Деревянные башмаки

Что мне делать, друзья, если ботинки мои за зиму совсем развалились? Сапожники чинить не берутся. Говорят:

— Пора новые покупать, молодой человек.

Легко сказать — новые. До стипендии еще далеко, а того, что у меня есть, на хлеб да маргарин не хватит.

Пранас, наш заядлый танцор, уже научил меня и польку танцевать, и вальс «с приставкой», и «цвинг». Правда, вальс у меня только в одну сторону получается. Хорошо еще, что Пранас подбадривает:

— Крути, — говорит, — девушку в одну сторону, скорее голову закрутишь…

Так вот, братцы, для танцев добрые подметки требуются и ужин посытнее, а у меня сало кончилось. Того и гляди, сойдет снег и развезет землю, и как раз в это время разъехались мои видавшие виды солдатские ботинки. И я теперь хожу в Пранасовых башмаках на деревянной подошве. Не скрою, огромные они, как салазки, зато я в носок бумаги натолкал, а из-под брюк их вообще от настоящих ботинок не отличишь.

С Пранасом Рупейкой мы живем в одной комнате и сидим за одной партой. Он у нас самый большой, а я самый младший и самый мелкорослый из ребят. Пранас темноволосый и уже бреется, а я белобрысый, оттого и мои усы незаметны. Наше неравное с ним положение усугубляется еще и тем, что у Пранаса целых три пары ботинок. Но на занятия он все равно приходит в этих, с деревянными подметками. Ботинки-то нынче на вес золота.

Верно люди говорят, безвыходных положений не бывает. Одолжил я у Пранаса башмаки на деревяшках и поехал к дяде Игнатасу за подмогой.

Съездил я, нельзя сказать, чтобы уж очень неудачно, тетя снова дала мне с собой хлеба и сала, а дядя, зажав в тисках два березовых полена, выстругал мне новенькие десятидюймовые клумпы — правда, несколько великоватые.

— Навырост… — сказал Игнатас.

Еду я поездом назад и думаю: как же мне первый раз в этих деревяшках на глаза товарищам показаться? Ведь никто во всем техникуме клумпы не носит. А ребята из Аукштайти́и или Сувалки́и, наверное, их и в глаза не видели. Будут эти окаянные клумпы стучать, все станут пальцами на меня показывать и со смеху помирать. Со временем, чего там, привыкнут, но в самый первый-то раз?..

Приехал я рано утром. До занятий оставался целый час. Показал я Пранасу клумпы и говорю:

— Может, их чернилами покрасить, а?

— Не глупи, белые куда лучше.

А сам — я ведь вижу — хихикает про себя, в глазах озорные бесенята скачут. Как же, вид у меня в клумпах на толстенной подошве и впрямь внушительный: и без того коротковатые штаны точно стали еще короче, из-под них видны заштопанные серыми нитками черные носки, а уж светлые березовые клумпы — корабли кораблями. Кажется, мог бы в них и по морю скользить. А едва я на цементный пол ступну или по лестнице наверх пойду, как они цок-цок, будто верхом еду.

Прокрался я на цыпочках в класс раньше всех, поджал ноги под партой — сижу, жду звонка. Попытался повторить заданное, да что толку: уткнулся глазами в книгу, а сам прислушиваюсь, как по коридору, щебеча, направляются в класс девчонки. И с ними, конечно же, моя землячка Степу́те, которую я зову про себя Вишенкой: пухлые щечки, толстые, короткие косички, а как улыбнется — глаза становятся узкие-преузкие, как у монголки. Сидит, бывало, на уроке и вдруг зырк в мою сторону и рассмеется. И чего смеется, думаю… Видно, сегодня я очень лохматый. Или зевнул нечаянно, заслушавшись преподавателя? Надо будет ее когда-нибудь взять за жабры, пусть признаётся…

Я уже узнаю звонкий смех Степуте. Опускаю голову и пытаюсь сосредоточиться на чтении.

— Вот он где, зубрила, — с порога поддевает она меня. — Уже тут, к парте прилип.

Вспыхнув, я пробормотал что-то и задвинул поглубже белеющие под партой клумпы. Прозвенел звонок. Сейчас начнется урок геометрии. Все лихорадочно листают тетради, шелестят страницами. Иди знай, кого спросят и как потом выкрутиться.

У математика Виржинтаса какой-то особый нюх: окинет взглядом класс и вызывает именно того, кто ничего не знает и больше всех трясется. Об этом он каким-то чудом догадывается по глазам.

— Как ты, — спрашиваю я Пранаса, — сегодня не боишься?

— Не-ет, — отвечает тот, — меня недавно вызывали.

«Только бы не вызвали!.. Только бы не вызвали!..» — чуть не на весь класс стучит сердце.

— Та-ак… — по привычке протягивает учитель. — А сейчас мы с вами побеседуем…

«Только бы не вызвали, чтобы не нужно было в этих чертовых клумпах на виду у всех торчать!..»

— К доске у нас пойдет… давненько мы его не видали, не слыхали…

Ясное дело — я, кто ж еще! Тут уж я окончательно смешался: где клумпы, где домашняя работа? Позабыл я и что было задано, начисто все из головы вылетело — одни эти деревянные стукотелки на уме… Может, сказать, что я домой ездил и не успел подготовиться? Тогда Виржинтас влепит мне двойку…

И вдруг меня осенило.

— Пранас, — прошептал я, — одолжи мне свои башмаки.

— На, бери.

— Мы ждем… — поторопил учитель.

Я поспешно сунул ноги в знакомые, милые моему сердцу башмаки на деревянной подошве и со стуком протопал к доске. Оттуда я увидел, как склонилась над партой Степуте, чтобы в случае чего помочь мне.

— Так, та-ак… — снова протянул учитель. — Отдели себе половину доски и докажи нам прелестную теорему Пифагора.

«Пифагора? Какого еще Пифагора? И почему прелестную?..» — попытался вспомнить я, уставившись в потолок.

— Квадрат гипотенузы прямоугольного треугольника… — зашептала Степуте, сделав вид, что повторяет вслух теорему.

Ага! Это мне и нужно было…

— Та-ак!.. — произнес Виржинтас, подбирая кандидата на вторую половину доски. — А еще сюда пойдет… правда, мы имели честь не так давно слышать его… Пранци́шкус Ру-пей-ка…

Ой! У меня даже мел из рук вывалился. Как же Пранас в моих клумпах выйдет? Я обомлел и беззвучно спросил у него: что же теперь делать?

А приятель ничуть не смутился. Уж если он знает урок, то непременно выкинет какую-нибудь шутку, развеселит и товарищей, и учителя. Нырнув под парту, он долго возился там — видно, мои клумпы искал.

«Ох, только бы он не выставил их на обозрение всего класса! Ведь мог бы Пранас выйти к доске и в одних носках…»

Но тот с трудом втиснул в мои «ботинки» по полстопы и, забавно вытянувшись, точно на ходулях, проковылял вперевалку к доске.

Все так и покатились со смеху.

— Это еще что за комедия? — строго спросил учитель.

— Прошу прощения, — с невинной миной сказал Пранас. — Пол натерт, носки жалко, если без ботинок-то.

— А где же твоя… обувь?

— Мою обувь товарищ по ошибке…

Я стоял ни жив ни мертв, пытаясь выдавить из себя улыбку…

— Придется поменяться, друг, — сказал Пранас, стряхивая с ног клумпы. — Забирай свои штиблеты и не кисни.

Класс стонал от смеха. Ребята с последних парт даже привстали, чтобы разглядеть клумпы. Учитель Виржинтас и тот не мог удержаться — у него дрожал подбородок.

Мне тогда захотелось убежать из класса, захотелось сквозь землю провалиться… Я подумал, что все они смеются не оттого, что их рассмешил Пранас, а надо мной, над моими жалкими клумпами с задранными вверх носами.

Не смеялась только самая веселая, самая озорная девочка в классе — Степуте. Только она одна тогда не смеялась…