Деньги

13. Встречи.

Тойво провел в арендованной у Настасьи Петровны даче чуть больше недели. На момент отъезда в Питер он чувствовал себя уже гораздо лучше, перестали донимать судороги в конечностях, вернулась былая уверенность и плавность движений, разве что лицо все еще оставалось чуть перекошенным. Да еще одна функция организма вызывала опасение. Но проверить ее он никак не решался.

Антикайнен предстал перед хмурыми очами начальника училища Инно, намереваясь обратиться к нему с просьбой.

- Эк тебя торкнуло! - посмотрев ему в лицо, сказал начальник. - У доктора был?

- Был, - кивнул головой Тойво, не уточняя, правда, что это за доктор такой. - Разрешите две недели отпуска в счет будущих занятий?

- Да ты же только из отпуска! - нахмурился Инно. - Впрочем, ладно. Восстанавливайся. У нас в Карелии опять неспокойно. Так что всякое может быть. Куда отпуск-то нужен?

- В Выборг к невесте, - не стал обманывать начальника Антикайнен. - Нелегалом туда, нелегалом сюда.

- Ого! Я этого не слышал. Предельная осторожность.

- Есть, предельная осторожность.

Пока Тойво «отлеживался» на даче, к нему несколько раз приходили люди из ОГПУ. Точнее, из какого-то особого шифровального отдела, пытались разузнать: где, с кем, когда? Ни Оскари, ни кто другой не могли ответить на их вопросы: где-то, с кем-то, когда-то. А об эстонце из института Мозга вообще не слышал никто.

Антикайнен взвесил все свои шансы и пришел к выводу, что, ну, его нафик этот особый шифровальный отдел! По выведанной у Вяхя тайной тропе контрабандистов он пошел в Финку. Младший Тойво имел настолько обширные знания о лесах карельского перешейка, что по памяти нарисовал для перехода схему передвижения: «сто шагов вперед, потом двести шагов назад, потом вправо до разлапистой ели, потом влево от разлапистой ели, потом период обхода советского пограничного патруля - час с четвертью, потом период обхода финского пограничного патруля - четверть с часом, потом по ручью, потом по реке, потом озером, ну, а потом уже морем». И все — ты в Аргентине. Ах, блин, промахнулся, в Суоми надо было! Ну, тогда все в обратном порядке, только вперед сто шагов делать не следует.

В общем, Тойво оделся, как типичное лесное чмо — то ли бортник, то ли смологон, то ли производитель понтикки — и пошел по ориентирам.

Бродил по лесам, бродил, наконец вышел к собакам. Собаки оказались пограничные, сидевшие в вольере и держащие нос по ветру. Он стоял против ветра, поэтому показал псам кукиш и пошел дальше. Ни животные, ни люди на страже рубежей его не унюхали.

Это не могло не придавать уверенности, поэтому Тойво по лесам дошел чуть ли не до Ловисы, чертыхнулся, сел на проходящий поезд и вернулся назад к Выборгу. За переживаниями от путешествия он совсем позабыл о других волнениях, его одолевающих уже не первую неделю. А когда вспомнил — было уже поздно.

Точнее, было уже рано - Лотта успела подняться с постели и начала готовить утренний кофе. Эх, прав оказался великолепный знаток психологии профессор Боткин. В чем он был прав — наверно, во всем. А профессор Малкин — оказался еще правее. Тойво, глядя в потолок съемной комнаты, по совету доктора выбросил из головы все мысли о своей несостоятельности. Жизнь должна брать свое!

Даже зеркало, куда он старательно строил рожи, не показала никакой ущербности, все мышцы, большие и малые, не давали повода усомниться в их функциональности.

Итак, можно было заключить: неприятные последствия странной и опасной ночи возле деревни Панисельга устранены. Жертвы имеются, но разрушений нет. Подлый Тынис обратился в прах, а раз нет тела — нет дела. Пускай Бокий со своими супчиками ищут его, вряд ли разыщут.

Все хорошо, да чего-то, как говорится, нехорошо.

- Я не знаю, когда теперь смогу выбраться к тебе, - сказал Тойво, смутно ощущая какую-то тоску. Все пока складывается, как нельзя лучше, вот только привидевшийся ему образ, где помимо его старого и молодой Лотты был еще кто-то знакомый, вызывал тревогу.

- Не грусти, милый, - ответила девушка. - Этот год как-нибудь доживем, а в следующем все будет совсем по другому.

- Синее море, белый песок и спокойное будущее, - улыбнулся он ей в ответ.

- У нас будет будущее, - также улыбнулась она.

Возвращаясь по старым следам в Советскую Россию, Тойво все повторял себе эти слова. С ними на душе было покойно. Он даже не занервничал, когда сбился с пути и обратно пришел к какому-то финскому хутору. Вспомнил, где мог совершить не тот поворот, и пошел в лес опять. А если бы не пошел, будущее было бы другим. И не было бы в этом будущем героя, красного финна Тойво Антикайнена, который всегда жил надеждой. Был бы просто Тойво Антикайнен, который бы жил обычной жизнью. И неизвестно, что оказалось бы лучше. Судьба, как известно, не допускает условностей.

Его ожидания, что мифический «шифровальный отдел» и институт Мозга в частности прекратят свои попытки найти его, оказались тщетны. Сразу же по возвращению в казармы несколько человек возникнут из ниоткуда, словно бы из-под плинтуса, и вежливо предложат пройти куда надо.

- Что, допрыгался, чухонская морда? - спросил один из них, вероятно, старший.

- Ага, допрыгался, - согласился Тойво и поехал с ними на Литейный проспект.

В отдельном кабинете с прикрученным к полу стулу посередине и столом под зарешеченном окном сидел Бокий собственной персоной. Конечно, пресловутый незыблемый, как гора Пик Коммунизма, стул был не для него. Антикайнен даже засомневался, было, что он был для него, потому что, едва они вошли и закрыли за собой дверь, как эта дверь тут же открылась и вошел прямой, как жердь, человек в распахнутой генеральской шинели. Человек это в два шага преодолел расстояние до середины комнаты, потом сел на стул и замер.

Тойво подумалось, что это Дзержинский — тот тоже любил в шинели ходить-бродить, грусть наводить — но быстро отбросил эту мысль. Человек был без головного убора и обладал настолько пронзительным взглядом, что по спине оживленно забегали мурашки, едва он вперил его в Антикайнена.

- Ничего не имеешь нам сказать? - спросил Бокий, поднимаясь со своего места.

- Спрашивайте, - пожал плечами Тойво.

- Как погиб эстонец? - змеиные зрачки товарища Глеба равнодушно уставились в глаза Антикайнена. Теперь он был под перекрестием двух взглядов, но мурашки, видимо, исчерпав заряд своей энергии, бегать перестали.

- Он сгорел, - ответил Тойво, даже не предпринимая попытку сказать неправду.

- Где?

- В деревне Панисельга.

- Что с оборудованием?

- Оплавилось, пришлось выбросить в ламбушку — не тащить же на себе хлам в Питер.

- Ты что-нибудь видел? - Бокий позволил себе слегка усмехнуться. Почему-то Антикайнену показалось, что для того не является секретом его мимолетное наблюдение за «дачной коммуной» в Кучино.

- Видел, - ответил он.

- Ну? - этот вопрос был адресован сидящему на стуле человеку в шинели.

- Без толку, - надтреснутым голосом ответил тот. - Он не удивляется, не паникует, не боится. Принимает вещи по очевидности, а не по тому, как это должно быть. Редкий образчик, но для нас — пустой материал. Он такой же.

Да это же профессор Бехтерев собственной персоной!

- Я лучше, господин профессор, - позволил себе реплику Тойво. - Я ни на кого не работаю. Я никому не служу.

- Вздор! - решительно сказал Бехтерев и порывисто встал на ноги. - Честь имею!

Не спрашиваясь разрешения, он вышел из кабинета.

- Вот ведь какой порывистый! - заметил Бокий. - Встает порывисто, присаживается — тоже порывисто, ложится — и то, наверно, порывисто.

- Как ветер, - заметил Антикайнен.

- Это как? - без особого, впрочем, интереса, спросил товарищ Глеб.

- Ну, ветер бывает порывистым.

Бокий встал из-за стола, прошелся по комнатке и подошел к зарешеченному окошку. Тойво сначала подумал, что он смотрит куда-то на улицу, но, приглядевшись, заметил, что тот просто стоит с закрытыми глазами.

- Итак, эстонец спекся, аппаратура разрушилась, сам ты видениями увлекся. Чего делать-то будем? - спросил, наконец, товарищ Глеб. - Да ты присаживайся!

Тойво занял стул, с которого только что сорвался Бехтерев, и стало ему очень неуютно. Оказывается, пока стоишь на ногах, и не замечаешь, что и стены давят, и потолок - тоже, и дышать здесь нечем. Все тут плохо, все пропитано горем и бедой. Тюрьма — символ государственности, также, как и те заведения, из которых в эти тюрьмы попадают. И люди, работающие здесь, точнее, конечно, у кого такое хобби — быть вертухаем, следователем, прокурором или даже судьей — злы. Они пытаются прикинуться безразличными государственными машинами, но на деле — это просто такой склад характера, такой образ жизни, такая ментальность. Это и есть злость. А дети их страдают за родителей своих. Уж таков ССП (общечеловеческий) — свод сволочных правил.

- В общем так, товарищ Антикайнен, - продолжил Бокий. - Коли ты будешь соваться в такие области бытия, куда тебе лезть не следует, я тебя уничтожу. Впрочем, есть другой вариант: все-таки соваться, но по согласованию со мной. По-моему, у нас уже как-то был подобный разговор.

Наступила пауза, и Тойво посчитал правильным что-то сказать.

- Был, - сказал он.

Товарищ Глеб постоял у окна, помолчал, потом достал из кармана согнутые в несколько раз листки бумаги и протянул их финну:

- Знакомо такое дело?

Антикайнен принял вырванные из тетради страницы и прочитал сделанные на них химическим карандашом каракули.

«Камень с пояса Вяйнемейнена, камень-Грааль, копит энергию, не физическую — психическую, передает ее в космос. Форма — яблоко. Цель — протобиблейская, противление новому влиянию, сохранению Сотворения».

И рисунки — много рисунков: свастики, затмившийся солнечный диск, зев пещеры, горы со сверкающими вершинами, пирамиды и руна, которая, без всякого сомнения, называлась «Шамбала».

- Нет, такое дело мне незнакомо.

- Между тем это именно то, над чем работал в последнее время твой эстонский друг, столь неожиданно покинувший нас.

Тойво пожал плечами: Тынис на то и младший научный сотрудник, сделавшийся на момент их последней встречи старшим. Неспроста его повысили в Институте Мозга, вон — мыслил-то как широко! И Джомолунгму нарисовал, и черную дыру в Ловозере, и пирамиды возле Сейдозера.

- А что думаешь по этому поводу? - на этот раз вопрос подразумевал ответ, потому что даже несмотря на кажущуюся бесстрастность, змеиные глаза Бокия выражали интерес.

Антикайнен сидел на прикрученном к полу стуле, вокруг мрачные стены юдоли скорби на Литейном, ничто не может помешать товарищу Глебу достать свой маузер и пристрелить его, либо кликнуть вертухаев, а уж те замесят из него студень.

- Думаю, пояс Вяйнемейнена — это одна из трех звезд пояса Ориона — так, если верить Леннроту и старым карелам, называлось это созвездие в наших землях, - сказал Тойво. - Грааль — понятное дело. Золотой камень, который раньше был с Золотой бабой в Биармии (см также мою книгу «Не от мира сего 2»).

- Грааль — это Чаша, из которой Иисус испил перед предательством, - заметил Бокий, но не возражая, а так — комментируя.

- Грааль — это keralla, то есть Чаша с чем-нибудь (такой перевод с карельского языка ливвиковского диалекта). Испить ее — значит, получить Знания, потому как Грааль аккумулирует психическую энергию, он ее может перераспределять с Космосом, либо делиться толикой с кем-нибудь здесь по соседству. Считали, что форма Грааля напоминает женщину, потому что камень всегда был с Золотой бабой, сделанной Илмарийненом (см также Калевалу). Викинги же видели в нем яблоко. Поэтому и говорили всегда, когда типа, к Господу обращались: «Omena», то есть, по-нашенски «яблоко».

- Аминь? - переспросил Бокий.

- Аминь, - вздохнул Тойво. - Запретный плод для Евы, яблоко раздора и прочее. Яблоко на старинном гербе города — не об урожайности фруктов, яблоко — это к «аминю». Значит, город не просто так, значит, Господний промысел был.

- Чего-то я не видел таких старых гербов, - недоверчиво заметил товарищ Глеб. - Новые — пожалуйста.

Антикайнен помнил много из того, что ему рассказывал финский бегун Вилье Ритола (см также мою книгу «Тойво — значит «Надежда» - 1), уехавший в Америку, теперь вот приходилось делиться этими знаниями с человеком со змеиными глазами.

- Так их подменили — где орехами, где камнями, а где и вовсе крайне сомнительными книппелями (как на гербе города Олонец).

Бокий задумался, Тойво тоже молчал. Он не боялся этого странного человека, потому что уверовал, что товарищ Глеб - тоже всего лишь человек. Правда, наделенный очень большими возможностями. Вот их, как раз, Антикайнен очень опасался.

- Ну, ладно, - наконец, сказал Бокий. - Эх, черт побери, рано Бехтерев удрал, теперь за ним ехать. Впрочем!

Он не договорил, но Тойво понял, что в Институт Мозга тому ехать без надобности: на днях вернется с Ловозера Барченко, который сразу будет схвачен и, как говорится, озадачен. В последнее время Антикайнен отчего-то начал понимать очень много недосказанного. Например, он осознавал, что никакого вреда ему сегодня никто уже не принесет. В будущем, конечно, вреда будет предостаточно. Но ныне — пронесет.

- Стесняюсь спросить: где тут у вас туалет? - спросил он.

- А, пронесло! - отчего-то даже обрадовался Бокий. - Здесь у нас не до туалетов, здесь мужчины в свое исподнее ходят, как младенцы. Ладно, можешь валить отсюда. Понадобишься — разыщу. И попробуй мне только не явиться по зову!

Тойво встал со стула и пошел, было, к двери, но внезапно остановился.

- А пропуск? - спросил он.

Товарищ Глеб позволил себе чуточку усмехнуться.

- Ты видел, чтобы Бехтерев пропуском размахивал? - сказал он. - Ко мне и от меня люди без бумажек приходят и уходят, если им повезет. Нечего бюрократию разводить.

Действительно, бдительный латыш на выходе, мазнув по Антикайнену взглядом, едва наметил головой кивок — проваливай, мол. Возражать, конечно, Тойво не стал.

Трудно представить себе человека, который бы возле мест ограничения человеческой свободы чувствовал себя спокойно и радостно. Таким может быть либо полнейший идиот, либо же тот, кто в этом месте работает. Антикайнен не принадлежал ни к тому кругу, ни к другому. Он вообще ни к какому кругу не принадлежал.

Он пошел на Невский проспект, спустился в подвальчик возле улицы Марата и выпил в один присест большую кружку светлого «Мартовского» пива. Он заказал вторую кружку и рыбу под нее, присел в углу и наконец-то вздохнул с облегчением. Иногда человеку донельзя мало надо. Тому, кто устал от работы, не принесший ничего кроме забот, счастьем кажется крепкий сон, когда никто не потревожит. Больному пределом счастья кажется чуточка здоровья. Ну, а арестанту — свобода.

А свободен ли он? Опять же — все относительно. Будешь думать о своих ограничениях — непременно голову о свои же мысли и сломаешь.

- Свободно? - вдруг, почти над самым ухом раздался глухой голос.

Тойво только кивнул в ответ, а сам мысленно ухмыльнулся — именно этот вопрос его сейчас и мучил. Он посмотрел на нового соседа по столику и слегка забеспокоился. Нет, причина беспокойства отнюдь не крылась в потенциальной угрозе, исходящей от человека, а весь его внешний облик, все его поведение говорило о том, что именно у него со своими рамками, ограничивающими его свободу — все в порядке. Их попросту нет, или они так далеко разведены, что и не различаются.

- «Мартовское», конечно, лучшее темное пиво в городе, - сказал незнакомец. - Но и светлое они тоже неплохое варят.

Перед ним на столе в кружке под пеной пускала воздушные пузырьки янтарная жидкость. А сам человек был невысоким, скорее, даже низкорослым. Весь облик его говорил о недюжинной силе: длинные толстые руки, доходящие чуть ли не до колен, мощные кривые ноги, широкие плечи. Выражение лица было весьма притягательным - таким, что люди, попадавшиеся навстречу, уступали ему дорогу, старательно отворачиваясь в сторону. Собаки – так те просто в обморок падали, даже натасканные на волков. Маленькие глаза, глубоко упрятанные под могучими валиками бровей, не имели никакого выражения при любой ситуации. Кроме, пожалуй, одного – смерти. Если находился храбрец, который выдерживал взгляд этих глаз, то он, без всякого сомнения, был слепым. Лоб вообще отсутствовал, жесткие, как щетина, черные волосы начинались сразу же над бровями. Короче говоря, внешность полностью соответствовала тупому сукину сыну, как его мог вообразить любой творческий человек (где-то я уже такое читал — в моей книге «Мортен. Охвен. Аунуксесса»).

Тойво не был физиономистом, но рядом с этим незнакомцем ему сделалось не по себе. Опять не по себе — да что за день сегодня такой!

- Да, - только и сказал он.

- Или «Николай Синебрюхов» круче?

Упоминание о финском пиве «Кофф», как бы невзначай, ничего не означало. Разве то, что человек угрожающего вида оказался здесь неспроста.

- Вы от кого? - вздохнул Антикайнен. - Что вам нужно?

- Борись парень, - сделав внушительный глоток пива, проговорил незнакомец. - Пока ты борешься, мы живем. Уж поверь моему опыту, я много чего на этой Земле повидал, много кого видел (об этом в моей книге «Радуга 1»). Еще один Конец света пережить — ой, как не хочется!

- Почему я?

- Да не только ты — встречаются еще люди помимо тебя, - усмехнулся собеседник. - Грааль, знаешь ли, он не единственен. И впитывают в себя он энергию не выборочно, а всю, какая вокруг. Когда же преобладать будет то, что ты называешь «от Самозванца», тогда будет кирдык. Уж не такой простак Господь, чтобы вот так запросто отдать свое творение под чьи-то щупальца.

Тойво не знал, что и сказать по этому поводу. Войны, революции, государства — всего лишь игрища, устроенные для контроля Веры, как таковой. Вера — разменная монета богов, Вера — столп, поддерживающий истинного Творца. Без Веры — никак, без нее действительно «кирдык» (подобную же точку зрения высказывал мой наставник замечательный писатель Владимир Дмитриевич Михайлов, 1929 — 2008, в книге «Сторож брату моему»).

Однако должен же быть кто-то, кто веру направляет и развивает. Должен кто-то быть? Кто-то быть обязан?

Но Вера — это состояние души человека. Не заставить уверовать в то, к чему эта самая душа не лежит — против человеческого естества такое положение дел. Но ведь есть, черт побери, таковые организации, такой институт в каждом «великом» и не очень государстве. Зачем? Да пес его знает.

- Зачем? - спросил Тойво.

- ответил незнакомец.

- А вы кто? - задал вопрос Антикайнен, внутренне холодея от ожидания ответа.

- Нет-нет, не подумай обо мне чего лишнего, - поспешно сказал собеседник. - Меня можно звать «Куратором», можно так не звать. Я, конечно, зло. Но не то Зло, которое творится ныне. Я — зло, как оборотная составляющая добра. Нынешнее Зло — это равнодушие, и это поистине ужасно.

Они допили свое пиво, и Куратор первым поднялся из-за стола.

- А ты не торопись. Тебе еще есть с кем поговорить. Я в тебя верю. Если бы не верил, то…

Он замялся, словно взвешивая про себя: говорить, или же — нет?

- То что? - не удержался от вопроса Тойво.

- Я бы тебя сожрал, - сказал Куратор и добавил. - Привет, Аполлинарий, не буду вам мешать.

Последняя фраза относилась к высокому человеку, с кружкой пива, подходящему к их столику.

- И тебе не болеть, - ответил тот, присаживаясь и протягивая для приветствия руку. - Меня зовут Аполлинарий.

Антикайнен посмотрел вслед удаляющемуся низкорослому человеку, лавирующему между столиками и стульями с грацией танцора или матадора, и вздохнул.

- Вы — добро? - спросил он.

- Я представляю организацию «Дуга» (об этом в моей книге «Радуга 1, 2»).

Время остановилось. Замерли люди за столиками, затихли звуки с улицы, пиво перестало литься в подставленные кружки. А потом все вернулось обратно: Тойво в одиночестве сидел за столиком перед пустым бокалом, вокруг тихо переговаривались прочие посетители, за дверью цокали копыта проезжающего по улице Марата извозчика, воробьи чирикали в кустах. Что дальше?