Дженни. Ближе к дому

8

Миллеру Хайэту не так-то легко было убедить Мэйбл в том, что ей следует добиваться признания брака недействительным, а не постановления о разводе. Она все твердила, что это оскорбляет ее гордость. Она внушила себе, что ее друзья сочтут ее потерпевшей стороной и будут больше ей сочувствовать, если она получит развод, а если брак будет признан недействительным, это может навести на мысль, что охота на опоссума показалась мужчине более привлекательной, чем женские достоинства Мэйбл.

Миллер не мог уговорить ее до тех пор, пока не доказал ей, что в Пальмире, да и во всем округе Сикамор найдутся десятки и десятки женщин, которые знают по личному опыту, что охотничья лихорадка, вдруг нападающая на мужчину ранней осенью, действует куда могущественнее в физическом и эмоциональном отношениях, нежели обычные человеческие страсти и желания.

— И не забывайте, Мэйбл, что первобытный охотничий инстинкт в нормальном мужчине пока еще сильнее законов о браке, созданных человеком.

— Не верю ни единому слову из всей этой болтовни, — сказала Мэйбл. — Я все-таки думаю, что настало время, когда все женщины должны собраться и запретить мужчинам уходить куда-то и шататься бог знает где целую ночь. Это просто предлог, который выдумали для себя мужчины, лишь бы выбраться из дому, как только стемнеет, и путаться с бесстыжими негритянками, вроде этой Джозины Мэддокс. Если никто другой не положит этому конец, то я выполню свой долг.

— Мэйбл, разве Фрэнк никогда не охотился на опоссума?

— Ну да, охотился иной раз. Но Фрэнк был не такой человек, чтобы якшаться с этими наглыми девчонками, у которых хватает бесстыдства снимать с себя платье и соблазнять белого мужчину своим телом.

Наконец, согласившись подать просьбу о признании брака недействительным, вместо того чтобы ходатайствовать о разводе, Мэйбл сказала Миллеру, что немедленно вслед за этим она намерена хлопотать, чтобы и Туземца и Джозину арестовали за смешение рас. («Мэйбл хорошая женщина. Намерения у нее самые лучшие. Беда в том, что если такая женщина овдовеет или разведется, потрясение может на время лишить ее душевного равновесия, и в силу этого она способна на крайности и безрассудства. Вот почему многие из таких женщин опять выходят замуж очертя голову, сами не понимая, что делают. У других выманивают деньги ловкие говоруны, а третьи затевают крестовые походы против чего-нибудь такого, к чему они прежде не проявляли ровно никакого интереса. Дайте только Мэйбл время опомниться, и она придет в себя и станет такая же, как прежде. По существу она хорошая женщина».)

Миллер подскочил на стуле, и его цветущее лицо выразило удивление. Ему пришлось откашляться, и только после этого он смог заговорить.

— Кажется, я вас плохо расслышал, Мэйбл. Что вы такое сказали?

— Я хочу, чтобы Туземца Ханниката и Джозину Мэддокс арестовали за смешение рас.

Он посмотрел на нее через стол, потирая лицо и сочувственно морщась. Рот у него был раскрыт, но заговорил он далеко не сразу.

— Послушайте меня, Мэйбл, — сказал он сдержанно. — Выкиньте это из головы. Я не желаю принимать участия в таком сумасбродном проекте. И пальцем ради него не шевельнул бы.

— Вам платят за то, что вы адвокат, и вы должны делать то, что я хочу. А я хочу, чтобы их арестовали.

— Но ведь этим делом должны ведать органы полицейского надзора, если они захотят, а я уверен, что они не захотят. Они бы, вероятно, приняли меры, если бы дело шло о негре и белой женщине, а не наоборот. Это просто не принято, и я не помню, чтобы они когда-нибудь вмешивались в личные права белого человека. Вмешиваться в это не их дело.

— Тогда это будет мое дело.

— Нет, Мэйбл, — увещевал ее Миллер. — Не говорите так. Послушайте меня как старого друга семьи. Частное лицо не имеет права вмешиваться в такие личные дела. Я готов советовать вам и руководить вами во всем, что касается судебных процедур и выступлений по поводу признания недействительным вашего несчастного брака с Ханникатом. И я буду по-прежнему управлять состоянием Фрэнка, до тех пор пока оно не будет закреплено за вами и переведено на ваше имя. Но я отнюдь не собираюсь вступать в спор с существующими в нашей стране обычаями. Решительно, это единственное, чего я не стану делать. Если б я принял участие в таком деле, все городские адвокаты подумали бы, что я рехнулся.

— Не для того я сюда пришла, Миллер Хайэт, чтобы слушать такие разговоры, — сказала Мэйбл, вся вспыхнув от гнева. — Вы мне не помешаете сделать то, что я считаю правильным.

— Помешать я вам, быть может, не смогу, но и участвовать в этом я не собираюсь. — Он взглянул на нее, решительно мотнув головой. — Я думаю то, что говорю, Мэйбл. Некоторые обычаи в этой части страны освящены историей и установились слишком давно для того, чтобы первый встречный мог их ломать в наше время. Всем известно, что смешение рас имеет место в течение круглого года, как только солнце зайдет. А то, что свыше ста лет было общепринятым обычаем в нашей части страны, ни вы, ни я, ни Джон Джонс не можем менять по нашей прихоти. Как бы то ни было, если бы прикосновенные к этому лица не пожелали, то ничего подобного не произошло бы. Теперь вы сами можете видеть, почему это является делом личного вкуса и свободного выбора.

— Не верю ни единому слову! Только белые подонки могут пасть так низко! Порядочные белые люди ничего подобного не сделают!

— Вероятно, можно установить какое-то различие между белыми подонками и порядочными белыми людьми, как вы их называете, но такое произвольное различие не оказывало никакого влияния на обычаи страны в прошлом и вряд ли окажет в настоящем. Для того чтобы убедиться в этом, вам стоит только оглянуться по сторонам и увидеть всех этих мулатов, квартеронов[11], желтых и коричневых и всех других цветов кожи и глаз у нас в стране. И глядя на них, вы нередко усмотрите большое фамильное сходство — и то, что вы назвали бы сходством в чертах лица и физических особенностях, — с лучшими белыми семействами. В округе Сикамор можно наблюдать фамильные черты мулатов Паттерсонов наряду с фамильными чертами белых Паттерсонов. И кто угодно может сказать то же самое о фамильных чертах Лонгстритов, Тилденов и многих других семейств. И такими они стали отнюдь не потому, что их нашли под капустой.

Миллер поднялся с кресла и встал, выпрямившись, за письменным столом. («Много приходится слышать о примеси белой крови у негров, но почти никогда не говорят о примеси негритянской крови у белых. Однако не думайте, что ее не существует. Быть может, в наше время это объясняется другими причинами, чем лет пятьдесят или сто назад. И причин в то время было довольно много и весьма основательных. Например, одна причина, о которой часто забывают, это обычаи и нравы на плантациях. Если плантатор имел от жены семерых или восьмерых детей, что в те времена было средней цифрой, а потом эта жена умирала от родов, то он поручал детей заботам негритянской нянюшки, а сам уезжал по своим делам. При таких обстоятельствах ничего необычного не было, если нянюшка незаметно подсовывала к остальным детям еще одного сына того же плантатора — светлокожего негритенка, мулата или квартерона — и воспитывала его вместе с белыми детьми. Негритенок вырастал и, надо полагать, носил ту же фамилию, что и белые дети, а потом женился, так же как и они. Многие из них подшучивают над этим и называют себя темнокожими Паттерсонами или темнокожими Тилденами».)

Наклонившись вперед над столом, Миллер решительно помотал головой.

— Во всяком случае, Мэйбл, я не собираюсь свалять дурака и подать полиции или шерифу жалобу, о которой вы тут толкуете. Даже если я доживу до ста лет, это никогда не забудется. Надо мной смеялся бы весь округ Сикамор.

Не успел он договорить, как Мэйбл уже поднялась на ноги и стала перед ним.

— Вы можете быть трусом, Миллер Хайэт, но я-то не трусиха, — сказала она и поджала губы. — Я вам покажу! Я сама пойду в полицию и велю арестовать их обоих. Есть границы терпению порядочных людей, вроде меня. Эта голая Джозина Мэддокс самое возмутительное, что я в своей жизни видела! Я не желаю жить в одном городе с людьми, которые такими делами занимаются!

Миллер не произнес ни слова, пока она не отошла от стола и не повернулась к двери. Он проводил ее через весь кабинет.

— Я только одно могу сказать вам, Мэйбл: лучше собирайтесь, укладывайтесь и переезжайте в другой город, если вам невмоготу, и будьте готовы к тому, что вам придется проехать не меньше тысячи миль, прежде чем вы найдете место, где поселиться. Не скажу, правы вы или неправы, но я знаю, что не в ваших силах положить конец тому, о чем вы толкуете, так же как я не в силах помешать тому, что солнце взойдет завтра утром из-за методистской церкви. Есть в жизни много такого, что от нас с вами не зависит. И одна из таких вещей — это привлекательность для белого мужчины красивой смуглой девушки с горячей кровью. И подчас кажется, что на свете гораздо больше такого, что от нас не зависит, чем наоборот. Внести какую-то перемену можно только уничтожив либо девушек-негритянок, либо белых мужчин, а пока мы с вами живы, я думаю, это вряд ли произойдет.

Мэйбл повернулась к нему спиной и вышла из кабинета, хлопнув дверью изо всех сил.

Как только затих стук каблуков Мэйбл по скрипучей деревянной лестнице, ведущей со второго этажа на улицу, Миллер с усталым вздохом опустился в кресло.

Он медленно и задумчиво потирал обе свои румяные щеки сначала одной, потом другой рукой. Любопытно, что сказал бы Фрэнк Бауэрс о крестовом походе Мэйбл против смешения рас, ежели бы он был сейчас жив. Миллер был уверен, что Фрэнк понял бы, почему она решила наказать Туземца, вместо того чтобы удовольствоваться разводом или признанием брака недействительным. Сам же Миллер подозревал, что Мэйбл, быть может не сознавая этого, чувствует себя оскорбленной и униженной и только гордость толкает ее на крайние меры, и сомневался, принесет ли ей удовлетворение даже этот крестовый поход. («Как всем известно, не часто приходится слышать о связи слуги-негра с белой женщиной, но уж если это случилось, так я не стал бы держать пари на собственные деньги, что первый ход сделала не белая женщина. И не думайте, будто ни одна из белых женщин и девушек на это не способна. Для начала тут нужен только известного рода взгляд, и каждый мужчина, заметив такой взгляд, понимает, что ему подали знак, так же как любая женщина умеет его подать. Ничто человеческое не чуждо человеку любого цвета кожи».)

Долгое время Миллер сидел, глядя в окно на грязный купол здания суда и погнутый ветром флагшток на его крыше. Он размышлял о том, сколько детей смешанной крови породил Фрэнк Бауэрс за всю свою жизнь и что скажет Мэйбл, если узнает, что хотя бы один ребенок Фрэнка рожден от матери-негритянки.

Но Фрэнка Бауэрса уже нет на свете, он умер, и Миллер вдруг поймал себя на мысли, а сколько же детей смешанной крови у него самого живет где-то тут, в Америке. Он знал, что один из его сыновей, рослый юноша, живет здесь в Пальмире, ему теперь около двадцати лет, и работает он на лесопильном заводе. Если не считать темного цвета кожи, то в других отношениях этот малый заметно похож на троих его сыновей, рожденных от законной жены, и все они теперь обзавелись семьями и ушли из дома. («Когда состаришься, то никак не можешь решить, радует тебя или печалит то, что случилось когда-то давным-давно. Думаю, что это какое-то среднее чувство между печальным и радостным. Вот почему время творит с нами что-то странное. Похоже на то, как еще подростком ты воровал яблоки и арбузы у какого-нибудь фермера. Это нечто такое, чего сейчас ты не сделал бы, но в том возрасте оно казалось нормальным и вполне естественным».)

Миллер всегда заговаривал с этим красивым смуглым юношей, встречая его на улице, но мальчик в присутствии белого держался застенчиво и молчаливо и только кивал и улыбался Миллеру. Повидавшись с мальчиком, он не мог отделаться от чувства грусти и угнетения, главным образом потому, что не знал даже, как зовут его сына. Миллер понимал, что ему в любое время легко было бы узнать, как зовут и мальчика, и его мать, но почему-то чувствовал, что для его душевного спокойствия лучше будет не спрашивать, какое имя дала ему негритянка-мать.

Миллер долго сидел за письменным столом, стараясь хорошенько обдумать, какие шаги следует предпринять в суде, для того чтобы брак Мэйбл был как можно скорее признан недействительным, но мысли его становились все более смутными и расплывчатыми, и он был не в силах сосредоточиться даже на таком шаблонном для юриста деле. В конце концов он поднялся с места, надел шляпу и вышел из конторы.

Вместо того чтобы пойти прямо в суд и поговорить там с председателем, как ожидала от него Мэйбл, он зашел в аптеку и купил сигару. После этого он медленно прошелся по тротуару по западной стороне городской площади. Теперь он знал, что, прежде чем что-нибудь предпринять, он должен повидаться с Ханникатом. Хотя Туземец и не был его клиентом, оба они жили в Пальмире и знали друг друга всю свою жизнь. Они всегда были в дружеских отношениях, иногда разговаривали, даже ходили вместе охотиться на опоссума, и Миллер чувствовал себя обязанным предупредить Туземца заранее насчет тех шагов, которые будут им предприняты в суде.

Несколько мужчин, один за другим, сказали ему, что видели, как Туземец и Эл Дидд шли по улице в заведение Эда Говарда на южной стороне площади. Был уже полдень, и многие из лавочников и деловых людей уже отправились по домам, чтобы пораньше пообедать вместе с женой, а потом часок вздремнуть. Неженатые продавцы и конторские девицы сидели за стойками в кафе, заказывая вегетарианский суп, шницели и чай со льдом или горячий кофе.