Девятая директива

Глава 14 ШОК

В комнате стоял сильный запах сгоревшего кордина. Голова гудела от выстрела.

Вопли внизу не стихали. Я подошел к окну, выглянул. Изменение тональности рева толпы было поистине ужасающим — полминуты тому назад люди дружно скандировали его имя, теперь же их крики напоминали предсмертный вой.

Сфокусироваться на деталях было невозможно, но вся сцена в целом проступила вдруг с убийственной отчетливостью кинокадра: головной эскорт прошел кривую на повороте в 150 градусов, а королевский автомобиль в это время не снижая скорости пролетел по прямой и врезался прямо в людей, в живую стену из плоти и крови, и двигался по инерции, пока не был остановлен попавшей под колеса и капот массой человеческих тел.

Длинный белый «кадиллак» стоял зажатый со всех сторон качающимися, плотно прижатыми друг к другу людьми. Эскорт мотоциклов, развернувшись, возвращался обратно. Полицейские на мотоциклах, сопровождавшие кортеж по левому флангу, резко затормозили, их занесло, и первые из них, захваченные врасплох, вынуждены были бросить свои машины боком на асфальт, лишь бы не врезаться в стоящих по ходу движения зрителей. Где-то выплеснули бензин, от трения металла о камень вылетела искра, бензобак вспыхнул, и от него загорелась форма; мотоциклист бросился наземь и принялся кататься по мостовой, чтобы загасить огонь.

Правое сопровождение колонны остановилось чуть дальше, двое патрульных столкнулись; второй и третьей машинам вовремя удалось затормозить, замыкающая группа быстро подтягивалась.

Санитары с носилками прокладывали дорогу в скоплении собравшихся на праздник, обезумевших от ужаса жителей Бангкока; они шли от машины «скорой помощи» на повороте, а сама «скорая» следом за ними медленно двигалась задним ходом, обе ее дверцы были настежь распахнуты.

На полу рядом со мной раздалось прерывистое тревожное жужжание. Я не обращал внимания. Ломан подавал сигнал, выходил на связь, но мне было нечего ему сообщить. Сказать что-либо связное и разумное я не мог.

Полицейские кинулись тушить горящий бензин. Пока одни тушили, другие оттаскивали подальше лежащие поблизости мотоциклы и оттесняли от места пожара толпу; на помощь им пришли мотоциклисты из эскорта, но люди сбились в кучу, отступать было некуда, за ними плотной стеной стояли их напуганные и растерянные сограждане. Предложили помощь подоспевшие из открытых машин министры и придворные.

Где-то вдалеке, за храмом, завыли пожарные сирены — прибыла первая оперативная бригада.

Солнце ярким светом заливало Линк-роуд. Разноцветная, весело окрашенная улица — флаги, цветы, женщины в шелковых одеяниях, трепещущие зонтики. Время от времени до меня продолжали доноситься вопли.

Даже с верхнего этажа приговоренного к смерти здания я не мог рассмотреть, что происходило в лихорадочной суете, возникшей вокруг королевского «кадиллака».

До лифта я добирался, как мне показалось, целую вечность. Целая вечность ушла, чтобы сорвать коврик с двери, чтобы повернуть ручку, миновать пустой коридор, раздвинуть металлические дверцы. Потом — бегом обратно к окну, бинокль на бегу стукнулся о дверной косяк, у подоконника — быстрее на колени, навел резкость — есть белый «кадиллак» в центре изображения.

Ломан не переставая вызывал меня по рации.

Пламя погасили. Пена из огнетушителей попала на людей, огромные пушистые хлопья белели на мостовой и тротуаре. Одетая в желтое группа последователей учения Брахмы пробилась к полиции, и теперь они делали что-то вместе. В королевской машине остались двое: водитель на переднем сиденье, без каких-либо признаков жизни, и еще один человек, скорчившийся у заднего сиденья на полу. Белую тунику принца Раджадона я не мог рассмотреть при восьмикратном увеличении — форма полисменов тоже была белой и они уже достигли автомобиля и делали что-то возле него.

Вырвавшаяся из-под контроля толпа просочилась за веревки и стойки, вылилась на проезжую часть и затопила ее, так что остались лишь несколько узких проходов для эвакуации пострадавших. Прибыли две машины таиландского Красного Креста. Они с трудом продвигались к месту трагедии.

Вопли стихли. Пламя погасло.

Взяв рацию с пола, я вызвал Ломана.

— Что это за сирены? — спросил он.

Он прислушивался к ним, одновременно стараясь разговаривать со мной.

Я ответил:

— Автомобиль сошел с дороги и врезался в толпу.

Ломан что-то сказал, но я точно не понял. Что-то — вроде «Боже!», или похожее. Я докладывал дальше:

— Загорелся бензин, но пожар уже потушили. Много раненых, есть погибшие — машина ударилась прямо в людскую массу. Там же рядом стояла «скорая». Она уже уезжает. Подробностей не вижу, далеко.

— Что с Куо?

— Куо мертв.

В воздухе по-прежнему пахло кордитом.

Ломан молчал. Он должен был задать вопрос, но вопрос требовал мужества. Всегда приятно рапортовать, когда операция успешно завершена; весь риск и все опасности позади, ничто уже не может отказать, не сработать, и ты по прихоти судьбы остался жив. В глазах своего направляющего директора и всего Бюро в целом ты заработал очко; в глазах же своих богов — а никто не спрашивает, каким мелким и презренным божкам ты, может быть, поклоняешься, — ты в кровь разбил руку о бесформенную, мерзкую рожу врага, имя которому «страх перед поражением», и застолбил для себя жердочку на бесконечно пока далеких воображаемых небесах, на которые ты мысленно возносишься очень ненадолго, пока все не начнется снова и пока не нужно будет опять разбивать руку о ту же рожу, — а она еще даже не прекращала саднить и кровоточить, — и вновь побеждать страх и доказывать себе, что наступил еще один твой день… только твой. Да, даже в своих собственных глазах это, наверное, самое важное.

Ничего не выйдет.

— С места, где ты находишься, — спросил Ломан, — видишь ли ты Персону?

— Нет.

Снова молчание.

— Я иду посмотреть, что на Линк-роуд. До связи.

Выключая рацию, я знал, что задание закончено и что операция провалилась.

Итак, один пес сожрал другого — и никакого толку. Пес поджал хвост и лег зализывать раны.

В маленькой высокой комнате я бы мог оставаться бесконечно долго. Думать, складывать в уме кусочки неудавшейся схемы, сопоставлять и прослеживать все с самого начала. Никто бы меня не нашел. Пока бы не снесли здание. Но отдельных кусочков не хватало, и я должен был пойти и найти их среди грязи и мусора.

Захватив атрибуты профессии — бинокль, дешевый коврик, треногу и винтовку, я отнес их в лифт, к остальным вещам, а сам отправился вниз по ступенькам.

Идти ни о чем не думая трудно; движения тела будоражат мозг. Мысли приходили постепенно, и прежде всего — несчастного случая не было. Но зачем они пошли на такую перестраховку, к чему такие ухищрения? Чтобы точно, наверняка? Только в самой гуще плотной толпы, повергнутой в состояние шока, они могли быть абсолютно уверены в том, что смогут подобраться и убить, — и сделают это до того, как подоспеют охранники. Восемь телохранителей, тридцать семь вооруженных полицейских! И все оказались отрезанными от него телами живых и раненых, умирающих и убитых, а кроме того — мощнейшим психологическим барьером: шоком. Значит, решили не полагаться на одного только Куо, на выстрел прямой наводки в исполнении признанного мастера поражать живые мишени?

Слишком много вопросов. Куо на них ответил бы.

До Пхра-Чула-Чеди, храма с золотым куполом, было недалеко. Толпа росла. Люди стекались с обоих концов улицы: из двух древних масок[13] смеющаяся куда глуше взывает к человеческому сердцу, чем скорбящая.

Работая локтями, я быстро продвигался вперед. Сломанные парасоли, раздавленный букет, слетевший и потерянный ботинок; плачущий ребенок; неистово молящийся священник; разорванный бумажный флажок, Машины могли ехать только по узкой полосе посередине дороги — сирены, звуковые сигналы, гудки сливались воедино и требовали пропустить. Толпа — это лихорадка, и жар не спадет, пока организм с ней не справится.

Ворота храма украшали цветы магнолий, листья давали тень. Сквозь широко раскрытые высокие двери никого не было видно. Я вошел. Ступени лестницы начинались прямо от гигантского золотого Будды и вели вдоль поворота стены; в прохладной полутьме храма я поднялся и взошел на платформу, образующую основание купола. От ее центра вверх уходила лестница поменьше, в виде спирали, ноги снова принялись считать ступени, а сквозь витые кованые перила яркими полосками ложился передо мной проникающий с улицы солнечный свет. С высоты, где располагались ниши, гул толпы стал слышнее.

Я прислушался, останавливаясь на каждой десятой ступеньке. В храме царила полная тишина, но они могли явиться за ним с минуты на минуту. Они не знали, что он мертв, и ждали, должно быть, в условленном месте.

Солнце ударило по глазам, на мгновение я ослеп. Это была та часть внутренней галереи, что выходила на Люмпини-парк. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, я двинулся в противоположную сторону, пока через пять ниш, в шестой, не увидел прямо напротив себя готовящийся вот-вот рухнуть и умереть, но все еще прочный остов списанного здания.

Затем я посмотрел на пол.

В соответствии с международными правилами ведения боевых действий пули для военных целей изготовляются в сплошной металлической оболочке; их свинцовый сердечник спрятан внутри. Это делается для того, чтобы при ударе о цель не происходило деформирующего расширения. Идея состоит в том, что ненужной боли следует избегать. Я же использовал средство из охотничьего арсенала — пулю, развивающую огромную скорость, с тупым наконечником и специально смещенным центром — такая при соприкосновении с целью убивает мгновенно, за счет так называемой экспансии, и при точном попадании животное сразу падает замертво. Недостаток один — будет испорчена туша, если жертва — кабан, или шкура, если это тигр. И это уже не охота, а отстрел.

Почти 98-граммовая пуля позволяет убить быстро. Так и случилось, но в результате ее специфического поражающего действия лицо убитого стало неузнаваемым.

Перед тем как поднять винтовку, он снял очки — они лежали рядом, на краю ниши, аккуратно сложенные. Солнце освещало прямыми горячими лучами серый пиджак из альпаки и безупречно начищенные ботинки; целостность облика нарушало только лицо. Но может быть, настоящее оно именно такое — окровавленное, со звериным оскалом, лицо дикого обитателя джунглей, не маскируемое более необходимостью соблюдать приличия и выдумками цивилизации? И скажем без лукавства — этот обитатель джунглей практически ничем не отличался от меня. Мы — родственные души, но жили, правда, по разным законам.

Перешагнув через тело и нагнувшись, чтобы осмотреть оружие, я заметил, что на рукавах рубашки нет золотых запонок — они были застегнуты на обычные пуговицы. Что-то вдруг прояснилось — еще до того как я взял в руки винтовку. Захотелось подумать, подумать как следует, и это желание вытеснило все остальные.

Винтовка была из простых и дешевых — шестизарядный карабин «юнг-чоу» с прикладом из секвойи.

Я уже не прислушивался, не ждал, что кто-то явится с минуты на минуту, на это не было времени; с ходу врезавшись плечом в витой парапет спиралеобразной лесенки, я уцепился за него одной рукой и, балансируя другой, полетел вниз, прыгая через три ступеньки. Яркие полоски света хлестали по глазам, витое чугунное ограждение дрожало и шаталось. Наконец я спрыгнул на основание купола и бегом бросился к другой лестнице, каменной, по которой так же быстро слетел на пол храма.

Храм по-прежнему был пуст. У ворот в тени магнолии стояли трое священников в желтом, один из них, приняв меня за спугнутого кем-то вора, сделал шаг навстречу, я уклонился, выбежал на дорогу и, увидев напротив бар, кинулся туда. Телефонную трубку я сорвал прежде, чем спросил разрешения.

Все три линии были заняты. Я набирал номера снова и снова, пытаясь пробиться хоть по одной, а там уж я бы не упустил шанса. Пока палец перебегал с цифры на цифру, сознание мобилизовалось, я вновь и вновь прокручивал операцию, в голове — всю операцию; я уже видел ее совсем под другим углом, и операция эта была его, а не моя и не наша. Операция Куо, о которой я не догадывался. Операция, великолепно задуманная и красиво исполненная.

Ты отправляешься на задание… продвигаешься вперед… и, зажигая лампу за лампой, в темноте прокладываешь себе путь. Однако темные пятна остаются, и ты огибаешь их, вынужден огибать, потому что светильники малы и их не хватает… не хватает, чтобы осветить все… все.

Линия в посольстве освободилась.

— Номер шесть, — сказал я. — Дайте мне шестой номер.