Судья Рэйни щедрой рукой налил виски в стакан и подал его Дженни. В стакане лежал кубик льда, но воды в нем не было.
— Это не для того, чтобы вы согрелись, — сказал он торжественно. — А для того, чтобы вокруг вашей головы появилось сияние и я бы им любовался.
— Я не захватила с собой мой любимый цветок, чтобы полить его, Майло, — сказала она, смеясь так, что затряслась грудь. — Я ушла из дому второпях и совсем забыла про него. Уж очень меня разволновал ваш личный вызов по телефону.
Он налил себе виски и бросил в стакан маленький кубик льда.
— Вам не понадобится ваш любимый цветок нынче вечером, Дженни, — сказал судья без улыбки, усаживаясь в кресло перед камином. — И воды сегодня не будет, чтобы поливать его. Скаредный кусочек льда — вот и все, что следует класть в стаканчик виски.
Отхлебнув виски и поставив стакан на столик рядом с собой, судья Рэйни достал кочергу из-под очага и энергично помешал горящие уголья на решетке. Искры вихрем полетели в трубу, и пламя осветило их лица красным блеском.
Ночь была холодная, но не морозная, и от камина в библиотеке стало тепло и уютно. У судьи Рэйни было большое собрание законов, и почти все книги он держал у себя дома, чтобы они были у него под рукой по вечерам. Кроме того, его адвокатская контора на восточной стороне городской площади была настолько мала, что в ней едва хватало места для конторских книг и текущих дел.
Глядя на него в молчании, Дженни удивлялась, почему он сегодня такой серьезный и озабоченный. За все годы знакомства с ним она никогда не видела его настолько погруженным в мысли и так глубоко взволнованным. Он ни разу не улыбнулся за все время, что она с ним сидела.
— Дженни, — через некоторое время сказал он, не глядя на нее, — мне нужно поговорить с вами об очень важном деле. — Он раз за разом ударял по углям на решетке. Кружась роем, искры летели в трубу. — Вот почему я и попросил вас прийти сюда сегодня вечером — даже в такой поздний час. Будь это обычное дело, я бы сам пришел к вам, но тут я решил, что нам понадобится уединение для такого важного разговора.
Дженни наклонилась вперед.
— Что такое, Майло?
Судья Рэйни положил кочергу на место и откинулся на спинку глубокого кожаного кресла. Он долго раскуривал свежую сигару, словно обдумывая то, что собирался сказать, и решая, как лучше изложить это.
— О чем это, Майло?
Он выпустил дым к потолку.
— Дженни, как раз перед тем, как я собрался домой, до меня дошли очень тревожные слухи…
— Если это про Бетти Вудраф, так я уже все знаю, Майло. И к тому же из первых рук. Бетти недавно вернулась домой и рассказала мне все, что случилось нынче вечером в этом пансионате. Она была так расстроена, что мне пришлось уложить ее в постель и дать ей снотворное, чтобы нервы у нее пришли в порядок, и теперь, я думаю, она успокоится. Это вас она должна благодарить за то, что вы остановили Стэнли Причарда и шерифа Хафмена и не позволили им поступить с ней так, как они хотели, и я тоже благодарю вас. Грешно и стыдно было бы запереть такую девушку в нашу ужасную тюрьму. Знаю я эту тюрьму. Все то же, что было и двадцать лет назад, только еще хуже. Шерифы и тюремщики всю ночь ходили бы к ней в камеру и лезли бы к ней в постель, а бедной девушке так-таки не дали бы и слова сказать. Но вот чего я не могу переварить — как это у проповедника Клу хватило наглости поехать в пансионат и…
Судья Рэйни покачивал головой и делал рукой знаки, пытаясь остановить ее.
— Нет, Дженни, нет, — перебил он ее. — Послушайте меня. Не спешите с выводами. Совсем не то. Инцидент, о котором вы говорите, исчерпан, и с ним покончено. Он теперь в прошлом, и о нем можно позабыть. Такого рода вещи всегда возможны. Через некоторое время о них обычно забывают. Разумеется, есть разные степени публичного скандала, но обыкновенно такие пустячные эскапады скоропреходящи и не имеют последствий. Если бы каждого из жителей Сэллисоу призывали к ответу за любые провинности и нарушения закона и изгоняли бы за это из города, то в результате нельзя было бы найти трех человек, чтобы составить партию в покер. Вот что хорошо у нас в Сэллисоу: мы скоро прощаем и забываем всякие нарушения морали.
Он затянулся сигарой и выпустил кверху клуб дыма.
— Так вот, минуту назад вы упомянули проповедника Клу. Лучшего сборщика пожертвований в церкви Тяжкого Креста никогда еще не было, а эти люди вряд ли изменят отношение к нему из-за каких-то мелких человеческих слабостей. По крайней мере до тех пор, пока не выполнят свою грандиозную программу строительства, а там, может быть, они и сами попросят его выехать из города.
— Они не получат моего участка, пока не дадут мне мою цену, — решительно сказала Дженни. — А если будут приставать ко мне с этим, так я, может, еще передумаю и совсем не продам, ни за какую цену. Нынче утром я говорила Кларе Крокмор…
— Это можно обсудить в другое время и в другом месте, — прервал ее судья, нетерпеливо махнув рукой. — А теперь, Дженни, позвольте мне кончить свою речь. Вообще говоря, у людей в Сэллисоу имеется традиция терпимости и снисходительности по отношению к так называемой моральной неустойчивости. Вы прожили в Сэллисоу достаточно долго, чтобы знать, насколько это верно. И если вы вспомните собственную молодость, то поймете это скорее всякого другого. Не может быть и речи о том, что наши люди нетерпимы к человеческим слабостям, — и это потому, что у каждого из нас их очень много.
— Но, Майло, если вы говорите не о Бетти Вудраф и не о проповеднике Клу, то я никак не пойму…
Судья Рэйни раскуривал сигару так долго, что над его головой поднялось целое облако дыма.
— Дженни, я пытаюсь логически подойти к очень важному делу. Я хочу, чтобы вы были к этому вполне подготовлены.
— Да, Майло. — Она насторожилась. — Что это такое?
— Вот что. Сегодня вечером, как раз когда я собрался домой, мне позвонил Дэйд Уомек. Вы не хуже меня знаете, кто он такой. И оба мы знаем, что его надо принимать всерьез и, уж конечно, нельзя игнорировать. Благодаря знанию законов, соединенному с высокоразвитым приобретательским инстинктом, он сумел провести целый ряд удачных операций по закладу недвижимости — все это в строгом согласии с буквой закона — и разбогател. Теперь Дэйд Уомек очень богатый человек, быть может самый богатый в округе Индианола. Такого рода богатство дает власть.
Мало того, Дэйд тонкий юрист и ловкий политик: последние пятнадцать лет он единолично управлял нашим городом, управляет им и посейчас. Не забывайте этого. На каждых выборах это он проводит мэра и подбирает членов муниципалитета. Если Дэйду потребуется что-нибудь сделать, ему стоит только отдать приказ, и мэр с советниками бросаются опрометью, словно вспугнутые кролики с бобового поля. Если Дэйду нужно проложить новую улицу или закрыть проезд для успешного проведения какой-нибудь операции с недвижимостью, никто в Сэллисоу не окажется настолько безрассудным, чтобы противоречить ему. Находились в прошлом такие люди, которые пытались бороться с ним, но у них либо конфисковали все имущество, по суду или как-нибудь иначе, либо они сами выехали из округа Индианола, пока еще можно было выехать. Это одна сторона Дэйда Уомека. А другую сторону можно описать кратко. Он и сам вам скажет, что ненавидит негров, мулатов и все разновидности черной расы, как проповедники ненавидят грех.
— Что все это значит, Майло? — с недоумением спросила Дженни. — Я, конечно, знаю про Дэйда Уомека. Но мне непонятно, почему…
— Дженни, я объясню вам как можно проще, о чем я толкую. Дэйд сказал мне сегодня, что какая-то мулатка весь этот день пыталась выдать себя за белую и снять комнату по эту сторону Пичтри-стрит. Вы знаете, Дженни, что в Сэллисоу этого не допускает обычай. Во всяком случае, до самой последней минуты эту мулатку, по его словам, прогоняли отовсюду, куда бы она ни заходила. Дэйду сообщили, что какой-то шофер такси, очевидно пьяный или не сообразивший, в чем дело, привез ее к вашему дому, Дженни. И кстати сказать, этого шофера уже уволили с работы, и он уже выслан из города — за то, что посадил мулатку в такси, предназначенное только для белых. Вот как скоро это сделалось. Теперь вы поняли, Дженни, о чем я толкую?
Дженни сразу выпрямилась в своем кресле, и ее лицо вспыхнуло.
— Она имеет право быть тем, что она есть! — гневно сказала Дженни. — А Дэйд Уомек лжет! Она не негритянка, она индианка! Она сама мне сказала! А кроме того, мне все равно, кто она такая и что про нее говорят! Она достаточно хороша, чтобы жить в моем доме!
Судья Рэйни достал кочергу и поворошил уголья на решетке.
— Дженни… — начал он.
— Слушать такое меня просто бесит! — сказала она, вся покраснев и разволновавшись от гнева. — А теперь я уж так взбесилась, что и слов не нахожу!
— Дженни, — начал он опять спокойным тоном. — Дженни, не так важно, кем вы ее считаете или что она о себе говорит, дело в том, что, с точки зрения Дэйда Уомека, она мулатка, которая пытается выдать себя за белую, и только это одно имеет значение…
— А я знаю, кто из белых в Сэллисоу первым начнет бегать за ней, да и не только он один! — прервала его Дженни, повысив голос. — Я так разозлилась, просто лопнуть готова!
— Дженни, она, быть может, индианка или другой расы, но это дела не меняет, если кожа у нее не такая белая, как у Дэйда Уомека. Люди в Сэллисоу могут быть очень терпимыми в отношении политики, религии и морали, но они не проявят ни капли терпимости к негритянской расе до тех пор, пока существует на свете Дэйд Уомек для того, чтобы будоражить их ум и чувство. Еще не родился на свет человек, который был бы нетерпимее Дэйда Уомека. Так вот, Дженни, не забудьте того, что я вам сказал. Я знаю, о чем говорю. Положение очень опасное. Не пренебрегайте моими словами.
Глубоко вздохнув, Дженни откинулась на спинку кресла.
— Что он может сделать? — помолчав с минуту, спросила она.
— Он ни перед чем не остановится, Дженни.
— Но вы должны бы все-таки знать, Майло.
— Не знаю. Право, не знаю.
— Но ведь вы могли бы остановить его, Майло?
— Нет, Дженни, не мог бы.
— Но почему же?
Затянувшись сигарой несколько раз подряд, судья Рэйни мрачно покачал головой.
— Дженни, ни у кого в Сэллисоу или во всем округе Индианола, по правде говоря, нет столько воли или столько власти, чтобы остановить Дэйда Уомека в таком деле, и он это знает. Обычно я могу найти какой-то выход, чтобы решить дело, или примирить тяжущиеся стороны, или затянуть судопроизводство ad infinitum[7], но я беспомощен, как новорожденный младенец, когда речь идет о расовой проблеме в городе Дэйда Уомека. Я не могу позволить себе выступить в открытую против него, каковы бы ни были мои личные настроения. Меня бойкотировали бы всю жизнь, до конца моих дней. Здесь моя родина, здесь у меня есть адвокатская практика, и я должен здесь жить. По этой причине, что бы мы с вами о нем ни думали…
— Он сукин сын, вот кто он такой!
— Вы можете называть его сукиным сыном, ханжой, фанатиком, демагогом и как вам угодно, но факт остается фактом — он действительно умеет воздействовать на ум и чувства простых людей, а простых людей в округе Индианола в девять раз больше, чем всяких других. Я видел много раз в прошлом, как Дэйд проявлял свою власть над людьми — эта сила действует безотказно, как часовой механизм, и так же легко заводится.
Дрожащей рукой Дженни поднесла стакан к губам и одним глотком выпила остаток виски. Судья Рэйни налил еще виски в оба стакана.
— Не знаю, что мне и думать, — сказала Дженни, глядя на судью Рэйни и растерянно качая головой. — Знаю, что надо вас слушаться, потому что вы юрист, да и ко мне хорошо относитесь, но я просто не могу сделать гадость кому-нибудь, вроде Лоуэны, и выгнать ее из дому.
— Это ее имя? — спросил он.
Дженни улыбнулась.
— Лоуэна… Лоуэна Нели. Такое хорошенькое имя для девушки, правда, Майло?
Он сразу согласился:
— Звучит очень мило.
— Она и сама милая! И такая изящная, и голос у нее такой мягкий. Вы бы посмотрели, какие у нее прелестные черные волосы и как они блестят и искрятся на свету. Мои волосы по сравнению с ними просто ни на что не похожи.
— Ну, Дженни, не надо так себя принижать, — остановил ее судья Рэйни, нахмурившись. — А откуда эта девушка?
— Из Дженкинстауна, в округе Пальметто.
— Я помню те времена, когда в округе Пальметто было еще много индейцев. И здесь в округе Индианола тоже. Вот откуда пошло и название нашего округа. А Сэллисоу назвали сами индейцы, название осталось и после того, как появились белые поселенцы и заняли их землю.
— Лоуэна говорила, что ее дедушка был индеец.
— Что она делает в Сэллисоу?
— Она хочет найти конторскую работу. Говорит, что два года проучилась в коммерческом колледже и хорошо знает делопроизводство. Я ей говорила про газовую и электрическую компанию и про управление округа…
Судья Рэйни прервал ее, махнув рукой.
— Дженни, ей никогда не найти такой работы в Сэллисоу. Об этом не может быть и речи. Во всяком случае, после того шума, который поднял из-за нее Дэйд Уомек. Если она возьмется за домашнюю работу, вроде уборки и стряпни, и снимет комнату по другую сторону Пичтри-стрит — ну, что ж, тогда никаких осложнений не будет. Если б вы посоветовали ей что-нибудь по этой части, то это было бы лучше для нее.
Дженни долго сидела, уставившись на пылающие угли и озабоченно мигая.
— Иной раз мне бывает стыдно за свою расу, — немного спустя сказала она, стискивая руки на животе и приподнимая их кверху. — Это уж верней верного. Белые люди могут быть всех подлей.
— Ну, Дженни, — сказал судья, наклонившись к ней и похлопывая ее по руке, — не изводитесь так и не волнуйтесь из-за этого. Не в первый раз такое случилось в Сэллисоу, да и не в последний. Как бы сильно вас это ни волновало, существуют вещи, которые нельзя изменить по желанию. Не так легко искоренить предрассудки в умах таких людей, как Дэйд Уомек.
— Я имею такое же право думать и чувствовать по-своему, как и он.
— Вы можете иметь это право, Дженни, но у вас нет той власти претворить ваши мысли и чувства в жизнь, какая есть у него.
— Майло, не говорите так, как будто вы на его стороне.
— Нет, я не на его стороне. Я избираю тот путь, который мне продиктован разумом, и вам советую то же. Расовая терпимость, о которой вы говорите, должна прийти когда-нибудь, но завтра ее еще не будет. А тем временем…
— Немедленно, а не в какое-нибудь другое время — вот о чем я думаю, — решительным тоном заявила Дженни. — И вам меня не разубедить.
— Что вы этим хотите сказать, Дженни?
— Я твердо решила, что меня не заставят выгнать эту девушку на улицу только потому, что так велит Дэйд Уомек. И я думаю то, что говорю. Сперва они заставляли меня выгнать из дому Визи Гудвилли, потом Бетти Вудраф, а теперь Лоуэну Нели. Я буду стоять за ее права, так же как стояла за права Бетти и Визи. Лоуэна может уехать из моего дома, если хочет, но я ее выгонять не собираюсь.
— Послушайте меня, Дженни. Это совершенно другое дело и более серьезное, чем вы думаете. Оно не имеет никакого отношения к подлости. Наши люди научились быть терпимыми в некоторых отношениях, но…
— Это мой собственный дом, и я имею право…
Телефон на столе резко зазвонил. Судья Рэйни вздрогнул и выпрямился. Несколько времени он смотрел на телефон, не дотрагиваясь до трубки, и его подбородок дрожал от волнения. Телефон зазвонил во второй раз, как только судья коснулся трубки.
— Майло Рэйни у телефона.
— Здравствуйте, Майло! Это говорит Дэйд Уомек.
Судья Рэйни взглянул на Дженни, потом быстро отвел глаза в сторону.
— А, здравствуйте, Дэйд, — приветливо ответил он. — Рад вас слышать. Как вы поживаете? Все ваши семейные здоровы? Как поживает миссис Уомек?
— Отлично, отлично, Майло, благодарю вас. Лучше и быть не может. А вы?
— Живу пока что, Дэйд.
— Отлично, отлично, Майло. Кстати, вот почему я вам звоню: мне тут пришло в голову, не хотите ли вы поохотиться со мной на перепелок как-нибудь на той неделе? Говорят, сейчас в округе Пальметто можно очень хорошо поохотиться, а мне просто противно думать, что все эти жирные перепелки сидят там на своих жирных задах — я этого не могу так оставить. Мы возьмем с собой Берджа Коббера и Гарри Драммонда, чтобы не пустовала машина. А чтобы от них была хоть какая-нибудь польза, мы заставим их захватить для нас несколько бутылок виски. Как это вам нравится, Майло?
— Очень нравится, Дэйд. Замечательно! Мне давно хочется уехать подальше от конторы и подышать свежим деревенским воздухом. Дайте мне знать, в какой день вы собираетесь поехать. Я раздобуду патронов для своего дробовика.
— Отлично, отлично, Майло. Я позвоню вам в начале той недели и скажу, в какой день мы поедем.
— Буду ждать вашего звонка. Всего хорошего, Дэйд.
Улыбаясь, судья Рэйни наклонился к столу, чтобы положить трубку на место.
— Кстати, Майло, я хотел спросить вас еще кое о чем, прежде чем повешу трубку.
Судья Рэйни опустился в кресло, и улыбка бесследно исчезла с его лица.
— Что такое, Дэйд?
— Я интересуюсь, удалось ли вам поговорить с мисс Ройстер. Вы знаете — насчет этой негритянки, о которой я вам говорил. Пожалуй, сегодня уже слишком поздно выселить ее из дома Дженни Ройстер, сейчас уже около полуночи. Но завтра будет как раз вовремя — так, чтобы она выехала оттуда и поселилась по ту сторону Пичтри-стрит к заходу солнца. Хорошенько поговорите с Дженни Ройстер, Майло, внушите ей, какое это серьезное дело. Она достаточно долго прожила здесь и должна теперь знать, что думают и как поступают белые люди в Сэллисоу, когда происходит что-нибудь подобное. Я знаю, Дженни Ройстер ваша клиентка, и мне не хочется, чтобы вышли неприятности там, где это касается вас лично. Действуйте, как знаете, Майло, но только, чтобы Дженни Ройстер поняла, что никто из негров не может поселиться и жить где-либо на нашей стороне Пичтри-стрит. Согласны, Майло?
— Согласен, Дэйд.
— Отлично, отлично, Майло. Позвоните мне завтра, когда все будет улажено. Всего хорошего, Майло, всего хорошего!
— Всего хорошего, Дэйд.
— Что он сказал? — тревожно спросила Дженни, после того как он положил трубку на место.
Судья Рэйни наклонился вперед и поколотил кочергой уголья на решетке. Он казался усталым и постаревшим в свете пламени, падавшем на его изрезанное морщинами лицо.
— Майло, что он сказал? — настаивала Дженни.
— Дженни, — начал он медленно, — Дженни, я знаю, почему вы не хотите выгонять эту девушку из своего дома, и я восхищаюсь вашей стойкостью. Наша страна была бы лучше, если б в ней было больше таких людей, как вы. Но вот что я хочу сказать вам сейчас: я думаю, самое разумное было бы удалить ее из вашего дома завтра же — и задолго до захода солнца. В сущности я на этом настаиваю. Я уже прошел через все это и теперь, в моем возрасте, не намерен идти против течения.
Он повернулся и строго взглянул на нее.
— Дженни, отделайтесь от нее — удалите ее из своего дома завтра же, до захода солнца! Слышите, Дженни?
Она молчала. Ее губы были крепко сжаты.
— Дженни! Вы меня слышали?
— Да, я вас слышала.
— И что же, вы это сделаете?
— Нет.
Сэм Моксли вошел в библиотеку и смел с решетки золу. После этого, гремя совком и шаркая ногами, он подбросил угля в огонь. Выпрямившись и охая от усталости, он долго разглядывал часы на каминной доске, вертя головой и молча высчитывая, который час. Бормоча что-то неразборчивое, но про себя, а не вслух, он направился к дверям. Проходя мимо кресла Дженни, он повернул голову и посмотрел на нее, как на незнакомую, словно никогда прежде ее не видел.