Дикая ночь

Глава 9

Проблема в том, что убивать слишком легко. Так легко, что почти перестаешь думать. Сначала делаешь, потом думаешь.

Я сказал Фруктовому Пирогу, что доберусь до города на метро, и он подкинул меня до «Квинс-Плаза». Я попросил его остановиться в тени под железной дорогой и сказал:

— Мне чертовски жаль, Фруктовый Пирог. Я хочу попросить у тебя прощения.

Он был в хорошем настроении, поэтому мотнул головой и ответил:

— Конечно, Малыш. Раз уж ты просишь извинения…

Я зажал его правую руку между колен. Я схватил пальцы его левой руки, загнул их назад и щелкнул лезвием ножа.

— Г-господи… — Его глаза становились все шире и шире, рот распахнулся, как мешок, и по подбородку потекла густая блестящая слюна. — Ты ч-что д-делаешь… ты… а-а-ах-х-х-х…

Я ударил его в шею. Почти вырезал ему адамово яблоко. Потом достал из его нагрудного кармана большой шелковый платок, вытер руки и лезвие и положил нож ему в карман. (Это даст им некоторую пищу для размышлений.) Потом уложил его на пол машины и поехал на поезде в город.

Я проехал целую станцию, прежде чем понял, какого дурака свалял.

Фруктовый Пирог… Он мог мне все сказать. Я мог бы заставить его сказать мне то, что представляло для меня вопрос жизни и смерти. А теперь он уже ничего не скажет.

Его брат… БРАТ, МАТЬ ЕГО! Я почти выкрикнул эти слова, мне показалось, что я произнес их вслух. Но я сидел в самом конце вагона, и меня никто не слышал. Люди вообще меня почти не замечают. Может быть, это одна из причин, почему я…

Его брат… Детройт, 1942-й… Деталей он не знает… Не знает! Босс — и не знает. Господи всемогущий! Как будто он мог взять в это дело Фруктового Пирога, не выяснив досконально, до самой распоследней мелочи все, что о нем следовало знать!

Он сам его сюда втравил. Фруктовый Пирог сидел на своем тепленьком местечке и в ус не дул; но пришел Босс и втянул его в чертовски рискованное дельце. И тот не смог отказать Боссу. Он не мог ему даже показать, что ему это совсем не нравится. А ему это не нравилось: он все время был точно на иголках. Но поскольку он не мог выплеснуть свои чувства на Босса, то отыгрывался на мне.

Вот в чем была его проблема. Я сразу должен был это понять. Так оно все и было… наверное.

Его брат. Даже если бы у него был брат, даже если бы у него было пятьдесят пять братьев и я бы их всех убил, он бы ко мне и пальцем не притронулся. По крайней мере, пока я не сделаю свою работу. Я должен был это понимать. И я это понял, как только начал думать. Но Босс разыграл все слишком быстро, он не дал мне опомниться. Зачем думать, если можно просто убить?

Босс хотел внушить мне мысль, что Фруктовый Пирог поехал в Пирдэйл по собственной инициативе. Если бы он не внушил мне эту мысль, я бы начал размышлять, по какой причине он там оказался… о настоящей причине. Потому что его туда послали. Если бы я это знал, то мог бы бросить дело. Бросить и сбежать… вместо того чтобы получить то, что обычно получают парни, провалившие работу.

Фруктовый Пирог был не слишком умен. Для поручений, которые подкидывал ему Босс, особого ума не требовалось: например, передать кому-нибудь деньги или подмазать нужных людей для заключения сделки. Но у него не хватало ума даже для этого. В тот раз он, наверное, разминулся с тем, кого должен был встретить, и, вместо того чтобы просто отложить встречу и уехать, болтался без дела в городе. А заодно решил подколоть меня.

Я пощекотал его ножиком, и назад он вернулся в некоторой тревоге. Он почувствовал, что допустил какой-то промах. Ему следовало лучше знать манеру Босса — когда он вами не доволен, вы ни за что об этом не догадаетесь, — но, как я уже сказал, он был не слишком умен, и…

Или все было по-другому? Может быть, я сам сбиваю себя с толку? И Босс просто выложил мне все как есть?

Может быть. Парни вроде меня… кто привык все время заглядывать за угол, тот плохо видит у себя под носом. Чем правдоподобней объяснение, тем меньше он ему верит. Босс мог играть со мной в открытую. Я был абсолютно уверен, что это не так, но все-таки он мог играть со мной в открытую. Мог или не мог? Не мог — или мог.

Я ничего не знал. Я ни в чем не был уверен. И дело было совсем не в Боссе и не во Фруктовом Пироге. Винить надо было только одного человека — безмозглого и выдохшегося сопляка по имени Чарльз Биггер.

Крутой парень… Головастый сукин сын…

Я чувствовал это. Холодная муть затягивала мне глаза. Сердце билось так, словно кто-то стучал в дверь. Оно колотилось, как испуганный ребенок, случайно запертый в шкафу. Я чувствовал, как мои легкие сжимаются, точно кулаки, — два тугих и твердых обескровленных комка. И вся кровь из них бросилась мне в мозг.

На Таймс-сквер поезда ждала целая толпа. Я прошел сквозь них. Я шел напролом. Расталкивал людей и наступал на ноги. И никто не сказал мне ни слова — наверное, все чувствовали, что во мне сидит, и понимали, что меня лучше не трогать. Правильно делали.

Навстречу шла женщина, и я заехал ей локтем в грудь, так сильно, что она едва не выронила ребенка, которого несла на руках. И ей тоже повезло, что она ничего не сказала, а вот ребенку, может быть, не повезло. Возможно, ему было бы лучше сразу упасть под колеса. Все бы на этом и кончилось.

Почему нет? Скажите мне — почему нет?

Я вернулся на Сорок седьмую улицу и по дороге купил пару газет. Свернув их в крепкий рулон, засунул его под мышку, и мне было приятно его твердое прикосновение. Потом свернул их еще круче и стал похлопывать ими по ладони. И это тоже было приятно. Я шел по улице, помахивая ими, как дубинкой, все сильнее и сильнее, все резче и резче, и…

Держать себя руках, держать себя в руках…

Кто это сказал? Я усмехнулся, от усмешки губам стало больно, и мне понравилась эта боль… Держать себя в руках…

Конечно. Я знаю. Надо держать себя в руках. Я умею держать себя в руках. Мне это нравится. Есть только одна вещь, которая нравится мне еще больше… но этим людям очень повезло. А через минуту я буду у себя в номере. И все будет хорошо.

Я поднялся по лестнице пешком. Единственный лифт в гостинице был переполнен, и мне хватило ума туда не входить.

Я преодолел последний пролет лестницы и прошел по коридору до последней двери справа. На секунду я прислонился к ней, задыхаясь и дрожа. Меня трясло так, словно я только что вырвался из драки, и…

И тут я услышал это. Бульканье и плеск.

Одышка и озноб прошли. Я повернул ручку двери. Она была открыта.

Я остановился в дверях ванной, глядя на нее.

Она сидела в ванне, наклонившись вперед и подняв руку, чтобы намылить себе подмышку. Увидев меня, она выронила мочалку и издала негромкий вскрик.

— Господи, Карл! Ты напугал меня до смерти.

— Что ты здесь сделаешь? — спросил я.

— А в чем дело? — Она лукаво склонила голову набок и прищурила глаза. — Разве ты не узнаешь миссис Джек Смит?

— Что ты здесь делаешь?

— Не говори со мной в таком тоне, Карл! В конце концов…

— Что ты здесь делаешь?

Ее улыбка начала вянуть и совсем угасла.

— Не надо сердиться, милый. Я… я… не смотри на меня так. Я знаю, что должна была приехать завтра, но…

— Убирайся отсюда.

— Но, милый, ты не понимаешь! Дело в том, что сестра с ее парнем приехали к нам в Пирдэйл, и я… Было совершенно естественно, что я уехала вместе с ними в город… Никто не может ничего подумать…

Я не слышал, что она говорит. Не хотел ничего слышать. Я ее слышал, но заставлял себя не слушать. Мне не нужны были никакие объяснения. Я не хотел, чтобы все было хорошо. Мне было скверно, чертовски скверно, и я не мог забыть о Фруктовом Пироге. И я не мог ни отступить, ни убежать. Оставалось только наблюдать и ждать, когда подвернется случай.

Все, что я мог, — это убивать.

— Убирайся отсюда, — сказал я.

Я похлопывал свернутыми газетами по ладони. Хлоп — убирайся — хлоп — отсюда — хлоп. Хлоп — убирайся — хлоп…

Ее лицо стало белым, как мыльная пена, но она сумела с собой справиться. Она заставила себя снова улыбнуться и склонить голову набок.

— Ладно, милый. Ты так и будешь здесь стоять? Почему бы тебе не лечь в постель, а я…

— Убирайся… — хлоп… — отсюда… — хлоп…

— П-пожалуйста, милый. Прости, если я что-нибудь… я буду так нежна с тобой, милый. У меня этого не было уже год, и ты не знаешь… ты не знаешь, милый… какой страстной… все, что тебе захочется…

Она перестала говорить. Я схватил ее за волосы и потянул к себе. Она даже не пыталась вырваться. Она поднималась медленно: ее шея, ее груди, по которым тянулись комки пены, словно они не хотели выпускать ее из воды.

Она встала.

Она вышла из ванной.

Она стояла на коврике, сопротивляясь мне всем, чем могла сопротивляться, и предлагая мне все, что у нее было. Но она знала, что этого не хватит. Она поняла это раньше, чем я сам.

Она медленно подняла обе руки — так медленно, что движения были едва заметны, — и обхватила ими голову.

Она прошептала:

— Только не в лицо, Карл. Только не бей в лицо…

Я шлепнул ее газетами по животу. Легонько. Потом шлепнул по груди. Потом занес руку над головой — и задержал ее там. Я давал ей шанс закричать или попробовать увернуться. Я надеялся, что она это сделает… и перестанет быть везучей.

Слишком много сегодня было везучих людей.

— Ты отличная актриса! — рявкнул я. — Скажи мне, что ты не актриса. Скажи, что ты меня не заманивала, не обводила вокруг пальца и не пыталась меня использовать. Давай скажи мне это. Назови меня лжецом.

Но она ничего не сказала. Она даже не двигалась.

Я выпустил из рук газеты. Шатнулся вперед, сел на крышку унитаза и заставил себя смеяться. Я захлебывался смехом, захлебывался, и кашлял, и брызгал слюной, раскачиваясь взад и вперед на стульчаке. Это было похоже на реку, которая струилась сквозь меня, смывая весь страх, все безумие и всю тревогу. Она оставляла меня чистым, теплым и легким.

Со мной всегда так бывает. Если я начну смеяться, то все в порядке.

Потом я услышал ее хихиканье, а через секунду — хриплый, грубый смех из ночного бара. Она сидела передо мной на корточках, смеясь и уткнув голову мне в колени.

— Т-ты… чокнутый, спятивший, крутой ублюдок! Из-за тебя я потеряла десять лет жизни.

— Значит, теперь тебе шестнадцать, — сказал я. — Давай-ка посчитаем.

— Сумасшедший! И что на тебя нашло, скажи на милость? — Она подняла голову, смеясь, но глядя на меня встревоженно. — Разве я плохо сделала, что приехала сюда, если сестра и ее…

— Нет, все хорошо, — кивнул я. — Просто замечательно. У меня мурашки пошли по коже, когда я тебя увидел. Просто у меня был тяжелый день, и я тебя не ждал, и… давай на этом закончим. Пусти меня с этого толчка, пока я в него не провалился.

— Да, милый, но…

Я приподнял кулаком ее подбородок.

— Так что? Мы об этом забудем или…

— О… — Она медлила, потом быстро кивнула и вскочила. — Мерзавец! Грубиян! Пойдем, я налью тебе чего-нибудь выпить.

В сумке у нее лежала пинта виски. Накинув на себя халат, она откупорила бутылку, и мы вместе сели на кровать, выпивая, куря сигареты и болтая о том о сем. Особенно объяснять было нечего. Я разбил лед еще в ванной. Теперь она знала, кто я такой, даже если не догадывалась об этом раньше. Она знала, что я делаю в Пирдэйле. Она знала, зачем я пригласил ее в город. И все это ее устраивало.

— Малыш Биггер, — произнесла она, глядя на меня сияющими глазами. — Малыш Биггер! Господи, милый, я столько о тебе слышала…

— Ладно, — сказал я, — значит, я знаменитость? А теперь забудь об этом и никогда не вспоминай.

— Конечно, милый! Карл…

— Я не знаю, как это сделаю. Нам придется над этим поработать. А теперь насчет денег…

Здесь она повела себя умно. Она могла бы сказать — пятнадцать или двадцать штук. И я бы ответил «да». А потом подумал бы и передал куда надо: дамочка что-то слишком много просит. Может быть, лучше просто ее прихлопнуть…

— Ах, милый… — Она напустила на себя скромный вид. — Давай не будем говорить об этом. Можешь считать, что я делаю это только… ради нас. Мы ведь будем вместе, верно? Я имею в виду — потом? И я знаю, что ты не станешь скупиться.

— Потом наступит не скоро, — сказал я. — Мне придется остаться в городе, по крайней мере до лета. Разумеется, ты можешь уехать в любое время, но я не смогу к тебе присоединиться раньше лета.

— Я могу подождать. Куда мы поедем, милый? Я хочу сказать, потом…

— Что-нибудь придумаем. Это не проблема. Если у тебя есть деньги, всегда найдется какое-нибудь место. Мы можем пожить где-нибудь годик или два, пока все не утрясется.

— А ты не… ты не думаешь, что я веду себя ужасно, Карл?

— С чего бы это? Ведь мы с тобой еще не переспали.

— Ты знаешь, о чем я говорю, милый. Ты потом не станешь думать, что я… я могла бы сделать то же самое с… Ты не будешь меня бояться, милый? Не подумаешь, что ты должен…

Я погасил сигарету.

— Послушай меня, — сказал я. — Ты слушаешь? Тогда слушай. Если бы я тебя боялся, тебя бы сейчас здесь не было. Понимаешь, о чем я говорю?

Она кивнула:

— Я понимаю. Карл, милый… — Этот хрипловатый голос: он сыплется на вас, словно сахарная пудра. — Ты не…

— Что?

Она кивнула на лампу.