Деньги

9. Панисельга.

Как и во время памятной поездки в город Буй, Тойво и Тынис, условившись по телефону, встретились на бывшем Путиловском, ныне — Октябрьском вокзале. Вяхя с ними не встретился — он прятался за колоннами и только временами выглядывал, чтобы не отстать от экспедиции.

Он был неимоверно доволен своей ролью: курсант интернациональной школы красных командиров и тайный сотрудник. Если бы Антикайнен обозвал его «сексотом», он бы, наверно, обиделся, но до такого лестного титула в Стране Советов пока еще никто не додумался.

Вяхю принял лично начальник училища Инно и после непродолжительной беседы зачислил его в список курсантов на следующий год. Инно, хмурый, как обычно, отнесся к протеже Антикайнена очень доброжелательно. Молодой Тойво был немногословный, высокий и крепкий, готовый, как тогда водилось, «жертвовать собой за дело революции». Эстонцу по национальности, хоть и выросшему в Кронштадте, начальнику училища нравились молчаливые люди. Ему казалось, что на таких всегда можно положиться.

Так и было, конечно, вплоть до одиозных лет конца тридцатых, когда молчание из золота сделалось приговором. Молчишь — значит, замышляешь. Февральским утром 1938 года во дворе тюрьмы при УНКВД по Московской области его застрелили по приговору суда по рекомендации Сталина, Молотова, Ворошилова и Кагановича. Хотели стрельнуть в затылок при, якобы, переходе по коридору в другую камеру, но Инно повернулся к своим палачам лицом и в последний раз в жизни нахмурился.

Антикайнен и Тынис сели в плацкартный вагон и поехали в Петрозаводск. Вяхя довольствовался общим, что, впрочем, его нисколько не смущало. Лето было в разгаре, за окнами вагонов шепталась с сумраком белая ночь, можно было глазеть по сторонам до утра, либо приспособиться на жесткой скамье и спать. Молодой Тойво так и поступил, раскрыв глаза уже только перед прибытием в столицу новой Карелии.

Тут их пути с Антикайненом и эстонцем расходились, чтобы сойтись на следующую ночь, праздничную ночь, возле старого карельского кладбища в деревне Панисельга.

Почему именно в Панисельге? Да потому что в соседствующем Ведлозере уже двадцать лет, как строили цивилизацию: школы открывали, медицинские пункты, бухгалтеров разводили и церкви перестраивали. При советской власти это дело только усугубилось — в смысле: обрело дальнейшее развитие.

А в Панисельге до сих пор хоронили своих усопших в могилы, которые потом устраивали в два наката бревен и два ската досок. Словно маленький дом покойнику мастерили. Но не только этим было примечательно кладбище, здесь, говорят, лежали люди, бежавшие от Ледового побоища, рыцари и дружинники.

Великий слэйвинский князь Александр Невский когда-то совершил одну из самых одиозных карательных операций против Ливонии и ливонцев: резал и спускал под лед Чудского озера рыцарей и сочувствующих (см также мою книгу «Не от мира сего — 4»). Уничтожал культуру, так сказать, творил историю.

Спешно уходили ливонцы, кто к Панисельге, кто к Большой Горе, кто еще дальше. Уходили-то непокорные, те, которые привыкли жить, как предки жили. И знали они этот мир таким, каким он был изначально или, во всяком случае, каким он был до нынешнего. Знания ушли в землю, знания насытили воздух, знания растворились в воде.

Почему «Святая земля»? Да вот потому. И церкви здесь строить не могут. И попы не приживаются.

Антикайнен услышал об этом еще во время своего участия в Первой племенной войне (см также мою книгу «Тойво — значит «Надежда» - 2. Племенные войны»). Оказался после Видлицкого десанта возле заповедной ламбушки вблизи деревни Большая Гора. Маленькое озерцо, по берегам которого на ветках деревьев развешены какие-то платочки, шапочки и иные тряпочки. Бывалый человек рассказал, что такой вот карельский шаманизм: приходят люди и повесят какую-то часть гардероба человека, испытывающего недомогание.

- Кусок портянки висит — нога, значит болит. Шапка — голова. И так далее, - говорил бывалый человек. - Повисит она возле ламбушки, а человеку легче становится. Еще водички с озерца по утрам натощак хлопнет — глядишь, и совсем хорошо. Детей хворых — так вовсе в воду окунают и слова при этом говорят.

- Будто крещение, - удивился тогда великан Оскари Кумпу.

- Крещение и есть, - согласился бывалый человек. - Карелы народ древний, у них свое крещение, и не понять, чье — поповское или карельское — древнее, а, стало быть, истиннее.

- Трусы только на ветках не висят, - пошутил измотанный недавно завершившейся военной операцией Тойво. - Или такого рода болезни не лечатся?

- Трусы только купальщики вешают. А купаться здесь воспрещено, - не поддержал шутку собеседник.

Антикайнен испытал неловкость от своей реплики, поэтому постарался как-то скрасить ситуацию:

- Есть ли еще где-нибудь такие же места?

- Как ни быть, - согласился бывалый человек. - Север богат чудесами. Например, возле Ведлозера в Панисельге. Не так уж и далеко отсюда, если через лес. И озеро там тоже чудесное, свет от него, порой, идет.

Вот и сподобился Тойво приобщиться к древним загадкам. Вернее, только настраивался сподобиться. И старшего научного сотрудника Института Мозга сподобил. И еще тайного сотрудника Вяхю. Все они сподобились. И настроение у каждого из их маленькой экспедиции было подобное: возвышенное и загадочное. Укради, но выпей.

Пить никто не стал - ни эстонец, профессионал в этом деле, ни Антикайнен, прошедший хорошую школу, ни только делающий первые шаги на алкогольном поприще Вяхя. И без вина воздух пьянил, и без водки голова кружилась.

Существовал некий деликатный подход к обнаружению себя — двух финнов и одного, не пойми кого - в Панисельге. Еще свежи были в памяти у местного населения бои с финскими оккупантами, могли, не разобравшись, стрельнуть из-за елки. Или собрать подростковую молодежь количеством в несколько десятков человек, и внезапным наскоком порвать всех троих исследователей на мелкие кусочки, задавив числом их умение рукопашного боя. «Шпионов побили». Вот такие нравы.

Спасти положение мог мандат и просьба приставить для охраны местного жителя, прошедшего военную подготовку. Или другое свойство: состояние невидимости и неслышимости. По определенным причинам ни тот, ни другой варианты не катили.

- Что делать, коль местные с кольями набегут? - спросил Тынис, когда они на попутном газгене (машина такая на дровах) производства «Русский дизель» ехали из Петрозаводска к Ведлозеру.

- От дворовых уйдем дворами, коли с кольями нападут - пошутил Тойво. - Надо сказаться больными — типа, на прием к местной колдунье идем.

- А есть там местная колдунья? - усомнился эстонец.

- В святых местах всегда чудотворцы водились, - ответил Антикайнен. - Она, вероятно, и есть колдунья. А мы — больные.

- Какие же мы больные? - недоверчиво спросил Тынис. - Выглядим ничего себе так, пахать можно. На тебе — без сомнений пахать можно.

- Вот так, значит, сотрудничество начинается — «пахать можно»? - заулыбался Тойво. - Мы с тобой больные на все головы. Это на физической подготовке не сказывается.

На том и порешили. Про Вяхю Антикайнен решил не упоминать, верил, что тот сам сможет разобраться с проблемами, если таковые случатся.

От Ведлозера, куда завез их грузовик, к Панисельге они пошли пешком, во второй половине дня оказались в деревне. Первым делом зашли в дом с вывеской «Комитет бедноты» - такие комитеты еще встречались в природе, подменяя или дополняя всякие другие государственные учреждения.

Постановлением ВЦИКа от 11 июня 1918 года и Совнаркома от 6 августа того же года Комбеды служили трудовому народу, чтобы распределять хлеб, предметы первой необходимости, и сельскохозяйственных орудий. Они оказывали содействие местным продовольственным органам в изъятии хлебных излишков из рук кулаков и богатеев, которые распределяли бесплатно среди деревенской бедноты по установленным нормам.

По идее Комбеды были распущены уже в ноябре 1918 года постановлением 6-го Съезда Советов, но не тут-то было. Этому делу противились, а особенно Председатели этих самых комитетов пытались всеми силами остаться таковыми.

В комнате дома под вывеской запах стоял согласно статусу: пахло бедностью. Нестираная одежда, пролитая сивуха, недоеденная еда, немытое тело, да еще кошачья и человеческая моча — вот запах бедности. Бедняк тоже наличествовал: лежал в каком-то тряпье на топчане и пускал слюни.

- О, блин, - сказал Тынис. - С кем тут разговаривать?

- Да, не туда попали, - согласился Тойво.

- Что вам нужно? - раздался, вдруг, голос с сеней. Говорили на карельском языке.

Посетители Комбеда повернулись на голос и увидели вполне прилично одетого человека, высокого, в пиджаке и картузе.

- Ничего, - подбирая слова, ответил Тойво, замешкался и больше ничего подобрать не сумел.

- Нам бабка нужна, - тоже, пытаясь говорить на местном языке, промямлил эстонец.

- Финны, что ли? - спросил человек.

- Ага, - они охотно закивали головами в ответ. - Красные финны.

- Этот Председатель ничем не поможет, - махнул рукой в сторону тела на топчане незнакомец. - Я Павел Николаев, живу по соседству от этого вертепа. Он с Сум, ссыльный, хохол. Был беднейшим, теперь — вон, пьянейший. Какой день уже.

Его речь была вполне понятна и финну, и эстонцу.

- Зачем вам бабка? - спросил Павел.

- Болеем мы, - сказал Тынис.

- Головами болеем, - добавил Тойво.

Самим говорить было сложнее, но Николаев тоже понимал все их лингвистические потуги. Дополняя друг друга, они поведали, что пришли с Петрозаводска, где работают при правительстве, что оба страдают бессонницами или кошмарами, головы болят, а жить дальше хочется. Врачи только руками разводят. Водицы с озера хотят испить, да какое-нибудь снадобье для лечения принять. Вот такие дела, дорогой товарищ Павел Николаев.

- Ну, ладно, - согласился он. - Посоветую к одной дамочке обратиться. Вроде бы бабкой должна быть, но чертовски интересная особа. Не стара еще и очень ничего себе.

Он вздохнул и махнул рукой: пошли, мол, отведу куда надо. А по дороге рассказал, что жить-то сейчас можно, вот только много народу, который мешает этой жизни.

- Партейные, евреи-агитаторы, проверяющие и надзирающие — как насядут, так и продохнуть нельзя, - сказал Павел. - Делай так, а так не делай, бойся контрреволюции и тому подобное.

- Не переживай, - криво усмехнулся Антикайнен. - То ли еще будет!

Ну да, правнуки Николаева из Панисельги в полной мере смогут оценить «партейных, евреев-агитаторов, проверяющих и надзирающих» новой формации. Где государство — там и они, чем больше государство кричит о своем величии и избранности, тем они злее. Вот уж когда, действительно, продохнуть не дают.

Павел рассказал, что рано овдовел, что сын родился, а жена в родах умерла. При этом, истекая кровью, еще успела сказать, чтобы из-под пола картошку убрали, а то от крови подпортится. Сын уже взрослый, Гражданскую войну прошел, в деревню Тулоксу ушел жить, где женился на такой же сироте, как и он сам.

- А у меня новая жена, да злыдня какая-то стала. Ест поедом.

Через двадцать три года жена отправит Павла Николаева в лес «собирать военные трофеи»: обувку с убитых финских солдат и красноармейцев, личные вещи, желательно из благородных металлов, да оружие повинтажнее. Тут-то и убьют моего (автора) прадеда, как мародера, и бросят в болото. То ли наши, то ли не наши, никто Павла Николаева не найдет — сгинет он бесследно.

Бабка действительно оказалась не вполне бабкой — обычная женщина, на которую Павел смотрел с воодушевлением и вздыхал иногда украдкой.

- Ты на зубы ей посмотри, - прошипел на ухо товарищу Тынис.

Тойво не мог себе представить, как в рот местной колдунье заглянуть, а, главное — зачем? «Пасть открой, гражданка, зубы тебе пересчитаю». Но женщина сама заулыбалась, когда Николаев объяснил суть да дело с которыми явились ко двору. С зубами у нее было все в порядке — один к одному, белые и ровные.

- Чего тебе ее зубы? - тоже прошипел Тойво.

- Так в Карелии с порченными зубами колдовать уже не могут. Сила у них колдовская в зубах, - объяснил Тынис.

- Ты, вероятно, позабыл, ради чего мы сюда пришли? - не разжимая губ, промычал Антикайнен. - Мы не головы лечить, мы следы здесь путаем.

Павел жестом позвал эстонца в сторонку и что-то ему попытался втолковать. Тот пальцем поманил Тойво.

- Чем расплачиваться будем? - спросил он.

- Как — чем? - удивился Антикайнен. - Деньгами!

Тынис, как наиболее продвинутый в вопросах с колдовством в глубинке Карелии, сокрушенно покивал головой. Он раздосадовался на самого себя: ведь знал, что чудотворцы денег не берут, потому что, считается, что дар от этого пропадает. Но и без платы никак нельзя, потому что за все надо платить - полагается так.

Нельзя в некоторых случая, по карельским поверьям, говорить «спасибо». Например, в бане: тебе - «с легким паром», а ты в ответ - «дай господи тебе здоровья». С колдунам тоже нельзя «спасибо» отделаться, а надо пироги, сахар, заварку чая, конфеты оставлять. Иногда — рыбу или мясо. Рыбу — сига, либо лохи (красную). Мясо — лосятину, кабанину или медвежатину — лесное мясо, дикое. Только несоленое все. Соль давать нельзя, потому что соль колдуны, как правило, сами заговаривают.

Тынис сладости не любил, поэтому в его походном наборе был только хлеб, кофе, сало и лук с несколькими вываренными картофелинами. Ну, и водки бутылка на всякий пожарный случай. На счастье, у Тойво с собой была припасена головка сахару, банка сгущенного молока и кулечек монпансье — леденцов. Без пирогов, или драгоценной белой булки этого было явно маловато, но ничего другого уже не придумаешь.

- Ну, давайте чай пить, - сказала колдунья.

И заварки-то у них не было! Тойво привык по финским обычаям пить только кофе, а Тынис тем же самым кофе, круто заваренным, вправлял себе мозги, если они по причине похмелья или чего другого не могли думать и соображать.

Антикайнен выставил весь свой сладкий полевой набор и сконфузился: на большом столе, старательно добела выскобленном, он смотрелся очень несолидно. Павел Николаев почесал в затылке и усмехнулся: городские — чего тут поделать, да, к тому же финские городские.

- Тяжело в Петрозаводске с продуктами? - спросил он на всякий случай.

- Нелегко, - согласился Тойво. - Если бы не паек служащего, просто зубы на полку.

Про зубы у него вырвалось нечаянно, но колдунья никак не отреагировала, продолжая улыбаться.

- Итак, вам троим помощь нужна? - спросила она.

- Им двоим, - поправил ее Павел, но женщина никак на эти слова не отреагировала.

- Вознамерились взыскать с того, кто уже здесь?

- Бессонница у них, кошмары мучат, голова раскалывается, - опять вмешался Николаев, но колдунья вновь не обратила внимания на объяснение.

- Помочь вам в этом вряд ли чем могу, - сказала она и добавила. - Однако и препятствовать не буду. Давайте все же чаю попьем.

Они расселись за столом и неожиданно легко и непринужденно начали общаться, говоря о чем попало, но только не о болезнях и напастях. Языковой барьер куда-то делся, как это иногда бывает у крепко подпивших людей. Но они не пили: в смысле — не бухали, разве, что чайком баловались.

- В нашем деле что важно? - спросил Павел. - Вера важна. Она и поступки направит, куда нужно.

- Вера-то хорошо, так ведь обязательно найдется та сила, которая эту веру будет контролировать, - согласился Тынис.

- А ты наплюй на эту силу, - заметил Тойво.

- Труднее всего стараться ни от кого не зависеть, - сказала женщина. - Чтобы оставаться свободным — это же сколько сил нужно приложить!

Антикайнен вздрогнул, потому что давно, когда он еще был подростком, примерно то же самое он сказал своему старшему товарищу Отто Куусинену.

- Хочу, чтобы вы знали: карелов было много и Вера у всех была. А тут — бац, и вымираем. Остались только названия, типа карелы-люддики, карелы-ливвики. Люддики — это «люди», ливвики — это «живые», от слова live, - продолжила она. - Верить, ребята, нужно, в первую очередь, в себя. Верить себе самому и надеяться на Господа.

Павел вздохнул, Тынис выдохнул, Тойво перестал дышать.

- Вам двоим, пожалуй, стоит идти — третий уже подошел. Переночуете за старым кладбищем в сторону ламбушки, все бессонницы, как рукой снимет. С кошмарами сами справитесь, а голова ни у кого из вас никогда не болела, разве что с похмелья. Идите с Господом.

Николаев тоже, было поднялся, но женщина положила ему на руку свою ладонь и выразительно посмотрела в глаза: ты-то куда торопишься?

Тойво и Тынис вышли из дома колдуньи и отправились, куда было указано. Ну, теперь у них было железное алиби: поступить так, как сказала им женщина с целью полнейшего излечения.

Они обогнули старое кладбище с обвалившимися досками на двускатных могилах, приметив на полпути к ламбушке старую высокую раскидистую иву. Здесь они и наметили обустроить свой ночлег, здесь они и задумали дать последний и решительный бой, коли дело дойдет до этого.

Молодой Тойво Вяхя расположился в ближайшем леске, всего метров в тридцати к северу от ивы. Скрытно ночевать в лесу ему было не привыкать, но сейчас почему-то чувствовалась некоторая неуверенность, граничащая с опаской.

Он знал, что пришли они сюда втроем, а уйдут вдвоем. Или, быть может, вчетвером. Откуда была такая уверенность — пес его знает. Но она была, и единственно, чего не было — знания, кто здесь останется, или кто может появиться.