостоятельно. Энди оглянулся, подмигнул мне и предложил Дэниэлу крекер. Погуляв еще минут пять, мы вышли из магазина с пустыми руками.

— Что мы творим, Энди? Бросили полную тележку посреди магазина. Так нельзя! — прошептала я, выскальзывая вслед за ним из двери.

Энди расхохотался и хлопнул меня по плечу.

— Еще как можно! — заверил он, протягивая Дэниэлу его любимого самоходного Томаса. И добавил: — Повторять ежедневно, а лучше дважды в день, до нашей следующей встречи.

— А когда наша следующая встреча?

С каждым днем Дэниэл требовал все больше, а главное, все четче.

— И-ще поезд! — сказал он не оставляющим сомнений тоном: это приказ, а не просьба.

Вот только нищала я с катастрофической быстротой. Продать бы коттедж, и побыстрее, иначе скандала со Стивеном не избежать.

Стивен пришел к выводу, что я безответственно отношусь к деньгам, разбазаривая бешеные суммы на терапевтов, гомеопатов, кинезиологов. Ладно, согласна, толку от всех этих спецов никакого, но как я могла узнать, пока не попробовала? Зато Энди стоил каждого потраченного на него пенни. Энди необходим нам как воздух, в нем моя единственная надежда на выздоровление сына. А Стивен наотрез отказался выдавать мне наличные и даже кредитки пригрозил аннулировать.

В доме все меньше вещей на продажу; скоро мне уже нечего будет рекламировать в бесплатных газетных купонах или на объявлениях с красочным «ПРОДАЕТСЯ», которые я пришпиливала на киосках. А у меня запланирована еще не одна консультация со специалистами.

Аутизм, как оказалось, недуг не из дешевых. Если его лечить.

Стивен все-таки обнаружил отсутствие ковров, своего любимого кресла, антикварного морского хронометра, что висел над камином, персидского ковра из-под стеклянного журнального столика (столик, кстати, тоже сделал ноги). Убедившись, что та же участь постигла и его многолетнюю подборку альманаха по крикету «Уизден», он взвился, как столб пламени, долго набиравшего силу под тлеющими угольками. Мне даже показалось, он меня ударит. Впервые очутившись лицом к лицу с человеком, готовым поднять на меня руку, я поняла: такое противостояние требует мужества в сочетании с некоторой тупостью и изрядной долей упрямства. Борьба с аутизмом ребенка, пожалуй, требует того же самого, мельком отметила я, отступая от разъяренного мужа.

— Поделом мне! — вопил Стивен. — Женился на чокнутой — теперь расхлебываю!

Его зубы сверкнули в оскале, между бровей черным ущельем пролегла морщина, на шее и висках вздулись вены. Стивен будто вырос, раздался в плечах и стал непомерно громаден для почти пустой комнаты, по которой он метался, рассекая кулаками воздух.

А меня, как ни странно, расставание с вещами вообще не трогало. Не то чтобы я их не ценила; просто ценность — понятие относительное. Я с легкостью обменяла бы все свое имущество на несколько новых слов Дэниэла. У меня иная шкала ценностей, только и всего.

— Можешь орать сколько влезет, Стивен, — мне до лампочки.

Если я буду и дальше крушить наш дом, предупредил мой муж, то он заберет детей, пусть даже в однокомнатную квартиру Пенелопы.

Тут уж настал мой черед взорваться.

— Вздумал угрожать?! Позволь напомнить, что мои дети — граждане Америки! И не надейся — ни один судья на свете не отнимет детей у матери в пользу отца, который живет с любовницей.

— Если только эта мать не пациентка психиатра!

Он быстро соображал, мой муж, вот уж чего не отнимешь. Учеба в бизнес-школе даром не прошла, и вверх по служебной лестнице он взмыл не за красивые глаза.

— Черта с два ты это докажешь, — парировала я. — А вот я докажу, что никогда не обращалась к психиатрам. У докторши, которая Дэниэлу диагноз ставила, так и записано, черным по белому!

— А у меня все счета на руках! — рявкнул Стивен.

— Ты сам-то слышишь, что несешь, черт бы тебя побрал?

— Будь так любезна, прекрати чертыхаться!

— Будь так любезен, убирайся к чертям собачьим из моего дома!

Что он и сделал, причем быстро, без единого слова проскочив мимо детей в саду. Эмили с ведерком и совком возилась в зеленой пластмассовой песочнице в форме лягушки, время от времени поглядывая в сторону дома. Я знала, о чем она думает, сдвинув бровки под полями соломенной шляпы: что там происходит, в доме, почему папа с мамой все время ругаются, почему больше не лежат в обнимку под одним одеялом и никогда не целуются?

По пятницам Энди до последней минуты своего сеанса пахал как лошадь в поле. В обтрепанных джинсах, взъерошенный до невозможности, он то строчил что-то в своем блокноте, то гонялся по всему дому за Дэниэлом, а тот верещал, хихикал и улепетывал, то и дело оглядываясь на своего преследователя. Энди превращался в очень злой тепловоз, который замыслил напасть на простодушный паровозик (Дэниэла), коварно подбираясь к нему по боковой ветке. Дэниэл не успевал опомниться, как перед ним, в цилиндре и плаще, представал всемогущий маг, способный любого мальчика сделать невидимым! Подхватив Дэниэла под мышки, Энди щекотал его до тех пор, пока тот не взвизгнул, задыхаясь от счастья: «Опять бегать!»

И гонка возобновилась.

Посреди всего этого веселья зазвонил телефон. Я смеялась, поднимая трубку, от радости за сына забыв обо всем на свете.

Телефонный звонок вернул меня к реальности.

— Сейчас не время скандалить, — бесцветным голосом произнес Стивен.

Мужчины встретились в гостиной. На Энди футболка с цифрой 8 во всю грудь и «маринованные штаны», по выражению моего брата, — в смысле, камуфляжные брюки. Стивен, заметно взмокший в своем костюме, снял пиджак и закатал рукава рубашки. Молодец, приехал с работы пораньше, специально чтобы поучиться у Энди приемам общения с Дэниэлом.

— Главное, чтобы Дэниэлу было весело, — говорил Энди. — Паясничайте, кривляйтесь. Чем больше вы валяете дурака, тем лучше. И держите при себе шоколад. Как только вы его позовете: «Дэниэл!» — он должен отозваться: «Папа!»

Неужели мы так далеко продвинулись, что Стивен согласился брать уроки у Энди? Ни за что не поверила бы, если бы не видела собственными глазами. Такое событие стоило отпраздновать, не будь Стивен опять в паршивом настроении. Он договорился о встрече с директором одной из спецшкол, а я отказалась пойти, чем привела его в бешенство. Слышать не желаю ни о какой школе, заявила я мужу. Даже если бы я не возражала против спецшкол как таковых, все равно не отдала бы Дэниэла, потому что у него и дома учебы хватает. Когда-нибудь — если у нас получится, конечно, — Дэниэл сможет учиться в обычной школе, пусть даже с дополнительной помощью. Стивена мне, к сожалению, убедить не удалось.

И все же он приехал к Энди, так что не все еще потеряно.

— Итак, не забывайте: ему должно быть весело, — повторил Энди. — Вы держите шоколад, зовете: «Дэниэл!» — а он должен ответить: «Папа!»

Стивен посмотрел в сад на сына.

— Дэниэл… — буркнул он и закашлялся.

— Ладно. Гм. Э-э-э… — протянул Энди. — Как бы это сказать… Пожалуй, чересчур деловито. Можно понять, вы ж сюда прямо из офиса. Попробуйте добавить капельку… м-м-м… радости, что ли. Ну, вроде у вас для него сюрприз.

Стивен кивнул, расправил плечи.

— Дэниэл! — окликнул он.

— Гораздо лучше, — оценил Энди. — Но, откровенно говоря, Стивен, вид у вас немного сердитый. Лучше вот так: «Дэээниэээл!»

— Ясно. — Стивен подался вперед и почти пропел, отчетливо и звонко: — Дэээниэээл!

Сидя в саду на скамейке, рядом с Дэниэлом, я тут же отозвалась:

— Папа!

— Папа! — эхом повторил наш сын, и Стивен принес ему шоколадку.

— Не медли с шоколадкой, — посоветовала я. — Он должен связывать награду с тем, что отзывается на твой зов.

— Без тебя обойдусь, — процедил Стивен.

Выйдя из гостиной в сад, Энди остановился рядом с нами.

— Высший балл обоим. Блестяще! Я уж молчу о нашей суперзвезде.

Он поцеловал Дэниэла в макушку, не заметив устремленный на него хмурый взгляд Стивена.

Я оказалась на мели. Ситуация безвыходная, пришлось обратиться к брату за помощью. Очень-очень-очень надо, Ларри, пожалуйста, одолжи денег. Моего брата никогда не трогало загрязнение атмосферы, не мучила совесть за состояние окружающей среды, не волновала борьба зеленых. Ларри основал, по его собственному выражению, «Фонд Порока», то есть все средства он вкладывал в казино и компании, производящие сигареты, алкоголь, оружие. Полный остолоп, конечно, но далеко не нищий. «Ставь на порок» — так звучал его финансовый девиз.

— А у меня все вложено, — ответил на мою просьбу Ларри. — И вообще, бабки тебе не помогут.

Само собой. Заранее ведь знала ответ, могла бы и не трудиться. Ларри, как и все остальные, уверен, что аутизм безнадежен и неизлечим. Да и сочувствие ему неведомо, в отличие от Дэниэла, которому душевная черствость вроде бы положена по диагнозу. Однако именно Дэниэл при виде чужих слез начинал рыдать. Чтобы Эмили никогда не плакала, я осыпала ее конфетами, а чувствуя свои близкие слезы, мчалась в ванную — умываться холодной водой. Зато мой брат, человек как будто совершенно здоровый — если забыть о том, что он живет среди орущих попугаев и пребывает в убеждении, что несмотря ни на какие экономические кризисы, люди будут покупать все необходимое для своей скорейшей кончины, — отказал в помощи единственному племяннику.

Несколько дней спустя Ларри сам позвонил. Случай уникальный, поскольку звонки через Атлантику слишком дороги для такого скряги. В связи с неурожаем, сообщил Ларри, китайцы решили спасти зерно, уничтожив всех воробьев. Эту ошеломляющую новость он то ли где-то услышал, то ли прочитал, то ли узнал на одном из миллионов форумов, из которых не вылезает. Его звонок застал меня за чтением вечерней сказки Дэниэлу. Точнее, я пыталась читать, чтобы удержать ребенка в постели.

— Ну и что? — сказала я, не дождавшись продолжения.

Брат молчал.

— Дальше-то что, Ларри?

В трубке — долгие мили глухого безмолвия.

— Не могу… — наконец прорезался голос Ларри. — Слов нет… чтобы описать… никакой язык не способен выразить всю глубину моего… как это назвать? Гнев? Потрясение? Отчаяние? Какое небывалое вероломство!

— Вообще-то с описанием ты отлично справился, но почему ты в таком состоянии? — спросила я. Может, его Ванда бросила? Или попугай ухо отхватил?

— Птицы… — простонал Ларри. — Их. Травят. Газом.

Мы уселись в кружок — Энди, Дэниэл и я.

— Мама! — сказала я.

— Энди! — сказал Энди.

— Дэниэл! — сказал Дэниэл.

— Точно! Ты — Дэниэл! — Я обнимала его, щекотала, смеясь от гордости за своего сына, — гордости, неведомой тем, кто не жил с ребенком, неспособным в три года назвать свое имя.

А Энди отчаянно замотал головой:

— Нет, Мелани! Никаких местоимений. Дэниэл еще не готов.

— Ладно, — послушно отозвалась я, мысленно отметив это правило, как и все другие советы Энди. — Больше не буду.

Энди собрался продолжить игру, но вдруг запнулся и погладил меня по плечу. Его взгляд лучился такой нежностью, что я отвела глаза.

— Не надо так переживать, — прошептал он.

— Энди!

— Мама!

— Дэниэл!

Позже я спросила Энди, можно ли попробовать научить Дэниэла говорить «Меня зовут Дэниэл».

— Попробовать можно. — Энди лежал на полу, восстанавливая силы после чертовски утомительного «урока», во время которого Дэниэл опять летал в синем пластмассовом креслице по комнате. — Но, прежде чем сложить три слова, он должен твердо усвоить двусложные фразы.

Я кивнула, глядя на него сверху вниз. Энди протянул руку, я помогла ему подняться. Мы замерли на секунду, не разнимая рук. Ладонь у него сухая и теплая. А глаза цвета полыни.

— Дак! — вдруг сказал Дэниэл, увидев нарисованного Эмили утенка.

Энди подскочил к нему, наградил шоколадкой.

— Дональд Дак! — сказал он.

— Дак! — настаивал Дэниэл.

— Дональд Дак! — медленно повторил Энди.

— Дона Дак! — отозвался Дэниэл, и, схватив его за руки, Энди устроил ему «карусель».

— Я тоже хочу! — кинулась ко мне Эмили.

Я кружила ее, крепко обхватив запястья, а она заливалась колокольчиком, моя доченька, моя маленькая подружка.

Мебели в гостиной почти не осталось, зато полно места для игр, беготни и полетов.

Врачиха-логопед стала просто огромной; живот едва умещался на коленях, будто привязанное к талии пушечное ядро. Я снова пришла к ней, поскольку она обещала заняться Дэниэлом, если он сможет произнести хоть несколько слов. Но стоило мне переступить порог кабинета, как все мои мысли сосредоточились на том, до чего же она беременна. Не в силах удержаться, я все разглядывала ее живот и ладонь, которой она его машинально поглаживала, распухшие икры, весь ее образ, полный радостного предвкушения.

— Когда ждете? — спросила я и поразилась, услышав в ответ:

— Через два месяца.

А я-то решила, что она может родить в любую минуту. Разве что двойня?

— Это четвертый, — объяснила докторша, поняв причину моего удивленного молчания. — После третьего мышцы уже не те. Как увидишь положительный тест на беременность — отказывают тотчас. Выбрасывают белый флаг и ныряют к самым коленкам.

Я молча кивнула. Я умирала от зависти к этой женщине, которую воображение рисовало почему-то рядом с грузным бородатым мужем, в окружении безупречных детей. Как бы мне хотелось еще раз пережить это чудное время: прислушиваться к пинкам крошечных пяток, по утрам прижимать ладони к животу, здороваясь с малышом, и считать недели до встречи с ним.

Мой сын катал паровозик по краю красного коврика на полу кабинета. Подобрав складки широкой юбки, докторша опустилась рядом на корточки.

— Привет, Дэниэл! Ну, как поживаешь? — произнесла она со своим жизнерадостным американским выговором.

«Привет» было бы достаточно. Чересчур много слов сразу, подумала я и оказалась права: Дэниэл предпочел игру слишком сложному диалогу.

— Я вижу, ты паровозики любишь? Умница.

Никакой реакции.

— Давайте я попробую? — осторожно предложила я. — Просто чтобы вы знали, что он у нас умеет, если, конечно, захочет.

Докторша явно боролась с сомнениями: сняла очки, задумчиво потерла лоб. Ее щеки цвели россыпью веснушек, совсем как у меня во время беременности. И пальцы чуточку распухли — помню, и у меня так было.

— Ладно, — позволила она наконец. — Хотя на мой взгляд, мы теряем время.

Я устроилась на коврике напротив сына. Посмотрела на Дэниэла, затем на паровозик. Протянула руку, и два моих пальца «побежали» от ступни Дэниэла вверх, а я уставилась на них, в изумлении открыв рот: что это они творят? Вот уже и до живота добежали! А теперь принялись щекотать моего мальчика! Как только Дэниэл поднял на меня глаза, я отвернулась: знать ничего не знаю, не ведаю, никого не щекотала. Пальцы вновь пустились в путь, добрались до коленки, побежали выше. Дэниэл включился в игру, забыв о своем Томасе.

— Привет, Дэниэл! — сказала я.

— Ии-вет, мама.

Я начала напевать песенку из мультфильма «Паровозик Томас» и несколько раз кивнула, предлагая сыну продолжать.

— Паровозик Томас…

— Катит себе, катит, — подхватил Дэниэл.

Судя по выражению на лице докторши, мои идеи здесь не приветствовались.

— Дэниэл, сколько тебе лет? — спросила она.

Дэниэл не ответил. Занят был очень — следил за моими пальцами, которые в любой момент могли зашагать вверх по его ноге и добраться до живота.

— Мне двадцать девять! — сказала я.

— Мне три! — сказал Дэниэл и поднял руку, пытаясь показать три пальчика. К сожалению, не слишком успешно.

— Молодец! — Я помогла ему прижать к ладони большой палец и мизинец, чтобы оставшиеся три показывали его возраст.

— Вы не осознаете сути работы логопеда, — заявила мне логопед — тоже мать, трое ребятишек которой улыбались со снимка на столе, а четвертый терпеливо ждал своей очереди. — Он не говорит. Вы его заставляете своими фокусами.

Фокусами? Фокусами?!

— Дэниэл, какую игрушку ты больше всего любишь? Этот паровозик? А как паровозик зовут? — выпалила докторша.

Три вопроса подряд. Естественно, Дэниэл не справился. Откуда ему знать, на какой отвечать, а какой пропустить мимо ушей?

Логопед вынесла свой вердикт:

— Нет, я не смогу ничему научить этого ребенка.

Я была с ней совершенно согласна.

Мне нужно побывать на приеме у специалиста по трудотерапии (восемьдесят фунтов в час), поскольку у Дэниэла проблемы с вестибулярным аппаратом, а детских врачей похожего профиля в округе не нашлось. У меня намечена встреча с хирургом (девяносто фунтов в час) — от ходьбы у Дэниэла быстро устают ноги. Кроме того, необходима консультация ортопеда (пятьдесят фунтов в час), который знает — или не знает, — какую выбрать для Дэниэла обувь, чтобы он не бегал на носочках. И наконец, я собиралась еще раз поговорить с тем толковым врачом, который посоветовал специальную диету, так как, по его мнению, сахар аутичным детям вреден.

— А что вы тогда предлагаете в качестве приза? — спросил Энди, когда я заявила, что «Смартиз» теперь под запретом.

Англичанин одарил бы меня недовольным взглядом. Будучи ирландцем, Энди смотрел на меня с любопытством и горел желанием докопаться до корней моей свежеиспеченной уверенности, что сахар для аутистов — тот же героин.

— Не знаю, — ответила я честно. Сама до умопомрачения перебирала варианты и ни к чему не пришла.

Утром я оставила Энди заниматься с Дэниэлом, а сама села на электричку до Хэттон-Гарден,[6] чтобы продать свое обручальное кольцо из белого золота, с квадратным бриллиантом. Дивный день дышал весной и радостью жизни. Вокруг меня бурлил людской поток: юные пары, опьяненные грезами о предстоящей свадьбе, леди в возрасте, чьи изуродованные ревматизмом пальцы унизаны перстнями, туристы в поисках сувениров по дешевке. На Хэттон-Гарден есть все что душе угодно, в том числе и скупка, легко узнаваемая по вековой примете — трем медным шарам над дверью.

О чем я думала, пока ювелир изучал мое кольцо? О том, смогу ли жить, потеряв любимого, мужа, человека, с которым связывала все надежды? Нет, я просто была чертовски рада, что не позволила Стивену подарить мне на помолвку материно обручальное кольцо. Если бы я тогда приняла этот бриллиантово-сапфировый дар, переходивший в их семействе из поколения в поколение, мне пришлось бы его вернуть.

Воображение ювелира мое кольцо не поразило. Он вынул из глаза свою линзу, пожевал губами и назвал сумму, на которую я вынуждена была согласиться. За все утро лучшего предложения мне никто не сделал, а я исходила улицу вдоль и поперек. Но я все равно разозлилась. На себя — за то, что не сообразила привезти заодно и жемчужное ожерелье.

Дело было сделано. Я возвращалась домой — обзванивать врачей, записываться на прием. Продолжать жить.

Снова пятница, день занятий с Энди.

— Пива у вас, конечно, нет? — просипел изнемогший к четырем часам Энди.

Он совершенно выбился из сил, пытаясь научить моих детей вместе играть в прятки. Мы с Эмили прятались, а Энди показывал Дэниэлу, как нас нужно искать. Обнаружив нас, Дэниэл получал от меня или от Эмили приз — непременно без сахара, молока и клейковины, купленный в одном из специализированных магазинов, по которым я за последнее время стала докой. Мне известно три торговые точки в полумиле от дома, где можно купить такое диетическое лакомство.

Я мотнула головой:

— На пиво денег не хватает. К тому же от пива толстеют.

— Вам это не грозит, миссис Марш. А насчет денег… Я заметил, что из дома постоянно исчезают вещи. — Энди обвел комнату красноречивым взглядом. На месте любимого кресла Стивена теперь подсыхал новый стул из папье-маше, нашего с Эмили производства.

— Вы бы здорово облегчили мне жизнь, если бы принимали кредитки, — призналась я. — Он еще не аннулировал «Визу», за счет чего мы пока и едим. Полагаю, Стивен решил загнать меня в нищету, чтобы я сама подала на развод. Не иначе, какой-нибудь умник-адвокат посоветовал. Подав на развод, я буду вынуждена договариваться с ним, идти на компромиссы — к примеру, в письменном виде признать его права на встречи с детьми. На данный-то момент у него нет никаких прав, вот в чем дело.

— А у вас нет денег… — Энди поднял мою левую руку, где на безымянном пальце вместо обручального кольца белела полоска кожи. — Похоже, он у вас ловкач, — добавил он с улыбкой, не выпуская мою ладонь. — Почему бы вам не сделать из него честного человека?

— Что? Дать развод? — расхохоталась я. Только так я и справлялась с ситуацией: переводила все в шутку. — С чего бы это мне оказывать ему такую любезность?

— О да, нрав у вас крутой. — Палец Энди был нацелен на меня. — А я, признаться, обожаю женщин с характером.

В следующую пятницу Энди явился с тремя пакетами продуктов, электронной «говорящей» книжкой для детей и упаковкой бутылочного «Гиннесса».

— Не смейте все это выкладывать, Энди. Мне ничего не нужно!

— В самом деле, что это я, миссис Марш? Вы ж у нас упакованы по самую макушку. Гляньтека, какой подсвечник на камине! Его запросто можно переплавить. А решетка вокруг камина? Да ее в утильсырье с руками оторвут. Не упустите из виду и дверные ручки. Медь нынче в цене, пару-тройку шиллингов как пить дать выручите.

О черт, до чего я дошла… А Энди, пожалуй, прав… подсвечник-то, скорее всего, серебряный.

Я шагнула к столу, куда Энди выкладывал покупки, что-то напевая себе под нос. Выглядел он при этом так естественно, словно всю жизнь прожил в моем доме. Тем не менее я схватила его за руку и замотала головой: нет!

— Ни под каким соусом, Энди! Таскать мне продукты я не позволю. Исключено.

Он наклонил голову к плечу, скосил глаза на мои пальцы, обхватившие его запястье, — и ухмыльнулся, нахал.

— Между прочим, пиво-то — высший сорт, миссис Марш. Глоток вам, уж простите за наглость, не помешает, чтобы расслабиться.

— Хватит талдычить это ваше «миссис Марш, миссис Марш»!

Я цеплялась за злость как за спасательный круг, пытаясь не утонуть в великодушии Энди. Своей добротой он выбивал почву у меня из-под ног. Я была благодарна, но в глубине души и оскорблена — нет, сконфужена — тем, что превратилась в объект благотворительности.

— Знаете, что вам нужно, миссис Марш? — Энди остановился совсем рядом, взял меня за подбородок. — Знаете, что вам действительно нужно, — кроме мужа, конечно? Хороший друг. А лучше — два. Согласны?

Я не ответила. Просто опустила глаза.

— Скажете, я что-то сделал не так? Напрасно принес вам что-то вкусненькое?

Не напрасно. Меня тянуло к этому парню с вечно всклокоченными волосами, в выцветшем, протертом на локтях свитере. Закупая для меня продукты, сам он наверняка остался без обеда. Мы с ним вроде бы ровесники, а на вид ему не дашь больше двадцати. Он говорит, что хочет быть моим другом, только мое сердце вроде как занято. И он ничем меня не обидел, нет.

— Энди, вы мне нравитесь. Но не будьте же балдой!

«Балда» — любимое словечко Энди — в его исполнении звучало очень нежно. И я постаралась скопировать его тон. Ирландские корни давали о себе знать в отдельных выражениях и привычках — например, делать самокрутки. Он курил их у нас в саду, на скамейке у прудика, закованного в проволоку и потому бесполезного для птиц.

— Вы позволили бы мне поцеловать вас, Мелани? — протянул он будто фразу из песни, не сводя с меня мягкого, мглистого взгляда. — Если б я осмелился — вы позволили бы?

Мне хотелось этого больше всего на свете. Слова были сказаны, и желаемое обрело реальные очертания.

— Только не на глазах у детей, — ответила я шепотом.