Джузеппе Гарибальди

Картина четвертая КОРСАР РЕСПУБЛИКИ (1835–1839)

Земля. Земля, о близости которой Джузеппе Гарибальди, средиземноморскому моряку, говорит длинная полоса зыби, высота и пенистые гребни огромных океанских волн, а затем, когда берег близок, пряный запах, изменившийся цвет воды Атлантики, трава и стволы деревьев, унесенные приливом и плавающие на поверхности, лесные птицы, кортеж которых сопровождает корабль, и, наконец, постепенно выступающие из туманной дымки сахарные головы Рио-де-Жанейро, покрытые буйной растительностью. Бухта соответствует громадности Нового Света — таким Гарибальди и рисовал его себе в воображении в долгие дни и ночи плавания, длившегося много недель. Пейзаж похож на видение, но его величие и красота поразили Гарибальди, как и прием, оказанный ему итальянцами Рио.

Несколько человек, представлявших колонию эмигрантов, членов «Джовине Италия», встречали в порту того, о чьем приезде Мадзини сообщал им во многих письмах.

Годом ранее, вскоре после попытки февральского восстания, «Генуэзцы», корабль, на который в Генуе были переведены Гарибальди и Мутру, останавливался в Рио-де-Жанейро. Сардинские моряки рассказали о провале предприятия Гарибальди и о расследовании, проводившемся среди экипажей эскадры. Смертный приговор был равен возведению в дворянство. Приезда того, кого пьемонтское правосудие отметило как одного из лучших, ждали с нетерпением. И, кроме того, даже если «Нотонье» пришел из Марселя, а не из Италии, Европа для изгнанников, оказавшихся на краю света, уже была родиной. Они ждали новостей, рассказов, встречи с кем-нибудь, кто одним своим присутствием оживит воспоминания.

Среди тех, кто встречал Гарибальди, было много итальянцев, вынужденных бежать с полуострова из-за своего участия в революционном движении. Одни были связаны с событиями 1821 года, другие — 1831-го или 1834-го. Большинство принадлежало к интеллигенции, так как «Джовине Италия» вербовала своих членов в основном из среды зажиточной буржуазии, высокообразованной и пришедшей к осознанному выбору бунта. Например, Луиджи Россети, студент факультета права из Генуи, который одним из первых поздравил его на пристани с приездом. «Россети, которого я никогда не видел, — напишет Гарибальди, — но которого узнал бы в любой толпе благодаря чувству взаимной симпатии… Мы обменялись взглядами — и все было сказано… Улыбка, рукопожатие — и мы стали братьями на всю жизнь».

Так Гарибальди, едва успев приехать, открыл для себя преданную дружбу, знакомую тем, кого связывают изгнание и общность политических убеждений. Она открыла ему двери итальянского землячества Рио-де-Жанейро.

Рио, столица Бразилии, был в то время одним из красивейших городов Американского континента. Слева от порта, где стояли, тесно прижавшись одно к другому, десятки судов, с парусами всех цветов, на многие километры тянулись сады. Справа возвышался форт Санта-Крус. На набережных, окаймленных белоснежными домами, — тень и прохлада. Вдоль широких проспектов, бегущих мимо площадей, украшенных фонтанами, — аллеи деревьев. Фасады многих домов — из белого гранита.

Город выглядит богатым. Итальянцы там заняты в основном торговлей. Умелые работники, умные, разбогатев, они создают литературные салоны, издают газеты. Их объединяет патриотизм; над крышами домов, в которых они живут, развевается флаг — зелено-бело-красный — символ будущего итальянского единства.

Посол Пьемонта, граф Пальма ди Боргофранко, сколько бы ни протестовал, ничего не может поделать с этой свободой, которую позволяют себе эмигранты. Он шлет в Турин донесение за донесением, сообщает имена. Он дал знать о том, что Гарибальди высадился, его псевдоним — Борель, и «не нашел ничего лучше, чтобы отличиться сразу же по прибытии в Рио, как написать памфлет против короля».

Позже, когда Гарибальди причалил к берегу — в конце 1835-го или в начале января 1836 года, — дипломат сообщает 26 марта 1836 года: «В заливе Рио появились под флагом республики (зелено-бело-красный) два новых судна рядом с бригом «Нуова Италия». Речь идет о судах «Нуова Эуропа» и «Мадзини». Они продолжают, проходя мимо судов Его Королевского Величества Сардинии, выкрикивать оскорбления, сопровождая их разными жестами, выражающими презрение. Правительству Бразилии уже был выражен протест, но снова обращаться с выражением протеста не имеет смысла, так как оно немедленно попадет в газеты, что нам может только принести вред… Я взял бы на себя смелость сделать следующее предложение: пользуясь добрым расположением двух капитанов нашего торгового флота, вызвавшихся это сделать, тайно вооружить их и положить конец этим провокациям. Для этого нужна лицензия, которую можно легко получить в Америке, и таким образом освободить нашу навигацию от страха, вызванного этим новым видом пиратства».

Эти донесения свидетельствуют об обстановке, сложившейся к тому времени, когда высадился Гарибальди и поддержанию которой он способствовал, так как сразу же по приезде занялся политической деятельностью, завязал переписку с Мадзини и предложил ему вооружить судно для корсарской войны во имя Итальянской республики.

Мадзини оставил письмо без ответа. Затея была рискованной. Для создателя «Джовини Италия» настали трудные времена. Гарибальди и эмигрантам предстояло самим жить и бороться. Мадзини не мог предложить им ничего, кроме неопределенной моральной поддержки.

Рио насчитывал в то время более ста пятидесяти тысяч жителей. Вокруг самого большого порта Бразилии поселились около сорока тысяч белых, большей частью португальского происхождения, но было много испанцев, французов и итальянцев. Кроме них — десятки тысяч индейцев, принявших христианство и в силу этого считавшихся цивилизованными, и, наконец, чернокожие рабы, жизнь и смерть которых были во власти их хозяев.

Общество разноязыкое и неукротимое, в котором, несмотря на португальское наследие и груз католической традиции, проявлялись местные нравы — латиноамериканские.

Впрочем, с 1822 года Бразилия порвала связи с метрополией, провозгласив свою независимость.

Во главе мятежа, вылившегося в либеральную революцию, в результате которой родилось самое большое государство Латинской Америки, стоял дон Педро — сын короля Португалии. Но в 1831 году под давлением консервативных кругов он отрекся от престола в пользу своего пятилетнего сына, дона Педро II, под опекой регента Антонио де Фейджо — представителя крупных землевладельцев, богачей, владевших сотнями гектаров плантаций, на которых трудились рабы.

В 1835 году весь юг страны объявил себя независимой республикой. Своей столицей он избрал Порто-Алегре, главный город Рио-Гранде-до-Суль. Даже когда город снова был захвачен императорскими бразильскими войсками, республика Рио-Гранде продолжала существовать, провозгласив, что «ее дело — это дело Справедливости и Равенства, защиты народов от угнетения, граждан Рио-Гранде, свободных людей от клевретов порочного и развращенного двора».

Во главе этого республиканского государства, боровшегося за свое существование, стоял человек «высокий и стройный, очень мужественный, благородный и скромный, блестящий и великодушный воин, человек необыкновенный».

Так Гарибальди напишет о Бенто Гонсальвесе, с которым позднее встретится в Рио-Гранде-до-Суль.

Разве этот человек не пытался создать республику? Разве его советником не был маркиз Тито Ливио Замбеккари, итальянец, приговоренный к изгнанию в 1831 году за то, что вместе с Менотти попытался поднять на борьбу Парму и Модену? Умный, решительный, он был из тех эмигрантов, которых сжигает жажда применить на практике свои теории. Итак, он объединился с Бенто Гонсальвесом. И, как и он, был захвачен в плен императорскими войсками и перевезен в Рио.

Бенто удалось бежать и вернуться в Рио-Гран-де-до-Суль. В тюрьме Тито Замбеккари, конечно, посетили Гарибальди и Россети под тем предлогом, что у них для заключенного есть вести из Италии. Им нужен был его совет.

Что они могут предпринять для южной республики? У них есть судно, то самое, которое они хотели вооружить для корсарской войны во имя «Джовине Италия». Мадзини не ответил. Почему бы им не поставить корабль на службу этому республиканскому государству? Не могут ли они получить письмо, позволяющее им действовать от имени южной республики?

Замбеккари слушает. Обещает. Они получат письмо. Они станут корсарами республики.

Под другим знаменем, красно-зелено-желтым, Гарибальди возобновит борьбу.

Давно было пора. В маленьком братском обществе Рио-де-Жанейро после нескольких месяцев жизни, которую он считал праздной, Гарибальди начал ощущать гнетущую тяжесть бездействия.

Он посещает салон Луиджи Далекази, инженера из Вероны, тоже эмигрировавшего после событий 1834 года и за несколько лет составившего состояние, после того как открыл торговый дом в Бахии. Он подолгу жил в Рио; у него были свои суда. Он и предложил Гарибальди маленькую гароперу «Мадзини» водоизмещением в двадцать тонн (рыболовецкое судно для лова гаропы, бразильской рыбы). Он принимал Гарибальди в своем салоне, где встречались итальянские республиканцы Рио и где бывали несколько молодых женщин.

Здесь Гарибальди нравился. Одна из племянниц мадам Далекази, юная красавица, позднее опишет его таким, каким она его видела в то время: «Это был молодой человек, светловолосый и сильный. […] Часто во время горячего спора мы заставали его погруженным в глубокую задумчивость, с отсутствующим видом. У него были глаза святого; они выражали нежность и бесконечную доброту. В такие минуты он бывал самим собой только с детьми и играл с ними, как с равными».

Но это существование явно его не устраивало. Чтобы вырваться (и еще потому, что итальянцев из Рио там было очень много), Гарибальди становится франкмасоном.

Этот акт, сразу же ставящий его в положение противников церкви, очень важен для Гарибальди. В XIX веке стать масоном — для папства значило вступить в союз с дьяволом и заслужить отлучение от церкви.

В Бразилии этот факт ничего не изменит в его жизни. Просто его отношения с Бенто Гонсальвесом, тоже франкмасоном, приобретут дружеский оттенок.

Но позднее, в Италии, где папство — вездесущая могучая сила, это приобщение к франкмасонству приведет к тому, что Гарибальди будет попросту отброшен церковью. Отныне между Гарибальди и ею, помимо политического противостояния, появится противостояние радикальное, которое не закончится даже со смертью.

А пока, в Бразилии, это приобщение облегчит Гарибальди вступление в экономическую жизнь. Так как нужно жить, и он не может существовать только благодаря помощи и гостеприимству.

Итак, вместе с Луиджи Россети он попытается создать коммерческое предприятие. Это кажется легким. Многие разбогатели, перевозя зерно из одного города на побережье в другой, а Рио — развивающийся город, ему нужны продукты.

Но для этого необходим хотя бы минимум компетенции. Гарибальди напишет позднее своему другу Кунео: «Причина нашего провала в том, что мы доверились людям, которых считали друзьями, а они оказались просто жуликами…Ни у меня, ни у Россети не было никаких способностей к торговле».

«Я устал, — напишет он Джованни Кунео в конце 1836 года, — влачить на земле столь бесполезное существование и плавать ради торговли. Будь уверен: наше предназначение — великие дела, а мы сейчас, в данную минуту, — вне своей стихии. Я несчастлив. Меня мучает мысль, что я ничего не моту сделать для нашего Дела. Мне нужны бури, а не штиль».

Гарибальди и Россети ждут в начале 1837 года официальное письмо, которое позволило бы им превратить «Мадзини» из маленького торгового судна в корсарское судно на службе у республики Рио-Гранде-до-Суль.

Гарибальди и Россети получили, наконец, обещанное разрешение. С точки зрения международного права, письмо, позволяющее совершать регулярные рейсы, более чем спорно. Указанное в нем судно — не «Мадзини», и разве есть хоть одно государство, признавшее правительство республики Рио-Гранде-до-Суль?

Тем не менее это позволило Гарибальди «курсировать по всем морям и рекам, по которым ходят военные или торговые суда правительства Бразилии»… Корсарское судно могло захватить их, применив оружие, и захват считался законным, так как законная и полномочная власть своим декретом давала ему такое право…

И вот Гарибальди — корсар на службе республики!

8 мая 1837 года «Мадзини» снялся с якоря и покинул Рио-де-Жанейро. Позднее Гарибальди писал, сообщая об отплытии и определяя этот поворот в своей жизни: «Я бросил вызов империи».

Экипаж — всего из восьми человек — шесть итальянцев, в том числе Луиджи Россети и Эдоардо Мутру, и два мальтийца.

«Мадзини», как его описывает Гарибальди, «всего лишь крошечное суденышко». Все его вооружение состояло из нескольких ружей, и не все моряки были похожи на Россети и Мутру, отличавшихся «чистотой нравов». Но «впервые у этих берегов развевалось знамя освобождения! Республиканский флаг Рио-Гранде!»

Плавание вдоль берегов Бразилии, между Кабо-Фрио и Рио, нельзя назвать спокойным и однообразным занятием.

Но «Мадзини» вышел в море, и вот он уже на широте Илья-Гранде. Показалась шхуна-сумака — с тяжелым грузом и под флагом Бразильской империи.

Вперед, на врага! На абордаж!

«Лусия» не оказала сопротивления. Она везла кофе. Это хорошая добыча. Прекрасное судно. Гарибальди захватил его, бросив «Мадзини». Пятеро негров из побежденного экипажа, которым он предложил свободу, вошли в состав его экипажа. Затем нужно было успокоить испуганных пассажиров («наших ни в чем не повинных врагов»), «удержать от насилия» собственных моряков и отправить на берег пассажиров, усадив их в шлюпку — с их личными вещами и продуктами. «Лусия» переименована в «Фарропила», поднят зелено-красно-желтый флаг Рио-Гранде-до-Су ль — и вперед, на юг, подняв паруса!

Эта операция — военная для Гарибальди и пиратская, с точки зрения закона — совершенно изменит его жизнь.

Отныне жребий брошен. Его профессией стала политическая борьба.

«Профессиональный революционер»?

Термин, в применении к Гарибальди, в первой половине XIX века — звучит анахронизмом. Он связан с Интернационалом, всемирной организацией, которая появится много позднее.

Обычно верят с тем близоруким самодовольством, которое характерно для любого века, каким бы он ни был, что все началось только с его приходом. А Гарибальди, а поэты, сражавшиеся в Греции, а еще раньше солдаты французской революции, а до них… разве можно прервать эту цепь? И значит, в ту далекую эпоху изгнанник итальянец мог стать борцом — даже на краю света.

Впрочем, продолжается все та же борьба.

Первое судно, подвергшееся досмотру, — «Лусия» — принадлежит австрийскому судовладельцу! Австрия, угнетающая Италию, Австрия Меттерниха, контролирующая все мелкие монархии полуострова, — Гарибальди встретился с ней здесь, у бразильских берегов. Эпизод символический, но радостный для этой горсточки людей, чья борьба не дает умереть надежде.

Задача тем более трудная, что политические и военные обязательства превращаются в серию авантюр, стычек, кораблекрушений, долгих пауз, вызванных необъятностью бразильских просторов, слабостью используемых средств, импровизированным характером войны, когда армии похожи на банды, которые сразу же рассеиваются, как только закончился бой. Это естественное окружение, социальная и политическая среда оставили неизгладимый след: в жизни Гарибальди это были важные годы — от тридцати (1837) до сорока одного года (1848: 15 апреля он уедет из Монтевидео в Италию), переход от юности к зрелости. Здесь он прошел испытание борьбой и стал вождем. Здесь ему пришлось столкнуться с людьми — соратниками или врагами, здесь он близко видел смерть, здесь любил, здесь бежал или шел на штурм. Здесь он знал радость и отчаяние.

Американский период — решающий для становления его личности. Всю свою жизнь он будет возвращаться к прожитым там годам.

Женщин он тоже будет вспоминать: и ту, что читала ему «Дайте, Петрарку, наших величайших поэтов», и сестер Бенто Гонсальвеса — президента Рио-Гранде-до-Суль, и их прелестную гостью, Мануэлу. «Я никогда не переставал любить ее, хотя и безнадежно, так как она была невестой одного из сыновей президента. Я поклонялся ее идеальной красоте и в моей любви не было ничего мирского».

Эта жизнь, жестокая, потому что идет война и па каждом шагу подстерегает смерть, — вне норм цивилизованного государства. Нации Бразилии, Аргентины, Уругвая еще не сформировались. Армии кормятся за счет населения. Чтобы создать кавалерию, приходится укрощать диких лошадей. И командовать людьми, для которых война — еще и возможность грабежа.

«Войско, которое я вел за собой, — признается Гарибальди, — было настоящим сбродом, кого только там не было — люди всех цветов кожи и всех национальностей».

С трудом поддающиеся дисциплине, смелые, но способные превратиться в варваров, когда деревня взята, обнаружены бочки с вином и для устрашения отдан приказ грабить.

«Я желаю себе самому и каждому человеку никогда не забывать, что он человек, и никогда не прибегать к грабежу».

Ему пришлось обнажить саблю против собственных солдат; рисковать жизнью, чтобы остановить «наглых грабителей». Ему пришлось угрожать, даже убивать, чтобы заставить сесть на корабль этих «сорвавшихся с цепи диких зверей». И обнаружить на борту, в трюме, что эти люди проигрывают награбленное, играя в кости на животе одного из своих мертвых товарищей.

Жестокий урок человечности.

«Я не знал в то время, что у человека есть склонность к извращенности, — некоторая, если он образован, и большая — если он необразован».

Гарибальди больше склонен к размышлениям о морали, чем к социальному анализу. Он верит, что культура может изменить человека к лучшему.

И все-таки, несмотря на всю ее жестокость, эта вольная жизнь ему нравилась.

«Жизнь, которую приходилось вести во время войны такого типа, чрезвычайно активна, полна опасностей из-за численного превосходства противника. Но в то же время это прекрасная жизнь, полностью соответствующая моей природной склонности к приключениям».

А приключений было достаточно.

Они вписываются в «десятилетнюю войну», которую Рио-Гранде-до-Суль вело, начиная с 1836 года, чтобы отстоять свою независимость. Порто-Алегре, столица, была захвачена императорскими войсками, но республика была провозглашена в Паратини, деревне, расположенной севернее.

Это район лагун, отделенный от океана более или менее широкой песчаной полосой. Суда под командой Гарибальди бороздят эти водные просторы, которые, когда дует памперо — коварный ветер, превращаются в разбушевавшуюся стихию. Ему придется также плавать по Лярго-дос-Пасос, южнее Порто-Алегре.

Это также район больших рек — Рио-Уругвай, Рио-Парана, Рио-Гвалегуа, — впадающих в Рио-де-ла-Плата. Севернее этого пресноводного устья 18 июля 1830 года была основана Восточная Уругвайская Республика со столицей в Монтевидео.

Республика эта возникла, отделившись от Аргентины, расположенной к югу от Рио-де-ла-Плата. Между двумя государствами шла непрекращающаяся борьба, хотя со стороны могло показаться, что это всего лишь внутриуругвайские конфликты.

Аргентинский диктатор Хуан Мануэль де Росас, грубый креол, враг европейского влияния, захвативший власть в 1831 году, не мог примириться с существованием Уругвайской Республики.

Монтевидео, прекрасная столица, с населением, превышавшим сто тысяч, символизировала для него Европу с ее либеральными устремлениями. Французы (в своем большинстве баски), итальянцы (между 1835-м и 1842 годами около восьми тысяч подданных королевства Сардинии обосновались в Монтевидео), немцы, столь многочисленные, что город казался самым европейским, самым цивилизованным из южноамериканских городов.

В молодой и неокрепшей Уругвайской республике у Росаса был союзник, Орибе, целью которого было лишить независимости Уругвай и заставить вернуться эту «восточную банду» под суверенитет Аргентины.

Вся южноамериканская сторона побережья, зона умеренного климата, благотворного для скотоводства и земледелия, где легко приживались европейцы и, следовательно, несли с собой другие обычаи и другой жизненный уклад, в годы первой половины XIX века переживала пору бурных перемен. Все пришло в движение, несмотря на то, что на этом огромном пространстве поселения были еще редки, разбросаны, и врагам приходилось искать друг друга на этих необъятных просторах, где на воле паслись стада диких быков и лошадей, которых отлавливали гордые и свободные гаучо.

Для Гарибальди его участие в войне Нового Света началось неудачно.

После того как он захватил свою первую добычу, два уругвайских судна погнались за ним в районе Монтевидео. Бой шел борт к борту. Дрались только итальянские моряки, остальные спрятались в трюме и дезертировали при первой возможности. Рулевой итальянец был убит, а Гарибальди тяжело ранен: пуля застряла в шее, и его парализовало.

Он мог только посоветовать своему экипажу подняться вверх по течению реки Парана и, следовательно, оказаться на аргентинской территории. Судно медленно продвигалось вперед. Гарибальди лежал на мостике. Впервые тело ему не повиновалось. Он видел, как труп одного из его убитых товарищей был выброшен за борт.

В аргентинском городе Гвалегуа корабль был отбуксирован, а Гарибальди перенесен в дом губернатора дона Халинто Андреуса, богатого коммерсанта и образованного человека. Опытный хирург извлек пулю. Началось выздоровление — на свободе, но под присмотром.

Гарибальди не скрывал своего франкмасонства, и, несомненно, это «братство» облепило ему жизнь в Гвалегуа.

Он провел там около года; ездил верхом вокруг города, не выходя за его пределы более, чем па двенадцать километров, посещал салоны. Жил ли он на счет тех, кто его приглашал, или получал от губернатора, как он утверждал, «ежедневно довольно крупную сумму» в компенсацию за потерю судна, конфискованного уругвайскими, бразильскими и аргентинскими властями, объединившимися против него? Конечно, и то, и другое. Жизнь, в общем, мирная. Его экипаж рассеялся.

Быстро выздоровев, Гарибальди решил бежать, уверенный в том, что его исчезновение не вызовет недовольства губернатора. Было ли это западней? Он ехал верхом, считая, что одержал легкую победу. Но был схвачен и испытал на себе жестокость этого сурового континента. «Мне связали руки за спиной, затем, посадив на клячу, связали ноги под брюхом лошади».

И это еще были пустяки. Он узнает, что такое пытка. Начальник полиции Гвалегуа избивает его, так как он отказался назвать тех, кто помог ему бежать. Два часа пытки: «Он велел набросить веревку на балку под потолком тюрьмы и подвесить меня, привязав за руки». Гарибальди плюнул в лицо полицейскому, и его, уже потерявшего сознание, заковали в кандалы.

В тюрьме за ним будет ухаживать женщина. Она не побоялась прийти, «презирая страх, овладевший всеми».

Вмешается губернатор, поставленный в известность. Гарибальди освобожден. Ему предписано переехать в столицу провинции, Бахаду. Он пробудет там два месяца, затем уедет в Монтевидео.

В Аргентине Гарибальди узнал, испытав это на себе, что верность убеждениям измеряется преодоленной болью. И всю оставшуюся жизнь тело будет напоминать ему об этом — он будет страдать от последствий этой пытки до самой смерти.

В Монтевидео, куда Гарибальди прибыл в 1838 году, положение его непросто.

Для уругвайского правительства он всего лишь корсар, открывший огонь по кораблю республики. Он завязывает связи с подпольем, вновь обретя сердечность дружбы соотечественников-итальянцев. Россети, Кунео, Мутру — его окружают друзья, которых он знает теперь уже много лет. Но в Монтевидео нельзя задерживаться. Республике Рио-Гранде-до-Суль нужны способные люди. Россети, ставший одним из советников президента Бенто Гонсальвеса, передает Гарибальди его предложение: согласен ли он реорганизовать и пополнить флот республики?

Итак, в тридцать один год Гарибальди получает ответственный пост, даже если флот состоит всего из двух судов, «Рио-Пардо» и «Републикано». Американец Джон Григгс принял на себя командование последним судном, а Гарибальди остался на борту «Рио-Пардо».

Впервые его роль вписывается, таким образом, в политику государства, даже если это государство хрупко и ненадежно.

Удалось захватить императорскую сумаку. Пристали к берегу, чтобы запастись едой, — и вдруг появился враг, пакгауз окружен, приходится драться — четырнадцать против ста, — отстаивая дюйм за дюймом. Среди врагов — австрийские пехотинцы, их теснят с криком: «Да здравствует Италия!»; странная встреча европейских противников — на другом континенте.

Это напоминает битвы и встречи, сталкивавшие лицом к лицу, вдали от родины, революционеров и их врагов.

Много лет спустя Гарибальди гневно ответит тем, кто будет настаивать на его вступлении в Интернационал: «Я принадлежу к Интернационалу с тех пор, как стал служить республикам Рио-Гранде и Монтевидео».

Эта служба многого требует от Гарибальди. Конечно, она приносит и радость: радость победы, братства в бою; женщины ждут вас, их волнует ваша судьба. Еще есть удовлетворение, которое приносит согласие с самим собой, сознание взятой на себя ответственности, оригинальность найденного решения.

Например, чтобы выйти из лагуны, нельзя воспользоваться проливом, ведущим в океан, так как он контролируется императорскими силами. Тогда суда грузят на импровизированный колесный поезд из стволов деревьев, собирают две сотни домашних быков, впрягают их в суда и таким образом преодолевают полосу земли, отделяющую лагуну от моря…

Но поднялся ветер, произошло кораблекрушение. Судно разбилось, товарищей — среди них Эдоардо Мутру — унесло. «Я любил Эдоардо, как брата». Все итальянцы, из которых состоял экипаж, исчезли, все утонули.

«Все умерли, — повторяет Гарибальди, — у меня было такое чувство, что я остался один на свете, и собственная жизнь, спасти которую мне стоило столько сил, — показалась мне в тягость!»

Но нужно было жить, оставшись в одиночестве, открыть бочонок водки, выброшенный на берег, бегать, чтобы не замерзнуть, и вдруг обнаружить на опушке гостеприимный дом, «вековые деревья, огромные, высокие… апельсины, казавшиеся чудом»…

Итог, однако, тяжкий. Гарибальди снова повторяет, как почувствовал, что остался «один на свете» после потери настоящей семьи, которой были для него товарищи. «В этих далеких краях они были для меня почти то же, что родина».

Новые соратники — не друзья. Жив Россети, но он остался при правительстве Рио-Гранде и редактирует республиканскую газету «О Пово».

«Мне необходимо было человеческое существо, которое меня бы любило. И немедленно.

Женщина, да, женщина. Так как их я всегда считал самыми совершенными созданиями! Что бы там ни говорили, среди них несравненно легче найти любящее сердце».

Эта потребность — в тридцать два года — в прочной привязанности — спасении от одиночества — была острой, неожиданной, не терпящей промедления.

Картина пятая ЖЕНА, ВОЙНА, РЕБЕНОК (1839–1841)

Уже четыре месяца Гарибальди один, в отчаянии от гибели товарищей. Однажды на полуюте своего корабля он рассматривал в подзорную трубу окрестности маленького городка Лагуна, в порту которого они стояли на якоре. Вдруг он заметил перед одним из домов женский силуэт. Тревога, озарение, как вспышка молнии, уверенность, что это та, кого он ждет. «Я приказал, чтобы меня отвезли на берег в этом направлении».

Но когда он поднялся на холм Ла Барра, где мелькнуло видение, он не смог эту женщину разыскать. И вот — новое чудо. Один из жителей пригласил его к себе. «И первая, кого я увидел, была та, ради которой я высадился. Это была Анита. Я нашел запретный клад…»

Д’Анинас Рибейро да Сильва, Анита. Эта молодая женщина с огромными миндалевидными глазами, черноволосая, крепкая, с гибким телом и расцветшей грудью, живая, быстрая в движениях и на удивление решительная, была личностью.

Она родилась в 1821 году — и, следовательно, была на четырнадцать лет моложе Гарибальди — в Морринасе, Лагунской провинции, в семье рыбака. Рассказывали, что она раздавила на лице слишком настойчивого воздыхателя, чей наглый взгляд ее возмутил, сигару, которую он курил, отметив нахала до конца его дней. Когда ей было четырнадцать лет, мать, оставшаяся вдовой с тремя дочерьми, заставила ее выйти замуж за незаметного человека — рыбака или сапожника? — Мануэля Дуарте де Агияра, труса и к тому же сторонника империи. Этот брак ее не устраивал.

Она жила в доме на холме, над портом Лагуна. Этот маленький городок провинции Санта-Катарина (государства, расположенного к северу от Рио-Гранде) был завоеван республиканцами 22 июля 1839 года.

Борьба была жестокой. Гарибальди, уцелевший после кораблекрушения, бросился в бой с энергией отчаяния; он принял на себя командование бразильским судном, которое только что захватил, «Итапарика». Когда императорские силы отступили, он стал героем сражения. В городе его чествовали. Жители — около четырех тысяч человек — хотели присоединения к республике Рио-Гранде-до-Суль. Гарибальди был их освободителем.

Как Анита могла не знать Гарибальди? Даже в Рио-де-Жанейро ходили рассказы о сражении, писали о пирате «Хосе Гарибальди». Даже европейские газеты перепечатали информацию — естественно, исказив ее, — но впервые откликнувшись на события, связанные с изгнанником, положив, таким образом, начало, так как романтические рассказы были в моде и читатели были без ума от всего романтического, созданию мифа о Гарибальди — герое Нового Света.

«Я никогда не думал о браке, — признается Гарибальди, — будучи по характеру слишком независимым и слишком любя приключения. Мне казалось, что невозможно иметь жену и детей, когда вся жизнь посвящена единой цели».

Анита заставила его изменить мнение: в конце 1839 года она взошла вместе с ним на борт «Итапарика».

Мечта Гарибальди сбылась: его одиночество кончилось. Аниту теперь не коснутся сплетни ее маленького городка, ей не грозит больше встреча с нелюбимым мужем.

Она с человеком, которого не могла бы себе представить даже в самых несбыточных мечтах.

Любовь и преданность Аниты были тем сильнее, что ее выбор был выбором свободной женщины. Несмотря на груз латинских традиций, требующих подчинения мужчине, женщины Южноамериканского континента горды и независимы, что поразило европейца Гарибальди. Здесь женщины должны уметь сами себя защитить, если будет нужно, так как мужчины грубы и несдержанны. Поэтому они высоко держат голову, в них есть смелость и благородство идальго. И мужчины, которые за ними ухаживают и женятся на них, должны быть достойны этой мужественной системы ценностей, принятой женщинами.

Муж Аниты на это был неспособен. Следовательно, она считала себя вправе его оставить. Что касается Гарибальди, он разделял эту воинственную мораль, хоть и признавал себя «глубоко виновным» в похищении чужой жены. Поскольку мужа нет и жена согласна, ее дозволено увести.

Свободная мораль, отвергающая традиционные законы и еще раз ставящая Гарибальди вне общества и его норм.

Мораль требовательная, полная риска. Анита приняла ее и живет в каком-то горячечном возбуждении.

Вот она на палубе корабля стреляет из ружья, вот командует стрельбой из пушки во время неравного морского боя с императорскими силами.

Когда имперцы вернулись с подкреплением и отбили Лагуну, а Гарибальди получил приказ сжечь свои корабли — этот приказ испуганному экипажу передала Анита и она же своим мужеством поддерживала моряков.

«Тем, что мои боеприпасы удалось спасти, я в самом деле обязан достойному восхищения хладнокровию молодой героини», — считает Гарибальди.

Огонь пожара освещает Лагуну; нужно уходить в лес, оставить штат Санта-Катарина, видеть, как «горят трупы братьев по оружию, так как нет возможности похоронить их иначе», идти к Рио-Гранде-до-Суль, начать трудное отступление, выдерживая неотступное преследование вражеской конницы.

Гарибальди со своими людьми — их уцелело не более шестидесяти! — сумеют после пяти месяцев пути присоединиться к войскам Бенто Гонсальвеса в Рио-Гранде-до-Суль, у Мавакара.

Эти пять месяцев не были временем непрерывных боев. Война, как и человеческая деятельность в этих новых необжитых местах, шла с перерывами. Переправлялись через реки, проходили через пастбища, укрощали лошадей, пойманных с помощью лассо, убивали быков, чтобы вечером приготовить еду.

Воспоминания Гарибальди об «этих прекрасных минутах» полны ностальгии: «Я ехал верхом и рядом со мной была женщина моего сердца, достойная всеобщего восхищения… Какое имело значение то, что у меня не было другой одежды, кроме той, которая была на мне? И то, что республика, которой я служил, была бедна и никому не могла заплатить ни копейки? У меня были сабля и карабин, лежавшие передо мной на седле… Моим сокровищем была моя Анита, не меньше меня преданная священному делу народов и жизни, полной приключений».

«[…] как бы там пи было, будущее нам улыбалось; и чем более дикими оказывались огромные американские пустыни, тем они были прекраснее. И потом мне казалось, что своим участием в различных опасных военных операциях я исполнил свой долг и заслужил уважение воинственных сыновей континента».

Ему пришлось сражаться, имея в своем распоряжении случайных людей, «солдат удачи», которых невозможно удержать надолго вместе. Близко столкнувшись с Бенто Гонсальвесом, видя его нерешительность, он пришел к выводу: «Когда готовишься к атаке, нужно все тщательно взвесить, но когда решение принято, использовать все силы, находящиеся в твоем распоряжении, до последних резервов».

Он оценивает мужество одних, трусость — многих и взвешивает последствия недисциплинированности. Так как напившиеся солдаты были неспособны драться, ему пришлось пережить «постыдное отступление, почти бегство».

В Такуари, в Сао-Хосе-де-Норте он плачет от досады и бешенства, рядом с ним всего несколько человек, — около сорока, — все, что осталось от «гордой пехоты либеральных сил». Плохо подготовленные военные операции, разочарования, враждебность.

В 1840 году — ему тридцать три года — Гарибальди знает, что на войне, как и в политике, — все непросто. Рио-Гранде-до-Суль — республику, о которой он так мечтал, — раздирают противоречия между враждующими фракциями. Президент Гонсальвес — не тот полководец, который смог бы оправдать надежды. Его режим — скорее правление касты богатых гаучо[14], а не воплощение воли всего народа.

16 сентября 1840 года Анита произвела на свет в маленькой деревне мальчика, которого Гарибальди в память о герое Модены назвал Менотти.

Нужно, чтобы он жил, а у Гарибальди его не во что завернуть, кроме шейного платка. Он уезжает один, чтобы раздобыть еду и одежду, путь труден, вода доходит коню до брюха; удается ускользнуть от имперских солдат, но когда он возвращается, Аниты нет:

«…она была вынуждена тоже бежать, через двенадцать дней после родов, положив ребенка перед собой на седло».

Он ее находит, и отступление продолжается.

Первобытная жизнь. Гарибальди строит хижину, объезжает лошадей.

Жизнь настороже, полная опасности, постоянная угроза попасть в засаду. Партизанская жизнь или, чтобы лучше выразить соответствие одного века другому, жизнь герильеро в лесу. Приходится преодолеть Матос, чтобы оказаться, наконец, в маленьком городе, Крус-Альта, на высоком плато. Оттуда добраться до Сао-Габриэля, устать до изнеможения и узнать, что Луиджи Россети, последний друг, оставшийся в живых, тоже умер.

«Увы! — пишет Гарибальди. — Нет уголка земли, где бы ни покоились кости великодушного итальянца».

Смерть Россети была для Гарибальди последним ударом. Он чувствует необходимость переменить жизнь. У него есть жена и сын. И вдруг «множество вещей, отсутствия которых я никогда прежде не ощущал, мне стали необходимы». Крыша над головой, минимум стабильности и денег.

В это время произошла его встреча с Анзани, карбонарием, эмигрантом, сражавшимся с оружием в руках на баррикадах в Париже в июле 1830 года. Этот товарищ по борьбе, быстро ставший другом, рассказал ему о том, что Мадзини в Англии пытается реорганизовать «Джовине Италия», открыв доступ в нее рабочим. Он рассказал о научном конгрессе, состоявшемся в Пизе в прошлом, 1839 году, в котором приняли участие ученые со всей Италии. Собралось четыреста человек. В кулуарах много говорилось об объединении Италии, завязались связи, много обещавшие в будущем.

Анзани напомнил Гарибальди родной полуостров, в котором жизнь шла своим чередом и звучали новые мелодии нового воскресения. В 1840-м состоялось представление первой оперы Джузеппе Верди.

Гарибальди только острее почувствовал изоляцию, в которой провел «шесть лет, полных лишений и испытаний, вдали от общества, друзей и родных». Он, полный нежной, восторженной привязанности к матери и своей семье, уже несколько лет ничего о них не знает.

«В огне сражений, — признается он, — мне удавалось заглушить мою привязанность к ним, но в моей душе она была по-прежнему жива».

Итак, он хочет добраться до морского порта Монтевидео, города, где, как он знает, много итальянцев. Оттуда он сможет, если захочет, вернуться в Италию, домой, в Ниццу.

«Я попросил разрешения у президента Гонсальвеса уехать из Рио-Гранде в Монтевидео. Он дал мне такое разрешение», — уточняет Гарибальди. Он не дезертирует. Ему даже дают стадо быков в девятьсот голов: в Монтевидео это даст возможность жить, не зная нужды. При условии, что их удастся туда довести.

Разлив Рио-Негро, отсутствие опыта, бесчестность нанятых для этого людей приведут к тому, что стадо разбежится. Вскоре от него останется только триста голов, и Гарибальди поймет, что лучше «куереар» — убить и сохранить шкуры.

Проведя месяц в пути, Гарибальди вернулся в Монтевидео всего лишь с несколькими шкурами. Долгая война ему ничего не принесла.

Он выручил за эти шкуры несколько сот экю, которых хватило только на одежду ему и близким. Что ждет их в будущем?

«У меня была семья — и никаких средств к существованию».

Картина шестая КРАСНАЯ РУБАШКА ИЗ МОНТЕВИДЕО (1841–1848)

Двор с колодцем, узкая терраса, откуда виден порт; две маленькие комнаты, кухня с низким закопченным по-толком: таков дом, в котором поселился Гарибальди с Анитой и сыном Менотти, в Монтевидео, на улице дель Нортон, 14.

Скромное жилище, говорящее о бедности Гарибальди, но также о его образе жизни. Он с ранней юности привык к простоте и суровости корабельного быта, а позднее — к полному случайностей и риска существованию герильеро. Он не привык к комфорту и не стремится к нему. Когда ему приходится покинуть палубу корабля, он сталкивается с природой, такой же непокорной, как Океан.

Этим он близок массе людей, которых исход из деревень гонит в город; но даже насильственно оторванные от корней, они сохраняют психологию крестьянина. И они понимают его лучше, чем буржуазных политиков.

В каком-то смысле, если сравнивать его с Тьером, Гизо или, конечно, с Марксом, даже с Мадзини, — он кажется архаичным. Но ведь и Италия в своей глубинной сути — архаична. И «архаизм» Гарибальди, помноженный на его бразильский и уругвайский опыт, помогает ему лучше понять слабости этого общества и найти такой способ борьбы, который в этих условиях окажется самым эффективным.

Мечты Гарибальди и итальянцев из Монтевидео о будущем родины пока находят свое воплощение в нескольких политических и военных терминах: республика, независимость, объединение, восстание.

Они все еще думают, что станут той «искрой» (как говорил Мадзини), от которой вспыхнет вулкан. Когда в Монтевидео им будет нужно выбрать знамя, чтобы повести за собой итальянцев, вступивших в легион, на защиту города, они выберут черный стяг с вышитым в центре извержением Везувия: символ траура по родине-пленнице и символ революции, так как воскресение, Рисорджименто, будет подобно извержению вулкана.

Они надеются.

Жизнь в Монтевидео в первые месяцы банальна до отчаяния. Жизнь ради выживания. Друзья (Кунео, Анзани, Кастеллини, судовладелец Стефано Антонини, молодой революционер Медичи) помогают Гарибальди, оказавшемуся без средств. Болтают. Ждут. Антонини обещает: «Как только в Италии вспыхнет пожар, я дам тебе корабль и ты туда вернешься». С нетерпением ждут почты. Известие, как удар бича: Гарибальди узнает, что 3 апреля 1841 года умер Доменико, его отец.

Потребность в стабильности, возникшая после гибели друзей, стала еще острее. 26 марта 1842 года Гарибальди сочетался церковным браком — он, франкмасон, — с Анитой, заявив под присягой, что ее муж, Дуарте, умер.

За семь лет жизни в Монтевидео Анита подарила ему еще троих детей, имя каждого из них связано с дорогими Гарибальди людьми: его первая дочь, Розита (умершая в двухлетнем возрасте), названа в честь матери, донны Розы; Терезита — в память о сестренке Терезе, погибшей в огне; второй мальчик, Риччьотти — в честь итальянского патриота Никола Риччьотти, расстрелянного в 1844 году.

«Чужой хлеб мне всегда казался горьким». Итак, нужно зарабатывать на жизнь. С помощью масонской ложи «Друзья Родины», которую он посещает, как большинство итальянцев, завязываются полезные связи. И вот он — коммивояжер, пытающийся продавать ткани, сыр, пшеницу и миндальный мармелад.

Естественно, у него ничего не вышло. Он не создан для коммерции. Нужно найти что-нибудь другое.

Священник, корсиканец по происхождению, вынужденный покинуть Париж после того, как он опубликовал памфлет против злоупотреблений духовенства, и ставший в Монтевидео аббатом Полем, — Поль Семидей, — пригласил Гарибальди в колледж, которым он руководил в качестве преподавателя математики и истории.

Гарибальди пришлось много работать, он читал даже на улице, дома по вечерам засиживался допоздна, готовясь к занятиям. Часто не было денег, чтобы купить свечи.

Анита прекрасно приспособилась к этой трудной жизни. Как и Гарибальди, она безразлична к комфорту и богатству. Она счастлива: человек, которому она посвятила свою жизнь, — с ней.

Но ее мучает ревность — и страх, что его снова уведет война.

А война — у порога: сражения идут на Рио-де-ла-Плата.

Флот Уругвая — против флота Аргентины. Затянувшийся конфликт между двумя государствами, раздираемыми внутренними противоречиями, осложнен вмешательством заинтересованных великих держав.

В Аргентине по-прежнему царит Розас, насаждая террор (с помощью палачей из Мас-Орка) и шовинизм. Орибе, изгнанный из Уругвая генералом Рибера, остался союзником Розаса и мечтает вернуться в Монтевидео победителем. Франция, чьи интересы ущемлены, посылает свои корабли блокировать Буэнос-Айрес. Соперничающая с ней Англия посылает свои — в поддержку Аргентины. Старый адмирал, переживший наполеоновские войны, Вильям Браун, живописный ирландец, командует флотом Розаса. Американец Джон Коуи — флотом Уругвая.

Мировая пресса не может обойти молчанием этот конфликт, и отныне его участники, каков бы ни был реальный размах военных действий, возведены в ранг великих полководцев.

Газеты всей Европы заговорят о герое Гарибальди.

В 1850 году Александр Дюма опубликует книгу, быстро ставшую знаменитой: «Монтевидео, или Новая Троя». Можно представить себе, как вырастет легендарная слава Гарибальди. Итальянцам, которых волнует судьба нации, больше, чем какому-нибудь другому народу нужен человек, который стал бы символом ее величия и надежд. Они с нетерпением ждут вестей о его действиях в Уругвае, для патриотов его имя стало оружием в борьбе против угнетателей.

Когда после поражения уругвайского морского флота в бою с аргентинским генерал Рибера предложил Гарибальди звание полковника и задачу реорганизовать флот республики, он убедил его согласиться во имя Италии и их общих идеалов.

Это было в начале 1842 года. Гарибальди почти тридцать пять лет. После долгих месяцев бесцветной жизни его сжигает жажда деятельности. Он видел со своей террасы, как адмирал Браун громил уругвайские суда, которым все-таки удалось укрыться в Монтевидео.

Решение принято. Речь идет о сражении не только за Уругвай, но — все итальянцы в этом убеждены — за Италию и за будущее человечества — против тирании.

Итак, вперед. Подготовиться к отплытию, подняться вверх по течению Рио-де-ла-Плата, избежав встречи с более сильным флотом Брауна. Цель похода — безумная: плывя по течению Рио-Па-раны, дойти до аргентинской провинции Корриентес, восставшей против Буэнос-Айреса. Предприятие, равносильное самоубийству, считают в Монтевидео, так как Брауну достаточно блокировать реку, чтобы помешать Гарибальди вернуться на Рио-де-ла-Плата и в Уругвай. К военным трудностям добавились трудности речного судоходства. Три корабля Гарибальди — «Конститусьон», «Просида» и «Перейра» с трудом поднимаются вверх по течению, мешает туман над рекой. «Конститусьон» садится на мель, рискуя оказаться под пушечным обстрелом аргентинского флота. Судно удается снять с мели и двигаться дальше. Время от времени высаживаются на вражеский берег. Несколько человек захватывают еду, быков, сеют панику. Затем плывут дальше на север. Экипажи ненадежны, боеприпасов мало, и, когда в середине августа нужно сражаться с Брауном, приходится использовать, после того как кончились снаряды, якорные цепи, распилив их ночью на части. Затем поджечь корабли, которые невозможно больше защищать, и начать долгий путь в Монтевидео.

Странные бои. В отличие от больших полей сражений, исход боя здесь зависит от человека, его моральных качеств, его умения быстро находить решение, его чутья.

Гарибальди был свободен от плена теорий. Он научился воевать, стал полководцем на поле боя.

Пожалуй, он несколько суеверно полагался на свою интуицию. «В нашем существе, — утверждает он, — помимо ума, есть нечто неизвестное, необъяснимое, но его воздействие подобно своего рода предопределению и делает нас счастливыми или несчастными».

Первые бои… Пресса Монтевидео преувеличивает их значение. Сражение на Паранье против Брауна (бывшего офицера Нельсона) обретает славу Трафальгара или Абукира. А враги в Буэнос-Айресе — «Гасета Меркантиль» — утверждают, что Гарибальди оставил гибнуть в огне пожара на своих кораблях пленных и раненых аргентинцев. Правда? Ложь? Во время этой войны было много жестокого. Пленных часто убивали. Иногда их также освобождали, и они переходили на сторону бывшего противника.

Когда в Арройо-Гранде уругвайские войска генерала Риберы были разбиты войсками Орибе, за этим разгромом — пять тысяч убитых и раненых среди уругвайцев — последовала резня: пленным перерезали горло ножом, как режут быков. Это проигранное сражение открыло врагу путь к Монтевидео. Нельзя было допустить, чтобы столица пала, и Гарибальди со своими экипажами вернулся в город.

Он полон горечи.

Из своих американских войн Гарибальди извлек политические уроки. Он не находит слов, достаточно резких, чтобы обличить тех, кто «запятнал себя в самом гнусном из заговоров из зависти или жажды власти и предал дело своей страны». Порядочный человек «не втягивает свою страну в междоусобные войны, самые длительные и кровавые, ради личных целей».

Гарибальди — прямая противоположность фанатику; страдания уругвайского народа и солдат, зрелище — в Монтевидео карикатурное — политических притязаний и эгоизма вождей привели его — во имя интересов народа — к отказу от борьбы, если нужно, к компромиссу, чтобы избежать гражданской войны.

Он предельно ясно напишет об этом в письме к Кунео от 26 февраля 1846 года: «К воспитанию огнем сражений, которое мы получили сегодня, нужно добавить моральное воспитание путем уступок, чего нам всем, итальянцам, особенно не хватает». И в другом письме: «Разногласия между итальянцами — единственная причина их слабости».

Эта проблема встанет очень остро, когда Гарибальди вернется в Италию. Сейчас, в конце 1842 года, когда к Монтевидео приближаются войска Орибе, союзника кровавого Розаса, ему предстоит решать другие проблемы.

В распоряжении Мануэля Орибе около двенадцати тысяч человек, из них пять тысяч кавалерии. Гарнизон Монтевидео насчитывает всего четыре тысячи двести тридцать шесть человек, и весь Уругвай может собрать только девять тысяч человек, из них пять тысяч бывших черных рабов. И еще нужно учитывать возможное дезертирство и, конечно, предательство. Розас и Орибе хорошо платят. Итак, борьба неравная, даже если силы Орибе иногда сводятся к семи тысячам человек. И, однако, осада Монтевидео продлится с 16 февраля 1843 года по октябрь 1851-го.

«Новая Троя», как скажет Александр Дюма? «Эта борьба послужит примером для будущих поколений всех народов, которые не захотят подчиниться силе, — как напишет Гарибальди, добавив: — Я горжусь тем, что делил с этим мужественным народом долгие годы его бессмертной обороны».

Столица, в которой было много политических эмигрантов из Европы, стала, как пишет Гарибальди, «бастионом свободы на Востоке». Подлинно «революционный» энтузиазм овладел городом. В Монтевидео прибыли крупные военные, известные своей порядочностью — генерал Пас и генерал Пачеко. Оружия было немного, боеприпасов не хватало, снарядные ящики пусты, но все принялись за работу. Вокруг города вырыли оборонительные рвы. Женщины и дети трудились вместе с мужчинами. Плавили металл, чтобы отлить из него пули или пушки. Использовали даже старинные портиры, оставшиеся со времен испанского завоевания, превратив их в заградительные сооружения на дорогах.

В этой атмосфере, полной энтузиазма и доверия, Гарибальди чувствовал себя, как дома. Жизнь снова обрела свой ритм и смысл. Ему поручили создать маленькую флотилию, состоявшую из торговых судов, но он сумел вооружить их пушками, захваченными у врага.

С этими легкими суденышками он много раз будет бросать вызов флоту адмирала Брауна, организуя вылазки, мелкие десанты, диверсионные операции, играя роль ускользающей добычи, чтобы дать возможность торговым судам прорвать блокаду и привезти в Монтевидео продовольствие, которого городу не хватало.

Он стал легендарным. «Гарибальди выходит», — кричали па молу и улицах, когда флотилия покидала порт. Морской бой был зрелищем, и восторженные крики приветствовали возвращение судов, каждый раз казавшееся чудом, так велико было неравенство сил.

Однажды Гарибальди помог скрыться туман. В другой трудной ситуации, когда его расстреливали в упор, палуба была усыпана осколками, число раненых росло с каждой минутой, вдруг между ними встал английский ялик и бой прекратился, «как будто к сражающимся прикоснулась волшебная палочка… так как английский флаг способен укротить бурю».

Дело в том, что во время этой долгой войны в политике происходили перемены — Англия и Франция объединились, чтобы поддержать Уругвай, и, следовательно, Аргентина Розаса лишилась поддержки Лондона.

Но судьба Монтевидео решалась не в ходе морских сражений. Основная борьба развернулась на суше, и здесь Гарибальди тоже станет героической фигурой — для всей Европы и Соединенных Штатов.

В борьбу включились все жители Монтевидео. Они страдали от голода, болезней — Розиту, первую дочь Гарибальди, унесла эпидемия скарлатины, — их мучила тревога: что с ними станет, если в город войдут солдаты Орибе? И каждый день — исход боя, судьба близких… Война, как всегда во время осады, вошла в жизнь каждой семьи. По вечерам Гарибальди, как и все солдаты, возвращался домой, пока набат не призывал на новую вылазку.

В этих условиях дисциплина, которую вообще трудно поддерживать в таких импровизированных войсках, зависела от отношений, сложившихся между людьми и их непосредственным командиром. Вначале у Гарибальди дела обстояли не лучше, чем у других.

В Итальянском легионе, состоявшем из эмигрантов, которым он командовал, было всего четыреста человек, тогда как Французский легион под командой баска Тьебо, бывшего участника революции 1830 года, насчитывал две тысячи шестьсот добровольцев.

Между этими иностранными легионами шло соревнование, доходившее до насмешек и оскорблений.

Французский легион, состоявший из республиканцев и социалистов, с честью выдержал испытание боем.

Итальянцы Гарибальди, за исключением республиканского ядра «Джовине Италия», оказались не такими стойкими. Не очень воинственные и, главное, не имеющие боевого опыта, во время первой вылазки они имели жалкий вид. Они рассеялись, а затем обратились в бегство при первых же выстрелах.

Эту панику 2 июня 1843 года Гарибальди было тяжело пережить. Организовав новые вылазки, ужесточив дисциплину, «очистив» легион, Гарибальди сумел превратить его в действенную и смелую воинскую единицу.

Он дал ему знамя с изображением Везувия, военную форму, ставшую эмблемой гарибальдийцев — знаменитую красную рубашку, родившуюся по воле случая.

Гарибальди, в одежде которого всегда было что-нибудь красное — шейный платок, украшение, — непричастен к этому выбору, даже если по своей живописности, неожиданности и символике он кажется его собственной находкой.

Маловероятно и то, что идею красной рубашки ему подсказал генуэзский художник Гаэтано Галлино, живший в Монтевидео в эмиграции.

На самом же деле, как об этом свидетельствует английский офицер, бывший в Монтевидео во время осады, этот выбор был продиктован необходимостью. Он пишет: «Нужно было одеть, как можно экономнее, только что созданный Итальянский легион; и так как коммерческое предприятие предложило правительству продать ему со скидкой большую партию туник из красной шерсти, предназначавшихся для рынка Буэнос-Айреса, в то время закрытого по случаю блокады, предложение показалось слишком заманчивым, чтобы его не принять, и сделка была заключена. Эта одежда предназначалась для рабочих аргентинских «саладерос», то есть боен: это была хорошая одежда для зимы».

Гарибальди мгновенно понял, что можно было извлечь из такой униформы, единственной в своем роде. Он превратил ее в знамя. Он сам надел красную рубашку: «Камичи россе», серое или белое пончо, широкополая шляпа прерий — Гарибальди нашел в Америке свой сценический костюм, способный поразить воображение.

Гарибальди — из тех редких людей, которые совершенно не думают о себе и не преследуют никаких личных целей — и навсегда остаются в памяти. Они, в силу стечения обстоятельств, часто с помощью удачи и всегда благодаря собственной настойчивости и характеру, становятся творцами символов и событий.

Вожди? Лидеры? Каудилльос? Дуче? Человек, умеющий руководить людьми? Все эти определения несовершенны, так как подчеркивают только умение вести за собой и властное начало, тогда как Гарибальди и олицетворяемый им тип актера Истории оказываются во власти естественного хода событий, увлекающего их за собой и постепенно изолирующего, ставящего в особое положение. Им не нужно самоутверждаться, что-то делать, чтобы обратить на себя внимание; достаточно какого-нибудь знака — камичи россе, пончо — и действие идет само собой и становится легендой.

Когда они уходят, после них чаще всего остается миф. А не законы.

Гарибальди понимал, что начал занимать в Истории особое место, — события в Монтевидео открыли ему это.

В своих «Мемуарах», описывая бои во время осады и дерзкие вылазки, когда удавалось вырваться из вражеского окружения и действовать в тылу войск Мануэля Орибе, он восхваляет «матрерс» — этот термин может с равным успехом обозначать бродягу или бандита, так же как и гаучо — скотовода, охотника, для которого пампасы — родная стихия. Некоторые из этих «матрерос» служили Уругвайской республике.

Гарибальди рисует портрет «матреро», но нетрудно понять, что это его собственный идеал. В нем воплощена вся сила его индивидуализма, тоска по обществу, неподвластному никому, вольному — на вольном просторе. Мечта, близкая к анархизму, наследие сенсимонизма, дитя утопии, столь типичной для XIX века? Может быть, но какая в этом сила!

Гарибальди не скрывает, что хотел бы быть на высоте своей мечты.

Его миф близок миллионам его современников, которые надеются — достаточно взглянуть на эстампы того времени — разбить свои цепи и идти навстречу восходящему солнцу.

Эти мысли, эти образы, наивные и близкие народу, составляют силу Гарибальди. Он обладает редкой способностью «преображать», идеализировать события и людей. Мечтатель Гарибальди.

Но мог ли бы он действовать, если бы ие умел мечтать?

А он действует, и как действует!

8 февраля 1846 года, недалеко от речки Сан-Антонио, Гарибальди со своим отрядом попал в засаду. Их всего сто восемьдесят пехотинцев против почти полутора тысяч человек кавалерии и пехоты. «Мы были готовы погибнуть, но не отступить…»

В конце концов, Гарибальди удалось отвести своих людей в Сальто, город, где его ждал Анзани. Встреча была триумфальной. Известие об этом сражении, на самом деле удачно проведенном отступлении, облетело весь Уругвай, а затем Европу.

Слава Гарибальди так велика, что Розас, организовав вначале на него покушение, предложил ему сумму в тридцать тысяч долларов, если он перейдет на сторону Аргентины. Но бескорыстие Гарибальди было всем известно.

Военный министр Уругвая генерал Пачеко, посетив Гарибальди, увидел его скромное жилище и понял, что у него нет денег даже на свечи. Тогда в его распоряжение было передано сто золотых, которыми он поделился с вдовой, жившей по соседству.

Когда правительство Уругвая решило подарить Итальянскому легиону земли — в благодарность за оказанные услуги, Гарибальди ответил гордым письмом, полным оскорбленного благородства: «Итальянские офицеры, когда им было зачитано ваше письмо и сообщено о содержащемся в нем постановлении, единодушно заявили от имени всего легиона, что они попросили оружие и предложили свою помощь республике, не требуя никакого другого вознаграждения, кроме чести разделить опасность вместе с жителями страны, которая оказала им свое гостеприимство. Действуя таким образом, они повинуются своей совести. И считая это своим долгом, они будут и впредь продолжать, пока этого требуют трудности осадного положения, делить труд и опасность с мужественными жителями Монтевидео и не желают никакого другого вознаграждения».

Все факты свидетельствуют об одном: Гарибальди неподкупен.

Французский адмирал Ленэ говорит о его простоте и скромности. Он пишет Гарибальди: «Дорогой генерал. Я поздравляю себя и Вас с тем, что Вы смогли благодаря Вашему уму и бесстрашию провести военную операцию, которой могли бы гордиться солдаты Великой армии, в данный момент самой сильной в Европе.

[…] Ваша скромность привлекла к Вам симпатии всех тех, кто способен по достоинству оценить все, сделанное Вами за эти шесть месяцев, и одним из первых я должен назвать нашего полномочного министра, высокочтимого барона Дефоди, в чьем лице Вы имеете могучего защитника, особенно когда речь идет о необходимости написать в Париж, чтобы рассеять досадное впечатление, произведенное некоторыми газетными статьями, написанными людьми, привыкшими лгать даже тогда, когда события произошли у них на глазах.

Примите, генерал, заверения в моем глубоком почтении. Ленэ».

Английский адмирал Хаудэн рисует портрет «этого человека великого мужества, одаренного подлинными военными талантами, которому я счастлив воздать должное за его бескорыстие, тем более редкое, что он был окружен людьми, стремившимися только к удовлетворению собственного честолюбия».

Английский дипломат Ос ли, занимавший официальный пост в Монтевидео, добавляет: «Из каждого испытания он выходил, не запятнав своей чести, каждая проверка только подтверждала удивительную верность его суждений и дальновидность советов». Он уточняет, что у Гарибальди не только не было денег на покупку свечей, но что он даже «наглухо закрывал свое пончо, чтобы скрыть ужасающее состояние своей одежды, так как купить приличный костюм у него не было возможности».

Понемногу вырастает образ человека честного, мужественного, одаренного полководца, человека очень яркого и в то же время скромного. Портрет упрощенный, но не противоречащий действительности.

И можно понять, что в то время, когда фракционная борьба раздирает Уругвайскую республику, все единодушны в том, что только ему можно доверить пост главнокомандующего. И вот он генерал. В сорок лет. На вершине славы.

Для всей Италии он стал символом ее борьбы и величия.

Произведения Леопарди, Мандзони, Сильвио Пеллико («Мои тюрьмы») подготовили духовную атмосферу, необходимую для Рисорджименто.

Кроме того, начиная с 1834 года па всей территории полуострова началась полоса бурных перемен. Прежде всего в королевстве Пьемонт-Сардиния, где под руководством Карла Альберта произошел «поворот в истории Пьемонта», как отметил французский посол в Турине. С цинизмом и двойственностью, свойственным правителю, не уверенному в своих силах, Карл Альберт после жестокого подавления движения сторонников Мадзини в 1831-м и 1834 годах, переменил политику, иначе говоря, решил использовать в своих целях национальный подъем, пока его трон не рухнул. Его министры разработали реформы, превратившие Пьемонт в самое современное государство Италии. Армия, образование, коммуникации, юстиция, коммерция: каждый из этих секторов был обновлен. Королевство кипит, полное новых начинаний, и Карл Альберт пишет своему военному министру: «Я не боюсь Австрии и готов один начать войну за независимость». Взять на себя роль государства, вокруг которого — в борьбе против Австрии — может объединиться вся Италия, для королевства, приговорившего к смертной казни Гарибальди и Мадзини, поворот, произошедший всего за несколько лет, который впечатляет.

В Турине, в декабре 1847 года, упорный человек, пьемонтский дворянин, крупный помещик и предприниматель, тонко чувствующий свое время, сторонник либеральных идей, начал издавать газету, которую назвал «Рисорджименто». Это был Кавур.

Но во всех итальянских государствах и во всех группах эмигрантов — в Латинской Америке, в Брюсселе или в Париже — та же буря идей, действий, поток новых книг. Аббат Джоберти в своем «Общественном и моральном примате итальянцев», опубликованном в Брюсселе в 1843 году, выступает за итальянскую конфедерацию и выдвигает свою программу: единство, независимость, свобода. Для осуществления этих целей папа и король Пьемонта должны объединиться.

Эту книгу читают, горячо обсуждают в интеллектуальных кругах, которые есть в каждом итальянском городе, где в течение многих веков существуют давние традиции политической мысли.

В июне 1846 года избран новый папа, Пий IX, который 16 июля объявляет всеобщую амнистию для всех политических осужденных, разрешает эмигрантам вернуться, кажется, собирается проводить реформы. Разве он не послал 24 августа 1846 года циркуляр всем правителям своих провинций, приглашая их предложить свои проекты улучшения народного образования?

«Вива Пио Ноно» — Да здравствует Пий IX! Патриотически настроенная Италия считает, что нашла своего вождя.

В этих условиях растут популярность и слава Гарибальди.

В кафе и театрах Тосканы листовки сообщают о битвах «генерала» Гарибальди и его Итальянского легиона.

Книга тосканского полковника Ложье рассказывает об эпопее гарибальдийских «камичи россе»[15].

Итальянцам — психологически и патриотически — необходим крупный современный полководец. И этот народ, не имеющий военных традиций, избрал Гарибальди, «генерала», воина, победителя. Кажется, что будущее нации можно завоевать только оружием.

В век, когда все великие государства обязаны своим величием мощи своего оружия, когда барабанная дробь говорит о славе нации — Вальми, Аустерлиц, Лейпциг, Ватерлоо, — итальянцы, которые хотят, чтобы их страна стала единой могучей державой, признали этого популярного генерала воином первого года грядущего объединения итальянцев.

Когда два флорентийца — Карло Фенци и Чезаре делла Рипа — предложили открыть по всей Италии подписку, чтобы преподнести Гарибальди золотую саблю и каждому из его легионеров серебряную медаль, в знак «национальной благодарности», — деньги были мгновенно собраны. За несколько дней — четыре тысячи шестьсот лир, и Карл Альберт стал одним из первых, он внес, по слухам, больше лиры.

В Монтевидео итальянские эмигранты в курсе событий, сотрясающих Италию. Кажется, что вся страна вот-вот поднимется на борьбу. Говорят, что Мадзини объединился с Пием IX, либерально настроенным папой. Изгнанник-революционер и в самом деле отправил ему следующее послание: «Объединение Италии под эгидой религиозной идеи может поставить Италию во главе европейского прогресса […]».

В Монтевидео Гарибальди и эмигранты стали немедленно собираться. Вернуться, прикоснуться к земле родины, вновь обрести семью и покинутые города, создать, наконец, единство Италии, ради которого многие из них пожертвовали всем.

Гарибальди и Андзани пишут 12 октября 1848 года монсиньору Бедини, папскому нунцию в Рио-де-Жанейро, чтобы попросить его передать Пию IX: они готовы ему служить и отдают в его распоряжение Итальянский легион.

«…Если сегодня руки, которые умеют владеть оружием, будут приняты Его Святейшеством…мы охотнее, чем когда бы то ни было, посвятим их служению тому, кто столько сделал для Родины и Церкви».

В 1847 году тысячи патриотов разделяли иллюзии и энтузиазм Гарибальди и его сподвижников.

Послание, переданное нунцием в Рим, осталось без ответа. Но одно за другим приходили новые известия, и нетерпение Гарибальди росло с каждым днем. Борьба, начатая им в Генуе еще в юности, после тринадцати лет изгнания снова стала необходимостью. Как не стремиться сделать все возможное, чтобы уехать?

Была открыта подписка, чтобы зафрахтовать судно. Судовладелец Стефано Антонини внес тысячу песо. Фонд быстро рос. Был составлен список членов Итальянского легиона, которые вернутся на родину, чтобы бороться с оружием в руках. Разве Карл Альберт не заявил в сентябре 1847 года: «Если Бог будет так милостив и позволит нам начать войну за независимость, я сам стану во главе армии. Ах, как прекрасен будет тот день, когда мы бросим клич национальной Независимости!» Если понадобится, легион станет служить под командованием короля, чье правосудие тринадцать лет назад приговорило к смерти Гарибальди.

Так как легион предполагает сразу же принять участие в сражениях, Гарибальди решает отправить свою жену и детей в сопровождении юного Медичи сначала в Геную, затем в Ниццу.

Итак, Анита уезжает в Геную. Ее там встретят восторженно — популярность Гарибальди велика. Под ее окнами кричат, ей подарили трехцветное знамя. «Каждый день, как только появляется какой-нибудь корабль, — рассказывает ока, — генуэзцы думают, что это он вернулся из Монтевидео».

А в Монтевидео — новые трудности. Не все решаются ехать. Андзани болен. Снова приходится ждать, написать Аните, прося ее переехать из Генуи в Ниццу и отнестись к донне Розе с должным почтением. «Я хочу, чтобы тебе понравился этот прелестный уголок, где я родился, чтобы он стал тебе так же дорог, как всегда был дорог моему сердцу. Ты знаешь, как я боготворю Италию, а Ницца, конечно, одно из самых прекрасных мест моей родины, такой несчастной и такой лучезарной. Когда ты будешь проходить мимо тех мест, которые видели меня ребенком, о! вспомни о том, кто делил с тобой труд и горе и кто тебя так любит, и поклонись им от меня».

Тоска Гарибальди тем сильнее, что он не уверен еще в том, что ему удастся уехать, каждый день приносит новые разочарования, события в Италии развиваются с такой скоростью, что он чувствует себя вне игры.

В конце концов, только шестьдесят три человека, «все молодые, закаленные в огне сражений», поднимутся на борт бригантины «Ла Сперанца», покинувшей Монтевидео 15 апреля 1848 года.

Мужское братство, скрепленное общностью убеждений.

«Мы уезжали, чтобы удовлетворить нашу жажду, желание всей нашей жизни, — пишет Гарибальди. — И мы переплыли океан, не зная, какая судьба ждет Италию».