Дикий остров

1

Крис так решил — идти по плато, на которое выбрались, сколько бы оно ни тянулось. Спускаться ниже, только если начнутся скалы, камни да ущелья. Тогда двигаться поближе к лесу, животной и растительной пище и воде. Казалось, так скорее можно добраться до цели.

Вот Столовая гора — бока у нее гладкие, ровные, вертикально поднимаются вверх. И если приглядеться, можно увидеть облако мелкой черной пыли со стороны океана. Там, как сказал Юнг, шумный птичий базар.

Элегантные птицы в черных пиджаках и белых галстуках ведут себя как встрепанные жилички на коммунальной кухне. Крыльями машут, клюют друг друга. На какое-то время успокоятся, рассядутся чинно, вежливые и предупредительные, как брокеры перед открытием биржи. Сигнал прозвучал, строка на экране побежала, чернопиджачные «менеджеры» мгновенно сходят с ума — орут гортанно, крыльями машут, снимаются с места, кружат над океаном. Ветер, волны бросаются одна за другой на камни, как самоубийцы, разбиваются в мелкую водяную пыль, и она поднимается невидимо, слегка остужая горячие и вздорные птичьи головы.

А здесь, над плато, воздух дрожит, как жидкое стекло, и даже ветер на лету плавится. Блеск соломенной травы ярок, желт и нестерпим для глаз. Серые, пыльные комочки эдельвейсов. Такие же красивые по названию и заурядные по виду, летают бабочки аполлоны. Что-то латиноамериканское во всем пейзаже — блеск и нищета в одном флаконе. И жара, жара, жара…

Юнг топтал горную солому, монотонно, как колхозная сноповязалка. И точно так же однообразно перемалывались в его голове обида и недоумение.

Собирался с духом, отставал потихоньку, чтобы со Светой поговорить, спросить — что она, в самом деле, но она, точно угадав его планы, то отходила до Тартарена, то бежала вперед до самого Криса.

На такой пробежке в конце концов поймал ее за руку, бормоча: «Подожди», она руку дернула: «Пусти», он держал крепко.

— Пусти, сказала! — остановилась, сердито посмотрела.

— Не пущу, — уперся Юнг. — Скажи сначала…

На ступню его пятку опустила, он согнулся, она руку выдернула. Побежала было, он за ней, прихрамывая. Остановилась, поджидая.

Пошли рядом — он, припадая на ногу, она, насупившись.

— Больно? — спросила про ногу.

— Что? — не понял он. Потом сообразил: — Больно, но не там.

— А мне, думаешь… Читать такое…

— A-а… Так я и думал. Не поняла ты ничего.

— Ну где уж нам. Ты хоть знаешь, что у тебя проблема?

— Ты о чем? — вспомнил он про черную кошку.

— О том… Я чего-то не пойму — что в тебе не так-то? Ну если бы ты заикался, или там толстый был, или косой.

— Что?

— То! Если парню с твоей внешностью нужны уверения друзей, чтоб за девчонкой решиться ухаживать, — значит, с ним что-то не так.

Действительно, подумал Юнг. Со мной что-то не так. Или с ними со всеми.

— Ну и что. А если я просто серьезно к этому отношусь? Значит, я уже больной, что ли?

— Очень серьезно — как же. Когда капитан тебя шпионить ко мне подослал, про какого-то Аркадия выпытывать, — сразу в душевные разговоры пустился. Психолог хренов, тонкая организация. «Не верю, чтобы все, что она про себя рассказывает, было правдой», — процитировала, передразнивая. — А я все думала: если бы он правду узнал, наверное, и вовсе не подошел бы?

— А ты попробуй рассказать. Может, подойду.

Остановилась, подумала. Головой тряхнула:

— Нет! Не буду я тебе ничего рассказывать… И не лезь ко мне больше!

Гена Жариков сзади допыхтел, прокомментировал:

— Вот-вот. Не лезь к ней.

Дальше они пошли вместе, как будто Света Генку этого от себя раньше не гнала.

Все из-за записей этих идиотских, думал Юнг. Выбросить их, что ли?

Вытащил книжицу из-за пояса, взвесил на руке и снова убрал. Потому что дело тут не в его записках. Ведь ничего такого, чтоб так вот завестись, нет в них. Тогда что с ней происходит?

В одном-то она точно права: чтобы ухаживать за девчонкой, не нужны уверения друзей. Действительно — у него проблема. Ну не может он так просто с девчонками! Только если напьется и наутро ни черта не помнит. Слишком долго ему надо сначала просто быть рядом.

Поздновато он со всеми этими своими заморочками родился. Лет на двадцать опоздал. Девчонки его сначала не понимали, потом подозревали на предмет ориентации, потом отваливали к более быстрым и сообразительным.

А косоглазие или заикание — какая ж это проблема? Таким все просто дается. Если не теряются. При напролом, бери что дают. Им всем это нравится.

Он вытащил серую книжицу, бросил ее, побежал догонять Светку с Геной. Потом вернулся. Книжку поднял, стер горную пыль и припрятал поближе к телу.

Какой-никакой, а это первый их вахтенный журнал. Корабля нет. Но есть капитан и эти вот записи. Они последними покидают место крушения. А до крушения надежд они еще не доплыли.

Остров спит, похожий на перевернутого дракона.

Тычутся во тьме тупыми своими головами миноги, толстенькие фазаны спят по кустам, безухие кролики уснули на своих постах. Черная обезьяна забросала ветками мертвое дитя, вылезла из крытой своей галереи, сидит, смотрит на луну, тоскует. Завыла бы, если бы умела. Собрание чернокрылых в белых галстуках «брокеров» затихло на горе, помеченной на макушке белым ровным кругом.

И только оранжевый уголек костра попыхивает в темноте нездешним светом на самом краю горного плато под черным небом. А у костра двое сидят друг против друга.

Крис в эту ночь на дежурство себя назначил и Катю. Гена Жариков хотел было выступить по этому поводу с подколкой, но только ухмылкой своей волчьей сил у него хватило с Тартареном поделиться. Да и ту Тартарен не заметил, как будто руку протянутую от незнакомого не принял.

Крис встал, обошел костер, сел подле Кати. Покосился на нее — никакой реакции — сидит смотрит на огонь, молчит. Ладно, помолчим.

— Не люблю предательства, — сама себе объяснила размолвку Катя.

Крис спросил:

— Что ты называешь предательством?

— То же, что и все. Каждый, конечно, сам по себе и никто никому ничего не должен. Рассчитывать, что вот будешь падать и тот, кому ты веришь, тебя обязательно поймает, — глупо. Это я понимаю. Небо голубое, трава зеленая, никто не обязан тебя вытаскивать, если ты провалилась. А предательство — это когда тот, кто обещал тебе помочь, сам же тихонько и подтолкнул, отошел и смотрит, как ты падаешь. А ты летишь и на него смотришь. Понимаешь, что это он тебя столкнул, и вот это хуже всего.

— Вот как. Много думала об этом?

— Достаточно.

— Особенно в последнее время?

— Как угадал?

— Ну а как же. Я запретил всякие такие отношения. И сразу после…

— Как раз наоборот. Хотя… Ну-ка посмотри на меня, — повернула его за плечо, в глаза темные, теряющие всякую свою факирскую защиту, заглянула. — Скажи, только честно, порадуй девочку, — ты на самом деле придумал этот запрет, чтоб от меня отделаться?

Он молчал, а она все смотрела ему в глаза, и даже если Крис хотел скрыть, ничего бы у него не вышло. Он потянулся, — лицо в ладони взять, к себе губы ее пухлые притянуть. Она легонько толкнула его пальцами в то самое место меж бровей, где, когда он смотрел на нее, разглаживалась озабоченная морщинка…

— Ну и что ты там увидела?

— Не скажу, — отвернулась она.

— Тебе было бы легче, если бы я… сразу после того… забыл бы о тебе до следующего раза?

— Может быть, — подумав, согласилась. — Когда не веришь, все-таки легче.

— Как это?

— Обманывают тех, кто поверил. Неверящих не обманешь.

— Если тебе так легче, считай, что я вспомнил о тебе только сейчас, — сказал он, обнял, потянул к себе мягко.

Она руку отстранила, но не отпустила. Сама потянулась губами. Он поймал ее губы, положил ладонь на грудь, и они медленно опустились на землю.

Катя обняла его, притянула к себе, губами прижалась к щеке, обхватила его губы, язычком острым трепетнула… Он тело свое гибкое переместил, она ноги раздвинула, согнула в коленях, рукой крепко провел снизу по ноге.

Она губы его выпустила, отвернулась, уперлась ему в грудь.

— Ты что? — хрипло сказал он, с трудом справляясь с голосом.

— Нет, капитан, так не будет.

Вывернулась ловко, откатилась, села, юбку одернула.

— Почему? — сел взлохмаченный Крис.

— Потому что капитан не меняет своих решений, когда захочет. А решил ты все правильно. Ради команды. Чтобы ребята не передрались.

— А я могу временно сложить с себя обязанности, — почесал он затылок.

— А потом снова их взять? — улыбнулась она, сожалея. — Так не бывает.

— Пожалуй, — согласился он. — Слишком было бы похоже на предательство.

— Вот именно.

Встал, подбросил веток в огонь. Она следила за ним. Если бы он не послушал, сделал то, что хотел и чего хотела она, наплевав на остальных, все было бы привычнее и проще.

— Совсем я тут с вами сбилась, — пожаловалась она. — Все не как у людей. Сорвешься — тебя подхватят. Утащат — вы освободите. Последний кусок на всех делим. В город вернемся — там все по-старому. А здесь, с тобой… Я вот знаю, сейчас лягу, голову положу тебе на колени, глаза закрою — и могу спать спокойно. Потому что верю тебе.

— Веришь? — спросил он.

Вместо ответа она подтянулась к нему, положила голову на колени, ладонь под щеку и зажмурила глаза.

Так и проспала до утра, улыбаясь во сне. А Крис сидел, смотрел Кате в лицо, иногда тихонько поглаживая ей лоб, глаза закрытые… И один только раз осторожно прикоснулся к ее губам.

2

Весь следующий день потратили на спуск к лесу, пока не уперлись в овраг.

Он был довольно глубок, с крутыми склонами, поросшими мелколистым буком. Земля темнела ближе ко дну. Там должна была быть вода.

Спускаться было несложно. Хотя корни бука здесь росли все наружу. Их не видно было под густыми перистыми листьями папоротника. Почва между корнями была вымыта, и они то и дело спотыкались об них, хватались за ветки и стволы, чтобы не упасть.

Спускались за Крисом змейкой.

Юнг шел за Светкой, упрямо глядя в стриженый ее затылок, на тонкую шею, три острых позвонка.

Вдруг оступилась, вскрикнула, замерла, вглядываясь под ноги.

— Что? — подскочил тут же Юнг.

— Н-не знаю, — растерянно произнесла она. — Что-то там есть.

— Где?

— Ну в этих вот корнях, — стукнула ногой опасливо по толстому корню. — Что-то двинулось и звук такой…

— Как рычание? — закрутился на месте, высматривая, Юнг. — Такой звук: «Хры-а-а-у?» — попытался изобразить.

— Как? — засмеялась Света.

— Ну как будто большая кошка зевает, — обозлился на себя Юнг.

— Скорее уж вздыхает. Ух-х-хы-ы. Это ты мне всю дорогу в спину сопишь?

И, не дожидаясь ответа, побежала догонять Тартарена. Юнг присел, папоротник руками раздвинул. Корни серые, коричневые и желтые, переплетаясь, тянулись по земле.

Наверху вдруг шелестнуло что-то. Юнг мгновенно поднял голову. Такое же серое и желтое переплетение стволов и веток. Толстенькие, длинные, пятнистые плети свисают. Колышутся на ветру и молчат.

— Нам обоим что-то кажется. Только каждому свое, — грустно сочинил Юнг и заспешил вниз за Светой.

Земля на дне оврага была влажная, жирная и черная, а вода мелкая и пахла болотом.

Крис пить ее запретил, сказал, чтобы Тёма сначала отфильтровал в своем термосе.

— Зря мы сюда забрались, — оглядываясь, сказал Тартарен.

— Тухлое место, — поддержал Гена. — И ни одного самого незрелого плодика. Ни банана, ни какого-никакого авокадо. Правда, Леш?

— Да, если бы только… Вы заметили, как здесь тихо?

— Ты о чем? — спросил Крис.

— Птицы, — поднял палец Тартарен.

— Где? — потянул из-за спины лук Тёма.

— В том-то и дело, — торжественно произнес Тартарен. — В джунглях они все время орут. А здесь?

Прислушались. Действительно — тишина.

— Мертвая, — загробным голосом сказал Гена.

— Перестань, — нервно переступая, попросила Катя.

— Тс-с-с, — приложила палец к губам Света.

С-с-с-с-с… — повторилось со всех сторон.

— Что это? — шепотом спросила Катя.

— Подумаешь, эхо, — сказал неуверенно Юнг.

— Откуда же здесь эхо?

— Нет, — внимательно глядя на клубок лиан, свесившихся с ветки бука, произнес Тёма. — Это не эхо. Это…

— Ой, они движутся! — вскрикнула Катя.

— Змеи! — закричала Света.

— Где? — озираясь и ничего такого не замечая, спросил Жариков.

— Вон, — выбросили Тёма, Катя и Света руки. Но каждый в свою сторону.

— Да они везде тут! — завопил Тартарен.

Солнце вдруг прорвалось на мгновение сквозь плотные облака листьев и разом осветило жуткую картину.

Лианы двигались, переплетаясь, беспорядочно и бессмысленно, вверх и вниз, как пожарные шланги, которые невидимые огнеборцы тащат разом во все стороны, или как толстые кабели, питающие далекие, светящие кому-то там наверху прожектора.

Толстые чешуйчатые тела отливали синим, коричневым, красным, и на них дрожали желтые пятна, белесые загогулины и кирпичного цвета ромбы.

— Они под нами, — взвизгнув, подпрыгнула Катя и повисла на Крисе.

Между корней двигалось во все стороны и извивалось длинное, толстое, пятнистое.

С-с-с-с… — шипело со всех сторон.

— А-а-а-а… — не останавливаясь, кричала Света. — Прямо перед ней, чуть покачиваясь из стороны в сторону висела здоровенная змеиная голова бубновой масти и формы, и серой полосой подчеркнутый черный глаз неподвижно уставился ей в лицо, а длинный, похожий на раздвоенного ленточного червя язык то и дело выплевывался и тут же всасывался обратно сквозь плотно сомкнутую змеиную пасть.

— Стойте! — звонко выкрикнул Юнг. — Замрите! Они реагируют на движение.

Дважды повторять не пришлось. Все замерли кто как стоял. Бубновая голова неподвижно висела перед Светой. Только язычок выстреливал и втягивался, как на резинке.

— Дим, кто это? — сдавленно произнесла Света.

— Это питоны.

— Кусачие? — с дрожью в голосе спросила Катя.

— Ядовитые? — не двигаясь и только глаза перемещая, спросил Тартарен.

— Нет.

— Они на нас нападут?

— Стойте тихо. Удавы и питоны на людей не нападают.

— Долго стоять-то?

— Пока не успокоятся.

Солнце притухло. Извивание и расползание замедлилось. Шипение стихало.

— Да что мы его слушаем! — возмутился вдруг Жариков. — Это ж удавы! Они ж нас сейчас всех передушат. Бежим!

И, не спрашивая никого, в два прыжка перемахнул через мелкое болотце, помчался вверх по склону.

Тут же все снова пришло в движение. Шипело так, как будто сотню автомобильных камер пропороли разом. Головы бубновые одна за другой сваливались с веток, поплевывая тонкими языками, тянулись к ним и поднимались на толстых, бесконечных шеях снизу из корней.

— Что делать, Юнг? — кричал Тартарен.

— Н-не знаю… — мычал растерянно Юнг.

Змея, неподвижно висевшая перед Светкой, вдруг потянулась к ней, точно любопытствуя, выплюнула жало к самому ее лицу, Юнг, забыв свои советы, прыгнул, схватил сзади головы, толстое пятнистое тулово мгновенно сползло с дерева, петлю сложило, бросило, накидывая на шею Юнгу, но промахнулось, провисло, а Юнг все давил и давил, и кольца змеиные слабели на глазах, и тогда он завернул ей голову назад, что-то хрустнуло, питон повис без жизни, как веревка.

— Крис, уводи девчонок, мы вас прикроем! — взревел Тартарен, выбросив руки, схватил пятнистые шланги сзади двух ближайших бубновых голов и сжал так, что змеи только рты разинули, вываливая наружу длинные червеподобные языки.

Крис протянул Светке руку. Змеи, шипя, потащили к нему пятнистые свои тела.

Тартарен подпрыгнул, опустился на расставленные ноги, руками возле лица замахал, выкрикивая:

— Сюда, сюда ползите, твари. Говорят, вы буйвола заваливаете? Попробуйте меня!

Змеи разом, как по команде, повернули головы, зло уставились на грузно танцующего Тартарена.

Крис схватил Светку за руку, потащил через болотце и вверх по склону.

На Тартарена упало сверху, захлестнуло шею, оплело ноги, Змеи, шипя, скользили, затягивая свои мертвые петли.

— Юнг, Тёма, — багровея, силясь разорвать узорчатые кольца, хрипел Тартарен.

Лицо его исказилось. Он стал похож на располневшего не в меру Лаокоона.

Тёма подбежал, в два удара рассек петли на шее и руках Тартарена и тут же сам был спеленут упавшими на него сверху чешуйчатыми кольцами.

Юнг, чувствуя, как кто-то тянет его за ногу, успел дотянуться до Тартарена, разрывавшего на себе гада с блестящим пятнистым узором, подхватил, как канат, обрывок разрезанной Тёмой змеи.

Дернул на себя — из пореза брызнуло черным. И тут же головы бубновые, плевавшие раздвоенными языками со всех сторон, шарахнулись от него, и узел на ногах ослаб.

Юнг взмахнул змеиным телом как бичом, удавы, шипя, поползли в стороны.

— Крови собственной они боятся. Руби их, Тёма!

Повторять не надо было. Тёма, разжав слабеющую хватку, кольнул ту, что давила его, высвободил руку и пошел рубить и колоть куда попало, выбивая черные фонтаны из лопающихся шлангов, а Тартарен сгреб в охапку, сколько смог, пятнистых обрубков, стал махать ими направо и налево, пробивая сквозь скользящие змеиные тела дорогу через болото.

Мчались по склону вверх, оставляя сзади злобное шипение. Вот уже заросли папоротника поредели, корни бука лезут под ноги реже, сам он растет не так часто, видны между его стволов просветы, и дышать стало легче. Еще немного поднажать — и выскочат они наконец из этого гиблого места.

Вот и Крис с девчонками, и Жариков — подлец, но сообразительный — первым вовремя рванул из змеиного царства, разбудив по дороге десяток непроснувшихся питонов.

Как-то странно стояли поджидавшие их ребята. Почему-то полукругом — Жариков чуть впереди, Крис с Катей и Светой обступили его с двух сторон и смотрели все четверо завороженно куда-то перед собой и вниз.

Подбежали, притормозили, увидели. Гена Жариков, совершенно бледный, какой-то замороженный, и перед ним, опираясь на собственные кольца, на земле покачивается из стороны в сторону здоровенная очковая кобра. Капюшон с очками расправила, как крылья, язычком постреливает, глаз злобный на Гену нацелила, пасть приоткрыла — показывает два острых, гнутых, ядовитых зуба.

Крис, не оборачиваясь, подбежавшим сзади знак рукой показал — стойте и не двигайтесь. Постояли, завороженно глядя в глаза кобры. Тартарен прислушался, напомнил собравшимся голосом сквозь зубы:

— Между прочим, сзади нас целое стадо безумных питонов.

Крис не сводил глаз с кобры, Кобра на замечание Тартарена не реагировала.

— Ползут за вами? — так же не разжимая губ, спросил Крис.

— Могут. Легко!

— Идти надо, — минут через пять сказал Тёма.

— Сдурели, — не разжимая губ, отозвался едва слышно Гена. — Кто двинется, она на меня бросится. Я ж ближе всех.

Чувствовал он себя скверно. Как к гранате привязанный. Крис, словно проверяя, попытался незаметно выдвинуться перед Жариковым. Кобра качнулась сильнее, бросила голову вперед, назад вернулась, точно прикрикнула: «Стой! Куда лезешь!»

— Э-э-э! — взвыл предостерегающе Жариков.

— А ну-ка замерли все, — строго сказал Крис, хотя все и так стояли как мертвые. — Не двигаемся.

Катя покосилась: «Что он придумал?»

Крис сложил губы дудочкой, подул тихонько, точно на свечу, язычок кобры шевельнулся, сама застыла неподвижно.

Послышался тихий свист — первая длинная нота, следом несколько коротких.

— Та-а-а-а, та-та-та-та, та-та-та… — высвистывал тихонько Крис равелевское «Болеро», медленно опускаясь, подворачивая в лотос ноги, ловя взглядом черных своих глаз неморгающие змеиные бусины.

Кобра плащ слегка приспустила, в сторону качнулась, высматривая из-за Генки свистящего Криса. Тёма незаметно руку потянул, крепко ухватил Жарикова за плечо, дернул в сторону.

Тот почувствовал, как чека из привязанной к нему гранаты вываливается, рычаг отходит в сторону, освобождая боек в запале, и тут же стал как камень, и Тёме его уже не сдвинуть.

— Блин, ну что уперся, — зашипел Тартарен. — Отойди. Не видишь, Крис ее гипнотизирует.

С трудом вместе с Тёмой оттащили в сторону трясущегося Жарикова.

Потихоньку перемещаясь, стали медленно обходить Криса-факира и смертельно ядовитую его подругу.

— Та-а-а-а, та-та-та, та-та-та, — свистел, не останавливаясь, Крис, глаза черные выкатывал.

Катя вдруг уперлась. Тартарен ее тянул, она не шла.

— Мы его что, здесь одного с этой тварью оставим? — выдохнула она в лицо Леше.

— Иди, пока он ее держит, — шипел ей в ответ Тартарен. — Это приказ.

— Чей?

— Капитана.

— Пусть сам скажет.

— Да не может он, — в отчаянии шептал Тартарен. — Он даже показать ничего не может. Стоит ему глаза отвести, она бросится. А если ты упираться будешь — тем более.

Катя дала себя увести. Поднялись на край оврага.

Крис сидел под ними, ладони на коленях, и они на пару с коброй покачивались в такт свиста.

Плащ кобры сморщился совсем, покачивания становились медленнее, она опадала в свои кольца.

— Ну мы ушли — и что дальше? Крис нас освободил. Кто освободит Криса? — тревожно спрашивала Катя.

— А чего. Это мы запросто, — сказал, озираясь, осмелевший вдруг Жариков. Наклонился, поднял сук, бросил с размаху вниз.

Сук пролетел, упал, подпрыгнув, рядом со змеей. Она мгновенно взвилась, расправив капюшон, нависла над Крисом, целясь ему в лицо.

Свист задрожал. Ноты спутались. Кобра откачнулась назад перед броском, Катя вскрикнула.

Фыркнула сзади резинка, камень шлепнул посередине капюшона, кобра запрокинулась, точно ее подломили. Крис сделал быстрый выпад, цепко схватил змею двумя пальцами сзади головы, вздернул вверх, отводя от себя подальше.

Кобра повисла как веревка. Крис качнул ее и на взмахе бросил со всей силы о ствол бука. Змея свалилась на землю неживой веревкой.

Выяснять, умерла ли она, Крис не стал. Рванул из оврага. Тартарен с Тёмой, так удачно выстрелившим из рогатки, подхватили его за руки, догоняя Гену Жарикова, пустились к видневшемуся вдалеке краю леса.

3

Вечером разборок не устраивали.

Краткое обсуждение событий дня имело скрытый пищеварительный характер. Обед вынужденно соединился с ужином. Оба состояли из запеченного на углях питоньего мяса. Мясо добыли из припасенных Тёмой обрезков удавьих тел.

— А вот интересно, — заметил Тартарен, прислушиваясь к легкому шевелению жаркого из удава в животе, — с чего-то они так собственной крови боятся? Она что у них, ядовитая?

— Никогда об этом не слышал, — признался Юнг.

— Хочешь сказать, что не знал, что их можно разогнать, отхлестав собственными хвостами?

— Точно.

— Как же ты догадался?

— Случайно. Увидел, как одна, на которую Тёма брызнул кровью, скукожилась. Ну и…

— Повезло вам, — тихо отрыгнул и чертыхнулся Гена.

— Повезло бы еще больше, если бы ты не рванул раньше времени через болото.

— Да ладно вам, — миролюбиво вступила Катя. Вечер она провела на фруктовой диете и потому была как-то неестественно оживлена и с голодным блеском в глазах. — А как Крис эту кобру свистом… Капитан, ты в цирке случайно с этим номером не выступал?

Крис усмехнулся, головой покачал.

— Нет, правда, Крис, как тебе это удалось? — присоединился к хвалебной песне Юнг.

— Что именно?

— Ну как же… Я видел по «Дискавери», как работают профессиональные заклинатели змей.

— И что?

— Ты точно попал… с этим свистом. С этим взглядом. Один в один.

— Попал, — повторила Светка. — А вот Гена наш очень вовремя со своим сучком влез. Враз змею в чувство привел. И если бы не Тёма, не было бы у нас сейчас нашего капитана.

— Я хотел помочь, — показал зубы Гена.

— И помог, — рассмеялась Света.

Юнг потом вспомнил, что в этот последний их вечер она с самого начала была какая-то странная. И резка и грустна одновременно. К тому, что она его не замечает, он уже стал потихоньку привыкать. А тут то и дело ловил на себе ее короткие и беспокойные взгляды. Как будто она хотела и не могла решиться на что-то.

А когда Крис заметил, что завтра, судя по всему, последний переход и днем уже они будут у цели, встала и тихо выскользнула за апельсиновый свет костра.

Столовая гора высилась прямо над ними. Идеально круглый диск луны висел над макушкой горы. Тени от стеблей травы были особенно длинны.

Им и в самом деле остался последний переход. И три уровня игры, как решил человек с прозрачными глазами, просиживающий ночи у экрана в аквариумном зале.

Сегодня они прошли шестой уровень. Человек у экрана заметил, что это ему начинает надоедать. На самом деле он просто злился и решил правила слегка поменять. Но они об этом не догадывались.

— Ты что? — мгновенно проснулся, почувствовав склоненное над ним лицо, Юнг.

— Тс-с-с. — Светка к губам пальчик прижала, за руку взяла, потянула настойчиво за собой.

— Куда мы? — дрогнув, спросил Юнг.

Света уводила его от костра по высохшей траве.

Тёма, дежуривший в эту ночь, повернул голову в их сторону, понял, кто идет, сделал вид, что не заметил.

Из света от костра вышли, слились ненадолго с ночью, остановились в траве, политой лунным молоком.

Света села в траву, потянула его за руку, ладошкой рядом с собой с хрустом прихлопнула: садись.

Колени обняла, прижалась щекой, глядя на луну.

— Вот никогда понять не могла, чего она все смеется-то?

Юнг посмотрел на полное, белое лицо в небе. Нос острый, бессмысленная улыбка.

— Дурацкий смех, — сказала недовольно Светка.

Юнг покосился на нее.

Глаза ресницами прикрыла, качнулась из стороны в сторону.

— Ты хоть понимаешь, что ничего у нас с тобой не выйдет?

— Почему?

— «Почему»… Разные мы. Ты такой… чистенький. Разве тебе такая, как я, нужна?

— Нужна, — откликнулся Юнг.

— Как же. Я про папиков сказала, ты напрягся…

— Но ведь не было папиков, — напомнил он.

— Не было. А что было, ты знаешь?

— Мне все равно. Что бы ни было.

Ладонь положил на короткие светлые волосы, погладил, она зажмурилась, запрокинула голову.

Он придвинулся ближе, она его придержала. Юнг в темноте провел по лицу, почувствовал — влажное, теплое из глаз намочило ей щеки.

— Все-таки сволочи они, — сказала сухо, трезво.

— Кто?

— Люди. А ты не знал?

— Да… разные они.

— Ну мне-то все больше сволочи попадались. Я их притягиваю как-то. Думала, все от места зависит. Из Москвы сбегу, все по-другому пойдет.

— И…

— Как же. Объявление в газете прочла об отличной работе в Испании — официанткой в кафе, — поехала. Там паспорт отобрали, в комнату заперли, трое мужиков к вечеру ко мне завалились…

— Как же ты от них сбежала? — содрогнулся Юнг.

— Ты откуда знаешь, что сбежала?

— А разве нет?

— Сбежала. Но не сразу. А только на следующий день. К вечеру.

Вспомнила прокаленную за день каменистую узкую улочку, двоих ленивых полицейских в «сеате», типа, уверенного, что некуда ей теперь деться в синем такси-«мерсе».

Юнг почувствовал, как сжалась она вся. Хотел спросить, как же ее на Канары-то занесло. Но не стал. А она об этом сама собиралась ему рассказать и еще кое о чем предупредить, но не успела.

Юнг над ней наклонился, приподнял за плечи, губы ртом поймал, потянул в себя осторожно. Она ответила губами и всем телом — прижалась к нему, опрокинула на спину, руки его развела. Перекатились. Юнг ладонь бережно под затылок ей положил, лицом зарылся в прорезь блузки.

Руки скользили, освобождая пуговки, трава покалывала, земля отдавала набранное за день тепло, но они и так были в жару и ничего под собой не чувствовали.

Свету нашли на следующее утро в лесу.

Совсем недалеко она ушла. Видно оттуда было и стоянку их, и Тёму, дежурившего у костра. Она вся вытянулась, точно бежала от кого-то из леса, руку сжала в кулак, выбросила вперед — не то грозя кому-то, не то предупреждая. На шее три длинные раны со свернувшейся кровью. Несколько капель пролились на траву и там загустели.

Юнг ее нашел. Он и ребят поднял на поиски, не слушая подколок типа «обезьяна-2» и «горилла возвращается».

Когда они вслед за ним вошли в лес, он уже был там, сидел на земле, покачивая Светку на коленях, голову ее прижимая к груди, спрашивая подошедших по очереди с каким-то тупым удивлением: «Она холодная. Что, тело всегда так быстро остывает?»

И никого не хотел подпускать. Даже близко.

Крис наклонился посмотреть, он его отогнал. Тартарена и Тёму Крис сам отвел в сторону.

— Пусть побудет с ней, — сказал Крис.

Осмотрели место. Судя по следам, Света бежала из леса. Кто-то за ней гнался. Нагнал. Она отбивалась, вырвалась, ее настигли.

Три раны на шее, нанесенные чем-то острым, Крис успел разглядеть. Могли они быть причиной смерти?

Чуть подальше в лесу увидели рубашку Гены Жарикова. Она была словно разрезана в нескольких местах и в крови. Тела Гены Жарикова они не нашли. Что тут, черт возьми, произошло?

Вспомнили про дежурного. Тёма видел, кто куда ходил ночью.

Светка с Юнгом вышли ночью погулять вдвоем. Но в прямо противоположную от этого места сторону. Потом вернулись. Когда ушли Светка и Гена и как — вместе или порознь — Тёма сказать не мог.

— Надо все-таки осмотреть тело, — сказал Крис, глядя на Катю.

— Я? Почему я?

— Ну у тебя же папа хирург, — вспомнил Тартарен. — И шьешь по живому здорово.

— Он просто другого никого не подпустит, — глухо сказал Тёма.

— Сможешь? — спросил Крис.

— Н-не знаю, — поежилась Катя. — Ведь это же Света! Она вчера рядом с нами сидела. У костра.

— Нет, если боишься, лучше не надо… — заспешил Крис.

— Я попробую, — неуверенно согласилась Катя.

— А мы копать будем, — сказал ребятам Крис.

— Что копать?

— Могилу.

Катя опустилась перед Юнгом, тронула его за руку, которой он тело Светки прижимал к себе, снизу пытаясь поймать взгляд Димы.

Не поймала. Димка к себе тело прижал, головой затряс мелко, замычал.

— Ну тихо, тихо, — погладила по плечу. — Давай ее положим.

Гладила, подталкивала в спину, наклоняла, как будто Юнг и сам хотел положить Светку на землю, но не решался.

Потихоньку дотянулись до земли. Юнг стал на колени.

Катя осторожно потянулась к ранам на шее. Юнг крепко схватил ее за руку.

— Хорошо, хорошо, я трогать не буду. Я только посмотрю.

Три раны, длинные и неглубокие. Как будто кто за горло схватил, не удержал, Светка вырвалась, он напоследок ногтями кожу зацепил, длинно разорвал.

Крупных сосудов не задел, трахея цела, лихорадочно припоминала неизвестно откуда всплывшую анатомию Катя. Отчего же она умерла? Может быть, на теле есть раны? Потрогала пуговку на блузке, посмотрела вопросительно на Юнга, тот руку взял мягко, но крепко, сказал тихо и уверенно:

— Это кошка.

— Какая кошка? — не поняла Катя.

— Моя черная кошка. Кошмар из прошлого. Она всю ночь тут бродила, — зашептал лихорадочно, сбивчиво. — Рычала. Ты не слышала?

— Нет, — испугалась слегка Катя.

— И я. Раньше слышал. Я даже видел ее один раз — там, перед водопадом на поваленном стволе. А она так рычит: «Хры-ы-ыа-а-а… А! А! А!», — сдавленно, внутри себя, коротко и без слез зарыдал Юнг.

Тёма с Тартареном бросили разрывать землю ножом и палкой, разом повернулись к Юнгу.

Крис взглядом спросил Катю: «Помочь?»

Катя отмахнулась, обошла Диму, взяла за плечи, прижала к ногам.

Но он не стал тыкаться ей лицом в колени. Он рыдания свои сухие заглушил до дрожи, потом они сами ушли.

— Не веришь мне? — оглянулся он на Катю. — Вот смотри.

Потянулся к выброшенной вперед Светиной руке, попытался разжать пальцы, стиснутые в кулак.

Неизвестно, что там Юнг ожидал увидеть. Может, клок черной шерсти или еще что кошачье.

Мертвые пальцы разгибаться не хотели. Юнг попробовал еще. Пальцы не поддавались и точно стискивались сильнее.

Юнг наклонился над рукой, Кате показалось, шепнул что-то или попросил — и вдруг мертвая ладонь сама раскрылась. Юнг отшатнулся.

Катя придвинулась и увидела… На раскрытой ладони лежал маленький и белый нетающий снежок из какого-то порошка. А на сгибе обнаженной тонкой руки Катя разглядела маленькое отверстие, какое остается после иглы от шприца, когда ее выдергивают из вены.

Тело положили в неглубокую могилу, Тартарен собрался накрыть лицо сорванными банановыми листьями, чтобы землю на глаза не сыпать. Юнг сделал знак, чтобы подождал, протянул руку, попросил у Криса сохраненную телекамеру. Тёма дал аккумулятор.

Юнг их соединил, направил крохотный глазок на могилу, подождал, чтоб все можно было разглядеть. Потом поднял камеру над собой, спросил в нее:

— Ну что, видел? Ведь ты этого хотел. С самого начала добивался. Дождался наконец? Так вот знай, где бы ты там ни сидел сейчас, где бы ни прятался, я тебя все равно найду. Понял?

Юнг передал камеру Тартарену. Леша заглянул в окошечко, показал мощный свой кулак, пообещал:

— Жди меня. Я скоро буду.

Тёма просто в камеру посмотрел с минуту, и этого подглядывающему должно было хватить. То же сделал Крис, мрачно сдвинув брови, и Катя, закусив от гнева губу. Камера вернулась к Юнгу. Он сунул ее окошком в землю и только после этого отключил.

К подножию Столовой горы подходили в подавленном состоянии. Юнг никак не мог понять, что это за бред о наркотиках.

Никто ведь не доказал, что комочек нетающего снега во влажной ладони чудовищная доза героина. А след укола на руке Светы — непременно от шприца, а не от укуса хотя бы пчелы.

Никто не доказал. И он этому не верил. Он как-то уцепился за все эти странные подробности. Юнгу было не все равно, от чего она умерла.

Он пытался это втолковать, пока собирались и шли к горе, то подбегая к Крису, то досаждая Тартарену, то пересказывая свои доводы Тёме, лицо которого, как обычно, ровным счетом ничего не выражало, и нельзя было понять, согласен он с тобой или нет. Катя с такой поспешностью кивала, что было ясно — жалко ей его до слез.

А ему не жалости надо было! Ведь он же видел черную пантеру. Он ее точно видел. И слышал. Он даже не настаивал на том, что это была та самая, из его кошмаров (когда заговорил об этом с Тартареном, тот так на него посмотрел, что Юнг сразу понял — лучше про кошмары не надо).

Но там-то в лесу она точно была. И настоящая.

— Понимаешь, — говорил он Тартарену, — она набросилась на Свету, зацепила ее лапой. Света вырвалась, побежала, кошка за ней, И вот тут что-то произошло — она упала, пантера прыгнула…

Угу, думал Тартарен. А в руке она все это время мяла горстку порошка «Тайд».

— А потом эта тварь набросилась на Жарикова, — быстро-быстро, чтоб не сбиться, говорил Юнг, догнав Криса. — Его она вообще растерзала и утащила в лес. Представляешь, какая это громадина?

Крис не возражал. Хотя он никак не мог понять, а что вообще делали эти двое в лесу в такую рань? Ведь зачем-то они встали и пошли в лес. Есть очень простое тому объяснение. Но Юнгу о нем сейчас лучше не напоминать.

Юнг думал об этом. То есть вот-вот должен был спросить себя об очевидном — как она оказалась с Жариковым утром в лесу? Как это вообще могло быть после того, что было у него и Светы этой ночью? Но чувствовал — вопрос этот сведет его с ума. А ему еще кое-что надо тут успеть. Добраться кое до кого. И он терял очевидные подробности и хватался совсем за другое.

— Скотина я все-таки! — терзался он перед Катей. — Животное. Взял и уснул. Она ведь хотела мне рассказать что-то, предупредить. Может, она предчувствовала. А я… Ну в общем… А потом она меня отвела на стоянку, уговорила поспать немного. Если бы я не согласился, просидел с ней до рассвета, ничего бы этого не было.

А Катя думала, что она даже не попыталась сблизиться со Светой. Почувствовала в ней что-то другое, чем она сама, закрытое, и согласилась, что каждая из них сама по себе обойдется. А теперь ее нет и славный Дима Юнг сходит с ума. Значит, он-то сумел разглядеть, из-за чего тут можно с ума сойти. Хотя и он не спросил элементарных вещей, которые кто-то и должен знать о человеке.

Например, сколько Свете было лет? Как ее фамилия? Есть ли у нее родственники? Кому они должны сообщить о ее смерти?

Этого никто не знал. Так и написали на выщепленном из тела пальмы мохнатом куске:

«Света…

1985? — 200…»

На вид ей было около двадцати. Больше о ней только Юнг мог рассказать, но это для надписей на могиле не предназначалось.