Глава 12 СХЕМА

Одна из главнейших обязанностей офицера разведки — следить, чтобы агент, которого он направляет в операцию, был избавлен от воздействия раздражающих факторов, если это непосредственно его не касается.

Ломан же, пытаясь заставить меня вместе с ним размышлять о возможных последствиях, нарушил это правило и вызвал во мне раздражение. Правда, подсознательно я чувствовал, что он всего лишь ищет рациональное объяснение, оправдание предстоящему акту, что глубоко, в истоке своем, его страх носит очень сокровенный, личный характер и его на самом деле куда сильнее международного резонанса волнует конкретный исход начатой операции, ее практический результат. Он не находил себе места по следующим причинам:

1. Я должен был убить.

2. У меня могло ничего не получиться.

3. Я мог убить напрасно.

И в любом случае из трех он оказывался в проигрыше.

Именно поэтому его первой реакцией был отказ дать свою санкцию. Я предложил свой план впервые в нашей комнате на Сой-Суэк-3, и с того момента, чтобы в конце концов убедить Ломана, мне пришлось основательно потрудиться. С самого начала он знал, что может произойти, и вся его борьба сводилась к тому, чтобы решить, стоит ли овчинка выделки.

Не думаю, чтобы он пришел к какому-то определенному выводу. Пришел к решению — это да: принял мой план к исполнению, несмотря на то, что у него оставались некоторые сомнения — правильно ли позволить мне сделать то, что я задумал. До последнего дня, то есть до двадцать девятого, он поддерживал у меня надежду — надежду и не более, — что, выводя операцию на этот новый и чрезвычайно опасный этап, мы в своих действиях будем оправданы.

По этой же причине он заговорил о последствиях. Это произошло во время нашей встречи в ночь накануне, акции, и мне теперь кажется, что Ломан имел в виду последствия лично для нас, а не для огромного региона на юго-востоке Азии.

Мои предложения были просты, проще некуда. План включал в себя семь пунктов и содержал два логических вывода.

1. Хотя существовала реальная угроза покушения на жизнь британского подданного, ответственность за его защиту лежала целиком на правительстве Таиланда.

2. Среди тех немногих британских организаций, которые могли заняться дополнительным обеспечением безопасности, вне зависимости от того, признается такая их роль таиландским правительством или нет, были: охрана «особого отдела, служба безопасности, Эм-Ай-6 и «периферийные» подразделения посольства Великобритании в Бангкоке. Причем, преследуя одну и ту же цель, все они действовали обособленно, следуя давно установившейся традиции межведомственного соперничества.

3. Ни Ломан, ни я, даже через наше Бюро в Лондоне, не смогли бы убедить силы безопасности Таиланда (полковник Рамин) — а если на то пошло, то и вышеупомянутые британские формирования, — в существовании реальной угрозы со стороны Куо. Это было невозможно потому, что признать нашу правоту означало бы для них всех расписаться в собственном бессилии. А кроме всего прочего, мы не существовали в их мире; следовательно, наше вмешательство было бы похоже, к примеру, на попытку никому не известного фитотерапевта давать советы на консилиуме ведущих хирургов с Харли-стрит.[11]

4. По той же самой причине, а именно — что Бюро как таковое не существует, — мы не могли ничего делать официально. Никому, нигде, ни при каких обстоятельствах мы не могли ни дать совета, ни сделать предупреждения.

5. Предположим на секунду, что мы все-таки убедили полковника Рамина в серьезности намерений Куо. Вероятнее всего, он примет решение начать охоту за монголом и арестовать его по подозрению. И что тогда? Мое личное знание противника — результат многих дней наблюдений и умозаключений — подсказывало, что в этом случае исполнителем запланированной террористической акции станет один из команды Куо — а после ареста монгола полковник Рамин не предпримет более никаких действий, думая, что центральная фигура заговора у него за решеткой.

6. Следовательно, бесполезно было надеяться, что сотрудничество в любой форме с полковником Рамином даст какой-либо положительный результат. Настаивать, чтобы он нейтрализовал Куо, не имело ровно никакого смысла, ибо опасность в этом случае сохранялась.

7. Оставалось только надеяться, что подразделения таиландского министерства внутренних дел — безопасность, уголовный розыск и «Метрополитен-полис» — плюс малочисленные британские организации, занимающиеся дополнительным обеспечением, выполнят свою задачу и предотвратят попытку покушения. Если они потерпят неудачу, мы пойдем на крайнюю меру и попробуем свалить разогнавшуюся лошадь на самом финише.

Теперь два логических вывода:

1. Ломан согласился санкционировать убийство человека в силу того обстоятельства, что Бюро не существует. И хотя дисциплина в его неосязаемых коридорах железная, официально оно не подотчетно никакому министерству или отделу. Работа Бюро строится на признании того факта, что оно заполняет пробелы и закрывает бреши, остающиеся после разведывательного комплекса, и на уверенности, что его сотрудники не пойдут ни на какую акцию, тщательнейшим образом предварительно все не обдумав и не проанализировав последствия. Если эта акция выходит за рамки законов страны либо международных законов, Бюро обязано уладить недоразумение собственными силами; в случае же, когда акция раскрыта, оно должно надлежащим образом ретироваться и не допустить вовлечения в конфликт кого-либо еще. Имеется много причин, по которым официально существование Бюро отрицается, но наиважнейшая из всех — та, что иногда Бюро вынуждено бывает пользоваться запрещенными методами. Иными словами — цель оправдывает средства, а средства могут включать и убийство.

2. Исходя из того, что Ломан как мой направляющий директор от разведки смог принять к рассмотрению и санкционировать акт уничтожения человека, ясно: мы ни в коем случае не допускали, что возможно случайное, напрасное убийство, не вызванное жесточайшей необходимостью. Мы подозревали, что Куо прибыл в Бангкок для совершения террористического акта и на этом основании могли бы убить его уже давно. Пока он не «закопался», возможностей было более чем достаточно. Но Ломан верно поставил условие, сделал оговорку, что если уж мы столкнулись с необходимостью убить, то должны сделать это в тот момент, когда Куо будет выполнять свой гнусный замысел, иными словами — остановить его в самый момент убийства убийством же. В противном случае у нас никогда бы не было полной уверенности в нашей моральной правоте, в правильности того, что мы делаем. Убийство, санкционированное Ломаном, могло состояться только в одном месте и только в строго определенный момент: я для этого подобрал слово «рандеву», подразумевающее точное совпадение во времени и пространстве. (Была еще и другая причина, по которой мы не могли ликвидировать Куо до двадцать девятого — полная бесполезность этого акта. Это было бы так же бесполезно, как уговаривать полковника Рамина арестовать монгола: опасность со стороны его команды сохранялась бы. Хотя для протокола скажу, что главной причиной все же было не это. Бюро следует закону джунглей, и именно поэтому мы не открывали огонь.)

Итак, суммируем. Мои предложения Ломану сводились к следующему. Допустим, все попытки официальных организаций окажутся неудачными и предотвращать покушение придется нам. В таком случае мы не должны мешать Куо разрабатывать и совершенствовать свою схему — с тем, чтобы в момент, когда его палец потянет за спусковой крючок, вводить в действие какой-то запасной план было уже поздно. Было также вполне вероятно, что он поставит человека в дверях храма, и даже если полковник Рамин решит обыскать храм и арестует Куо на пятьдесят девятой минуте, когда кортеж будет выезжать уже на Линк-роуд, этот человек сможет подать заранее условленный сигнал дублирующему снайперу и тот произведет выстрел. Профессиональная схема должна выглядеть именно так, а Куо был профессионал.

Вне зависимости от того, какие действия предпримут таиландские и британские группы защиты, стопроцентно надежным способом предотвращения покушения мог быть только один — выстрелить первым, и этот упреждающий выстрел должен быть произведен в самый последний момент. Полиция Бангкока провела три волны арестов и нейтрализовала более двухсот известных ей подозрительных лиц — это преподносилось как широкомасштабная операция по борьбе с преступностью. Утром двадцать девятого тысячи сотрудников таиландской полиции прочесали пять тысяч нежилых комнат в зданиях, расположенных по пути следования кортежа. Несметное количество букетов цветов проверили на предмет сокрытия в них взрывного устройства. Однако полную уверенность могло дать лишь подавление избыточной огневой мощью.

Ломан был озабочен, потому что, принимая мои предложения к исполнению, он тем самым допускал, что произойдет одно из трех. Если я убью Куо, убийство будет классифицироваться как преднамеренное. Возможно, меня поймают и будут судить, и мне придется для своей защиты, пусть и косвенно, привлечь других и заявить об имеющихся у нас достаточных основаниях, которые могут оправдать убийство человека; и тогда вдруг ниоткуда возникнет организация под названием «Бюро»; и в момент, когда Бюро окажется существующим, его моментально разгонят. Если убийство не получится — по причине плохой видимости в послеполуденной раскаленной воздушной дымке, или в результате чрезмерного потоотделения на указательном пальце, или из-за того, что не сработает какая-то часть ружейного механизма, — Персона у всех на глазах будет подвергнут расправе. Ну а если я убью напрасно, то есть если согласно схеме Куо выстрел произведет дублирующий снайпер — и плевать тогда, какая участь постигнет самого монгола, — Персоне все равно уготована гибель от пули.

Ломан вызвал во мне раздражение тем, что высказал вслух свои опасения; неважно, что истинные его опасения носили несколько иной характер. Он раздосадовал меня не столько тем, что нарушил правила, которые директор наистрожайшим образом обязан соблюдать, сколько напоминанием о моих собственных страхах — тех, что сейчас точили меня в маленькой высокой комнате в списанном под снос здании; тех, с которыми я остался наедине, когда сидел с «хускварной» на коленях, скрючившись на полу, на видавшем виды коврике.

И будь он проклят за это.


По моим ощущениям, медленно тянувшийся день как бы распался на три стадии.

В течение первых утренних часов Линк-роуд под окном казалась обычной украшенной к празднику улицей, по которой сновало множество радостных прохожих: единственной, пожалуй, особенностью было то, что праздник внекалендарный.

В одиннадцать я включил приемник и послушал новости. Центральное сообщение касалось принца У дома — он за ночь хорошо отдохнул, но, как ожидали врачи, дня два-три еще выходить не будет. Его место рядом с высокопоставленным гостем займет его королевское высочество принц Раджадон, находящийся в настоящий момент на каникулах, специально предоставленных ему университетом Басла для участия в придворных церемониях.

В новостях объявлялось, по какому маршруту проследует кортеж (Пангсапа оказался абсолютно прав), и это было впервые доведено до сведения широкой публики. Примерно через полчаса улицы начнут заполняться желающими полюбоваться на процессию и просто праздношатающимися, под моим окном внизу соберется толпа. А пока полиция приступила к установке веревочных ограждений по обеим сторонам дороги. Людская масса с тротуаров переливалась на проезжую часть, и поэтому появились патрули на мотоциклах, они контролировали и направляли движение.

На половине пути между списанным зданием и храмом Линк-роуд делала резкий, как изгиб бумеранга, поворот — градусов на сто пятьдесят, — любопытствующие толпились там теснее, чем где бы то ни было; оттуда действительно было лучше видно.

Праздничное убранство улицы приятно радовало глаз: цветы, гирлянды, флаги; толпу расцвечивали яркие шелковые наряды женщин. Вскоре после двух часов пополудни все движение пустили по Раме IV, Линк-роуд опустела и затихла, до меня доносился только слабый гул толпы. Кучка монахов, приверженцев учения Брахмы, ярким желтым пятном выделялась на общем фоне. Солнце палило, и разноцветные парасоли распустились всюду словно цветы. То тут, то там пробегал мальчишка-разносчик, предлагая прохладительные напитки; маленькие дети с восторгом взлетали на плечи своих отцов; блюстители порядка строго и методично требовали у женщин букеты для осмотра и, прикинув в руке их вес, возвращали обратно.

Санитары и санитарки из таиландского Красного Креста через равные интервалы заняли свои места вдоль ограждения.

Я услышал, как на первом этаже скрипнула входная дверь. Я ждал этого звука и не мешкая направился к лифту. Голоса полисменов эхом отзывались по лестничным маршам и коридорам, дверь хлопала за дверью. Они начали осмотр второго этажа. Я в это время уже стоял в лифте. Электричества не было, его полностью отключили, когда решили, что здание будут взрывать, но я предварительно проверил рукоятку аварийного управления движением лифта вручную и сейчас с ее помощью поставил кабину примерно посередине между пятым и шестым этажами. Все свои вещи я забрал с собой, оставив полицейским голые стены, пол и потолок. Дешевенький коврик, спальник, тренога с фотоаппаратом, бинокль и винтовка. Впору открывать собственный комиссионный магазинчик.

Я затаился и ждал. Эхо шагов гулко разносилось по зданию. Они не пропускали ни одной двери и при этом постоянно окликали друг друга. Полковник Рамин хотел иметь твердую уверенность. Сплошной, обвальный, всеохватывающий досмотр — это типичная полицейская тактика, и в большинстве случаев она оправдана и дает результаты. Даже в такой день, как сегодня, она имела одно важное преимущество: полковник сможет потом утверждать, что его люди заглянули в каждый угол.

Дошли до верхнего этажа. Я молча рассматривал изношенный лифтовый кабель: две его крученые жилы порвались, их концы свились и загнулись, и на завитках скоксовались комки из пыли и штукатурки; время, грязь и влага, сочившаяся сквозь дырявую крышу, сделали свое дело.

Они не торопились. Духотища была ужасная, но не из-за нее меня вдруг бросило в пот: из глубины сознания возникла шальная мысль о том, будет ли аварийная рукоять работать, когда они уйдут. Интересно, как один человек, застрявший в лифте, может изменить ход политики (а политика эта заключалась в балансирование на грани войны) во всей Юго-Восточной Азии?

Часы показывали три пятнадцать, значит, через десять минут, если все идет по графику, позвонит Ломан. Я проверил положение переключателя радиостанции, чтобы сигнал не был слышен. Плохо. В такой ситуации, когда нервы натянуты до предела и все чувства максимально обострены, проверять что-либо больше одного раза не следует.

В жаркой тесноте кабины я чувствовал идущий от винтовки запах ружейного масла. Над головой раздался щелчок. Кто-то открыл двери лифта на шестом и смотрел, наверное, нет ли кого в шахте или на крыше кабины. Там никого не было. Двери закрылись. Замечательное качество — скрупулезность. Но я тоже подготовился обстоятельно: днем ранее спустился на первый этаж и выкрутил потайной винт из главной рукоятки аварийного управления лифтом.

Первый из полицейских двинулся обратно к лестнице, и, когда остальные пошли следом, я опять взглянул на часы. Ломан вот-вот выйдет на связь. Пора. Хлопнули двери главного входа, ведущие на улицу, я подождал еще с полминуты, потом схватился за рукоятку и, подавив секундный страх, что она не сработает, подтянул лифт к шестому.

Часть своих товаров для комиссионки я мог запросто оставить в кабине. Все, что мне сейчас было нужно, — это коврик, тренога и винтовка. «Юпитеры» давали восьмикратное увеличение, «бальвар» же только пятикратное, но так как с рассвета биноклем я уже не пользовался — приучал глаза к прицелу, — то теперь полагался исключительно на оптику «бальвара»; именно через прицел я увижу его в последний раз.

Начался второй отрезок этого дня. Полицейский осмотр здания закончен, двери главного входа внизу закрыты. Накануне в штукатурке над дверью своей маленькой комнаты я ржавым гвоздем проковырял дырку. Сейчас туда я подвесил коврик. Этого будет достаточно. Коврик пригасит звук выстрела, а когда тот дойдет до первого этажа, его заглушат еще и входные двери. Грохот в основном примут на себя стены комнаты, потому что «хускварну» я установлю довольно далеко от окна, а остаточную звуковую волну поглотит и растворит наружный воздух. Из-за высоты окна над мостовой определить место, откуда стреляли, будет невозможно.

Вторая стадия была легче первой. Правда, меня тревожили последние сомнения, и разумом я пытался их подавить, но они отступили сами, как только я заметил первые признаки жизни в средней нише Пхра-Чула-Чеди. Положив винтовку на треногу для фотокамеры, я в течение тридцати минут трижды хорошенько прицелился. Черты его лица сквозь толщу горячего воздуха выглядели размытыми, но каждый раз, когда он замирал и не двигался, я спокойно держал перекрестье на цели, то есть на лице и голове. В нужный момент он будет абсолютно неподвижен, застынет в том же положении, что и я.

Сомнение, гложущее меня сильнее других, исчезло: рандеву состоится.

В первый раз Ломан подал голос в тринадцать ноль-ноль. С этой минуты задание приобрело в моем мозгу совершенно конкретные, реальные очертания, и я почти физически ощутил тяжесть того, что на меня навалилось. Предыдущей ночью, на складе воздушных змеев, я этого как-то не почувствовал. Ломан сказал по радио всего одну фразу:

«Он прибыл во дворец».

Вплоть до этой самой секунды девятая директива Бюро существовала только в теории, была не более чем учебной ситуацией, хотя и интересной, но лишенной всякого материального содержания. Персона казался не чем иным, как воплощением сопутствующего его положению официоза, этаким образцом общественного деятеля, исполняющего тягостные обязанности во благо человечества, абстрактным «представителем Большого Лондона» и «посланцем английского народа». И вот Лондон, только что бывший далеко-далеко, за тридевять земель от этого города с золотыми башнями и куполами, с муссонами и магнолиями, ворвался вдруг прямо на его улицы, теория материализовалась и обрела формы, а задание холодило душу, как холодит ладонь твердая, холодная сталь безжалостно взведенного затвора.

Загрузка...