Джокер

Варенцова. Туманный день

Ночью Оксана спала плохо. Любая поза оказывалась неудобной, простыня норовила собраться складками и жгутами, а в голову лезли сплошь тёмные, беспокоящие мысли. О пресловутом управлении «Z», о пещёрских болотах и о том, а не опаснее ли этих самых болот будут подковёрные интриги начальства… Оксана ворочалась, занималась аутотренингом, вздыхала, шугала ни в чём не повинного Тишку, вставала глотнуть воды, дважды включала телевизор, работавший от спутниковой тарелки… И с тихим ужасом косилась на стрелки часов, подползавшие всё ближе ко времени непременной побудки.

Её сморило, когда было уже совсем светло, — калачиком в кресле перед экраном, вполголоса (чтобы не потревожить соседей) бубнившим о тайнах экстрасенсорики. Быть может, эта-то передача и навеяла Оксане весьма странный сон, которому по её личному опыту вроде неоткуда было взяться. Она увидела себя в бане — маленькой, тесной, едва освещённой и очень жарко натопленной. И перед ней, доверчиво зажмурившись, в чём мама родила лежал на палке Олег Краев. И в её власти было остановить, выкорчевать, вышвырнуть сгусток чужеродной тьмы, поселившийся у него в голове. Звенящая сила стекалась к ней со всех сторон — из высей небесных, из каменных земных жил, из текучих вод, из лесной зелени, из огненного банного жара. Стекалась и наполняла необоримой мощью древние заклятия, которые она истово произносила… Она? Или, может, её отражение, обитавшее в некоем мистическом зазеркалье?..

Будильник, пронзительно заоравший ровно в восемь часов, не дал ей досмотреть, чем же кончилось дело.

Ещё несколько мгновений она явственно обоняла запах мази, пузырившейся в глиняном горшке, и радовалась её вони, как радуются горечи спасительного лекарства… Потом зазеркалье выпустило её из объятий, и сновидческая реальность померкла, уступив место звукам и краскам нового дня.

— Во сны начали сниться, — прихлопнув будильник, вслух проговорила Оксана. И посмотрела себе под ноги, словно желая прямо сквозь пол и первый этаж увидеть геомагнитную аномалию, вроде бы способную объяснить подобные сны.

От сидения в кресле колени одеревенели и затекли. Морщась, Оксана осторожно размяла суставы, поднялась, потрепала по ушам Тихона, растянувшегося во всю длину на хозяйской кровати, и направилась в душ.

Она и не подозревала, насколько прекрасна была в эти мгновения…

«А ведь Олегу, тьфу, тьфу, тьфу, вроде действительно полегчало, — думала она, вертясь под холодноватыми струями. — Как это он третьего дня но телефону сказал? Живой, мол. Благодаря тебе… Значит, не пропала даром монетка, бомж-кудесник не кинул, не обманул…»

Несмотря на то, что практически бессонная ночь поселила в затылке и висках противную тяжесть, ей впервые за очень долгое время хотелось веселиться и петь. А вот на службу настраиваться — не хотелось совсем.

Однако, что поделаешь, точно в девять ноль-ноль, как и предупреждал Максим Максимович, ей позвонили на сотовый.

— Стажёр Варенец?[79] — осведомился мужской голос. — Выдвигайтесь из укрытия и держите курс на север. Место встречи через семьсот тридцать метров, ориентир — вывеска «Баня». С нами свяжутся, связь по паролю. Пароль: «Говорят, грачи уже прилетели?» Отзыв: «Да, уже прилетели, но пока не все». Поняли? Повторите. Очень хорошо. Пока всё, отбой.

Голос был тихий, до невозможности осторожный… и отчётливо противный.

— Есть, — отключилась Варенцова. Хмуро задраила бронированную дверь и вышла из гостиницы на центральную площадь.

«Ага, вот вам и аномальная энергетика. Вот откуда беспокойные ночи и странные сны…»

Над землёй густо плавало белое молоко. Да-а, Стивен Кинг явно знал, что творил, напуская в одной из своих книг на Америку непроглядный туман. Мгла, подсвеченная косым утренним солнцем, кутала здания, лавки и кусты, сообщая привычным предметам ауру таинственной непростоты. Оксана огляделась. Видно было едва на десять шагов, дальше всё тонуло во влажной колеблющейся кисее. Сон, вроде бы отступивший за грань дневного сознания, властно толкнулся в реальность. А что, если там, за пеленой, вступало в свои права то самое зазеркалье? И, обогнув угол гостиницы, шагнёшь не на главную площадь райцентра Пещёрка, а прямо в…

— Мама, — тихо послышалось справа.

Этот голосок!..

Оксана крутанулась на месте…

…И успела увидеть две белые светящиеся фигуры, маленькую и большую. Держась за руки, они быстро истаивали в тумане…

Оксана ахнула и дёрнулась было к ним, но бежать было уже не к кому. Всё развеялось. Да и туман вроде начал понемногу редеть…

Она была вынуждена немного постоять у двери, хватая ртом воздух и не зная, как унять бешено зашедшееся сердце. Постепенно начали возвращаться обычные городские звуки. Они свидетельствовали о непоколебимой вещественности Пещёрки, и Оксана глянула на часы. Пора было выдвигаться.

«Ну что, пошла я в баню…»

К сожалению, не в ту, целительную, привидевшуюся во сне.

Шпионские страсти с конспирацией, избитые игры в пароли и ответы ужасно смешили бы её, не будь всё на самом деле так грустно. Господи, и это они называют работой?.. Деревенский детектив пополам с анекдотами про Штирлица. Неужели могущественное управление «Z» не могло придумать для «стажёра Варенец» более полезного применения? А может, они так проверяли её? На чувство юмора, на вшивость, на психологическую устойчивость к идиотизму?..

Взяв верный азимут, Оксана миновала торговые ряды и скоро оказалась у здания, украшенного вывеской «Горбаня». Туман здесь отдавал гарью, вениками и неухоженными удобствами.

«А теперь ещё связник часа на два опоздает. Для полного счастья…»

Не опоздал. Зашуршали шины, затопали шаги — и перед Оксаной возник странный человек. В кожанке, танковом шлеме и защитных, густо закопчённых очках. Явно обладатель того самого противного голоса по телефону.

Хрипло и тяжело дыша, человек катил ярко-красный мотоцикл «ИЖ-Юпитер» с коляской. Трудно, что называется, на зубах, но на редкость целеустремлённо.

— Говорят, грачи прилетели? — Он остановил заскрипевший драндулет, с надеждой глянул на Оксану. — Грачи прилетели, говорят?

— Да, говорят, прилетели, — давясь от внутреннего смеха, ответила она. — Но пока не все.

Она чувствовала себя неуклюжей дебютанткой в любительском спектакле о «рыцарях плаща и кинжала». Ну да, сугубо периферийного театра. В котором полагают, что без тумана и запахов дерьма секретным службам никак.

— Ну, слава Богу, здравствуйте, стажёр. — Странный человек кивнул, перевёл дыхание, вытащил грязно-белую шахтёрскую каску. — Надевайте давайте и садитесь в люльку. Можете обращаться ко мне «Пётр Петрович». И обязательно, стажёр, опустите забрало, это не просьба, это приказ.

Забрало было сделано из оргстекла и по всей площади старательно ошкурено наждаком. Что превращало каску в подобие мешка, натягиваемого на голову заложнику. Чтобы не догадался, бедолага, куда его везут.

— Есть, — нахлобучила каску Варенцова, втиснулась в коляску, опустила забрало. Пётр Петрович лягнул ногой, «Юпитер» затарахтел, рыгнул синим дымом… поехали. Кстати, весьма уверенно, невзирая на туман, пещёрские дороги и закопчённые (то ли солнечное затмение наблюдать, то ли чтоб Джеймс Бонд не догадался) очки. «Абориген? — задумалась Оксана. — Или просто не первый год тут живёшь? Тогда от кого прячешься, тут же все с первого взгляда друг дружку должны узнавать, очки там, не очки…»

Скоро миновали сквер, больницу, кладбище, ЛЗС… Промелькнула лесная дорога, уводившая куда-то в сторону от основной трассы, но зато осенённая указателем, утверждавшим, что истинная Пещёрка с серебряными избами, русскими печками и сарафанами до пят вообще-то пребывала именно там…

Почему-то эта дорога ощутимо тревожила Оксанино любопытство. «Когда-нибудь, — подумала Варенцова, — когда-нибудь я точно там побываю. Вот поставлю дела более-менее в колею — и обязательно съезжу…»

Матированное забрало было, как выражаются в народе, от честного человека. Оксане даже не требовалось специально подглядывать, она и так отлично видела, где они ехали. И от неё не укрылось, что, едва мотоцикл выкатился за обиженный судьбой и злыми машинами указатель, как молочный кисель закончился, будто ножом обрезанный. Вокруг засиял летний день — с солнцем на небе, с пением птиц, со свежим дыханием леса… Впрочем, для Оксаны более актуальны были пластмассовый намордник во весь фейс, рёв двигателя, вонючие выхлопы.

В какой-то момент, когда на неё начала уже нападать зевота, Пётр Петрович свернул налево и покатил по грунтовке, чтобы через несколько минут остановиться среди кустов лещины, за которыми высилась исполинских размеров берёза. «Хороший ориентир», — подумала Варенцова.

— Ну вот, товарищ стажёр, прибыли. Теперь можете снять шлем, — смилостивился Пётр Петрович, быстро посмотрел на часы и взялся приковывать «Юпитер» к берёзе. На кой вроде, в лесной-то глуши? «Да нет, тут он, пожалуй что прав. Не повредит. В России живём…»

Без грозного танкового шлема и защитных очков её спутник выглядел, мягко выражаясь, не очень. Бегающий взгляд, дёрганая физиономия… Клоун тряпичный. Отними у него ксиву и власть, и останется пародия на человека.

«Хорош, — отвела взгляд Оксана. — Похоже, напуган до смерти. Интересно, чем? Напуган и оттого, видимо, пьёт. Когда не играет в конспирашки. Ой, мама… начальничек…»

Утешало только то, что стажировка — это не навсегда. Быть может, очень даже скоро доведётся узнать, чего так боится «тряпичный клоун». И даже самой слегка его напугать.

А Пётр Петрович замкнул цепь внушительным замком с рельефным изображением оскаленного бульдога и приглашающе махнул рукой:

— Товарищ стажёр! За мной.

Оксана двинулась за ним сквозь кусты. Насколько ей было известно, к августу энцефалитные клещи уже утрачивали активность. Зато оставалось не так долго ждать, пока полетят лосиные вши…

В это время в небе загрохотало — судя по звуку, приближался вертолёт. А именно Ми-8, винтокрылый ветеран.[80] Басовитый раскатистый звук быстро нарастал, сотрясая утреннее небо. Вот рёв достиг максимума, локализовался где-то рядом и сошёл на нет — похоже, вертолёт приземлился.

— Чёрт, — скупо выругался Пётр Петрович, снова посмотрел на часы и перевёл взгляд на Оксану, потянувшуюся к малине. — Вперёд, вперед, товарищ стажёр, нельзя от графика отставать.

Минут через пять они вышли на полянку, посередине которой действительно стоял трудяга Ми-8. Судя по всему, прилетевший непосредственно за ними.

— За мной… — первым взошёл на борт Пётр Петрович.

Две тысячи лошадиных сил дружно закрутили винт, дрогнули деревья, взмахнули ветками, поплыли вниз. Вертолёт уверенно набрал высоту — и Варенцова, глянувшая в иллюминатор, непроизвольно ахнула:

— Ох и ни фига же себе! Это как же понимать?..

Она увидела, что туман, висевший над болотами непроницаемым покрывалом, имел очень чёткую границу, словно, расползаясь, натыкался на невидимую препону. Только в одном месте ни дать ни взять имелась прореха, и сквозь неё просачивался длинный отросток. Серое туманное щупальце, дотягивавшееся аж до самой Пещёрки…

Пётр Петрович тоже покосился в иллюминатор, потом — хмуро — на Оксану, и промолчал. Ничего, дескать, стажёр Варенец, со временем, Бог даст, всё сами поймёте. Или не даст. Или даст, но ума — или времени — не хватит понять…

Сам-то он, естественно, понимал всё, на сей счёт никаких сомнений возникать не могло.

…Летели недолго. Скоро вертолёт снова примял колёсами траву, ещё не просохшую от росы. Полянка была один в один как та, с которой взлетали: такая же уютная, укромная, укрытая от посторонних глаз. Только вокруг росли не берёзы, а замшелые ёлки, с лапами до земли. К одной из них при помощи цепи и замка с уже знакомым бульдогом были пристёгнуты два велосипеда.

— Прошу. — Пётр Петрович убрал цепь в дорожную сумку. — Горный. Восемнадцать скоростей, амортизированная вилка.

Последний раз Оксана каталась на велосипеде лет, верно, двадцать назад, когда навороченных горных байков не было и в помине. Ну и что? Велосипед, он и есть велосипед — два колеса, две педали… А брюки Оксана всегда надевала такие, чтобы не лопнули в шагу, даже если сесть на шпагат. Она устроилась в седле, быстро разобралась, как переключаются скорости, и поехала за куратором.

Она была морально готова к тому, что «велопробег по бездорожью и разгильдяйству» кончится в точке старта и вертолёт доставит их туда, откуда забрал… Но нет. Лесная тропинка вывела их с Петром Петровичем к излучине реки, где на берегу стояло звероводческое хозяйство. Правильные ряды сараюшек-«шедов», склад, кормобаза, разделочный пункт, горы ободранных, облепленных мухами тушек, предоставленных естественному разложению…[81] На первый взгляд — ничего особенного. Второй и последующие взгляды начинали выявлять много всякого интересного. Оказывается, ферма была обнесена высокой, из колючей проволоки, оградой, оборудована КПП и от этого напоминала зону не только для братьев наших меньших. Периметр, судя но изоляторам, находился под высоким напряжением, и это помимо прожекторов и систем наблюдения. «Если сюда паршивых стажёров на вертолётах доставляют, то на чём, интересно, командование привозят? — подумала Варенцова. — Как пить дать, на „Буранах“…[82]»

А что, она не слишком удивилась бы, если бы поблизости обнаружился небольшой космодром.

— Ну вот и прибыли. — Пётр Петрович слез с велосипеда и показал малиновую книжку крепкому парню в синей спецовке. — Девушка со мной. Пропустить без досмотра.

В этот момент он был воистину великолепен. Грозен, несуетлив, исполнен достоинства. Ну точно лакей в богатом особняке. Или, выражаясь более современно, зарвавшийся гардеробщик. Варенцовой не на шутку захотелось дать ему в морду.

Вынужденно отложив это на потом, она покатила свой велосипед через хоздвор, по бетону, мимо навеса со шкурками. Пётр Петрович направлялся к кормобазе — мощному приземистому зданию красно-кровавого кирпича. Внутри жарко гудело пламя в огромной, во всю стену, печи; шумели, закипая, вмазанные, страшные, вечность не чищенные котлы. Без всякого сомнения, именно в таких в аду варятся грешники. Здесь, по счастью, никто не собирался варить согрешивших (по крайней мере — конкретно сейчас. В целом — как знать, как знать…), зато присутствовал натуральный живой чёрт. В кедах, бандане и розовых спортивных трусах. Он подкладывал дрова, весело щурился на огонь и азартно орудовал исполинской, метра два, кочергой, явно украденной на металлургическом комбинате.

— Спасибо, майор, вы свободны, — отпустил его Пётр Петрович, верней, выставил, потому что возня с кипятком и огнём явно нравилась «чёрту». — Ну вот, — запирая на болт входную дверь, с облегчением оглянулся на Варенцову куратор. — Теперь мы можем и поговорить. О главном. Но не забудем: оперативная работа ошибок не прощает, конспирация складывается из мелочей, а излишней осторожности, как известно, не бывает…

Оксана с секундным опозданием поняла, что он не прикалывался, как она было подумала, а был совершенно серьёзен.

Мелочи, из которых должна была складываться их с Петром Петровичем конспирация, оказались резиновыми сапогами, брезентовыми рукавицами и резиновым же фартуком до земли.

— Ваша спецодежда, стажёр… Вперёд!

Сам он с профессиональной быстротой облачился в зелёный ОЗК,[83] превратившись из гардеробщика в крокодила Гену из мультика.

Что до Оксаны, она себя почувствовала скорее прозектором в морге. Только с той разницей, что в морге вообще-то холодно, а здесь…

Между тем Пётр Петрович вытащил калькулятор и исписанный блокнот. Сверяясь с записями, они с Оксаной начали сыпать в воду кукурузную муку, промороженную рыбу, очистки овощей, витаминные добавки и ещё что-то из безымянных ведёрок — наверняка жутко разрушительное для организма, зато позволяющее в краткий срок до забоя отрастить богатый и дорогостоящий мех.

— Ладно, теперь пусть доходит. — Пётр Петрович последний раз заглянул в блокнот, помешал варево лопатой, затянулся, швырнул окурок в котёл и направился к кладовке для припасов. — А мы пока…

Как, похоже, всё на этой «ферме», кладовочка была ещё та. Клацнул могучий замок, щёлкнул, как выстрелил, рубильник, брякнули металлом по металлу ключи… Дверь начала открываться с тяжеловесным скрипом, достойным швейцарского деньгохранилища (впрочем, там-то многотонные двери наверняка открывались бесшумно). Оксану разбирало понятное любопытство, но, понимая, что внутренность «сейфа» никуда от неё не ускользнёт, она улучила момент заглянуть в кураторский блокнотик. И заинтересовали её не рецепты «вкусной и здоровой пищи» для пленных зверьков, а почерк.

Где она видела эти выпуклые дуги, говорящие о стремлении к материальному? Эти хоть и жирные, но прерывистые линии, говорящие… Постой, постой… Ну конечно. Гостиница, полулюкс, ванная… добытый Тихоном дневник.

«Так, так, так… Выходит, оперуполномоченный Сизов не сгинул, не утоп, не рванул в антимир, а но-простому сменил окрас? Исчез, растворился, втёр кому-то очки, махнул на прощание хвостиком. Дескать, поминайте как звали, а впрочем, звали-то его наверняка не Сизовым. Хорошо, но зачем тогда нужен дневник, улика, схороненная в удобствах? Да так схороненная, чтобы рано или поздно непременно нашли? Деза?.. Поднимай выше, это ход конём, завлекуха, тонкий намёк на толстые обстоятельства. Мол, дверка эта есть, и я в неё ушёл. Ищите. Если не меня, то дверь. Вернее, приключений на свою задницу. Ну, спасибо, родной…»

Между тем дверь в кладовку скрипнула снова. Показался Пётр Петрович — в левой руке он нёс папку, правой вытирал рот. Рот был тонкогубый, безвольный, растягивающийся в довольной ухмылке, папка — внушительная, красная, с суровым грифом: «Совершенно секретно. Хранить вечно».

— Ну-с, товарищ стажёр, давайте-ка покончим с формальностями. — Куратор подошёл к разделочному столу, смёл на пол ошмётки, положил папку и неожиданно бодро подмигнул. — Читайте внимательно, подписывайте, где надо. Вот ручка.

После визита в кладовую он резко переменился. Как-то разом подобрел, сделался проще, в глазах появилось нечто человеческое. Он даже вроде бы стал выше ростом — скинул, видимо, с плеч бремя субординации.

— Есть читать внимательно. — Варенцова подошла, вытерла руки, развязала бантик завязок. — И подписывать, где надо.

В папке был белоснежный, похрустывающий, как стобаксовая купюра, лист бумаги. На нём имелся герб, всё тот же суровый гриф и с десяток пунктов, где Варенцовой грозили, если вдруг что не так, снять с плеч погоны вместе с головой. Документ был составлен с умом и по идее создателей должен был пробирать до нутра. И пробирал, наверное, но только не Варенцову. «Ну снимут, дальше-то что? Большая потеря…»

Не дрогнув, поставила она подпись (а если бы предполагалось, что дрогнет, навряд ли бы её сюда пригласили), вернула папочку Петру Петровичу, и тот понёс страшный документ назад в кладовку. Оттуда он возвратился не скоро. И опять — вытирая рот. Зачем-то подмигнул Оксане, покашлял, важно подошёл к котлу, помешал, взял пробу, сплюнул на пол, сказал: «Несолёно» — и начал секретный разговор.

Само собой, начал тактично, издалека тщательно дозируя служебную информацию. После двух визитов в кладовую дозировать ему явно сделалось трудновато, но он не сдавался.

Из его речи Оксана вскоре узнала, что в мире, оказывается, полным-полно всякой сволочи. («В самом деле? — вежливо кивала Оксана. — Кто бы мог подумать, вот ужас-то».) «Алькайда», Бен Ладен, ваххабиты… И так далее, на каждую букву алфавита по несколько штук, всех сразу и не упомнишь. Однако главное зло, сказывается, не в них. Есть нечто существенно худшее. И откуда растут ноги у этого существенно худшего, до сих пор выяснить не удалось.

Поначалу всерьёз грешили на инопланетян, но версия не прокатила. Тут, как выяснилось, думать надо было не о том, как вперёд всех инопланетные технологии к рукам себе прибрать, а о том, как всем вместе спасаться. Так что Кремль и Капитолий, посовещавшись, пожали ручки и учредили интернационал. Наши, ваши — теперь все свои, потому что люди. Максим вот Максимович, к примеру, американец, даром что по-русски — хоть диктором на центральное телевидение. И не простой американец, служил генералом при знаменитом Ангаре-51.[84] Майор-истопник приехал из Англии, а сам Пётр Петрович происходил из-под Пскова.

(«Тьфу на тебя, — подумала Варенцова. — Тоже мне, выискался скобарь. Не такими Петрами Петровичами Псков веками стоял…»)

— Ну вот, значит, так, товарищ стажёр, в таком разрезе, — закругляясь, сказал он. — Мы псковские, мы прорвёмся… — И принюхался к запахам из кормового котла: — Ну и шибает! Готово, наверное…

Сноровисто взялся за гигантский ковш, крякнул и принялся наливать варево в мятые и замызганные вёдра. Наполнив десяток, их поставили на тележку и под колёсный скрип вывезли к шедам — остывать на ветерке.

Оксана заглянула в клетки и подумала, что сюда следовало бы возить любительниц норковых шуб. На экскурсию. Норки сидели снулые, мелкие, с изгрызенными лапами и хвостами,[85] кое-где в клетках лежали мёртвые, недавно родившиеся щенки. Их почему-то не съели.[86] Не дай Бог, если в самом управлении «Z» дела обстояли похоже…

«Не с тех здесь шкуру дерут, — сделала вывод Оксана и снова захотела врезать Петру Петровичу в бубен, от всей души. — Ну, чему радуешься, гад? Что, шоу нравится? Цирк, блин, зверей дедушки Дурова?»

Однако Пётр Петрович вдруг погасил ухмылку, замер и как был — в ОЗК, в крагах, при огромном разливательном ковше — вытянулся во фрунт: увидел Максима Максимовича. Тот, появившись из недр разделочного цеха, баловался под русским солнышком родной американской сигарой. Надраенные берцы поскрипывали, погоны лучились золотом, сильные наманикюренные пальцы цепко держали бурую свежевыделанную шкурку…

— Здравствуйте, товарищи. — Он по-простому подошел, оскалился в голливудской улыбке, доброжелательно глянул на Варенцову. — Ну, как вам, товарищ стажёр, наша придумка? Те, кто пока ещё непричастен, со спутников увидят только одно… — Рука с сигарой указала на гору смердящих тушек. — Мёртвого осла уши, ведь так здесь говорят. — И, не дожидаясь Оксаниного мнения, повернулся к её куратору: — А у вас как дела?

Что именно он имел в виду — то ли инструктаж Варенцовой, то ли кормление зверей, то ли нечто уже совсем запредельно секретное, Оксана так и не поняла.

— Идут, Максим Максимович, идут, — ответил Пётр Петрович и взял ковш на караул. — В самом что ни есть мажорном ключе…

— Ну и ладно. — Максим Максимович милостиво кивнул, выпустил клубочком якобы ароматный дым и удалился в сторону пристани, где был ошвартован «Силайн».[87] Маленькая бурая шкурка подрагивала в такт его шагам, казалось, в руке у генерала в агонии бился зверёк…

«Странно, на идиота вроде не похож, — посмотрела ему вслед Варенцова. — Значит, я в самом деле пока ещё не всё поняла…»

Качнула головой и потянула тележку с вёдрами дальше.

Почему-то её бесконечно раздражала мысль о том, что она оказалась под началом у бывшего американского генерала. Даже Пётр Петрович со всеми его прибабахами раздражал меньше. Может, оттого, что, будучи своим, казался худо-бедно понятным. По крайней мере, в морду двинуть ему она уже запланировала. Эка важность, особенно после того, как она выпорола «куликовкой» судью. Спец по НЛО из штата Вирджиния был, как ни крути, совсем другой коленкор…

Вёдра между тем опустели, солнце заметно передвинулось на небосводе, и Пётр Петрович посмотрел на часы:

— Ого, время, пора и нам подхарчиться. Товарищ стажер, обед.

Столовая, замаскированная под погреб, располагалась под землёй и внутри была разгорожена на кабинки-кабинеты. Наверное, опять-таки ради пресловутой конспирации и секретности.

Меню на первый взгляд впечатляло: борщ, плов, селёдка, блинчики, тефтели, зразы, рагу, витаминный салат. В качестве американских влияний присутствовали жареная индейка, гамбургеры, чизбургеры и порридж по-ноттингемски. Оксана принюхалась к запахам, сочившимся из кухни, и подумала, что Максим Максимович здесь навряд ли питался. Хотя как знать…

— Зразы. Из нутрятины, — пододвинул тарелку Пётр Петрович. — Очень даже рекомендую. Вот прошлый раз были из бобра… Мой вам совет, товарищ стажёр, никогда не имейте дело с бобрами…

Варенцовой после кормокухни есть не хотелось совсем. Она не смогла устоять только перед селёдкой под шубой, приятно удивилась качеству и добавила полпорции окрошки. Пётр Петрович без конца заглядывал в её тарелку, и Оксана снова озлилась. «Только попробуй мне высказаться, что, мол, девушка на диете. Точно нос сплющу…»

Но Пётр Петрович, на счастье своё, промолчал, и минут через двадцать, снова облачившись в резину, Оксана уже мыла матчасть. То есть котлы, вёдра, мясорубку, фаршемешалку и костедробилку. Что до куратора, он отправился за многопудовую дверь — работать с документацией.

«Странно, — рассуждала за работой Оксана. — Человек чего-то больше боится, чем потери погон, ведь за пьянство на службе нигде по головке не гладят. Или терять нечего? Или он настолько ценный кадр, что ему прощается всё? Чёрт их тут знает, и этом управлении „Z“. Что им на самом деле нужно? Действительно пытаются бороться с чем-то глобальным или каждый сам по себе в этой мутной воде рыбку хочет поймать?..»

Часа через полтора под аккомпанемент металлического скрипа появился куратор. Хмурый, с покрасневшим носом. Хоть и говорят, что Бог любит троицу, но третий визит в кладовую на Петра Петровича повлиял до крайности негативно.

— А, стажёр, ты, — изрёк он, словно ожидал увидеть на Оксанином месте кого-то другого. Потом махнул рукой, едва ли не всхлипнул и очень проникновенно добавил: — Влипли мы с тобой, стажёр, ой влипли… Обратной дороги нет… Не будет нам пощады ни от тех, ни от этих. Попали мы, стажёр, в жернова…

Зря ли говорят, что у трезвого на уме, у пьяного — на языке. Варенцова заинтересованно ждала продолжения, но его так и не последовало. До самого конца рабочего дня Пётр Петрович оставался тих и неразговорчив.

Наконец оба сняли сапоги, избавились от удушливых защитных костюмов и покатили велосипеды малой скоростью к КПП. По пути встретили майора в бандане — тот, выставленный с кормокухни, без дела не сидел: забирал из клеток павших зверьков, видимо, чтобы не пропали зря шкурки.

Пётр Петрович с отвращением сплюнул.

— Палач, убийца, страшный человек… — шепнул он Оксане. Глянул на часы и показал малиновую книжку охраннику: — Девушка со мной. Пропустить без досмотра.

Велосипед едва повиновался ему — Пётр Петрович ехал по сложной кривой, не всегда совпадавшей с тропинкой, так что путь до знакомой полянки был отмечен ругательствами и приземлениями. Наконец удалось приковать байки цепью к стволу и — слава тебе, Господи! — подняться на борт. Потом была другая поляна, красный «Юпитер» с коляской, каска с забралом, выбоины шоссе…

Кривоватая вывеска «Горбаня» показалась Оксане родным причалом.

— Ну вот, товарищ стажёр, пока всё. — Пётр Петрович выглядел смертельно серьёзным. — Поздравляю с боевым крещением. Думаю, мы сработаемся… Завтра в девять ноль-ноль вам будет звонок, встреча по паролю, пароль всё тот же: «Говорят, грачи прилетели». Не забудьте отзыв. Ну, до связи.

Быстро оглядевшись по сторонам, он вжал голову в плечи и под рёв мотора исчез в туче сизого выхлопа.

«Вот клоун, — передёрнуло Оксану. — А я дура…»

Больше всего ей сейчас хотелось под душ, смыть ароматы зверофермы. А по большому счёту — сбежать. Стремительно и без оглядки, куда глаза глядят. Подальше от всяких там Максимов Максимычей с Петрами Петровичами. От норок с обгрызенными лапами — хотя уж чего-чего она вроде бы в жизни своей не видала…

Сколько раз за минувшие годы её посещало подобное желание? Прав всё же был мудрец Соломон: «И это пройдёт…»

Выйдя на площадь, Оксана сразу увидела давнего своего знакомца — бомжа Никиту. Тот, даром что блаженный, вовсю торговал.

Да не чем-нибудь, а вяленой рыбой!

— А вота щука зубаста! А вота плотвичка глазаста! Гайдар с Чубайсом поели, потом кишкою скорбели. А вота щука зубаста…

Увидев Оксану, он заулыбался ей, как родной.

— Возьми лещика, душа-девица. Икряной, зкологический, без глиста. Вкус — во рту тает…

Глаза у Никиты были добрые, лик — евангельски светел, и уже рыба казалась добытой не иначе как в море Галилейском.

— Спасибо, денежек нет, — улыбнулась в ответ Варенцова. — Была одна монетка стоящая, да и та тю-тю…

— А ты возьми так, — одарил ее лещом Никита. Кашлянул и вдруг перестал улыбаться. — Ты, девка, это… того… Поглядывай нынче по сторонам. Сон у меня намедни был скверный, а сны у меня, желанная, все вещие. Так что, как говорится, на Бога-то надейся, а сама, девка, держи ушки топориком…

— Ага, и хвост пистолетом, — в тон отозвалась Оксана, нахмурилась, мотнула головой. — Спасибо за леща и за ласку. И за сон в руку. Учту.

Посмотрела в мудрые, синие, как небо, глаза, благодарно кивнула и пошла к себе.

Тихон валялся на кровати — рыжий, усатый, размерами с диванную подушку. При виде хозяйки он вытянул лапищи, пару раз показал и спрятал здоровенные когти.

«Ещё расту, — вспомнив наклейку на чьей-то „Оке“, умилилась Оксана. — А так я — тигр!»[88]

— Будешь хорошим мальчиком, — сказала она вслух, — дам леща. Настоящего, с икрой. Экологического, говорят.

«Ну, если экологического…» Тихон встал, потянулся, вывернулся в зевке, продемонстрировав вполне внушительные клыки. Мягко спрыгнул с кровати, подошёл, хотел потереться в ногах, но принюхался и брезгливо потряс лапой. «Фи, и где ты только шаталась!» И всё-таки потёрся, отчего Оксанино сердце окатило тёплой волной. Она знала что меньший брат её не бросит. Ни при каких обстоятельствах…

Она открыла форточку и скоро уже стояла под душем. Казалось, холодная вода смывала грязь не только с тела, но и с души. Постепенно полковнику Варенцовой расхотелось куда-либо бежать, все проблемы стали казаться так или иначе разрешимыми, все жизненные тяготы и безобразия утратили ауру окончательности и безнадёги. Сейчас она поужинает (ах, лещ, экологический, икряной…), немного отдохнёт, а потом отправится с Тихоном на променад. Вёрст этак на восемь. Ну а уж потом — на закладочку — почитает Краева, дарёный роман. Да… Краев… Олег. — «Боженька, ну присмотрел бы Ты за здешней сотовой связью, ну что Тебе стоит, а?.»

Шум, внезапно поднявшийся за дверью, прервал цепочку мирных и приятных, в общем-то, размышлений. Началось с того, что по стеклу заскрежетало железо, а потом внутри номера шумно захлопали крылья. И одновременно подал голос Тихон. Да как подал! Это был не мяв, не ор, не шипение, даже не рык, а нечто гораздо более грозное! Это был клич исконной, поистине генетической ненависти, сдобренный бешеным вызовом и непреклонным намерением, если придётся, закрыть собой амбразуру!

Оксана с её замедленным человеческим восприятием едва успела вздрогнуть и повернуться, когда дверь зримо содрогнулась от увесистого удара с той стороны. Вот теперь Оксана услышала шипение. Оно не имело ничего общего с коротким кошачьим «Ххха». Это был непрерывный, пульсирующий звук, от которого мокрое тело сразу покрылось пупырышками. Долю секунды спустя дверь затрещала, как будто снаружи в неё вбивали гвозди. Варенцова увидела, как вспучилась краска и в щели лопнувшей фанеры просунулись чёрные когти. Какая-то тварь сжимала небольшую, но страшно сильную лапу, проделывая в двери дыру…

Другие когти шарахнули внизу по линолеуму — это выпрыгнул Тихон. Шипение оборвалось резким взвизгом, и лапа исчезла. Зато внутри номера опять захлопали крылья и зазвучал боевой клич ведущего смертную битву кота…

Ох, не зря великий Миямото Мусаши, принимая ванну, клал свой меч на её край…[89]

Ситуация здорово отдавала фильмом «Чужой», где героям оставалось надеяться только на бластеры и скорость реакции, да ещё на вмешательство Хищника — тоже не на шутку опасного, но хоть не лишённого понятий о воинской чести…

Что ж, благородный Хищник в данном случае имелся, а вот бластер… эх…

Сколько женщин (да чего уж там — и мужчин тоже) на месте Оксаны с визгом забилось бы в уголок, прикрываясь хилой пластиковой занавеской? Выскочив из ванны, Варенцова свернула жгутом махровое полотенце, пинком распахнула дверь и вылетела наружу.

По номеру, яростно молотя чёрными крыльями, металась пернатая тварь. У неё были лапы ящерицы и тело змеи, толстое, сильное, плотное, сплющенное на конце для лучшего управления полётом. В шипящей пасти виднелись непропорционально крупные зубы и сновал длинный, зловещий раздвоенный язык. Тварь то взвивалась под потолок, то пикировала, выставляя жуткие когти.

Ей навстречу раз за разом взвивалась рыжая молния — завывающий Тишка бесстрашно держал оборону, не подпуская убийцу к двери, за которой скрылась хозяйка. Свирепый, со вздыбленной шерстью, потомок фараонских любимцев действительно напоминал летучий огненный шар. Он сыпал искрами, оставляя плазменный след (Оксана могла бы в этом поклясться), когти со свистом рассекали воздух и разили врага. По грифельно-серой шкуре страшилища уже в нескольких местах растекались зеленовато-жёлтые пятна..

Заметив свою основную цель, тварь оставила Тихона и сделала мгновенное пике на Оксану. Жуткие лапы и зубастая пасть, несущиеся прямо в лицо. Круглые глаза, в которых светилась жёсткая программа: «Найти и убить!»

Оксана полоснула навстречу тугим махровым жгутом, точно самурайской катаной, с хладнокровной яростью и непередаваемой силой: — Ах ты др-р-рянь…

Удар отшвырнул летучую гадину, но не сбил. Всего на секунду-две она закувыркалась в воздухе, хлопая крыльями, ища равновесие для новой атаки… Этого оказалось достаточно. Тихон на сто процентов использовал подвернувшийся шанс, взвившись под потолок в мгновенном и снайперски точном прыжке.

Обратно на пол они приземлились ожившей фреской из египетской усыпальницы.

Поверженное порождение ночи с беспомощно разинутой пастью и быстро тускнеющими глазами.

И священный солнечный кот, впившийся во вражий затылок…

— Тишенька, Тиша! — Оксана первым долгом подхватила выпустившего добычу кота. — Маленький, ты цел?

О да, Тихон ни в коей мере не посрамил пресветлого Ра, победившего в кошачьем образе змея Ими-Ухенеф под деревом ишед в Гелиополе. Аккуратно вывернувшись из заботливых рук, он вспрыгнул на стол и принялся яростно умываться, не забывая поглядывать на форточку. А ну как оттуда ещё что прилетит?..

— Так, — по давней привычке вслух проговорила Оксана. — Вот скотина, хорошую книжку не дала почитать…

Взяв карандаш, как была, голая и мокрая, она склонилась над незваной гостьей, потыкала, повертела… Встала, выругалась про себя, принялась вытираться.

Тварь была ещё та. Мощная, мускулистая, с длинными бороздчатыми клыками. Если надавить карандашиком на темя, где по идее полагалось быть железам с ядом, бороздки смачивала густая зеленоватая жидкость. Явно не майская роса и не святая водичка. «Тишенька… Если бы не твои когти и стальная хватка…»

Оксана уже понимала, что ей не дали не только книжку почитать, но и леща дегустировать. А вот моцион, пожалуй, всё же произойдет. Она достала из сумки телефон и набрала номер Забелина. А кому ещё прикажете звонить в такой-то вот ситуации? Связь с куратором односторонняя, да и тьфу на него, на куратора этого, номер базы стажёру не полагается, милиция с пожарными правильно не поймут… Вот и остаётся Забелин, тем паче что официально он всё ещё её начальник.

— Да, Оксана Викторовна, привет, — сказал Забелин без всякого удивления, как будто ждал звонка. — Соскучились никак?

— Да понимаете… нужно поговорить, — созналась Варенцова. — Посоветоваться. А кроме вас, мне…

— Ну так в чём вопрос, — усмехнулся Забелин. — Приходите в гости, прямо сейчас, как раз к ужину подгадаете. Дорогу найдёте?

«Обижаешь, начальник», — невольно улыбнулась Варенцова.

— Котика обязательно с собой захватите, — совершенно неожиданно сказал вдруг Забелин. — Ну ладно, ждем.

«Котика?..» Оксана чуть не перезвонила ему, но по зрелом размышлении воздержалась. Глупо, в самом-то деле, было бы напоминать начальнику о его собственных дворовых собаках. Пригласил Тихона в гости, сам пусть вспомнит и позаботится. А не позаботится, опять его проблема. Ветеринарная…

На самом деле гораздо интереснее была причина, сподвигнувшая Забелина персонально пригласить к себе Тишку. Самолично попотчевать захотел победителя автобусных террористов? Или?..

Вот то-то, что «или». Может, Николай Ильич опять знал нечто такое, о чём она начинала только смутно догадываться?

Оксана покачала головой и стала собираться не «на минуточку поболтать», а на случай, близкий к экстремальному выживанию. Что надо взять с собой, имея в виду, что за время её отсутствия в номере может приключиться, скажем, пожар?

Правильно: документы, роман Краева, крошку-нетбук,[90] верную «куликовку» — это к вопросу о самурайском мече на краю фуро…[91] Поверх всего в рюкзачок было бережно помещено самое невосполнимое и драгоценное — подрёмывающий Тихон.

Убитую гадину, замотанную штук в пять мусорных пакетов, Оксана несла в отдельном мешочке…

На площади успела почти затихнуть рыночная суета. Оксана невольно огляделась в поисках блаженного, но его нигде не было видно.

«Вот такие у нас в России бомжи, — усмехнулась она про себя. — Всё знают, всё понимают, всё видят наперёд. Поэтому нас и не победить. Интересно, в курсе Никита, откуда у гадюк крылья растут?..»

Забелинскую калитку, как и в первый раз, отворили гостье мальчишки, но пса, к некоторому облегчению Оксаны («Не забыл!»), с ними не было. Варенцова вошла во двор…

…И сразу почувствовала дыхание казана, столь же безошибочно узнаваемое, сколь и (да простит нас читатель!) трудно поддающееся словесному описанию. Запахи горящего дерева, лёгкого дыма, добротно разогретого металла плюс ароматы мяса, жира и овощей, тихонько булькающих на дне чугунного кратера…

Океана улыбнулась и поняла, что больше сегодня ничего скверного и опасного с нею не произойдёт. Просто не имеет права произойти. Кто ж ему, скверному и опасному, позволит приблизиться, когда в доме — государыня печь, а во дворе — благодатный казан?..

У костра с шумовкой в руке бдел хозяин дома. Его супруга, сидя под навесом, трепетно сливала воду с предварительно замоченного риса — красноватого, словно кирпичной пылью подкрашенного…[92] А общее руководство процессом осуществлял чекистский майор Быстров. Да, да, тот самый, запомнившийся Варенцовой неспособностью как следует выражать свои мысли.

— Оксана Викторовна, привет, — на правах старшего сказал он, сдержанно кивнул и внезапно широко улыбнулся. — Вы как раз вовремя, сейчас рис будем закладывать. Не в службу, а в дружбу, чайничек с кипятком из дому не принесете?

От него пахло пряностями, перцем и чесноком.

— Чайничек? — Оксана покосилась на казан и окончательно почувствовала себя среди своих. Ведь прошлый раз её допустили только к еде, а на сей раз — и к готовке. — Сейчас принесу. Только вот котика из мешка выпущу…

«Ох, Быстров, Быстров! То ли ты у нас артист, гениально умеющий прикинуться дурачком, то ли просто сегодня ты человек на своём месте? Может, человечество в тебе великого повара потеряло?..»

— А они с Пушком нашим не того? — оторвалась от риса хозяйка дома. — Он как у вас, не кастрированный? Не раздерутся?

Оксана быстро обшарила глазами двор и заметила на поленнице большого белого кота.

— Не должны, — вмешался Забелин. — Если не ошибаюсь, они между собой всё уже выяснили. Оксана Викторовна, выпускайте!

Тихон с достоинством выбрался из рюкзачка, не спеша потянулся, поднял огненный хвост и направился к поленнице, где базировался Пушок. Тому хватило одного взгляда на новоприбывшего: белый кот, прижав уши, покинул лежанку и покорно устроился на земле. Съехал, что называется, без базара. Плохой мир лучше доброй ссоры!

Оксана устроила мешок с убитой гадиной под скамейку, сбегала в дом за большим чайником и стала смотреть, как сквозь рис, покрывший свирепые перчики и чеснок, всплывает благородный, буроватый, маслянистый расплав. Зрелище завораживало.

— Николай Ильич, подбросить бы пару поленьев, огонь должен быть — ух! — Быстрову не стоялось на месте, он вглядывался в завитки пара над казаном, точно полководец, озирающий поле сражения сквозь пороховой дым. Оглянувшись, он пояснил для Оксаны: — Вода должна выкипать очень активно, чтобы жир быстро опускался вниз. Обволакивая по пути каждую рисинку…

Да, сейчас он ничем не напоминал убогого периферийного майора ФСБ, который никогда не выйдет в полковники.

— Ну а мы пока чуть-чуть разомнёмся, — указал Николай Ильич на столик по соседству. — Оксана Викторовна, подтягивайтесь.

На столике стояла большая тарелка с зеленью, лавашом, влажным белым сыром и курдючными шкварками.

— Вы, Оксана, как насчет водочки? — улыбнулась Марьяна. Подошла к стоящей под навесом «Бирюсе» и вытащила запотевшую бутылочку. — Холодненькая, на березовых почках. Все стрессы и неприятности — как рукой…

Варенцова на самом деле водку не особенно уважала. И саму по себе, и ещё, наверное, оттого, что слишком часто приходилось пить её на поминках. «Ну, если от стресса…» Она шагнула было к столу, но вдруг заметила кое-что, отчего едва не споткнулась. На летней кухне не наблюдалось ни лампочки, ни выключателя. К навесу не тянулись из дома никакие провода. Зато стояла работающая на всю катушку «Бирюса»… От чего она, спрашивается, питалась? От аккумулятора? От подземного кабеля? От духа святого?..

Как бы то ни было, маленькая рюмочка пошла хорошо. Действительно холодненькая и на берёзовых почках. Со стороны желудка распространилось сперва тепло, а потом и необъяснимая уверенность: всё будет хорошо. Оксана взяла шкварку, и золотистый комочек без следа растаял прямо во рту. Быстров шумовкой осторожно отодвинул от стенки казана слой набухшего риса, заглядывая в самый низ. Убедился, что вся вода выкипела, и, собрав рис горкой, накрыл казан чистым тазиком, а поверх тазика — крышкой. Схватил кочергу и быстро выгреб из-под котла все дрова, оставив лишь деликатную горку углей да прокалённую землю…

— Так о чем, Оксана Викторовна, вы поговорить-то хотели? — наконец спросил Забелин. — Или случилось чего?

Серые глаза смотрели доброжелательно, крепкое лицо было безмятежно. «Что у него в мозгах? Что у него в душе? Один Бог знает. Или, может быть, чёрт?..»

— Скажем так, пыталось случиться, — ответила Варенцова. — Если б не Тишка… Вы извините, зрелище не очень застольное…

Нагнувшись, она вытащила и развернула пакет, демонстрируя крылатую вражину.

Она так и не отважилась непосредственно прикоснуться к ядовитой гадине и держала её сквозь полиэтилен, ощущая странное одеревенение змеиного тела. Которому вроде не полагалось ещё так-то окоченеть… Или полагалось?

Впрочем, это было не важно. Оксана ждала от Забелина и его друзей какой угодно реакции, вплоть до истерики и испуга, но только не того, что последовало.

Собравшиеся за столом рассматривали Тишкин трофей, как солдаты на фронте рассматривают новый образец неприятельского оружия. Автомат, пушку, вертолёт — но не летающую тарелку.

Николай Ильич сунул в рот ещё шкварку, взял зелени, отломил лаваша…

— Ценят они вас, Оксана Викторовна, уважают, — проговорил он с улыбкой, только в маленьких умных глазах затлели искорки гнева. — Хорошая мурра. Первый сорт…

Оксана вдруг не на шутку обиделась. Кому, значит, чуть абзац не пришёл, а кому хаханьки? Она почувствовала себя дурой в компании шулеров, ведущих непонятные игры. Вначале этот мудель Пётр Петрович со своей конспирацией и зверофермой, теперь вот дока Николай Ильич, со знанием дела рассуждающий о каких-то муррах… Оксана напряглась, как перед прыжком, и мрачно спросила:

— Ну и кто же это меня так любит и уважает? Просветили бы темноту!

— О ваших поклонниках, Оксана Викторовна, разговор будет отдельный, — воздел шумовку Быстров. — Что же касается вашей добычи, извольте. Природа её такова, что мы плов не успеем доесть, как она рассыплется в порошок. Чтобы никаких следов… Кстати, от её укуса образуется тромб, и как следствие — остановка сердца. Маленькую ранку где-нибудь в волосах ещё не всякий врач и найдёт. А уж магию заподозрить…

— Магию?.. — подавляя желание плюхнуть летучую мерзость прямо на стол, переспросила Оксана. — А не хватит мне сказки Венского леса на ночь глядя толкать?

И тут Быстров неожиданно расхохотался, громко, раскатисто, держась руками за стол. Следом, деликатно отвернувшись, засмеялась Марьяна. Забелин зачем-то погрозил Оксане пальцем и тоже захохотал.

— Чья бы корова, Оксана Викторовна, мычала… Вашу блаженной памяти прабабушку как на деревне-то звали? А бабуля ваша, партийная кличка Чертоглазка, чем на всю округу известна была? А Любовь Силантьевна, мама ваша, у всех соседских детей зубную боль не снимала ли? Да вы и сами, Оксана Викторовна, в детстве…

— Играла в дочки-матери на папины деньги, — угрюмо перебила Варенцова. Тяжело вздохнула и спросила в лоб: — Откуда вы об этом знаете? С прабабушкой были лично знакомы?..

Естественно, она никогда не писала в анкетах о том, что в роду у неё, так уж получилось, все женщины были ведьмы. Знахарки, целительницы, ведуньи. А значит, и сама она была отчасти ведьма — потомственная, природная, генетически предрасположенная ко всякой чертовщине. Вот в управлении кадров бы удивились!.. Только всё наследное ведовство осталось где-то невообразимо далеко, за перипетиями службы, за частоколом лет, в Богом забытой дыре…

А периферийный майор Быстров, ну надо же, в курсе.

— Да уж, Оксана Викторовна, не из ваших анкет, — усмехнулся тот. — У каждого живущего всё написано на лице и руках. Надо только уметь читать…

Варенцова никогда не считала хиромантию беспочвенным бредом. Она вполне допускала, что характер, поступки и обстоятельства создают свою летопись у нас на ладонях, и человек с намётанным глазом вполне способен в ней разобраться. Однако всё имеет пределы. Прозвище бабушки, к примеру, в эти пределы не пролезало никак.

А Быстров продолжал:

— Впрочем, мы отвлеклись. Так вот, мурра… Суть в том, что вас теперь в покое не оставят. И если не принять контрмер, то в конце концов неизбежно убьют. А нам бы этого очень не хотелось. Более того, мы категорически против…

— «Мы» и «они» — это кто? — угрюмо и недоверчиво осведомилась Оксана и перевела взгляд на Забелина. — Нельзя ли поконкретней?

«Все там будем. Иной раз и самой жить не хочется. Но чтобы вот так, по чьей-то злой воле?! Да ещё непонятно по чьей? Сама вперёд убью…»

— Хороший вопрос, — неожиданно для неё ответила Марьяна, и сразу стало ясно, что на самом деле командует парадом здесь она. — Представьте, Оксана, что весь наш мир — казино. Кто-то играет на одном столе, кто-то на другом… И вот на вашем, Оксана, столе — сплошное непотребство: шулера, негодяи, никаких законов и правил. А раз так, происходит свара и драка. Причём такая, что вот-вот вмешается секьюрити. Да не местная, беззубая, прикормленная в казино, а настоящая, хваткая, которая уже стоит за дверями… Чего доброго, всё заведение прикроют. А оно нам надо? — Марьяна улыбнулась, белозубо, но совсем не весело. — Вот мы по мере сил и присматриваем, чтобы всё ваше оставалось при вас, не летело со стола и не портило игру другим. А то ведь вам плевать, что казино-то на всех одно. Да вам вообще давно на всё плевать… — Последнюю фразу она произнесла с горечью, качнула головой, но неожиданно сменила гнев на милость. — Только вы, Оксана Викторовна, не такая, как все, чем-то вы похожи на нас. Уверена, мы друг друга поймём.

Она говорила так, словно всё видела наперёд. Оксана вдруг подумала: а что, возможно, так оно на самом деле и было.

— Надеюсь, — буркнула она вслух и вновь посмотрела на Забелина. — Николай Ильич, а насчёт Сизова для начала не вразумите? Он, оказывается, жив-здоров, но зачем тогда записку дурацкую под ванной оставил? Марьяна вот говорит, я пойму…

В самом деле, хватит уже быть дурой в этой странной игре. «Знать бы ещё, во что играешь, с кем и по каким правилам. И каковы ставки…»

Забелин помрачнел и нахмурился.

— Сизов трус, предатель, гад и кончит нехорошо. А записка — капкан на вас, Оксана Викторовна. Персональный. На тетрадку был навешен магический замок, так что для простого смертного она не существовала. Но вы её обнаружили и даже прочли, повесив себе тем самым на спину мишень. Теперь они попытаются всеми средствами избавиться от вас. Что, собственно, мы нынче и наблюдаем…

— Объясните всё-таки, что за «они»? И чем я им помешала? — в который раз сделала заход Варенцова, но безрезультатно. Забелин промолчал, и чувствовалось, что говорить он не намерен.

— Оксана, милая, поймите, — нарушила паузу Марьяна. — У нас совсем другая игра, другие правила, другие ставки. Так что не на все свои вопросы вы сумеете найти у нас ответы. Мы можем дать наводку, подсказать, в самом экстренном случае — помочь… Но только в самом экстренном, когда дело касается жизни… Как тогда в Москве, во время отвальной… Ты меня понимаешь, подруга?

И тут Оксана внезапно поняла, что слышит голос Людмилы, твёрдый, хорошо поставленный голос настоящего завуча. На миг она абсолютно въяве увидела короткую причёску, знакомое, а-ля Мэрилин Монро, лицо Пашиной жены… но краткий миг кончился, и Людмила ушла — перед ней опять сидела Марьяна, вполне длинноволосая, грустно улыбающаяся, сосредоточенная и чужая.

— Так это… это, значит… это ты звонила мне тогда? — осипшим голосом спросила Оксана. Куда-то разом подевались все годы, отделившие её от того страшного вечера. Взрыв, разнёсший квартиру, рёв вулкана, отнимавшего у неё мужа и дочь, ужас, мрак, отчаяние, рассветы без надежды. Постылая, одинокая, безрадостная жизнь. — Ну, спасибо, выручила. Не дала пропасть…

Она выговорила это внешне спокойно. Не закусила губу, не разревелась. Сашку с Глебом слезами не вернёшь, тем паче, что слёз уже не осталось, все давно кончились. «Ладно, холера с вами, игра так игра. Только уж играем по-крупному, идём до конца! Жизнь копейка, судьба индейка! Вот только хорошо бы сперва Краева повидать. Заглянуть в глаза, сказать хоть два слова…»

— Спасти твоих было нельзя, — тяжело вздохнула Марьяна и посмотрела Варенцовой в самую душу. — Правила, о которых я говорю, они как законы природы, не мы их придумали, не нам и отменять. Прости и пойми. Если сможешь… — Резко поднялась, заложила за ухо непослушную прядь и скомандовала совсем другим тоном: — Эй, сильный пол, кто-нибудь! Внизу в холодильнике окорёнок с ливером — вытащите, пусть погреется. Только сами не съешьте, это котам!

— Есть, мэм, — отозвался за весь сильный пол Забелин и страшно загремел крышкой казана. — Эй, коты, а чем это таким вы у нас заняты?!

Оглянулись все, кроме Варенцовой, прятавшей слёзы. Тайком утерев глаза, повернула голову и она. Оказывается, Пушок успел перемигнуться с Тихоном, и оба безобразника с невинным видом по большой дуге подбирались к двери парника.

— Ну ты смотри, спелись, поганцы, — восхитилась Марьяна. — Опять за огурцами! И твой туда же! Добро бы сорвали и съели, а то ведь понадкусывают и бросит. Брысь, пакостники!

На последних словах она резко повысила голос, и дверь в теплицу закрылась, словно захлопнутая незримой рукой. Ну да ветер…

— Так, всё должно быть готово. — Быстров поднял крышку казана, ловко поддел тазик и отшатнулся от обжигающих струй пара. — Эх!.. Николай Ильич, блюдо готовь!..

И принялся бережно размешивать плов.

Блюдо, увенчанное перчиком и обложенное чесночинами, на вытянутых мужских руках проплыло к столу, Марьяна, спохватившись, торопливо раздала тарелки и ложки… Кто называет плов «тяжёлой» едой и берётся утверждать, будто его вредно есть на ночь, тот просто никогда не пробовал настоящего плова…

Другое дело, что и вкушать его необходимо, скажем так, с полной отдачей. Как, впрочем, и любую добрую пищу. С незамутнённой душой, преисполненной благодарности и любви… К сожалению, с душевной гармонией у Оксаны было нынче туго.

Опасностями и угрозами её давно уже было не запугать, но хоть знать бы, кому она встала поперёк дороги? Откуда дует ветер, принёсший эту чёртову мурру? Может, отзвуки давнего взрыва, унёсшего Глеба и Сашку?.. Да нет, не похоже. Здесь пахнет не Чечнёй. Но тогда чем? Магией?.. Господи, в двадцать первом веке живём. Вон и плов почти съеден, у котла дно видать, а мурра как лежала, так и лежит, прахом не рассыпается.

«Надо её в холодильник, а завтра обязательно Нигматуллину показать. Уж он-то всякого насмотрелся. Определит небось, что за редкие виды у нас в Пещёрке по гостиничным номерам шастают. Вот попьём чаю, и сразу Колягину позвоню. Он мне содействие обещал? Обещал. А сейчас, пока ещё светло, зверюгу сфотографирую. Может, сразу MMSом ему для Нигматуллина и зашлю…»

Выбравшись из-за стола, Оксана подошла к скамеечке, под которой покоилась мурра, и заново развернула мусорные мешки. В телефоне у неё было аж пять мегапикселей и неплохой объектив, позволявший, помимо прочего, съёмку с близкого расстояния. Щёлкнув несколько раз, Оксана положила рядом с головой мурры для масштаба спичечную коробку, поднесла аппаратик к самым мешкам… и вдруг услышала непонятный звук. Такой, будто пошёл трещинами молодой неокрепший ледок. Оксана непроизвольно отшатнулась и увидела — это пошла трещинами одеревеневшая мурра. Ещё миг, и тело твари развалилось на бесформенные куски, а те, в свою очередь, прямо на глазах рассыпались в мельчайшую пыль. Считанные секунды на земле смутно угадывались очертания только что лежавшего здесь существа, потом ветер подхватил невесомый тлен и развеял его над грядками с кабачками.

Прятать в холодильник сделалось нечего. Как и было обещано.

Руки начали ощутимо дрожать. Оксана торопливо вызвала только что сделанные фотографии на просмотр, прокрутила телефонную память в одну сторону, в другую…

И выругалась вполголоса. Хвалёная цейсовская оптика схватила все краски и контуры — травку, цветочки, пакет, коробок, серые доски скамейки… Мурры на снимках не было. Вместо неё красовалась заготовка для кружка мягкой игрушки — связанный узлом старый чулок с криво пришитыми пуговками вместо глаз.

— Это что ж делается-то, а? — вслух пожаловалась Варенцова и обратилась к единственному существу, способному понять её до конца: — Тишка! Тишенька! Получается, какая-то тряпка нам дверь когтями разворотила?..

Рациональная часть её, та, где ум и интеллект, новые правила игры не принимала. «Пришла, называется, посоветоваться. Если ещё и окажется, что в номере на двери ванной все дыры чудесным образом заросли — умом впору рехнуться…»

— Так ведь сказано же было, Оксана Викторовна, тут магия, — рассмеялся Быстров. — Экая же вы у нас недоверчивая… Сейчас небось зарисовочку сделаете по памяти и будете Колякину звонить? На предмет консультации у Нигматуллина? Признайтесь, ведь собирались? Собирались?

Оксане захотелось его удавить. Своими руками. Немедленно. Остановило лишь чёткое понимание, что и это намерение от него вряд ли укрылось.

— Ну да, — сказала она. — Собиралась. И сделаю. А потом позвоню.

Сознавать, что тебя читают, словно открытую книгу, — удовольствие весьма ниже среднего. Зря ли никакому ребёнку не нравится слышать от матери: «Я тебя знаю лучше, чем ты сам себя знаешь!»

Правда, Оксане было некогда размышлять о психологических нюансах. Годы службы не прошли даром — в голове крутилась мысль о безопасности отечества. «Это что же получается? В местной ФСБ засели колдуны с другого стола, а в управлении „Z“ — дебилы и алконавты. Во главе с американским генералом, специалистом по зелёным человечкам. Который тоже наверняка какие-то свои цели преследует. Постой, постой, уж не с его ли подачи и не по его ли указке…»

— Да вы, Оксана Викторовна, не в курсе, — покачал головой Быстров. — Сегодня на Нигматуллина ориентировочка пришла. Он, оказывается, тот ещё герпетолог. Слово «Рифаи» вам что-нибудь говорит? Вижу, что говорит… Так вот, по этому поводу Нигматуллина разыскивают ЦРУ, Интерпол, англичане и евреи. А теперь, как выясняется, ещё и свои. Что-то он там узнал или упёр, на редкость важное… А когда в «Рифаи» разнюхали, сделал ход конём — рванул в «нашу Рашу», раскрутился по мелочи да и затерялся в океане лагерей. Правда, с концами не вышло затеряться даже у нас. Что-то всё же спугнуло его, и вчера он исчез. Как, куда, зачем и почему — один Бог знает. Колякин его уже ищет с собаками, все дороги перекрыл, розыскная рота в мыле, только без толку. Потому что, похоже, Нигматуллин никуда не уходил, а пытается отсидеться в Ареале, благо никто за ним туда не сунется. Ну и ладно, пускай себе сидит. Безумству храбрых…

«В Ареале?.. Это что ещё за Ареал?..»

— Туман сегодня с вертолёта наблюдали? — вопросом на вопрос ответил Быстров. — Ага, вижу, наблюдали. Так вот, под ним и находится этот самый Ареал, площадью на данный момент в половину Европы. Скажу так: если бы не мы, он был бы неизмеримо больше. Но и нам его глобально изолировать пока не удаётся. Вернее, уже…

Он не договорил. Со стороны свинарника раздался жуткий рёв, заставивший Оксану подпрыгнуть и в который раз пожалеть о не выложенном рядом мече. Страшно было даже представить, что за зверь мог производить такой звук. Львиный рык в Африке она слышала только по телевизору. Так вот, было очень похоже.

— Васечка кушать хочет, — поднялась Марьяна. — Пойду покормлю маленького.

Взглянула на Оксану, наверняка с лёгкостью считала её тоску по хорошему гранатомёту и неожиданно озорно хихикнула.

— Ночных кошмаров не боитесь? Тогда пошли, Васечку покажу.

Оксана заинтересованно последовала за ней…

— Атас, — только и выговорила она, осторожно заглянув в дверь. Помолчала и добавила, — Ну, здравствуй. Вот, оказывается, где ты живёшь.

Сказать, что Васечка впечатлял, значит ничего не сказать. Мурра по сравнению с ним была безобидным мотыльком, а древнегреческий Минотавр — беленьким пушистым котёнком. В свинарнике квартировал не какой-нибудь беконно-розовый домашний отъевшийся боров, а самый настоящий дикий кабан. Да какой!.. Под двадцать пудов, поджарый, свирепый, с громадными загнутыми клыками и маленькими, отчётливо разумными глазками. Светло-рыжая щетина, недобрый оценивающий взгляд, копыта сорок пятого размера и тело, напоминающее стенобитный таран… Да что говорить, перед Оксаной стоял её знакомец с лесной дороги. Тот самый, о котором она тихо гадала, перевернёт он «Ниву» или не перевернёт.

Марьяна протянула к нему руку, и требовательный рык немедленно прекратился. Васечка ткнулся ловким пятачком в хозяйскую руку, в глазах погасли красноватые огоньки, зато обнаружились длинные девичьи ресницы, а страшная пасть растянулась в самой настоящей улыбке.

— Сейчас, маленький, сейчас, умница моя, — заворковала Марьяна — Комбикорм нынче вку-у-усный…

«Понятно теперь», — подумала Оксана.

Хотя на самом-то деле всё стало только ещё непонятней.

Она вернулась к мужикам. Забелин чистил казан, и тот, кто полагает, будто отмыть от бараньего жира двадцатилитровую громадину на тагане есть нечто между сизифовым трудом и откровенным самоубийством, тот просто никогда этим не занимался. Надо всего лишь налить водички в ещё горячий котёл и пройтись щёточкой, а потом той же щёточкой лихо выплескать «за борт». Раз, другой — и чугунный кратер не только полностью чист, но и обсушен. Напоследок Забелин ласково погладил край казана:

— Ну, спасибо, дружок, уважил так уважил. Сейчас маслицем смажу…

В голосе его не слышалось и намёка на шутку, он был совершенно серьёзен.

— Ишь как вы с ним, Николай Ильич, — уже почти не удивилась Варенцова. — Как с живым.

— А он и есть живой, — словно ребёнку-несмышлёнышу улыбнулся Забелин. И вдруг подмигнул: — Вы какому-нибудь самураю скажите, что у него меч не живой. Или шофёру, который со своим грузовиком по имени-отчеству здоровается… Всё живое, и этот котёл, и щебёнка, и холодильник, и колодезная вода. Просто у каждого своя жизнь и своё место в мире. Это надо понимать, принимать и уважать… а не доказывать с пеной у рта, кто есть венец мироздания. И ещё действительно — учиться, учиться и учиться. А не распинать на радость неучам своих учителей на крестах…

Как следует обдумать услышанное Оксане не позволили кошачьи вопли, донёсшиеся из-за дома. Судя но многоголосию, рыжий и белый сообща отстаивали двор от постороннего посягательства. И, похоже, без дамского общества дело не обошлось.

— 'Гиша, Тиша, — особо не надеясь, позвала Варенцова. — Иди сюда, обормот!

Ну надо же, Тишкина хитрая рыжая морда немедленно высунулась из-за угла.

— Не беспокойтесь за него, Оксана Викторовна, — улыбнулся Забелин. — У нас тут чужие особо не ходят. Обратили внимание — ни мух, ни мошек, ни комаров?

«Вот теперь обратила. Это при том, что рядом свинарник. Ультразвуком их здесь, что ли, на корню глушат? Или опять магией?..»

Быстров поставил сушиться последнюю тарелку, вытер руки.

— Ну что, братцы, я, пожалуй, пойду, а то супруга не поймёт. — Он пожал руку Забелину, крепко, по-мужски, стиснул Оксане ладонь и направился к свинарнику. — Васенька, пламенный привет! Как морковочка? Понравилась? Следующий раз ещё принесу…

Оксана присела на скамью, заново, надеясь непонятно на что, просмотрела фотографии в телефоне. И почувствовала, как мокрым одеялом наваливается на плечи усталость. «Мурры… холодильники без шнура… туман на пол-Европы… подполковники-колдуны, беседующие с казанами, и хряки разумней всякого шимпанзе… Нет, нет, хватит, всё к чёрту. Скорей назад в номер, сменить постельное бельё и спать, спать, спать… Чтобы больше никакой мистики, чтобы Тихон мурлыкал возле щеки… чтобы приснился улыбающийся Краев. Как он там, всё ли у него…»

— Нельзя вам, Оксана Викторовна, в гостиницу, — тихо сказала подошедшая сзади Марьяна. — Оставайтесь у нас, дом большой, места хватит. Сейчас ещё попьём чайку да и на боковую. Утро вечера мудренее…

— В гостинице вы вряд ли доживёте до утра, — совершенно будничным тоном и оттого с путающей вескостью поддержал супругу Забелин. — Мурра у них далеко не последнее средство в арсенале, не справилась — такое пришлют, что даже ваш котик может не совладать. Зурру, например. А здесь, ещё раз повторю, чужая муха не пролетит.

Оксана прислушалась к себе и поняла, что уже прикидывает, с каким запасом времени нужно будет выходить на завтрашнюю встречу возле городской бани.

— Спасибо, — сказала она и попробовала улыбнуться. — Опять-таки Тишка пускай оттянется на природе. Небось заслужил…

Комнатка на втором этаже оказалась маленькой и уютной, с балконом. Шкаф, этажерка, древняя тахта, выцветшие занавески в горошек… Оксана погладила бревенчатую стену, и волна неожиданной ностальгии заставила снова смахнуть с глаз дурацкую влагу. Потом она обратила внимание на иконы. Оксана ещё помнила, где полагалось быть красному углу,[93] — так вот, они висели в противоположном. Это во-первых. А во-вторых… Чем-то они неуловимо отличались от тех, которые предписывает богомазам церковный канон. Спроси — чем, Оксана не взялась бы внятно ответить. Но это был совершенно точно другой Николай-угодник. Другая Богородица…

Оксана не сфальшивила душой и не стала креститься. Лишь с уважением поклонилась… Кому? Иконам? А может, душе, обитавшей в этих стенах? Душе, защите и покровительству которой она решила довериться?..

Подушка благоухала ромашкой и дикими травами. Снаружи в какофонии кошачьих голосов отчётливо угадывалась интонация Тихона. В свинарнике сыто и благостно похрюкивал Васечка. «На новом месте приснись жених невесте, — успела подумать Оксана. — Олег…»