Я прилетела в аэропорт Кеннеди и сняла номер в «Плазе» — с твердым намерением к концу недели называться летним студентом. Как выяснилось, надежда была тщетной. Автоответчики в университетах Нью-Йорка и Колумбии извещали о завершении набора на все курсы. Не желая болтаться без дела несколько месяцев, я принялась обзванивать комиссии, которые принимали на осень.
— Желающие подать заявления на следующий год… — произнес деловой голос.
На следующий год? Я стремилась приступить к учебе немедленно, словно от этого зависела сама жизнь. Расчет на то, что Нью-Йорк внесет порядок в сумбур моей жизни, не желал оправдываться. Обслуживание в номерах тоже не принесло утешения: накрытый на одного столик лишь подчеркнул мое одиночество. Как, впрочем, и обстановка номера: просторная даже для двоих кровать, раковины-близнецы в ванной, два махровых халата, две пары шлепанцев — все служило доказательством того, что в городе столь прекрасном, что его даже городом называют дважды, одиночке придется нелегко.
Я умирала от желания поговорить с Миллиардером, но голос на другом конце провода сообщил, что «он в отъезде». Мысль о звонке единственному знакомому мне в городе человеку, Джулии, я отвергла. Уж лучше страдать от одиночества, чем от стыда, признавшись, что я приняла от Миллиардера подачку и все еще мечтаю быть с ним рядом.
На грандиозной кровати, в грандиозном номере грандиозного отеля я лежала со своими грандиозными мечтами, стремительно съеживающимися до грандиозной суммы на кредитке Миллиардера. Надежды на светлое будущее испарились, оставив пустоту, заполнить которую не удалось даже грандиозной порции нью-йоркского творожного пудинга. С десятью тысячами долларов наличными и кредиткой компании Миллиардера в кармане я все равно была всего лишь объевшейся беженкой из собственной жизни, сомневающейся даже в том, кто она такая и где ее место. Вот когда я наконец поняла смысл выражения «женщина в движении». Слова, ненароком слетевшие с языка едва знакомого человека, встреченного на новогодней вечеринке, преследовали меня, будто проклятие. А ведь тот старик… Я вспомнила его предложение позвонить, когда буду в Нью-Йорке. Оказывается, я не совсем одинока в этом городе. Номер телефона американца нашелся в записной книжке; я слушала гудки, чувствуя, как наркотик под названием «Надежда» вновь струится по венам.
— Колумбийский университет, — произнес деловой голос в трубке.
— Прошу прощения. Кажется, я ошиблась номером.
— Кого вы хотели услышать?
— Гарри Шиффера.
— Профессора Шиффера. Минуту, соединяю.
Профессор, как выяснилось, заведовал отделением культурных исследований и, в частности, занимался такими вот, как я, «людьми в движении». Он путешествовал по миру, изучал культуру африканских племен и азиатских общин, пытаясь постичь, говоря его словами, «новый взгляд женщин на мир».
— Вы просто находка для моей темы, — сказал профессор. Пересечь весь город ради встречи с будущим объектом изучения для него не составляло ни малейшего труда. Я с воодушевлением приняла предложение вместе позавтракать. — Только не в «Плазе», — предупредил он. — Вся эта позолота действует мне на нервы.
Для нашего рандеву профессор порекомендовал столовую на Третьей авеню, где я и ждала его у отделанной дешевым пластиком стойки, наблюдая, как коротышка повар сооружает для рабочих завтраки на вынос. В столовой было душно, народу битком. Снаружи немногим прохладнее: когда профессор появился, лоб его блестел от испарины. Мой знакомец был свежевыбрит и гораздо ниже, чем я запомнила, эдакий румяный эльф.
— Добро пожаловать в Нью-Йорк. Лучшее место в мире для женщины в движении. — Он просиял, сжав мою руку своей широкой и мягкой, на удивление прохладной рукой.
— Ненавижу это выражение.
— Почему? Оно вам идеально подходит.
— Зато звучит как проклятие.
— Движение в данном случае — этап; это часть процесса осознания, кто ты есть и чего хочешь. Как только ты это поймешь — этап пройден. — Он опустил руку мне на плечо и сжал пальцы.
Мне не понравился намек на то, что я себя не знаю, но куда больше не понравился жест профессора: его ладонь, будто попугай, вцепилась в мое плечо. Я резко наклонилась к тарелке с кукурузными оладьями — и попугай слетел.
— Что намерены изучать? — Профессор игриво сложил руки на коленках.
Я представления не имела, но не собиралась в этом признаваться и потому уклончиво промямлила:
— Экономику. Или литературу — английскую или французскую.
— Не страшно. Сомнения являются частью процесса, — подбодрил он, сопровождая меня из кафе на улицу и дальше, к автобусной остановке.
На Вашингтон-сквер нас приветствовал развалившийся на скамейке пьяница: «Хорошего вам денька!» Я не удостоила его вниманием, и бродяга проорал мне в спину: «Эй, дамочка, штырь-то из зада вынь, ты ж в Нью-Йорке». Профессор хитро прищурил глаз. Похоже, женщиной я была не только в движении, но и в заметном напряге: чопорная «дамочка». Утро обещало вылиться в далеко не лучший день.
После набега на студенческий городок Нью-Йоркского университета мы отправились в Колумбийский, но даже покровительство известного ученого, досконально знающего систему, не помогло мне обойти бюрократию. Я опоздала. Зачисление на все курсы как Нью-Йоркского, так и Колумбийского университетов на этот год было закончено. Профессор любезно постарался утешить меня чашкой чая в самом сердце научного мира — кафе для профессуры.
— Вам бы попытать счастья еще в одном заведении, женском колледже Лиги Плюща, знаменитом своими курсами по гуманитарным наукам…
— Каким именно?
— Все гуманитарные, языки, литература. Изобразительные искусства. Далеко от идеала, конечно, если вы хотите стать экономистом. От города тоже далеко — поездом добираться. И очень дорого. Разве что удастся получить стипендию?
— Деньги как раз не проблема, — сказала я, подумав, что изобрела для себя эксклюзивный вид стипендии.
Профессор договорился о моей встрече с главой образовательного центра Университета гуманитарных наук, после чего вернулся со мной через весь город назад в «Плазу», а по пути еще и дал номер телефона своего агента по недвижимости. Я уж вознесла безмолвную хвалу Господу за появление этого человека в моей жизни, как вдруг обнаружила заблудшую профессорскую ладонь на своем колене.
— Прошу прощения. — Я подняла его руку и уронила ему на колени. — Думаю, она вам пригодится.
Он весело хмыкнул, и я было решила, что несправедлива к нему, но за остановку до «Плазы» профессор остановил на мне немигающий взгляд:
— Хочу сделать вам одно предложение. Возможно, оно покажется вам не совсем обычным…
Я молчала, обратившись в слух, открытая мудрости, которой он готов был поделиться.
— Не хотите ли спать со мной? Никаких обязательств, только постель. Подумайте.
Я оставила при себе мысль о том, что у старика желание секса с молодой женщиной необычным никак не назовешь. Однако философский способ изложения и впрямь был необычен: профессор выдал мне идею, словно сделку предложил, для меня выгодную и не имеющую никакой связи с проблемами плоти. Я вылетела из автобуса не попрощавшись и больше ни разу не позвонила.
В порыве негодования я вышвырнула бумажку с номером профессорского агента по недвижимости, однако вовремя сообразила, что сейчас не в том положении, чтобы терять нужную ниточку, выудила листок из мусорной корзины и сняла трубку.
— Вы можете предложить что-нибудь в Ист-Сайде?
— Восток, запад, центр, край — на выбор, только пальцем ткните. Вы где сейчас?
— В «Плазе».
— Сейчас буду.
Через двадцать минут она появилась в холле отеля — боевая, со взглядом-лазером, в наряде, призванном привлекать внимание: обилие золота, алый пиджак, юбка в обтяжку. Истинная клиентка «Плазы», идеально сочетающаяся с обоями и «всем, что блестит».
— А вы моложе, чем я думала. — Агентша пожала мне руку. — Уверены, что хотите жить в Ист-Сайде? Район дороговат и, я бы сказала, самую малость чопорный.
Чопорный? Значит, я туда впишусь.
— Какими средствами располагаете? — перешла она прямо к делу.
Я представления не имела ни о величине ренты в Манхэттене, ни о суммах, с которыми Миллиардер готов был расстаться ради меня. Бюджет жены миллиардера — одно дело, его бывшей жены — совсем другое, а как насчет бывшей возлюбленной? Мой Миллиардер вовсе не транжира, да и я отнюдь не желала впадать в мотовство, а потому решила остановиться на месячной ренте в три тысячи долларов — сумме, которую он не моргнув глазом жаловал едва знакомым людям.
Сияющая агентша крутанулась вокруг своей оси.
— Вперед, на Верхний Ист-Сайд! — в восторге выпалила она и назвала таксисту адрес между Девяносто второй авеню и Мэдисон.
Я запаниковала:
— Это ведь Гарлем!
— Спокойствие. Достойный район, Европа в чистом виде, бутики и прочее. Два квартала от Центрального парка, метро рядом, народ доброжелательный. Даже местный попрошайка — красавчик. Вам там понравится, поверьте на слово.
Карнеги-Хилл и впрямь был уникален: в равной степени британский и французский район уютно пристроился на краю Мэдисон-авеню, прежде чем она переходит в Гарлем. Во французском ресторане здесь работали урожденные французы, а владелец бакалейной лавки «Le Grand Bouffe», родом из Ирландии, торговал эксклюзивными индийскими блюдами на вынос и жареными бобами фирмы «Хайнц». Пятая авеню всего лишь в одном квартале, а в конце улицы — Всемирный центр фотографии.
— Дом с привратником, радость моя. Осторожность, как известно, не повредит.
Агентша сопроводила меня на тридцатый этаж, в квартирку с одной спальней. Обе комнаты были пусты, просторны, с паркетом, окнами во всю стену и захватывающим дух видом на небоскребы Нью-Йорка. Внизу к северу простиралась бетонно-асфальтовая громада Гарлема, за которым виднелся Бронкс, зато к западу глаз радовал вид с открытки: Центральный парк, озеро и башни-близнецы «Дакота-билдинг». Агентша прислонилась к окну, от кондиционера прохладному, и на минуту забыла о работе.
— Джон Леннон, — вздохнула она. — Да благословит его Господь. Всякий раз его вспоминаю, когда вижу это здание.
Она предалась воспоминаниям, а я получила шанс обрести ясность мысли.
— Хочу жить здесь, — заявила я с убежденностью, удивившей нас обеих. За всю жизнь я мало в чем была настолько уверена.
Глаза агентши завращались, как цифры на старом кассовом аппарате: уж очень хороши комиссионные, да и заработаны почти без усилий.
— Девушке с таким акцентом, — ухмыльнулась она, — только здесь и место.
Мы вернулись на веранду «Плазы», где я поставила свою подпись под лаконичным договором об аренде и заплатила за два месяца вперед.
— Не грех и отметить, — сказала она, запихивая мои доллары в свою сумочку, очень возможно, от Шанель. И щелкнула пальцами, подзывая официанта: — «Кир-роял». Неси два, верно, рыбка?
Пока я тянула один коктейль, агентша справилась с тремя и заметно набралась.
— Побегу. — Она махнула симпатичному официанту. — Хорош, а? Глянь, какая задница. Счет в номер… 511, верно, рыбка?
Признаться, я была уверена — поскольку именно агентша сыпала заказами и уносила в сумочке мои шесть тысяч, — что она сама расплатится. Решив, что в бухгалтерии Миллиардера не заметят три лишних коктейля, я подписала счет и проводила ее до поджидающего такси. Залезая в машину, она порвала юбку. Чертыхнулась, с облегчением скатившись в бруклинский акцент — от избытка шампанского и делового успеха.
На следующий день я отправилась на интервью и была немедленно зачислена летним студентом. Мое изучение гуманитарных наук — блистательно дорогостоящий путь к богеме — началось. Тысяча долларов за очко на курсе «Городская жизнь» — цена немалая, но к концу лета на моем счету должно было быть пять очков из ста двадцати, необходимых для получения диплома. Профессор оказался личностью достаточно впечатляющей, чтобы компенсировать туманность темы «Городская жизнь». В течение четырех недель профессору Майа предстояло принимать наши рефераты и помогать в подборе литературы по изучению различных слоев городского общества — от высших классов до низших слоев — тех, кто добывает пропитание милостыней или противозаконными способами. Преподавательский состав причислил меня к высшему классу (при наличии английского акцента в Америке это несложный фокус), однако я лелеяла надежду, что жизнь в Нью-Йорке и учеба в колледже со временем избавят меня от подобных ярлыков. Я стремилась к самостоятельности и независимости, а на деле каждый бесстрашный шаг в новый мир усиливал мою зависимость от Миллиардера.
Деньги «за ни за что» рождали чувство вины, немного смягчающееся лишь с исчезновением этих денег. И я тратила, тратила. Содержимое конвертов, оставленных мне Миллиардером в Париже, уходило на мебель, ренту, учебу, и я уже начинала опасаться, что без финансовых вливаний очень скоро выйду на улицу с протянутой рукой. Срочно нужно открыть счет — по крайней мере будет куда получать деньги Миллиардера, решила я. На следующее же утро никогда не теряющая оптимизма англичанка отправилась в соседнее отделение банка с последней тысячей долларов в кармане.
— Хочу открыть у вас счет, — сообщила я прямо с порога.
Клерк в пиджаке, заметно натянутом на круглом брюшке, хотя ему было всего около тридцати, с энтузиазмом встряхнул мою руку — еще бы, на часах едва за девять, а бизнес уже начался, — и мы устроились за его столом, в компании с красным телефоном, компьютером и свежим номером «Нью-Йорк пост».
— О’кей. Попрошу документ.
Я протянула паспорт.
— Это не годится. Удостоверение личности?
Я протянула студенческий билет.
— Речь о «Кон Эдисон»[16]. Что-то в этом роде. — Он смотрел на меня как на идиотку.
— Речь… о ком?
— Счета за электричество есть? Коммунальные услуги оплачиваете? — Он почесал затылок ручкой, на глазах теряя благодушие.
— Я недавно в Нью-Йорке.
Он вздохнул, с трудом оторвал заднюю часть от стула, прошел к кофейному автомату и, вернувшись, остановился рядом со мной, прихлебывая кофе из пластикового стаканчика.
— Беда в том, что с такими документами счет не откроешь. — Поставив стаканчик на стол, он поддернул брюки на коленях и тяжело опустился на свое место. — Назовите хоть номер страховки. Страховка-то наверняка имеется? — Кофеин ненадолго сработал, но бодрость вновь отказала моему собеседнику, когда он уразумел, что всех документов у меня — британский паспорт. — При всем нашем к вам уважении это не катит, — буркнул он, подталкивая паспорт по столу в мою сторону.
Сдвинув брови, я пыталась вникнуть в суть незнакомого выражения.
— Черт бы все побрал, — процедил он и залпом допил кофе, считая нашу встречу законченной.
— Мне нужен счет в банке, — сказала я, глядя ему в глаза.
Он опять вздохнул и потыкал указательным пальцем по клавишам, набирая мое имя.
— Никаких сведений. Нет сведений — нет счета.
Он уже был весь нацелен на «Нью-Йорк пост», но я сдаваться не собиралась. Блондинка, молодая, недурна собой, с тысячей долларов в новеньких банкнотах — комбинация, конечно, щекотливая, однако при некотором упорстве вполне способная убедить кого-нибудь нарушить правила.
— Пригласите начальство, пожалуйста.
— Детка, вы тут никого не одурачите.
— Пожалуйста.
Несговорчивое Брюшко исчезло за кулисами и через пару минут вернулось с женщиной в очках с золотой оправой и с новенькой папкой в правой руке. Спустя два часа и пятнадцать телефонных звонков я покинула банк обладательницей временной чековой книжки, карточки для получения наличных и удостоверения личности, любезно предоставленного Ситибанком. Теперь я наконец существовала.
Из-за моего акцента сокурсники тоже отнесли меня к «белой кости». Хуже того, к английской «белой кости». Студенты профессора Майа расселись вокруг овального стола: две чернокожие женщины (обе матери-одиночки, подрабатывающие в административном отделе колледжа, чтобы платить за учебу), несколько белых замужних женщин (у каждой имелись взрослые дети и «мерседес») и наш единственный мужчина, Кристиан Эйкр Пятый. Сидел он, раскачиваясь на задних ножках стула, а его розовая рубашка поло, джинсы от Ральфа Лорена и потертые ковбойские сапоги наводили на мысль о занятиях, далеких от учебы.
Если я выглядела «белой костью» в глазах средних ньюйоркцев, то этот молодой человек был голубой кровью истинно американского разлива: наследник крупнейшего состояния в Штатах, с фамилией, красующейся на вывесках целой сети супермаркетов, откуда вот уже целое столетие финансовые реки текли в карманы его семейства. Мистер К. Эйкр отстреливал перелетных птиц во Флориде, ездил верхом на скакунах ценой в сто тысяч долларов и встречался с дочерью известнейшего американского кинорежиссера. Кристиан Эйкр Пятый олицетворял собой американскую мечту, да и сам был не прочь помечтать: все три часа занятий он провел, глазея на мой бюст.
Любитель бюстов не слишком вписывался в группу перспективных феминисток. Не вписывалась сюда и миниатюрная женщина с безукоризненным макияжем, в крошечных кожаных туфельках «под леопарда». Она и сама казалась живой куклой, и словом этим пересыпала свою речь: «Эй, куколка!», или «Не дуйся, куколка», или «Куколка, курнуть не найдется?»
Дни учебы шли, а среди студентов лишь Любитель Бюстов проявил ко мне дружеский интерес. Он часто подвозил меня в своем полноприводном монстре на Манхэттен, и мы обедали в «Поросячьем рае» — китайской забегаловке на Первой авеню. Миллионы миллионами, но вкусы Кристиана отличались той же простотой, что и его предрассудки, а немногословность в группе оказалась обманчивой: поговорить он любил.
— Эта девчонка… — пробубнил он, набив рот клецками со свининой.
— Которая? — Я возилась с палочками, еще не успев приняться за еду.
— Ну, эта… Частенько возле тебя сидит.
— Эринула.
— Ага. Она с приветом. Красится как-то… и все такое. А туфли? Еврейка, как пить дать.
— Вообще-то гречанка, но не православная.
— Ты с ней уши востро держи. Такие к богатым липнут.
— У меня ни гроша.
У Кристиана челюсть отпала, словно я призналась ему в смертельной болезни.
— Шутишь? — Чтобы кто-то вдруг оказался без гроша — такое было выше его понимания.
— Перевод не пришел, — объяснила я небрежно, за улыбкой скрывая жуткую правду о том, что Миллиардер мне ни разу не позвонил и сумма на моем счете близится к нулю.
— Банки вечно с переводами мудрят. Не верь. Они деньги крутят. — Тема крупных переводов была ему знакома, и его осведомленность пришлась очень кстати.
После обеда мечта всех американских девушек отправился на совещание в головном офисе отца. Мальчика, разумеется, не остановила такая мелочь, как курсовая работа, которую предстояло завтра сдать и которой он еще даже название не придумал. Меня же начинало трясти от одной только мысли об этой работе: хорошая оценка позволила бы успешно закончить подготовительные курсы и с осени начать основные занятия.
Судьбоносность курсовой настолько на меня подействовала, что я не написала ни строчки; оставалось лишь засесть за работу и не подниматься, пока не будут написаны все двадцать пять страниц. Я просмотрела свои заметки (в очередной раз), и к четырем часам предисловие, проблемы и способы их разрешения уже сложились у меня в голове, где и устроили нескончаемый безумный танец.
К восьми вечера я написала две тысячи слов. Осталось четырнадцать часов и тринадцать тысяч слов. Мозги плавились, глаза горели, холодильник был пуст. Я прогулялась до индийской закусочной на углу в надежде найти вдохновение на прилавке, но вышло наоборот: за несколько минут пути неспособность перенести мысли на бумагу углубила все мои сомнения на свой счет. А вдруг Миллиардер вообще не позвонит? — спрашивала я себя. И откуда такая уверенность, что он согласен целых три года платить за мою учебу и жилье?
Через пару часов, приглушив сомнения щедрой порцией цыплячьих крылышек в меду, я заканчивала четвертую тысячу слов. Прервал меня телефонный звонок.
— Привет.
— Поразительно… — выдохнула я.
— Почему? Я не на другой планете, — сказал Миллиардер.
— А казалось, что на другой. Зато сейчас ты совсем рядом, — добавила я, пытаясь выяснить, не прилетел ли он в Нью-Йорк, но такой детальной информации не добилась.
— Извини, что не звонил. Занят. Как учеба?
— Замечательно! Как раз пишу курсовую.
— А с деньгами как?
Деньги всегда присутствовали третьим лицом в наших отношениях, связывая не слабее, чем ребенок связывает разведенных родителей.
— С деньгами просто кошмар, почти ничего не осталось.
— Назови номер счета в банке, я вышлю еще. — Миллиардер не имел привычки порицать скорость, с которой исчезали его доллары. — Кстати, завтра будешь дома во второй половине дня?
— Только скажи, где мне нужно быть, и я там буду. — Ради того, чтобы стать частью его жизни, я готова была в ту же секунду забыть о своей.
— Мы пошлем водителя с конвертом для тебя.
— Спасибо. Не хочешь посмотреть, где я живу?
— Квартира с одной спальней?
— Да.
— У входа портье?
— Да.
— Незачем смотреть, и так представляю, — сказал он. — Пиши курсовую и не забудь: kiss[17].
— Да, конечно… Когда увидимся?
— Сказано — я занят. О’кей?
— О’кей, — отозвалась я — и соврала. Какое уж там о’кей. Мне отчаянно нужны были деньги Миллиардера, но хотела я только его самого.
Keep It Simple Stupid[18] — K.I.S.S. Одна из шуток Миллиардера времен моего секретарства — и очень актуальный для меня совет.
Я воспользовалась им, вернувшись к работе над курсовой, и облеченные в более простую форму мысли чудесным образом полились на бумагу. К трем часам ночи, жуя дикий рис с изюмом, я дошла до четырнадцатой тысячи слов. Ночной перекус давно закончился, а я продолжала работать и все еще писала, когда черноту неба разбавили розовато-оранжевые кляксы. Выключив настольную лампу, я отдыхала, любуясь зарей, расцвечивающей белые стены моей гостиной. Осталось три часа и полторы тысячи слов.
В половине десятого я поставила последнюю точку в готовой курсовой и помчалась по Мэдисон-авеню, сжимая в руке пять бумажек по доллару — мои последние до тех пор, пока шофер Миллиардера не завезет обещанные деньги. Пяти долларов хватало на проезд до колледжа и обратно на электричке, вот только Гарлем наводил на меня страх. Таксисты везти туда отказывались, я была единственной белой в поле зрения, всегда шла твердым, быстрым шагом, с колотящимся сердцем, под обстрелом взглядов со всех сторон.
Тем утром я уже стояла в очереди к билетной кассе, когда ко мне пристроился длинный худой человек в плотном пальто до пят, да так близко, что ударивший в ноздри запах открыл мне всю подноготную его жизни. Я сделала каменное лицо, но сосед твердо решил добиться внимания. Он встал передо мной, прижимая подбородком листок бумаги, вынуждая читать: «Розачки краснеют, фиалачки синеют, сахар слаткий очень, трахаца мы хочим».
Я придвинулась поближе к кассе, но и длинный сделал то же самое, пробубнив свою поэму на одной ноте и закончив зловещим:
— Сестра, десять центов не найдется?
— У меня нет десяти центов, — сказала я. — Извините.
Подошла моя очередь платить, и я почувствовала себя в безопасности, хотя и оставалась еще по эту сторону пуленепробиваемого дымчатого стекла, исцарапанного, будто лед на катке.
— Туда и обратно, будьте любезны.
— Четыре восемьдесят, — глухо произнес голос невидимой кассирши.
Протягивая свои драгоценные банкноты, я умудрилась выронить одну, а наклонившись, с ужасом обнаружила у своих туфель фигуру, с ног до головы обмотанную грязными бинтами. Несмотря на отсутствие ноги и руку на перевязи, эта мумия скользнула по тротуару и ухватила приз — мою банкноту в один доллар! — толстыми багровыми губами. Ребенок это был или взрослый, никто не определил бы, но в любом случае его место было в больнице. Сквозь дыры в бинтах на лице на меня глянули испуганные глаза — и калека пополз, будто краб с перебитыми клешнями, назад, на свою тряпку под телефоном-автоматом.
Вместе с утренними занятиями закончились летние курсы, и я направилась вверх по холму в сторону библиотеки. Я очень рассчитывала, что наследник империи супермаркетов подбросит меня до города, но он не появился в аудитории (по-видимому, решив таким способом проблему курсовой). Оставалась единственная надежда — занять пару долларов у библиотекаря.
— Эй, куколка, притормози! — Эринула прикурила и неспешно затянулась, прежде чем продолжить: — Может, номерок дашь? Буду в городе — кофе вместе выпьем. — Она тянула «кофе» бесконечно, перекатывая сигарету между ярко-красными губами, пока искала в сумочке ручку. — Хочешь, подвезу? Я сейчас как раз на Манхэттен.
Жизнь продолжает преподносить сюрпризы, думала я, шагая рядом с Эринулой к стоянке. Та болтала без умолку:
— Раньше у меня был БМВ. Сама не верю, что езжу на «форде». Дерьмо, а не машина. — Она открыла для меня дверцу.
Марка авто Эринулы меня не волновала — лишь бы оно довезло меня до дома к моменту, когда прибудет шофер с ценным пакетом от Миллиардера. Я устроилась на сиденье, захлопнула дверь и щелкнула замком ремня безопасности. Температура в салоне зашкаливала за тридцать градусов, и, пока мы плелись в длинной веренице машин, я чувствовала себя цыпленком на вертеле.
На перекрестке, где пришлось остановиться, машину облепили полуголые мальчишки с тряпками, бутылками с водой и угрозами вымыть стекла.
— Нет. Я сказала — НЕТ! — завопила Эринула. — Мелочи нет!
Она включила «дворники», затрясла кулаком, но ребята уже налегли на стекла. Эринула сдалась и выключила «дворники». Мальчишки с пустыми лицами трудились вовсю, пуская из бутылок струи, со скрипом натирая стекла, и закончили работу до того, как загорелся зеленый. Они требовали денег. Эринула протолкнула 25 центов в щелку чуть опущенного окна, постаравшись не коснуться чернокожего парнишки, норовившего сунуть костлявые пальцы внутрь.
— Сказала бы спасибо, да не за что. Слова «нет» не понимаете, парни?
Мальчишки не шелохнулись. Они требовали еще денег.
— Вот, дай им. — Я рассталась с последним долларом, который Эринула выкинула в окошко, уже срываясь с места.
— Идиотство. Платить за то, чтобы они обоссали тебе стекла. А что ты думаешь? У них же не вода в бутылках. Я тебе говорю — натуральная моча.
Пробки на дорогах, мальчишек, жару — Эринула все принимала близко к сердцу. Я же, при всем желании стать частью ее города, ощущала себя не более чем наблюдателем на обочине. Чтобы называться ньюйоркцем, одного месяца учебы на летних курсах и престижного адреса маловато.
— Ну какого дьявола кондиционер полетел в августе? Сдох бы в январе — без проблем! — ныла Эринула. Потом, треснув по рулю, издала вопль: — Оу-у-у, что я за жалкая мерзавка! Ну же, давай, скажи, что я жалкая гребаная мерзавка.
Я фыркнула, но согласиться не рискнула. И она ведь подшучивала над собой, поэтому ее нытье не так уж раздражало. Оставив в покое кондиционер, Эринула прикурила следующую сигарету и включила кассету с Хулио Иглесиасом.
— Парень, конечно, красавец, но что он поет? Только послушай: «Одна из тех девчонок, которых я любил». Мой бывший под этим подписался бы. Так и тянул ручонки к каждой юбке.
— Ты была замужем?
— Ничего не поделаешь — дура. Вечная любовь и все такое.
— Я тоже.
— Оу-у-у. Когда успела, в яслях разве что? Ну ты по крайней мере жирный кусок при разводе урвала, есть на что учиться.
— Развод ни при чем… — Я тут же пожалела, что не ухватилась за идею о разводе, в сравнении с которой правда выглядела безобразной.
— Хм. А кто ж на тебя раскошеливается?
— Приятель, — уклончиво ответила я, но моя таинственность Эринулу не обманула.
— Умница. Папика, значит, подцепила.
— Богатые мужчины не приносят нам счастья.
— Мужчины не приносят нам счастья — и точка. Зато их деньги приносят.
— Неправда.
— Ясно. Богача у тебя не было.
— Откуда тебе знать, кто у меня был.
— В смысле — папик все-таки есть?
Я не ответила, радуясь, что мы уже свернули на мою улицу и, значит, дальнейшие расспросы исключались. Эринула затормозила.
— Эй, куколка, не убегай так сразу. Скажи сначала, какие три самые важные слова в нашем языке?
Я промолчала. Интуиция подсказывала, что ответ «Я тебя люблю» не подойдет.
— «Пришли мне чек», — сказала Эринула. — А два самых прекрасных слова — «чек прилагается». — Она даже начертила эти два самых прекрасных слова указательным пальцем в воздухе. Мы рассмеялись. — Ну? Он прислал чек?
— Это лишнее. Деньги приходят по постоянному поручению.
— Постоянное поручение, — прошептала она благоговейно, словно впервые произносила мантру. — Забудь «чек прилагается». Самые прекрасные слова — «постоянное поручение». Долой почтальона! — Она жестами изобразила бесплодные поиски денег внутри конверта.
— Он тратит на меня средства, но не время. Очень грустно.
— Эх, куколка. Мне тебя жаль. Я знаю, каково это — когда любишь, а тебе взамен пшик. Сама через это прошла. Ты только гляди не раскорми ту циничную змею, которая сейчас внутри тебя крючится, а не то до сердца доберется, сдавит, будто питон, — и что тогда с любовью будет? Хотя я и молилась о любви, куколка, а иногда и получала, но единственное, что меня никогда не предавало, — это деньги.
Я спешила получить конверт с наличными и отмахнулась от слов Эринулы, от их горечи. Возможно, у нее и были причины потерять веру в любовь, ну а я все еще видела в любви спасающую душу милость и все еще надеялась, что если буду терпелива, то Миллиардер осознает свою любовь ко мне и вернется. А до тех пор я буду принимать его деньги.
Только бы шофер, если я его упустила, оставил для меня пакет. Я похолодела при виде дежурного портье, непредсказуемого итальянца с выщипанными бровями и остатками красного лака на ногтях. Этот запросто мог выставить шофера вместе с его пакетом. На мое приветствие портье не ответил — демонстрируя макушку, с головой ушел в дела. Я заглянула за его стойку: он расчертил крохотные кусочки бумаги жирными квадратами и внутри каждого выписывал: я должен, я должен, я должен.
— Мне пакет не приносили?
Он уставился четко поверх моей головы — вроде и видит, но не смотрит.
— Кто-то приходил.
— Что-нибудь оставили?
— А как же, мисс, а как же. Оставили. — Портье нырнул в шкафчик за своим столом и появился с пухлым пакетом в руке.
Только в лифте, без соглядатаев, я разорвала конверт. Рекламный проспект последней модели реактивного лайнера скрывал конверт поменьше, с десятью тысячами долларов. Я пролистала глянцевые страницы брошюрки, выискивая записку со словами любви, которые вдохнули бы смысл во все это. Не нашла. Миллиардер был слишком занят, чтобы что-нибудь добавить к деньгам. Я вновь была богата, но в тот вечер, без домашних заданий из колледжа, без горящих сроков, зато с долгими тремя неделями перед началом осенних занятий, я была очень одинока.
— Не думал, что ты там задержишься, — сказал Лорд.
— Почему?
— Нью-Йорк в августе невыносим… Я по тебе скучаю, дорогая. — Он умолк, и я тоже молчала, не желая его поощрять. — Поэтому лечу к тебе.
— Когда?
— В среду.
— В эту среду?
— Да. Посадка около семи.
— Ты не можешь остановиться у меня.
— Я обо всем договорился. Поселюсь у приятеля. — Броня Лорда была на месте. — Дорогая, обещай, что встретишься со мной, — добавил он упавшим голосом. — Слышишь меня? Обещай, что мы увидимся. Мне это нужно. Я люблю тебя.
— Конечно, увидимся, — выдавила я, с трудом сдерживая слезы.
— Вот и хорошо. Теперь смогу заснуть.
Если наша предстоящая встреча улучшила сон Лорда, то мой прогнала. Я вспоминала, как он загорался любовью в разлуках со мной и с какой легкостью забывал обо мне, когда я была рядом, и я впервые поняла, что это печальное явление идеально отвечает моему собственному дару напрочь забывать о себе, когда влюблена. В Лорда или в любого другого.
С приближением дня прилета Лорда меня уже взяли сомнения: не обрубит ли наша встреча те слабенькие еще корни, что я едва успела пустить в Нью-Йорке. В одиночку строить жизнь в этом городе оказалось сложнее, чем приспосабливаться к жизни мужчины, и меня преследовали милые романтические картинки жизни с Лордом, где я носила его имя, возможно, его ребенка, но главное, я с достоинством носила дарованный мне титул его Леди.
Лорд позвонил, как только появился на Парк-авеню, в квартире своего «приятеля» — французской comtesse[19] и бывшей возлюбленной, которую знал дольше, чем я жила на свете. Графиня была элегантна, по-прежнему прекрасна и более чем счастлива назвать Лорда своим гостем. Она дала ужин в его честь, пригласив самых значительных из своих нью-йоркских друзей — и меня. Будучи в курсе того, что Лорд прибыл в Нью-Йорк, дабы вновь завоевать меня, графиня потворствовала его планам, не отказываясь, однако, от собственного. Твердо намереваясь заполучить Лорда, она усадила его по правую от себя руку, а я оказалась на другом конце стола, между двумя холостыми и потому потенциально заманчивыми мужчинами. Один был светловолос, интеллектуален и хорош собой — по-мужски хорош, непреодолимо. Второй заметно смуглее, с фигурой греческой статуи и, к сожалению, с ее же мозгами. Меня пленил Умнейший Мистер Икс, и, когда он тайком попросил мой телефон, отказать я не смогла.
Каждую минуту бодрствования Лорд проводил в Нью-Йорке со мной, но мне не составляло труда держать дистанцию: моими мыслями владел Умнейший Мистер Икс. Он не позвонил ни на той неделе, ни на следующей, но мог ведь позвонить, и я надеялась. Мне нравилось находиться рядом с Лордом теперь, когда я больше не жаждала его любви, и, хотя было в этом удовольствии нечто извращенное, я чувствовала себя все увереннее, гуляя с ним по Манхэттену, зная о его страсти и не уступая ей. Независимость моя и недоступность убедили Лорда в истинности его любви ко мне, и в очереди на вход в статую Свободы он шепнул:
— Выходи за меня замуж.
Я была готова и к предложению Лорда, и к своему отказу, но, услышав эти слова, почему-то страшно разволновалась и не нашлась с ответом. Тем вечером на ступенях своего дома, под заинтересованным взглядом портье, я позволила прощальному поцелую Лорда затянуться немного дольше.
Ситуация будоражила. Едва переступив порог своей квартиры, я бросилась звонить Эринуле с просьбой утром встретиться.
— Ну и выходи за него. Подумаешь, гораздо старше — что с того? — сказала она, заказывая третий кофе.
— Я думала, все мои чувства к нему в прошлом.
— Э-э, нет, он тебя цепляет. Ты дергаешься, когда о нем говоришь.
— Правда? Все равно это не значит, что я его люблю.
— Значит или не значит — понятия не имею. Одно точно: если б он тебе не нравился — послала б ты его куда подальше. И предложения никакого не было бы.
— В свое время я и вправду хотела выйти за него.
— Обычное дело. Мы годами ждем, чтобы он сказал «выходи за меня», а стоит нам разлюбить — он тут как тут, поливает предложениями направо и налево.
— Ох, какая неразбериха.
— Да уж. Платит-то он, верно? Значит, выбора у тебя нет, куколка. Если, конечно, квартирку хочешь сохранить. Тридцатый этаж как-никак. В смысле — ты не очень-то утруждаешься, как я понимаю. В твоем доме никто меньше полмиллиона не зарабатывает, и это после всех налогов. Так что валяй, соглашайся. Скажи своему Лорду, что выйдешь за него, только с датой свадьбы потяни. — Она закурила следующую сигарету. — А с дипломом в кармане — отставку дашь, и все дела.
— Ни за что он не платит.
Эринула задумчиво выпускала дым.
— Так. Уточним: Лорд ни за что не платит.
— Нет.
— И ты не хочешь его видеть?
— Во всяком случае, не в том смысле, в каком этого хочет он.
— Эй, куколка, да у тебя совсем другие проблемы. Наплюй на старикана, дуй прямиком к психоаналитику. Хм. Говоришь, настоящий лорд? — Она глянула на мой недоеденный кусок морковного пирога. — Больше не будешь?
Я подтолкнула к ней тарелку, и Эринула вонзила вилку в сливочный сыр.
— Дело не в том, что он настоящий лорд. Он замечательная личность, он доказал, что человек способен меняться. Может, мне и стоит выйти за него.
— Благодарю, милорд. — Эринула передразнила мой английский акцент. — Благодарю, что берете меня.
— Мы не будем заниматься любовью.
— Как скажешь, куколка. Но мой тебе совет — средства защиты держи под рукой, потому что его сиятельство пролетел три тысячи миль не для того, чтобы поглазеть на статую Свободы.
И тем не менее лишь этим Лорду и пришлось ограничиться: я не сумела уговорить себя сказать «да», хотя и знала, что всегда буду по-своему любить его, что он всегда будет по-своему любить меня.