Дипломатия Людовика XIV.

Маркиз так не считал. Он вламывался в комнату жены. Грозил забрать детей, которые по закону принадлежали ему. Монтеспан — без вины виноватого — посадили в Бастилию. Но история была слишком скандальной и неприличной, и ревнивца вскоре выпустили из грозной тюрьмы: боялись огласки любовной истории короля. Маркиза отправили в поместье, где он устроил «похороны» бывшей супруги. Монтеспан собрал родных, друзей, прислугу и объявил им о кончине Франсуазы. На следующий день во дворе замка можно было увидеть странное шествие. Несколько человек несли пустой гроб, обтянутый черной материей. За ним шли маркиз и двое его детей. Юноши-служки со свечами в руках пели. Когда вошли в часовню, Монтеспан приказал открыть двери настеж и громким голосом воскликнул: «Мои рога слишком велики, чтобы пройти с ними через узкий проход». Гроб опустили в землю, и имя маркизы высекли на надгробном камне.

Маркиз Монтеспан так до конца дней своих и не простил жене измены. Он отправил письмо Марии Терезии, в котором сообщил о любовной истории короля. Разумеется, ненависть Людовика XIV к маркизу усилилась. Король побаивался отвергнутого мужа и внимательно следил за его появлениями в столице. 17 мая 1679 года Его Величество писал Кольберу: «Господин Монтеспан в Париже, и следовало бы наблюдать за его поведением. Это сумасшедший, способный на экстравагантные выходки». Генеральному контролеру финансов поручалось принять меры, чтобы маркиз покинул Париж «как можно быстрее» 10.

В таких условиях развод Монтеспан, и без того противоречивший жестким традициям католической церкви, стал еще более трудным. Для обретения неверной супругой свободы требовалось по закону несколько лет. И только в июле 1674 года, после многочисленных отсрочек и выполнения бесчисленных формальностей, генеральный прокурор Парижского парламента принял решение о прекращении брачного союза супругов Монтеспан. Маркиз вел себя на суде достойнейшим образом: он защищал интересы своих детей, разоренных продажей имущества отца. Агенты короля вынуждены были согласиться на материальную компенсацию маркизу.

Разумеется, Людовик XIV и не помышлял о женитьбе на своей фаворитке. Но развод мог избавить его от безумной ревности маркиза, способного на любые выходки, вплоть до публичных оскорблений.

Итак, Франсуаза де Монтеспан властвовала при дворе. Она присутствовала на всех придворных церемониях, занималась вопросами этикета и моды, вершила судьбы придворных. Одним она давала состояния, звания, титулы, других разоряла, изгоняла, подвергала опале. Политика ее интересовала мало, хотя она вынуждена была интересоваться и государственными делами. Стихией маркизы были дворцовые интриги.

Шло время, и отношения Людовика с фавориткой становились все более напряженными. Монтеспан утомляла и раздражала короля своими капризами, непомерными требованиями, неуемной жаждой денег и власти. Конец многолетней связи приближался. В апреле 1675 года произошел публичный разрыв между Франсуазой и королем. Она уехала в Париж 11.

Прошло несколько лет, и разразилась буря. Франсуаза оказалась на краю гибели.

...Генерал-лейтенант парижской полиции Никола де ла Рейни неуверенной походкой вошел в кабинет Лувуа. Рейни был бледен. Он положил перед государственным секретарем объемное досье и сказал: «Читайте!» Через несколько минут Лувуа поднял голову. Руки у него дрожали: «Мы должны предупредить короля». Собеседники посмотрели друг на друга с тревогой и страхом 12.

Для такой реакции были основания. Монтеспан оказалась втянутой в «дело о ядах». Началось оно в 1677 году. Арестовали нескольких «колдуний» и раскрыли настоящий вертеп убийц-отравителей. Замешанными в уголовной истории оказались племянницы Мазарини, графиня Суассон, герцогиня Буйон, маршал Люксембург, многие придворные, крупные чиновники. Главную преступницу Вуазен сожгли 22 февраля 1680 года. В этот день Мольер остался без зрителей: они отправились смотреть публичную казнь, ставшую редким явлением 13.

Перед Лувуа лежали показания Маргариты Вуазен, дочери казненной. Маргарита обвинила Монтеспан в преступных замыслах против короля. Лувуа приказал Рейни хранить досье в строжайшей тайне.

«Дело о ядах» приобрело совершенно неожиданный для Людовика XIV оборот. Дальнейшее следствие стало лично для него опасным. Поэтому Правовая палата, специально созданная для подготовки суда, была распущена в июле 1682 года. Она успела отправить на костер 36 человек.

Современные историки и юристы пересмотрели документы той далекой эпохи. Многие обвинения в адрес Монтеспан отпали. У маркизы не было преступных намерений в отношении короля, не замышляла она и убийств своих соперниц. Но Франсуаза посещала Вуазен и присутствовала на ее колдовских сеансах.

Все это мы знаем теперь, в конце XX века. Но 300 лет назад французский монарх рассуждал иначе. Он был напуган и расстался со своей любовницей. Однако она продолжала жить в Версале.

Майским утром 1691 года необычная сцена в Версальском дворце привлекла внимание придворных. Из окон апартаментов, занимаемых Франсуазой Монтеспан, два человека выбрасывали мебель. Охрана потребовала прекратить бесчинства. Неожиданно появился герцог Менский, сын отвергнутой фаворитки, и заявил: «Это делается по моему приказу!». Оказалось, что помещения перешли к неблагодарному отпрыску отвергнутой фаворитки 14.

И после разрываг с Монтеспан Людовик XIV продолжал выплачивать ей крупные суммы. Летописец двора Донжо записал в своем дневнике 12 апреля 1707 года, что Монтеспан ежегодно получала от короля 1 миллион 200 тысяч ливров 15. Безмерной была монаршья щедрость!

Монтеспан покинула двор в 1692 году. Последние годы жизни она провела в одиночестве, вымаливая прощение у Бога. Маркиза раздала бедным почти все, что имела, измучила себя постами и молитвами. Она носила подвязки и пояс с железными гвоздями. Ее постоянно терзал страх смерти и ада.

Монтеспан умерла в 1707 году в возрасте 66 лет. До этого она просила мужа о прощении, хотела вернуться к нему. Но маркиз ответил, что и слышать не хочет о своей бывшей жене.

«Заслуженная расплата за женское предательство», — скажет читатель. Возможно. Но судьба Монтеспан особенно трагична, так как она сама познакомила короля с соперницей. Недаром пословица говорит: «Если женщина хочет потерять мужа, она знакомит его с подругой».

Увы, сказано точно. Такова жизнь.

Кто же она, счастливая соперница «султанши» Монтеспан? Франсуаза д'Обиньи, вошедшая в историю под именем маркизы де Ментенон. Родилась 27 ноября 1635 года в городе Ниоре, в 410 километрах от Парижа, в небольшом домике на улице Пон. Дом находился поблизости от замка, где ее отец отбывал в тюрьме наказание за неуплату долгов.

Франсуаза была внучкой гугенота Агриппы д'Обиньи, одного из героев религиозных войн во Франции. О нем говорили: поэт и разбойник, смелая шпага и быстрое перо. Агриппа, вначале безгранично преданный Генриху IV, возненавидел короля за измену вере. Сын Агриппы — Констан, отец Франсуазы, также обладал неукротимым нравом. Он убил свою жену, застав ее с любовником. Убийца, фальшивомонетчик, картежник, Констан наделал кучу долгов и бежал на Мартинику. Через несколько лет вернулся и опять женился. Франсуаза была дочерью от второго брака. Мать рано умерла. Жизнь девушки стала тяжелой. Ее крестили в католическую веру, а воспитывала ее тетя, убежденная гугенотка. Незадолго до смерти отца, который стал губернатором Мартиники (как говорится, пути господни неисповедимы), Франсуаза побывала у него на острове.

Когда возвращались во Францию, на корабле девушка заболела, потеряла сознание. Решили, что она умерла. Моряки уже подготовились к похоронам, но неожиданно Франсуаза стала приходить в себя. Чудо спасло будущую непризнанную королеву Франции. Спустя годы Франсуаза рассказывала эту историю епископу города Меца. Он заметил: «Из такой дали зря не возвращаются, возвращаются для свершений» 1.

Необычно складывалась жизнь молодой женщины. В 1652 году ее, 16-летнюю, выдали замуж за 42-летнего Поля Скаррона, талантливого поэта. Это была привлекательная шатенка с черными глазами и матовым лицом индианки. Она обладала такими редкими для ее возраста качествами, как сдержанность и рассудительность. «Я предпочла замужество монастырю», — говорила Франсуаза. И в течение восьми лет она ухаживала за тяжело больным мужем, разделяя с ним и беды и радости.

Поль Скаррон свой ад прожил на земле. Паралич — видимо, следствие перенесенного в детстве полиомиелита — искривил Скаррона как букву зет. Его колени были прижаты к животу. Голова, склоненная к правому плечу, все время оставалась в таком положении: он не мог ее выпрямить. Руки почти не двигались. К ним прикрепляли специальное приспособление, с помощью которого можно было писать. Ночью он испытывал страшные боли. Мучения свои скрывал нечеловеческими усилиями. Иногда страдания становились нестерпимыми, и больной кричал. Скаррон принимал опиум, но даже это могучее средство часто оказывалось бессильным. Франсуаза нередко целыми ночами сидела около мужа, помогала его мыть, одевать, кормить. Скаррон восхищался женой. Из писем поэта видно, что он был счастлив с ней. Этих людей, таких разных, связывала только общая нелегкая судьба 2. Поль Скаррон умер в 1660 году.

Жил Скаррон на улице Сен-Луи в доме, аренда которого обходилась недешево — 350 ливров в год. Семью посещали многие именитые люди, и в их числе маркиз Монтеспан.

Мадам Монтеспан, познакомившись с мадам Скаррон, пригласила ее в качестве воспитательницы своих детей — незаконнорожденных детей короля. Скаррон поселилась в доме на улице Вожирар.

Знакомство двух Франсуаз для одной обернулось крушением всех жизненных планов. Но произошло это не сразу. Ментенон воспитывала детей Людовика XIV. А он приглядывался к этой серьезной, спокойной, рассудительной, воспитанной, начитанной женщине: прямая противоположность шумной, капризной, раздражительной Монтеспан. Ангельское создание так красиво говорило о Боге, о душе. Все это привлекало короля, уже основательно уставшего от бурной жизни. Он с интересом и удовольствием читал письма мадам Скаррон, повествующие о жизни детей Его Величества. Письма привлекали простотой и ясностью изложения, литературным языком, которому способная женщина научилась у своего мужа и у его друзей — литераторов.

Дружеские отношения двух Франсуаз постепенно перерастали во враждебные. Мадам Скаррон пыталась предотвратить конфликт. Даже через много лет она говорила: «Мадам Монтеспан и я были самыми близкими подругами в мире» 3. Поистине лицемерная дружба двух соперниц.

Однако Франсуаза Скаррон проявила незаурядное искусство обольщения. Года два она «героически» сопротивлялась притязаниям Людовика и уступила только, когда убедилась, что король влюблен в нее. В 1678 году, когда Монтеспан вернулась с курорта Бурбон-Ларшамбо (289 км от Парижа), где она находилась несколько месяцев, ее место уже прочно заняла соперница 4.

Новая фаворитка во многом повторила историю своих предшественниц. Уже в 1674 году она появилась при дворе в качестве фрейлины Элизабеты-Шарлотты. Отношения мадам Скаррон с ее «госпожой» были прохладными. Ни славы, ни денег они вдове не принесли. А положение фаворитки обязывало. Помог Франсуазе, как и другим своим избранницам в прошлом, король. На полученные от него 200 тысяч ливров она купила в 40 километрах от Версаля, в районе Шартра, имение Ментенон 5. Дворец в стиле ренессанса, построенный при Франциске I, был отремонтирован. Однажды Людовик XIV сказал: «Мадам де Ментенон». Под этим именем она и вошла в историю.

Перемены в жизнь Ментенон внесла смерть королевы 31 июля 1683 года. Мария Терезия умерла в возрасте 53 лет. В начале своей болезни она испытывала лишь недомогание. Но медицина в те времена была беспощадной. Первый врач короля Дакен приказал вскрыть больной вену и пустить кровь. Один из его помощников заявил, что это грозит королеве смертью. Дакен настаивал. Через несколько часов после кровопускания Мария Терезия скончалась. Ее смерть не представляла политического события. Эта полная маленькая блондинка, плохо говорившая по-французски, не пользовалась влиянием при дворе.

Король, казалось, был потрясен смертью жены. В это трудно было поверить. Правда, во имя собственного престижа внешне Людовик XIV соблюдал приличия. Он изображал нежного супруга, неизменно проводившего ночи в семейной спальне. И Мария Терезия была вынуждена любезно относиться к фавориткам мужа, принимать их у себя. Людовик не только полностью подчинил себе жену, но и бесконтрольно распоряжался ее личным состоянием.

Когда закончилась церемония похорон, описали драгоценности королевы. Общая сумма составила 514 тысяч ливров — на 424 тысячи, меньше, чем ко времени свадьбы. Объяснение простое: Людовик XIV раздаривал драгоценности Марии Терезии своим любовницам.

После смерти Марии Терезии что-то надломилось в сознании Людовика. Король, устав от развлечений, преисполнился религиозного страха, боялся небесного наказания за земные грехи. Обстановка в Версале изменилась: придворные вели себя более сдержанно и осторожно. Впрочем, нравы при дворе остались такими же распущенными, как и прежде. Просто боялись гнева короля и трусливо скрывали то, что раньше демонстрировали открыто и нагло.

Монарх, вдруг сделавшийся богобоязненным, решил жениться на Ментенон. Тайное бракосочетание состоялось в 1683 году (или в 1684 г. — существуют различные версии) в часовне в Версале. Венчал рабов божьих духовник короля Лашез. Присутствовали Лувуа, архиепископ Парижа Арле де Шамваллон, первый лакей Его Величества Бонтан. Вскоре для Ментенон отвели комнаты в Версальском дворце, напротив апартаментов короля 6.

Итак, Франсуаза д'Обиньи, внучка гугенота, вдова поэта, стала женой короля Франции. Но разве бывает полное, безоблачное счастье? Брак мадам Ментенон остался для всех тайной. Он не был узаконен, публично объявлен при жизни Людовика (и тем более после его смерти). Фаворитка так и осталась фавориткой. Жестоко поступил по отношению к любимой женщине король! Несмотря на все ее настояния, он не решился возвести на трон вдову несчастного Скаррона. Тщательно скрывая глубокую обиду, Ментенон на всех официальных церемониях вела себя как придворная, а не королева. Казалось, она не претендовала на особое положение по сравнению с другими титулованными дамами. И жила Франсуаза в Версале скромнее, чем Монтеспан (она занимала четыре небольшие комнаты).

Ментенон критически относилась к придворным дамам. Она, например, писала: «Женщины нашего времени для меня непереносимы. Их одежда — нескромна, их табак, их вино, их грубость, их леность — все это я не могу переносить». Столь же нелестную оценку давала она и придворным мужам. «Я вижу страсти самые различные, измены, низость, безмерные амбиции, с одной стороны, с другой — страшную зависть людей, у которых бешенство в сердце и которые думают только о том, чтобы уничтожить всех» 7.

Что же можно сказать о самой непризнанной королеве Франции? «Мадам Ментенон была женщиной не только суровой и жесткой: все в ней подчинялось приличиям и расчету. Ее набожность была не пылкой, порывистой, как у Лавальер, а сдержанной, обдуманной. Ее щепетильность всегда была выгодной для ее материальных интересов. Не лживая, но очень осторожная; не вероломная, но всегда готовая если не пожертвовать друзьями, то по крайней мере покинуть их; скорее создающая видимость добра, чем творящая добро. Без воображения, без иллюзий, эта женщина превосходила других скорее рассудком, чем сердцем. Она была вооружена против всех соблазнов. Страх скомпрометировать свое доброе имя защищал ее от всех опасностей» 8. Справедливая оценка историка Топена.

Расчет. Всегда и во всем расчет. Пожалуй, и к здоровью короля Ментенон относилась внимательно, потому что прежде всего думала о собственных интересах. Сен-Симон замечает, что она следила за каждым шагом Людовика и особенно большое значение придавала его врачам. Именно Ментенон добилась изгнания из Версаля Дакена и назначения Фагона. Фагон, по словам Сен-Симона, «принадлежал к числу блестящих и сильных умов Европы; любознательный ко всем вопросам, имеющим отношение к его ремеслу, он был выдающимся ботаником, хорошим химиком, искусным и знающим хирургом, отличным врачом, замечательным практиком» 9. Высокая оценка! Но она не спасает средневековую медицину от заслуженной критики.

Отношения между супругами складывались необычно. Интимная жизнь короля претерпела перемены. Франсуаза не обладала достоинствами молодости: она была на три года старше Людовика XIV. «Французский король — противоположность другим государям: у него молодые министры и старая любовница» 10, — говорил Вильгельм Оранский. Людовик жаловался духовнику Ментенон — Годе де Маре, епископу Шартра, на ее холодность. Он говорил: «Ментенон делает с отвращением то, что в свое время так нравилось Монтеспан» 11.

Известный французский историк Луи Бертран писал: «Людовик XIV был разочарован. Новая супруга вступила в конфликт со всеми его вкусами, со всеми влечениями, со всем, что было свойственно его натуре. Невозможно представить себе супругов столь отличных друг от друга. У нее не было никакой женской нежности. И к тому же ее едва ли можно было считать настоящей женщиной». Бертран продолжает: «Король должен был жестоко страдать от недостатков своей супруги, от этой буржуазной посредственности, которая, возможно, подходила директрисе Сен-Сира (лицей для благородных девиц, созданный Ментенон. — Ю. Б.), но ни в коей мере королеве Франции. Несмотря на все, он так высоко ценил ее верность и преданность, что терпел ее до конца» 12.

Будем справедливы: и Ментенон переносила супруга с трудом. Эгоизм Людовика XIV не знал границ. В угоду своим желаниям он не считался ни с чем и ни с кем. Ментенон, больная, с высокой температурой и головной болью, должна была посещать балы, отправляться в различные поездки вместе с двором. Она боялась сквозняков — он настеж открывал окна в любую погоду. Она любила рано ложиться спать — он работал поздно и непременно хотел даже ночью иметь собеседницу.

Всегда ли Франсуаза безупречно соблюдала принципы церковной морали? У мадам Скаррон был в свое время любовник — аристократ Луи де Вилларсо. Несколько лет продолжался роман. И сейчас в замке, когда-то принадлежавшем именитому дворянину, можно увидеть написанный им лично портрет обнаженной Ментенон.

Королева могла покаяться и еще в одном грехе. Она, набожная и чопорная, в течение многих лет поддерживала дружеские отношения со знаменитой куртизанкой, великой блудницей Нинон де Ланкло. Эта более чем сомнительная с точки зрения религиозной морали дружба была полезной Ментенон: Нинон имела обширнейшие связи. Она была в курсе всех придворных интриг и умела хранить тайны. В салоне Нинон можно было встретить самых знаменитых людей королевства. Виделись подруги тайно и редко 13.

Говорят, что осознание своих грехов помогает понять и простить чужие. Ментенон, хладнокровная и самолюбивая, ничего не прощала. Она вынуждена была не замечать любовные интриги своего супруга. Более 10 лет продолжалась связь Людовика XIV с Анной де Роан, рыжеволосой красавицей. Непризнанная королева мирилась с этим увлечением. Мирился и супруг де Роан, «вынужденный рогоносец» (слова Сен-Симона). Он смотрел на любовные похождения своей супруги сквозь пальцы. Причины? Довольно основательные: «вся семья обогащалась за счет этой связи» 14. Король, как всегда, был щедр.

Как ни странно, но такая ситуация устраивала Франсуазу. Обладая богатейшим жизненным опытом, она понимала, как легко потерять то исключительное положение, в котором находилась. Да и надежда официально занять место королевы ее никогда не покидала. Людовик XIV растерял свой юношеский пыл, хотя иногда еще позволял себе «муж-ские шалости». Он высоко ценил выдержку, спокойствие, такт и ум супруги.

Играла ли Ментенон политическую роль? Ответы на этот вопрос различные, иногда взаимоисключающие. Приведем некоторые из них.

Сен-Симон, упорно подвергавший критике Людовика XIV и его близких, считал Ментенон женщиной «амбициозной, ненасытной и скрытной», стремившейся все захватить, все взять в свои руки: дела государства и церкви, выбор генералов и адмиралов, назначения епископов, послов и придворных. Сен-Симон называл Ментенон интриганкой, любыми средствами добивавшейся влияния не только на короля, но и на его брата, на наследника престола, на других членов королевской семьи. Идеал Ментенон — всеобщее обожание ее персоны. «Все хорошо, если это связано с ней; все отвергается, если делается без нее. Люди, дела, назначения, правосудие, помилования, религия — все без исключения в ее руках; король и государство являются ее жертвами» 15. Эти слова Сен-Симон дополнил выводом: «В одном только она не изменяла себе: в страсти к господству и властвованию» 16.

А вот мнение пресловутого «центра», избегающего крайностей. Герцог де Ноай утверждал, что влияние Ментенон «было значительно меньшим, чем об этом говорили. Претензии на управление королем и государством не соответствовали ни ее характеру, ни склонностям ее разума»17. Такая оценка, правда, не помешала герцогу заметить, что «ее мнение всегда имело вес, ее протекция была могучей» 18. И все же: «Трудно точно определить ту степень влияния, каким благодаря доверию короля обладала мадам де Ментенон» 19. По словам герцога, ни одна из женщин, близких к Людовику XIV, и в их числе его непризнанная супруга, «им не управляла и не оказывала на политику доминирующего, длительного и решающего влияния» 20.

И, наконец, приведем оценки, признающие политическую роль неофициальной королевы.

Русский историк А. Н. Савин писал: «В последние годы царствования Людовика XIV большое влияние на Государственный совет оказывала г-жа Ментенон. Государственные секретари, которые по вечерам делали доклад королю, по утрам часто забегали к маркизе, чтобы рассказать ей о важнейших делах. И эти неофициальные визиты представляли очень важную стадию в обсуждении и решении какого-либо дела» 21.

Как замечал Пикаве, «трудно отрицать» участие Ментенон в определении внутренней и внешней политики Франции. Правда, по его словам, известный вес в решении сударственных дел имели все фаворитки Людовика XIV (от скромной Лавальер до правящей Ментенон). «Все политики Европы интересовались мадемуазель де Лавальер и мадам де Монтеспан, так же как и мадам де Ментенон» 22. Точку зрения Пикаве разделяет академик Камил Руссе: «Несомненно, мадам де Ментенон была важной особой в государстве. Несомненно, ее покои стали святилищем правительства и там решалась внутренняя и внешняя политика Франции. Несомненно, из этих комнат выходили министры и армейские генералы. К сожалению, не менее несомненно, что эти генералы и эти министры в своем большинстве являлись посредственными людьми, и политика, вырабатываемая в присутствии мадам де Ментенон, очень часто приносила результаты, достойные сожаления» 23. Много раз повторил Руссе слово «несомненно». Он убежден в своей правоте. И имеет на это основания.

Ментенон фактически «занимала должность» доверенного лица короля. Она была в курсе многих дел и событий, не претендуя на открытое руководство ими. Маркиза часто останавливалась на полпути не потому, что встречала непреодолимые препятствия, а из-за собственной нерешительности. Однако Ментенон умело «работала» с нужными ей людьми. После ее смерти осталось около 80 томов писем, из которых к концу XVIII века сохранилось 40 томов. Маркиза переписывалась с известными людьми Франции — принцами, герцогами, графами, генералами и адмиралами, со многими аристократами и аристократками, оказывавшими влияние на политику страны. Она стремилась окружить себя сторонниками и друзьями. Среди них были влиятельные при дворе люди — маршал Аркур, герцоги Буффле и Вилеруа, граф Тессе. Они с помощью своей высокой покровительницы определяли назначения на высшие посты в армии, в дипломатическом ведомстве и государственном аппарате, были в курсе политических и военных событий. Разумеется, все эти люди отвечали ей взаимностью.

Среди двух правящих кланов — Лувуа и Кольберов — Ментенон отдавала предпочтение последним. Это был ее твердый курс. Иногда она пересматривала в соответствии с ним собственные взгляды. Ментенон, например, писала о Сеньоле — сыне Жана Батиста Кольбера, что он «хотел захватить все должности отца и не получил ни одной. Он умен, но не умеет вести себя. Обязанностям он предпочитает развлечения. Сеньоле так преувеличивал достоинства и заслуги своего отца, что убедил всех в том, что он сам не достоин, не способен его заменить» 24.

Резко критическая оценка, тем не менее, не мешала Ментенон сблизиться с Сеньояе. При этом она учитывала мнение его сестер, влиятельных при дворе герцогинь Шев-рез и Бовилье. 4 октября 1689 года Сеньоле получил портфель государственного секретаря по делам флота и занял место в Государственном совете. Пост министра иностранных дел остался у семьи Кольберов: Круасси сменил его сын Торси. Засилье семьи покойного генерального контролера финансов! И «тайная королева» приложила ко всем назначениям руку.

Сеньоле умер в 1690 году в возрасте 39 лет. Считали, что он стал жертвой собственных необузданных страстей. По протекции Ментенон государственным секретарем по делам флота был назначен граф Поншартрен, к этому времени уже занимавший пост главы финансового ведомства.

Одних Ментенон назначала, других смещала. Но с главным своим врагом — Лувуа справиться она так и не смогла. А он энергично препятствовал обнародованию ее тайного брака. Ментенон никогда не любила этого человека. Все в нем ее отталкивало: грубое, красное лицо, его резкость и лицемерие. Она презирала Лувуа за высокомерие с низшими и пресмыкательство перед высшими.

Было еще одно обстоятельство, имевшее для Франсуазы первостепенное значение: Лувуа поддерживал Монтеспан и делал это твердо, последовательно. Именно военный министр прикрыл фаворитку, когда вскрылась ее причастность к «делу о ядах». И Монтеспан оказывала поддержку Лувуа, пока имела влияние на короля. У каждой из двух соперниц — Франсуаз были свои друзья и свои враги.

В пику Лувуа Ментенон хвалила государственного секретаря по иностранным делам Круасси, при каждом удобном случае расписывала королю его достоинства — сдержанность, гибкость и компетентность. В то же время она прозрачно намекала Людовику XIV, что решительность, с какой Лувуа всегда отвечал на сложнейшие вопросы, отнюдь не гарантировала от ошибок. Ментенон приводила примеры, когда государственный секретарь давал поспешные, неправильные, необоснованные пояснения.

Властного Лувуа тяготила необходимость работать с королем в присутствии молчаливой, внимательно-сосредоточенной свидетельницы. При ней приходилось читать самые секретные донесения, обсуждать планы военных кампаний, решать судьбы войны и мира. «Мое присутствие стесняет Лувуа. Я, тем не менее, никогда ему не противоречу. Король много раз говорил ему, что он может выражать свои мысли совершенно свободно» 25, — писала Ментенон в одном из своих личных писем. Она не упомянула о том, что ей было неприятно каждый день видеть давящую фигуру человека из железа, который, казалось, был полностью поглощен беседой, а на самом деле не пропускал ни одного жеста, ни одного движения, ни одного слова непризнанной королевы. Какая для нее мучительная пытка!

Интриги Ментенон не проходили бесследно. Король все враждебнее относился к военному министру. А Лувуа не замечал возраставшего недоверия Людовика XIV. Один эпизод сыграл в жизни Лувуа печальную роль. Король своим личным распоряжением переместил полк кавалерии. Через некоторое время он неожиданно узнал, что Лувуа отменил его приказ. Монарх был раздражен. Он не простил государственному секретарю опрометчивого шага. А тонкая и расчетливая Ментенон время от времени напоминала о своевольстве Лувуа.

Военный министр явно недооценивал силу политического влияния Ментенон, хотя прочность ее положения была очевидной. Члены королевской семьи, министры, придворные через ее посредство нередко обращались к королю. В Версальском дворце она сидела в кресле в присутствии Людовика, его сына — наследника престола, его брата, английских коронованных особ. При этом она избегала дорогих нарядов, не носила драгоценностей. Одевалась со вкусом, но скромно, не по возрасту. Ее называли «дамой в черном», хотя платья черного цвета Ментенон носила редко (король этот цвет не любил).

Попасть на прием к маркизе было не легче, пожалуй, чем к самому королю. Она принимала только в назначенный день и час. Посетителям отводились считанные минуты, и ни для кого не делалось исключения — ни для бедных, ни для богатых. Даже самые близкие к Ментенон люди — маршалы Аркур, Тессе, Вилеруа — не допускались дальше порога ее передней, переступив который она немедленно прерывала разговор. Все вопросы решались на ходу: при выезде королевы из Версаля или во время ее возвращения домой.

Утро маркизы начиналось рано и проходило в беседах с известными и неизвестными людьми. Занималась она и благотворительностью. Часто встречалась с руководителями ведомств, реже — с командующими армиями, если они хотели сообщить ей какие-нибудь сведения. Уже в 8 часов утра Ментенон направлялась к тому или иному министру, обычно к военному или финансов.

В апартаментах Ментенон Людовик XIV работал, а его супруга читала или вышивала. Присутствующие говорили громко. Ментенон делала вид, что поглощена чтением или вышиванием, но ничто не ускользало от ее внимания. Маркиза редко высказывала свое мнение. Король сам советовался с ней. Ответы всегда были сдержанные. Она никогда не проявляла заметного, видимого интереса к тому или иному событию или лицу.

Главное состояло в том, что у Ментенон имелся свой собственный метод воздействия на решение государственных дел. Маркиза заранее договаривалась по тому или иному вопросу с заинтересованным министром. Ей, как правило, не перечили. Поэтому о том или ином назначении, например, договаривались до доклада королю. Ментенон извещала министра, что она хочет с ним предварительно поговорить, и тот ждал, иногда задерживая решения, и до встречи с королевой не докладывая о деле Людовику XIV. Затем министр представлял, например, королю список кандидатов на должность. Иногда сам Людовик останавливался на том, кого уже «назначила» Ментенон. В этом случае обсуждение немедленно прекращалось. Если выбор монарха падал на другого человека, не одобренного предварительно его супругой, министр предлагал рассмотреть весь список. При этом специально называли несколько имен. Король расспрашивал докладчика, нередко колебался, интересовался мнением Ментенон. Она улыбалась, произносила несколько слов о ком-нибудь другом, затем возвращалась к уже названному кандидату, то есть «нужному» человеку, и дело решалось. Таким же образом Ментенон добивалась для «своих людей» наград и назначений. При ее косвенном участии решались до трех четвертей всех вопросов, рассматриваемых королем. Король не подозревал тайного сговора. Умело поставленный спектакль повторялся изо дня в день.

Вот почему при дворе придавали такое большое значение беседам Людовика XIV с его приближенными в покоях Ментенон. Фактически все министры зависели от нее. Вместе с тем с ее помощью они укрепляли свою власть.

Ментенон умело оберегала своих сторонников. В ожидании министра или после его ухода она интересовалась мнением короля о том или ином государственном деятеле, генерале или дипломате, тонко превозносила заслуги, верноподданнические чувства своих людей. Это была своеобразная круговая порука. И не дай Бог кому-то возражать маркизе или даже просто не согласиться с ней. Если министр не придерживался ее точки зрения, то она всегда и, как правило, довольно быстро добивалась его падения. Цель достигалась просто: в ход шли ложь, домыслы, наветы. Так Ментенон подорвала влияние Лувуа. Многим изощренная в интригах ханжа испортила карьеру. А они даже и не подозревали, откуда дул ветер, приносивший беды и опалу 26.

В одном — и очень важном для нее — вопросе маркиза столкнулась с трудностями. Государственный секретарь по иностранным делам Торси почти никогда не работал в ее апартаментах, и ей не удавалось с ним встречаться. Торси ведал не только дипломатической службой, но и почтой. Он часто приносил маркизе выдержки из писем, но она узнавала лишь то, что Людовик XIV хотел ей сообщить. Торси докладывал королю дипломатические донесения немедленно после их получения, независимо от времени. Постоянного расписания их встреч не существовало, хотя Ментенон этого усиленно добивалась, рассчитывая оказывать влияние и на внешнюю политику страны через тех, кто ею непосредственно занимался. Торси старательно избегал «западни маркизы», доказывая, что срочность дипломатических дел исключала строго установленные часы встреч. Разумеется, Ментенон и в сфере дипломатии знала многое, но далеко не все. Она не имела возможности своевременно оказывать влияние на внешнеполитические решения в угодном ей направлении. Маркиза получала информацию только из бесед короля наедине с ней и прекрасно понимала, что знает недостаточно. Сен-Симон пишет: «Именно в силу ее чрезвычайного желания вмешиваться в иностранные дела, как она вмешивалась во все остальные, и ввиду невозможности устроить так, чтобы король работал над ними у нее, она прибегла к интригам, при помощи которых сделала принцессу Дез Юрсен (ей посвящена XXI глава книги. — Ю. Б.) всемогущей в Испании и удержала ее в таком положении вплоть до Утрехтского мира (завершил в 1715 г. войну за испанское наследство. — Ю. Б.) через головы министра Торси и французских послов в Испании и, стало быть.., вопреки интересам Испании и Франции» 27.

Политика и религия всегда были для Ментенон взаимосвязаны. Правда, искренность ее веры сомнительна. Она лишь внешне проявляла религиозное рвение, оставаясь в помыслах и поступках суетной, тщеславной, корыстной.

Ментенон не хотела быть официально причастной к политике преследований протестантов. Но она была в курсе подготовки к отмене Нантского эдикта, одобрила запрет на свободу совести. Герцог Ноай признает, что маркиза принимала, «может быть, чрезмерное» участие в осуществлении планов принудительного обращения гугенотов в католическую веру.

Это не мешало Ментенон неоднократно писать в своих личных письмах, что следует «завоевывать гугенотов добротой»; она, мол, сторонница торжества католицизма, но противница жестоких методов, к которым прибегал Лувуа. По мнению историка католицизма Орсибаля, супруга короля «стояла в стороне» от антипротестантской кампании 28. Наивное утверждение, явно недооценивающее влияние Ментенон.

Борьба с «ересью» требовала воспитания дворянства в католическом духе. С этой целью Ментенон создала в 1686 году учебное заведение для девушек из небогатых дворянских семей. Находилось оно в Сен-Сире, неподалеку от Версальского дворца. При Наполеоне в 1808 году здесь разместилась военная школа. От учебного заведения для аристократок до школы для офицеров — такой путь прошло знаменитое здание Сен-Сира.

В институте обучалось 250 дворянок. Они здесь и жили. Все было обставлено с большим вкусом. Тщательно окрашенные, сверкающие чистотой учебные классы, спальни. Скромная, но удобная мебель. На стенах висели географические карты.

Ментенон проводила много времени в Сен-Сире. Она приезжала туда утром в 6 часов; заканчивала работу поздно вечером. Королева сама учила девиц орфографии, истории, литературе. Читала специальный курс по вопросам воспитания детей. Директриса была женщиной внимательной и дотошной, на кухне она лично пробовала пищу.

В Ватикане хотели превратить Сен-Сир в монастырь. Но эта идея не встретила поддержки в Версале. И папа согласился, чтобы доходы от знаменитого аббатства Сен-Дени были отданы новому учебному заведению.

Людовик XIV с одобрением относился к начинанию Ментенон. Беседуя однажды с поэтами Расином и Буало, он сказал: «Не забудьте упомянуть в анналах моего царствования основание института (имелся в виду Сен-Сир. — Ю. Б.)»29.

Однако именно Сен-Сир едва не явился причиной падения Ментенон. В качестве преподавательницы она пригласила некую мадам Гюйон, пользовавшуюся влиянием среди учениц. Гюйон проповедовала кетизм (от слова «ке-ютюд», что означает душевный покой) — идеи испанца Молиноса, которого инквизиция запрятала в одну из своих тюрем. Мистические взгляды, согласно которым человек должен совершенствоваться, пассивно созерцая себя. Высказывания Гюйон подверг критике Жак Боссюе — «самый громкий голос христианского мира и лучший советник государей» (слова Наполеона Бонапарта) 30. Епископ выдвинул против Гюйон 35 пунктов обвинения. Главный: теория чистой любви и пассивного внутреннего совершенствования противоречила «моральной дисциплине церкви».

Ситуация осложнилась после вступления в борьбу другого крупного католического деятеля — архиепископа Франсуа Фенелона. Он занимал официальный пост воспитателя внука короля — герцога Бургундского. Фенелон выступил в защиту Гюйон. Спор двух титанов католической веры так и не был решен. Но злополучную проповедницу, которую Боссюе называл не иначе как змеей, бросили в Бастилию. История стала известна в Риме. Папа выступил со специальным посланием (буллой), в котором осудил взгляды Гюйон. Вмешательство Рима задело Людовика XIV. Дело едва не дошло до разрыва с неофициальной супругой. Победу одержал Боссюе. Ментенон тяжело переживала падение Фенелона, которого выслали в Камбре. Она уважала и ценила этого человека.

После изгнания Фенелон опубликовал книгу под названием «Телемак». Замысел был остроумный. Под покровом древнегреческой старины автор изобразил французские порядки. В одной из глав под вымышленным именем нетрудно было узнать Людовика XIV. Он ревниво относится к своей власти, окружает себя мелкими, нечистоплотными людьми. Поэтому и предвидеть будущее ни ему, ни его окружению не под силу. Фактически Фенелон критиковал режим абсолютизма, представляя его как своего рода пустыню, где бесправное население лишено всех гражданских прав. Придворная жизнь невозможна без лести; стоит только отвернуться от монарха, как льстецы попирают смельчака ногами. К таким выводам пришел осужденный в Версале и в Риме архиепископ.

Автор еще не раз вернется к Ментенон на страницах этой книги. Ее жизнь полна противоречий. Гугенотка, она перешла в католичество, порвав с традициями семьи. Богобоязненная женщина вопреки католической морали стала любовницей короля. Все знала, многое могла и вместе с тем всего боялась, скрывая свои истинные мысли и эгоистические цели. Она обвенчалась с Людовиком XIV, но так и не была официально признана королевой.

История только через 170 лет после смерти Ментенон, уже во время Французской революции, поставила ее в один ряд с членами королевской семьи, похороненными в базилике Сен-Дени в Париже: их прах одновременно был развеян по ветру восставшими парижанами. «В этот день к основательнице Сен-Сира отнеслись как к королеве»31.

Слова горькие, по-человечески трагические. Слова для надгробия маркизе Франсуазе де Ментенон.

Это слова замечательного историка Альбера Вандаля 1. Речь идет о конфликте между Турцией и Францией, обострившемся в начале личного правления Людовика XIV. Французская дипломатия оказалась перед неразрешимой задачей примирения двух взаимоисключающих политических линий. Король, с одной стороны, считал себя главным защитником христианства, с другой — стремился поддерживать хорошие отношения с исламской Турцией, рассчитывая на ее помощь в борьбе против императора. Разумеется, трудно было сохранять «дружбу» с султаном, когда его войска находились в 100 километрах от Вены и земель Венеции и в 200 километрах от границ Польши и России.

При Мазарини Франция участвовала в войне против Оттоманской империи. После Пиренейского мира 1659 года кардинал собрал в Тулоне корпус добровольцев в 6 тысяч человек. На галерах Тосканы и Ватикана их перебросили на Крит, осажденный турецкими войсками. Экспедиция закончилась поражением французов. В Константинополе узнали о тайной помощи, которую французы оказывали венецианцам в защите острова. Секретная переписка посла короля Жана Э-Вантеле попала в руки великого визиря. Но ни перебежчик, передавший туркам документы, ни переводчики не могли их прочитать. В это время в Константинополе находился француз-коммерсант Кикле. Посол отказал ему в деньгах, и авантюрист пригрозил, что поможет туркам расшифровать дипломатическую переписку. Расправа была беспощадной. Кикле сбросили с террасы посольства и убили 2.

Турки немедленно расправились с Э-Вантеле. Они посадили его в Семибашенную тюрьму и освободили только через два года. В 1661 году посол вернулся во Францию.

До конца своей жизни Мазарини был противником союза с султаном. В 1660 году он попытался договориться с папой Александром VII о возобновлении антитурецкого союза. Безуспешно. Но даже после смерти кардинал «сражался» с турками: он оставил на эти цели большую сумму — 200 тысяч ливров.

Несмотря на тайную войну «париков» против «тюрбанов», французское влияние в турецкой империи было стабильным. «Посол Франции являлся фактически вице-императором Востока, великим визирем христиан»3, — отмечается в сборнике официальных дипломатических документов, изданных в Париже. Он вершил судьбы подданных короля, решал вопросы их жизни и смерти. Официальные представители Франции — ее консулы отдавали приказы местным властям в Триполи и Сайде. В Ливане праздновали военные победы Людовика XIV, отмечали дни рождения и свадьбы членов королевской семьи. В монастырях висели портреты короля и Кольбера.

Однако политика Людовика XIV в отношении Турции оставалась противоречивой. Стремясь к сотрудничеству с султаном, Людовик в то же время санкционировал участие Франции в боевых действиях против турецкой армии. 1 августа 1664 года французские войска под командованием графа Колиньи участвовали в сражении с турками при Сен-Готарде. Как член Рейнской лиги Франция должна была выставить 2400 человек, но король послал 6000 — пять полков, укомплектованных дворянами-добровольцами. Турок разгромили. Однако Людовик принес извинения султану, потерпевшему поражение. «Деликатная война»!

Французская дипломатия тайно сохраняла контакты с султаном, пыталась укрепить с ним политические и торговые связи. Государственные интересы оказывались выше религиозных конфликтов. И христианнейший монарх искал сближения с главой мусульманства. Поэтому и сама возможность крестового похода католических государств против турецкого господства в Европе оказалась нереальной.

Итак, одна из важнейших задач внешней политики Людовика XIV заключалась в сближении с Оттоманской империей. Государственный секретарь по иностранным делам Юг де Лион 14 ноября 1664 года поручил французскому резиденту в Константинополе Роботи заверить великого визиря в желании короля «тщательно сохранять, поддерживать и развивать прежнюю дружбу и добрые отношения, которые прославленные императоры, его предшественники, всегда имели с прославленными Оттоманскими императорами» 4.

Эти слова не следует расценивать как пустые, традиционно вежливые. Французская дипломатия стремилась создать систему союзов на Востоке. В Версале надеялись дополнить франко-турецкое соглашение сотрудничеством со Швецией, Польшей, направленным против Империи. В Париже рассчитывали на помощь султана антиавстрийским повстанцам в Венгрии и Трансильвании. Это был план «взрыва» Австрии изнутри.

В новых условиях Людовику XIV нужен был постоянный представитель в Турции. Константинополь — самая далекая иностранная столица, в которой король имел своего посла. Долгим был путь от Парижа до Тулона или Марселя. Оттуда посол отправлялся морем, как правило, на двух военных кораблях: французы боялись пиратов. Поездка продолжалась от одного до пяти месяцев. Французское посольство в Константинополе было размещено в квартале для иностранцев во дворце XVII века. (В наши дни на том же месте находится французское генеральное консульство.) Послу приходилось выезжать из Константинополя в Адрианополь (турки хранили верность традиции: этот город до 1453 г. был столицей Оттоманской империи), где находились султан и великий визирь.

Почти все французские послы в Турции были выходцами из среды дворянства, не отличавшегося древним происхождением. Разумеется, в Константинополе католического короля никогда не представляли духовные лица. На Восток стремились главным образом историки, археологи, литераторы. Их нередко называли бесстрашными. В Константинополе оборвалась жизнь нескольких дипломатов. В этом городе умерли послы Жирардон, Гийераг, Аллер 5.

Финансовое положение французского посла в Турции было трудным. Ему приходилось делать дорогие подарки султану и визирю, и не только по приезде, но и на протяжении всего пребывания в Константинополе. Турецкие чиновники всех рангов отличались ненасытной жадностью. Без взятки нельзя было сделать ни шагу. Посол вынужден был платить даже янычарам, охранявшим дворец. При Людовике XIV его дипломатический представитель в Константинополе получал из казны 36 тысяч ливров и от торговой палаты Марселя за содействие торговле с Турцией — от 8 до 16 тысяч ливров. Жалованье рядовых дипломатов было мизерным. Даже в начале XVIII века первому секретарю посольства платили 500 ливров, второму — 400 ливров, а третьему возмещали только расходы на питание.

Нового посла Людовика XIV Дени Э-Вантеле (его отец испытал все тяготы Семибашенной тюрьмы) приняли в Константинополе плохо. Сразу возникли проблемы престижного характера. Французский протокол требовал, чтобы кораблям посла салютовали береговые батареи. В Турции такой традиции не существовало. Э-Вантеле также настаивал, чтобы на берегу его встречали турецкие офицеры. Это был порядок, установленный для английского посла. Однако визирь считал, что англичанин — не пример для других.

Контакты с султаном у посла были ограниченными. За время своей миссии французский представитель удостаивался аудиенции у мусульманского властителя в лучшем случае один раз. Ждал приема посол обычно долгие месяцы, а иногда и несколько лет. На аудиенции султан, как правило, не произносил ни слова. Переговоры вел глава правительства султана — великий визирь. Весьма нестабильная должность в Турции. С 1656 по 1683 год сменилось 3 визиря, а с 1683 по 1702 год — 12. Почему? Султан всегда и во всем был прав, а визирей он неизменно объявлял виновниками неудач и поражений.

Когда Дени Э-Вантеле впервые явился во дворец, визирь, даже не встав для приветствия, сразу разразился упреками в связи с участием французов в битве при Сен-Готарде. Посол ушел, заявив, что если визирь не будет его встречать стоя, то он уедет во Францию. На второй встрече история повторилась. Визирь опять не поднялся со своего места. Э-Вантеле молча сел на табурет и заявил, что покидает Константинополь. Визирь пришел в ярость. Тогда посол взял у переводчика текст капитуляций (неравноправный для Турции договор, предоставлявший иностранцам привилегии: торговые, налоговые, религиозные, судебные и др.) и бросил его под ноги собеседнику. После этого он встал и ушел. Визирь приказал арестовать Э-Вантеле (султан в это время охотился в нескольких десятках километров от Константинополя). Посол три дня находился в заключении. Затем состоялась новая аудиенция у визиря. Обстановка изменилась как в сказке. Послу разрешили приехать верхом в сопровождении всадников. Визирь вышел навстречу дипломату, пожал ему руку. Беседа на этот раз прошла в полном соответствии с нормами дипломатического протокола 6. Что же произошло? Визирь превысил свои полномочия. Султан не хотел обострения отношений с Францией. Не хотела этого и французская дипломатия.

В соответствии с инструкциями короля задача Э-Вантеле состояла в том, чтобы раскрыть султану преимущества его дружбы с Людовиком XIV, обосновать необходимость защиты интересов католиков в турецкой империи, содействия проповедникам и иезуитам. Послу поручалось поддерживать права Венеции на остров Крит. Ему следовало убеждать султана и его окружение в том, что турецким интересам отвечало избрание французского принца на польский трон. Турция в этом случае будет иметь дело с дружественной, а не враждебной Польшей.

Французские дипломаты подчеркивали в беседах с турецкими чиновниками, что Франция располагала мощным военным флотом: 150 кораблями, готовыми к выходу в море. Иными словами, по идее Кольбера, посол должен был доказывать, что Франция по своей морской мощи превосходила и Англию, и Голландию. Французская эскадра в количестве 15—20 военных судов постоянно находилась у берегов Леванта 7.

Корабли и пушки... Эти «аргументы» французская дипломатия использовала не только в военно-политических, но и в торговых целях. В инструкции послу, подписанной Кольбером, указывалось, что англичане и голландцы в Восточной Индии имели доходы в 12—15 миллионов ливров в год, а французская торговля оказалась в загоне. Для ее оживления Кольбер решил создать компанию для торговли с Левантом, обладающую необходимым количеством кораблей. Послу поручалось добиться от турецких властей разрешения французам открыть склады в Египте в городе Суэц, на побережье Красного моря, обеспечить безопасность перевозки товаров как по суше, так и по воде до Средиземного моря. Посол убеждал турецких представителей, что этот план выгоден султану. Он получит доходы от пошлин, взимаемых с караванов французских компаний, следующих из Африки в Европу. Э-Вантеле должен был добиваться у турецких властей для французской торговли преимуществ больших, чем у других наций, и прежде всего снижения таможенных сборов с 3 до 2 процентов. В Александрии французская дипломатия стремилась получить склады для товаров из Франции, поступавших во владения султана.

Послу следовало считаться и с интересами марсельских деловых кругов, особенно заинтересованных в турецком рынке. Еще в 1650 году была создана марсельская торговая палата, которая обладала монополией на торговлю с Турцией. Посол переписывался с руководителями палаты и перед выездом в Константинополь обычно беседовал с ними, обобщая их просьбы и предложения. Это были неофициальные дополнения к официальной инструкции.

Кольбер установил таможенный сбор в 20 % со всех товаров, поступавших из Леванта, кроме тех, что разгружались в Марселе. Другие средиземноморские порты из франко-турецкой торговли практически исключались. Порт Марселя был свободен от налогов. Товары ввозились и вывозились без сборов. Облагались только те грузы, которые отправлялись из марсельского порта по суше.

Дени Э-Вантелю не удалось добиться улучшения франко-турецких отношений. Политика султана в отношении Франции была нестабильной. Султан хотел, чтобы Людовик XIV предоставил ему полную свободу действий в Европе. Король не мог пойти на это. Франко-турецких договоренностей добиться не удалось. Посол выехал из Константинополя. Турецкие власти всполошились. Султан послал в Париж своего представителя Сулеймана-ага, который прибыл в Тулон 4 августа 1669 года. Турецкого посланца встречали во французских городах артиллерийским салютом. Ему посылали подарки, в его честь давали балы. А турок, по европейским понятиям, вел себя невежливо. У ворот Марселя, например, он принял поздравления местных властей, даже не сойдя с лошади.

В Париже не имели опыта приема дипломатов из азиатских государств. Задумались: как поступить? Решили, что посла султана примет Юг де Лион. У него дома создали копию турецкого дома. Учли все — вплоть до принятого у турок плана расстановки мебели, вещей. Положили на возвышении большой ковер, сотканный из золотых ниток. Не забыли и о ложе для отдыха. На нем должен был возлежать по турецкому обычаю Лион во время беседы. Придворные находились в соседней галерее и наблюдали через стеклянные двери за необычным спектаклем 8. Но на аудиенции 19 ноября 1669 года сразу же возникли трудности. Сулейман-ага хотел вручить письмо своего повелителя не Лиону, а «императору Франции». Согласно этикету французского двора, послание монарху мог передать только аккредитованный при нем посол.

25 декабря Людовик XIV принял турецкого представителя во дворце Сен-Жермен-ан-Ле. На пышной церемонии присутствовал двор в полном составе. Король сидел на серебряном троне, украшенный бриллиантами королевства. На турецкого гостя, привыкшего к роскоши Востока, это великолепие впечатления не произвело. Он поднялся по ступенькам трона, думая, что король встанет ему навстречу, чтобы принять письмо султана. Этого не произошло. Сулейман-ага был явно недоволен и, не стесняясь, сделал несколько неприятных для французов замечаний. Когда зашла речь о богатстве короля, о его драгоценностях, гость из Турции язвительно заметил, что на лошади султана во время официальных церемоний драгоценных камней значительно больше 9.

«Дипломатические поединки» мелкого масштаба! Отъезд французского посла из Константинополя. Бестактные выходки турецкого посланца. Все это не меняло коренным образом франко-турецких отношений. Ни король, ни султан не хотели держать двери закрытыми. Каждому из них и их министрам сотрудничество Турции и Франции, прежде всего в политической и военной, а также в торговой областях, представлялось достаточно перспективным. Особенно интересовали франко-турецкие связи Кольбера. Его цель состояла в том, чтобы добиться для французов открытия Красного моря, облегчения транзита между Суэцем и Александрией, снижения таможенных сборов в Египте до уровня других областей турецкой империи.

Кольбер лично консультировался с городскими властями Марселя, с крупными торговцами, решая вопрос, кого назначить после отъезда Э-Вантеле в Константинополь — посла или резидента. Марсельцы высказались за дипломата высокого ранга. Выбрали маркиза Нуантеля — советника парламента Парижа. Как ни странно, его рекомендовали — факт редкий — и Кольбер, и Лувуа.

На этот раз для сложной дипломатической миссии выбрали человека необыкновенного. Нуантель отдал многие годы жизни поискам античных ценностей, произведений искусства. Он прожил в Константинополе девять лет и из них пять находился в поездках — как по долгу службы, так и в личных целях. Шесть раз Нуантель проделал утомительный путь между Константинополем и Адрианополем. Он посетил острова в Средиземном море, побывал в Сирии, Палестине. Посол был молод, горяч, предприимчив.

Отъезд Нуантеля в Константинополь был подготовлен с особой тщательностью. Его сопровождали не два (как обычно), а четыре боевых корабля с пушками на нескольких палубах. Они были украшены позолоченными скульптурами, вызывавшими всеобщее восхищение. 27 дворян охраняли посла. Эскадра во главе с капитаном Дюма д'Аплемоном могла оставаться в Константинополе столько, сколько Нуантель считал необходимым.

Посла сопровождал теолог Антуан Гаглан, известный как переводчик «Тысячи и одной ночи», брат одного из директоров компании Индии, специалист по вопросам торговли в районе Красного моря и в Египте.

Вместе с Нуантелем выехал и Сулейман-ага, присоединившийся к свите посла в городе Баланс. Вчера — знаменитость, сегодня — забытый всеми представитель султана, поведение которого вызвало негодование французского двора. Он отправлялся на родину и не надеялся найти там ничего хорошего для себя: улучшить отношения между султаном и королем Сулейману не удалось. Обычная история — герой минуты, забытый на следующий день. Нуантель не должен был задерживаться в Тулоне. В Версале опасались, что султан узнает от Сулеймана о турецких рабах, закованных в цепи.

21 августа 1670 года эскадра вышла из Тулона. Только в конце октября корабли подошли к проливу Босфор. Не обошлось без происшествий. Турецкие батареи не салютовали французской эскадре. Эскадра прошла тихо, без орудийных залпов-приветствий и встала на якорь у входа в порт. Местное население было оскорблено. Французы нарушили традицию. Назревал скандал. Неожиданно появился кортеж в море. Это прибыла из Константинополя султанша Валиде, женщина необычной биографии. Русская по происхождению, она попала в гарем султана и стала матерью царствующего Мохаммеда IV. Турки потребовали оказания Валиде королевских почестей. Французы немедленно подняли на своих кораблях флаги. Тогда береговые батареи салютовали султанше, и королевская эскадра последовала их примеру. 10 ноября 1670 года Нуантель под залпы 100 орудий высадился на землю Турции. Запели фанфары. Турецкие кавалеристы и пехотинцы сопровождали посла.

Торговые переговоры, которые вел Нуантель, были длительными и сложными. Турецкую сторону представлял грек Панаиотти, первый переводчик султана. Важная персона. Его, как пашу или бея, всегда сопровождала многочисленная свита. К послу он приходил со своим ковром для молитвы, который везли на лошади. Человек образованный, владелец знаменитой библиотеки старинных рукописей, он отличался ловкостью и хитростью.

Какие позиции занимал французский дипломат? Он представил 60 новых статей капитуляций. Они предусматривали уменьшение таможенных сборов с французских товаров; устанавливали, что корабли тех государств, которые не имели с Турцией торговых соглашений, должны плавать под французским флагом. В проекте соглашения говорилось об открытии в портах на Красном море французских консульств, строительстве складов 10.

Посол содействовал французской торговле в районе Красного моря, в перевозке грузов на мулах и по Нилу в Каир, Александрию, а затем в Европу. Султан получал 1 процент от стоимости французских товаров в случае запрета турецкими властями торговли других государств 11.

Нуантель вел с великим визирем переговоры по религиозным вопросам. В Турции находились миссионеры-католики из Франции, Италии, Испании, Португалии. Они основали свои церкви, часовни, монастыри, больницы, школы. Разрешения давали турецкие власти в форме единичных актов, которые они же всегда могли нарушить или аннулировать. Только Святые места в Палестине по капитуляциям 1604 года частично принадлежали католикам.

Служителей католического культа в Турции терпели с трудом. Часто они становились жертвами религиозного фанатизма. На улицах людей, не одетых по турецким обычаям, оскорбляли и избивали.

Фактически Людовик XIV претендовал на религиозную свободу Франции на Востоке. Посол добивался сохранения за епископами их званий и права защиты ими перед официальными властями христиан, не только приехавших в Турцию с Запада, но и живущих в этой стране в качестве иностранцев и фактически являвшихся подданными Оттоманской империи. Чиновники султана считали, что французы пытались вмешиваться во внутренние дела Турции, хотели ограничить ее суверенитет. Эту аргументацию турецкие дипломаты использовали и в ходе переговоров.

Когда перевели турецкий текст капитуляций, оказалось, что привилегии французов сведены к минимуму. В статье о христианах упоминались только подданные короля, а не все выходцы из западных стран, жившие на Востоке. Статья о Красном море ни словом не упоминала о льготах для перевозки товаров из Франции. Подданные стран, не имевших официальных отношений с империей султана, не были обязаны плавать только под французским флагом и могли нанимать английские или голландские корабли. Такой текст соглашения не устраивал французскую дипломатию. Нуантель потребовал свои паспорта. Однако визирь не дал согласия на отъезд посла, и Нуантель возвратился из Адрианополя в Константинополь с пустыми руками.

Инструкция короля была определенной: если султан не уступит требованиям посла, тот должен вернуться во Францию. Но в Париже хорошо знали турецкие нравы и не забывали о Семибашенной тюрьме. В случае ареста Нуантель должен был заявить, что он больше не дипломатический представитель Людовика XIV, а простой его подданный. Конечно, у посла оставалась возможность уехать на французском корабле, стоявшем в порту, но турецкие батареи в Дарданеллах могли его потопить. И как неизбежное следствие такого поворота событий — война. Нуантель решил остаться на своем посту.

К этому времени обстановка в Европе изменилась. Войска Людовика XIV заняли в Голландии 45 городов. В Турции престиж французского оружия резко возрос: в Константинополе считали Соединенные провинции сильным государством. Да и Нуантель использовал благоприятный момент для укрепления влияния Франции. Он устроил прием в посольстве для всех французов, находившихся в турецкой столице. Здание посольства было ярко освещено. 250 выстрелов из пушек прозвучали в ознаменование этой встречи 12.

Посол выехал в Адрианополь в мае 1673 года. Он договорился, что пошлина с французских товаров на всей территории турецкой империи, кроме Египта, составит 3 процента. Различные привилегии получили консулы и французские подданные. Турецкие дипломаты согласились с тем, что корабли государств, не подписавших капитуляции, будут плавать под французским флагом.

Послу удалось прийти к соглашению и по религиозным вопросам. Султан объявил Святые места в Иерусалиме собственностью христиан. Епископы и все католики в турецкой империи были признаны собственниками церквей, получили свободу богослужений. Турецкие власти разрешили восстановить церковь Святого Георгия в Галате.

5 июня 1673 года подписанные султаном капитуляции были вручены Нуантелю. Через несколько недель глашатаи объявили на площадях турецких городов о том, что возобновлен союз короля с султаном и права католической веры восстановлены во всех владениях Турции. Это был большой успех посла. Французские коммерсанты получили широкие возможности для торговли с Левантом. Необычная ситуация: успехи в войне с Голландией открыли Франции дорогу на Восток.

В военно-политической сфере Нуантель стремился закрепить мирные отношения между Турцией и Венецией после завершения войны на Крите. Он добивался прекращения военных действий между Оттоманской империей и Польшей. 3 февраля 1676 года посол писал Помпону: «Польско-турецкий мир мог бы повернуть к Людовику XIV две значительные державы: Польшу, способную оказать помощь Его Величеству; Порту, способную вести войну в Венгрии» 13.

Антигабсбургское освободительное движение в Венгрии французская дипломатия энергично поддерживала. Руководитель повстанцев Имре Тёкёли получил от французов людей, оружие, субсидии. В Версале надеялись, что Турция поддержит Венгрию. Венгры послали своего представителя в Константинополь. Нуантель обеспечил ему хороший прием. Французская дипломатия хотела, используя противоречия между императором и султаном, спровоцировать их на военные действия. Венгерским представителям, приехавшим в турецкую столицу, посол помогал и советами, и деньгами. Он использовал все доступные ему средства, чтобы настраивать турецкие власти против Империи.

В письме Помпону от 27 января 1676 года посол сообщил, что войска султана готовы напасть на Австрию, но Людовик XIV должен взять на себя обязательство не заключать мира без согласия турок. Главное, однако, состояло в том, что в Константинополе настаивали на подписании «настоящего договора» между Турцией и Францией. Ответа визирю французская дипломатия не дала. Мог ли король — защитник христианства вступить в формальный союз с мусульманами? Памфлет «Франция в тюрбанах», получивший широкое'распространение в Европе, остроумно высмеивал «дружбу» между христианнейшим монархом и верховным защитником ислама.

При посредничестве Нуантеля турецко-польский мир был подписан в 1676 году. Он не дал тех результатов, на которые рассчитывали французские дипломаты. Польского короля Яна Собеского волновала прежде всего не германская, а турецкая угроза. Он не без основания опасался, что, ослабляя Австрию, подорвет сопротивление Европы турецкой экспансии. К тому же Собеский вступил в конфликт с русским царем Алексеем Михайловичем из-за Украины. Франция не поддерживала отношений с Россией и оказать на нее давление не могла. Со своей стороны, Нуантель сообщил, что русские — опасные, опытные противники. По словам посла, турки не могли прорвать живую стену из воинов с длинными пиками. Русские солдаты не отступали. Нуантель привел отрывок из письма турецкого офицера, по словам которого «неверный, если ему отрубить руку, берет пику другой рукой»14.

И случайные обстоятельства оказали влияние на позицию Польши. «Ищите женщину» — это известное французское изречение вполне применимо и в данном случае. Жена Яна Собеского француженка Мария д'Аркьен затаила обиду на Людовика XIV, который не присвоил титула герцога ее отцу. Она настроила польского короля против России, поддержала султана. Так женская злоба оказала воздействие на политику. Что ж, такое не раз бывало в истории.

Между тем в положении самого Нуантеля в Константинополе произошли большие перемены. Он запутался в долгах. Посол перестроил дворец, не считая тратил деньги, много путешествовал, коллекционировал. Он устраивал праздники, требовавшие больших расходов. Нуантель без согласия Кольбера влезал в долги, брал на себя все новые финансовые обязательства. А генеральный контролер жалованье послу платил, как правило, с большим опозданием. К тому же у Нуантеля осложнились и личные отношения с Кольбером. Агенты посла повсюду скупали произведения искусства, старинные рукописи, драгоценные камни, монеты, медали. Однажды Кольберу сообщили, что на Кипре есть замечательная, неповторимая камея. Ему прислали рисунок этого чуда. Нуантель опередил финансиста, приобрел камею и послал ее государственному секретарю Помпону, с которым поддерживал дружеские отношения. Это была грубая ошибка. Кольбер пришел в бешенство. Взяв на себя всю ответственность, он прекратил выплату денег послу. У дипломата остался единственный источник доходов — добровольные поступления от торговцев Марселя. С конца 1676 года посол жил фактически в долг. Он был вынужден заложить меха, ткани, посуду. А денег из Франции не поступало. Тогда Нуантель прибег к недостойному методу: обложил личной данью коммерсантов-французов. И, что еще хуже, он вынуждал своих соотечественников раскошеливаться под давлением турецких властей. Возмущение охватило французских коммерсантов в Леванте.

Возникли у Нуантеля и неприятности на религиозной почве. Визирь отдал грекам под охрану Святые места в Иерусалиме. Это был удар по французскому престижу на Востоке. Людовик XIV требовал от султана пересмотра решения. Безуспешно. Нуантеля, казалось, преследовал рок. Султан вернул Константинополю статус столицы, и у посла возникли проблемы, связанные с этикетом. От француза хотели, чтобы он был столь же невзыскательным и сговорчивым, как другие его коллеги. Визирь ссылался на пример английского посла. Когда тот прибывал в Константинополь морем, турки без какой-либо необходимости заставляли корабль совершать невероятные маневры. Султан и его приближенные как зрители на спектакле наблюдали за тем, как судно боролось с течением Босфора, с трудом преодолевая его могучую силу. Другой пример. Англичанина в кресле несли на руках носильщики. Турки считали такой способ передвижения «недостойным мужчины». Визирь любил говорить, что он бы с большим удовольствием сломал убогое кресло, которое называл «клеткой». Не в пример Нуантелю, посол владычицы морей терпеливо сносил оскорбления. Не проявлял требовательности в вопросах национального престижа и резидент Голландии. На приеме у визиря он склонялся до пола. Парик почти падал с головы. В таком весьма неудобном положении голландец произносил речь, пока наконец ему не давали стул. Еще более грубо турецкие власти обращались с представителями европейских государств — вассалов султана. При малейшем недовольстве их арестовывали и бросали в Семибашенную тюрьму.

Осложнения возникли и у Нуантеля, когда 2 мая 1677 года он явился на прием к визирю. Как обычно, софа — возвышение, покрытое ковром, — помещалась в углублении стены. Посол и визирь сидели на табуретах одной высоты, а переводчики стояли рядом, другие присутствующие размещались за ними. Но место Нуантеля оказалось вне софы. Традиция была нарушена. Посол сам поставил табурет на возвышение. От возбуждения он говорил таким громким голосом, что его слышали в соседней комнате, где находился визирь. Переводчик Маврокордато пытался успокоить разгневанного аристократа. Напрасные усилия! Тогда грек заявил, что это визирь приказал поставить табурет рядом с софой. Посол действовал решительно: он покинул дворец.

Фактически дипломатические отношения были прерваны. И Нуантелю пришлось уступить. Он согласился на новую аудиенцию на ранее отвергнутых условиях: дипломат сидел ниже визиря. Уступка посла была плохо принята Людовиком XIV. Но особый гнев вызвали сведения о том, что Нуантель брал взятки у французских торговцев. Король перестал писать послу. Он оставлял его депеши без ответа, порвав со своим представителем всякие связи. Молчание Версаля длилось более 11 месяцев. Посол дрожал от страха. Он писал государственному секретарю по иностранным делам письмо за письмом. Посылал льстивые послания Людовику XIV, но они оставались без ответа 15.

Только в январе 1678 года Нуантель получил письмо от Помпона. Министр сообщил, что король осудил «налоги», взимаемые послом с марсельских торговцев, и особенно был возмущен тем, что Нуантель прибегал к помощи турецких властей. Марсельцы вообще представили дело так, что Нуантель разрушал торговлю Франции с Турцией.

Сложилась парадоксальная ситуация, невиданная в истории международных отношений. Людовик XIV «сослал» в Константинополь не угодившего ему посла. «Ссылка» — у турок! Король не отзывал дипломата, он просто «забыл» о нем, бросив на произвол судьбы. Нуантель не получал ни приказов, ни инструкций, ни новостей из Франции, а главное — не получал денег. Он полностью находился на содержании у кредиторов, которые все еще не потеряли надежду вернуть свои деньги.

В Константинополе распространялись грубые пасквили на Нуантеля. Ему угрожали всяческими бедами. Иностранные дипломаты отдалились от французского посла, не поддерживали с ним никаких контактов. Немилость короля ввергла его представителя в отчаяние. Он оказался в полной изоляции. «Я боюсь, что для меня больше нет солнца» 16, — писал посол 29 апреля 1678 года Помпону.

Нуантель с нетерпением ждал замены. Каждый французский корабль, приходивший в Константинополь, он встречал с надеждой. Наконец-то свобода! Он сможет уехать! Но разочарование следовало за разочарованием. Проходили недели, месяцы... Положение Нуантеля становилось невыносимым. Доверие к нему было окончательно подорвано. Он видел вокруг себя только кредиторов — без пощады и возможных заимодавцев — без уважения. Сердце посла обливалось кровью, когда он распродавал свою неповторимую коллекцию — картины, рисунки, произведения из мрамора, шедевры ремесленников, с трудом находившие покупателей в Турции. Торговая палата Марселя выплатила ему деньги на несколько месяцев вперед. А жалованье от короля так и не поступало. Жить было не на что. Нищета посла бросалась в глаза в Константинополе. Ему грозили судебными преследованиями. Избежать полного финансового краха Нуантелю удалось только чудом: он продал несколько сохранившихся у него дорогих вещей. Но банкротство неумолимо приближалось. Перед дипломатом встала ужасная перспектива бесчестия и бедности.

Посол вынужден был бежать в деревню в окрестностях Константинополя. Оттуда он писал Помпону 28 июня 1678 года: «Я больше не знаю, что я собой представляю. Словно чума держит меня в четырех часах езды от Константинополя. Голод, отсутствие средств к существованию атакуют меня каждое мгновение... Я не могу даже уволить большую часть моих слуг, потому что мне нечем им заплатить». Все еще надеясь смягчить гнев короля, Нуантель направлял Людовику XIV полные подобострастия письма: «Я счастлив тем, что, согласно восточному выражению, голова моего господина — здоровая, он продолжает управлять четырьмя частями света благодаря своему авторитету и своему примеру. Пусть же он побеждает всегда, обрекая на гибель своих врагов, и пусть Господь, дав ему долголетие наших предков, сохранит его власть до дня Страшного суда» 17.

Выражения рабской преданности Нуантель дополнил перечнем своих заслуг: возобновление капитуляций; уменьшение сборов с французских товаров; привилегии коммерсантам и религиозным миссиям на Востоке; расширение прав католической церкви в турецкой империи. Но и это письмо не разжалобило короля. До приезда из Франции нового посла оставался еще год. Нуантелю помогали капитаны французских торговых кораблей, особенно если им удавалось выгодно продать свои грузы. В Константинополе торговцы выплачивали ему по 50 экю в неделю. На эти жалкие подачки и жил французский дворянин. Нищий в роскошном дворце, окруженный бесценными произведениями искусства, но не имевший дров для отопления. И, тем не менее, посол упорно работал. Не получая никаких поручений от короля и Помпона, он регулярно направлял свои донесения в Париж. Его письма представляют большой интерес. Нуантель стремился не ограничиваться внешними признаками событий и людей, он проникал в души, в характеры турецких государственных деятелей, рвал паутину интриг, злых умыслов, которую они мастерски плели. Он, например, ставил вопрос, который представлял для французской дипломатии практический интерес: убьет ли султан, как это не раз случалось в Оттоманской империи, своих братьев, страшась конкуренции с их стороны? Советники султана напоминали о «традициях» и толкали к братоубийству как к необходимому якобы средству упрочения трона. Нуантель располагал сведениями по этому более чем щекотливому вопросу.

Привлекает внимание план новой финансовой политики в отношении Турции, изложенный послом. Польша и Россия, по его мнению, должны были объединиться против турок и отбросить их за границы Европы. В то же время морские державы, в частности Франция, могли завершить освобождение христианства от исламского господства. При этом Нуантель подчеркивал, что у Турции не было настоящего флота, она имела много уязвимых мест, особенно в районе Средиземноморья. Посол считал, что угроза битвы на море заставит султана пойти на уступки в области торговли. Фактически речь шла об организации крестового похода против Оттоманской империи 18.

Наконец послом в Константинополь был назначен граф Гийераг. Он работал в Бордо, в магистратуре. Людовик XIV высоко ценил личные качества нового посла: его ум, знания, политическую активность. В Версале знали и о том, что Гийераг был опутан долгами и рассчитывал обогатиться в Турции.

Осенью 1679 года на военном корабле Гийераг прибыл в Константинополь. На прощальной аудиенции Людовик XIV сказал ему: «Я надеюсь, что Вы будете вести себя в Турции лучше, чем ваш предшественник». Ответ был достойный: «А я надеюсь. Ваше Величество не скажет то же самое моему преемнику» 19.

Нуантель вернулся во Францию на том же корабле, на котором прибыл новый посол. Он умер в 1685 году, за собственным письменным столом, с пером в руке. Смерть, достойная дипломата и ученого, автора работ по истории, и культуре Востока.

Вскоре после приезда Гийерага в Константинополь пираты из Триполитании (область в Ливии, находившаяся под властью султана) захватили французский корабль и часть его экипажа продали в рабство. Людовик отдал приказ: уничтожить суда триполитанцев. Дюкен, командовавший эскадрой в Средиземном море, атаковал пиратов 23 августа 1681 года. Гийерага пригласили во дворец султана для объяснений и потребовали выплаты компенсаций: 375 тысяч экю, пригрозив заключением в Семи-башенную тюрьму. Посол не испугался угроз. Чувствуя его твердость, турки снизили требования. Они запросили бриллиант стоимостью не меньше чем в 50 тысяч ливров. Гийераг опять ответил отказом. Турецкие власти настаивали сначала на 10 тысячах экю, а затем на 5 тысячах. Посол не сдавался. Тогда переводчики бросились к нему в ноги. Они говорили, что, как подданные султана, должны будут расплачиваться за французского дипломата. Но посол стоял насмерть.

Через несколько дней главный королевский таможенник нанес визит Гийерагу, чтобы обсудить с ним вопрос о подарках султану и визирю. Дипломат сообщил, что привез из Парижа ларец с драгоценными камнями, два кресла, венецианское зеркало в серебряной оправе, несколько каминных часов, гобелен и большое количество тканей — сукна, атласа, бархата, парчи. На этой «подарочной основе» перемирие было установлено 20. Гийерагу удалось добиться согласия султана на боевые действия флота Франции против пиратов Алжира, Туниса и Триполи, подрывавших французскую торговлю. В Константинополе Гийераг и скончался в 1684 году.

В начале 1685 года послом в Турцию король назначил Пьера Жирардена. Он знал турецкий язык и уже бывал в империи султана. В королевской инструкции уделялось первостепенное внимание вопросам престижа. Жирардену поручалось при переговорах у великого визиря сидеть только на софе, строго соблюдать церемониал, никогда не забывая о величии Людовика XIV. Задача посла состояла в том, чтобы закрепить союз Турции и Франции. В Версале подчеркивали, что успехи французской армии создавали для этого надежную основу: она захватила провинцию Люксембург, земли по Рейну, Страсбург. Была подвергнута жестокому артиллерийскому обстрелу Генуя, сотрудничавшая с Испанией.

Интересной аргументацией по вопросам франко-турецкой торговли вооружала Жирардена инструкция, под которой стояли две подписи — короля и Кольбера. Послу следовало доказывать султану и его чиновникам, что англичане, голландцы, венецианцы, пользовавшиеся свободой торговли, наносили ущерб Турции, лишая ее таможенных сборов. Они везли товары из Восточной Индии через мыс Доброй Надежды, а не через турецкую территорию; по своему качеству французские сукна превосходили английские и голландские; султану было выгодно вернуться к статье капитуляций, в соответствии с которой корабли из Голландии плавали под французским флагом. Посол добивался открытия французских складов в Суэце и Джидде на Красном море. Ему вменялось в обязанность запрещать матросам с французских кораблей торговать самостоятельно, в ущерб коммерсантам 21. Посол серьезно относился к данным ему поручениям, проявлял личную инициативу.

В письме от 5 октября 1686 года он писал, что в интересах национальной торговли следовало построить «канал, соединяющий Красное и Средиземное моря» 22.

Ведя войну с Империей, турецкие правители стремились обеспечить благоприятную для них позицию Франции. Поэтому в 1683 году они уменьшили в Египте таможенные пошлины с французских товаров с 20 до 3 процентов. Французские коммерсанты получили преимущества в Каире, а также в Александрии, где они скупали главным образом кофе, рис, зерно, особенно в периоды неурожаев во Франции; из Измира и Сайды вывозили шелка, хлопок, кожу, ткани, материалы из шерсти. Быстро развернулась торговля на Балканах. Греческий порт Салоники с 1685 года занимал важное место в экспорте зерна во Францию. Эта страна вернула себе первое место в торговле с Египтом и Сирией. Французские сукна, например, вытеснили голландские.

Ровно три года Жирарден пробыл на своем посту. Он скончался в турецкой столице в 1689 году. После смерти Жирардена послом в Константинополь король назначил Пьера де Шатенеф. Его приезд совпал с началом войны Франции с Аугсбур-гской лигой (об этом в последующих главах). В новых условиях франко-турецкая торговля отошла на задний план. Посол вступил в активные переговоры в Константинополе с целью побудить султана к боевым действиям в Венгрии против войск императора, к признанию главы венгерских повстанцев Имре Тёкёли князем Трансильвании.

Посол использовал все свое красноречие, чтобы убедить султана и его окружение в могуществе Франции, имевшей на суше и на море более 300 тысяч человек и способной воевать в течение десяти лет.

И еще одну цель поставили в Версале перед послом: убедить султана в том, что Яков II будет восстановлен на английском престоле (он уже овладел всей Ирландией и располагал 50-тысячной армией), а Вильгельм Оранский потерпит поражение. Он враждебен Турции и предан императору. Поэтому султану не следовало признавать голландского посла. Аргументация, казалось, была обстоятельной и всесторонней. Но власти в Константинополе занимали осторожную и выжидательную позицию. Толкнуть Турцию на конфликт с Империей Шатенефу не удалось. Не добился он и свободы торговли французских коммерсантов в Черном море, создания благоприятных условий для перевозки их товаров через Египет 23.

Итак, формального франко-турецкого союза не существовало. Да и невозможно было представить мусульманина-янычара и католика-драгуна, сражавшихся бок о бок против австрийцев под Веной. Но даже нейтралитет Турции был выгоден Людовику XIV в период изнурительной войны со странами Аугсбургской лиги, потребовавшей напряжения всех материальных и финансовых ресурсов Франции.

Впрочем, считать, что в принципе союз Франции и Турции был невозможен из-за непримиримого конфликта между исламом и христианской верой не следует. Государственные интересы — вот, что превыше всего.

Герцоги Савойские страдали династической болезнью величия. Их владения (территория Пьемонта), расположенные в Северной Италии, были обширными и богатыми. Дворец в столице — Турине сравнивали с дворцом в Фонтенбло, а савойский двор — с двором Людовика XIV. Сравнение, разумеется, спорное. Возможности — и материальные, и людские — были у двух монархов совершенно разные. И, тем не менее, герцог Виктор Амедей II доставлял много забот королю Франции и его министрам.

Виктор Амедей родился в мае 1666 года. Он наследовал своему отцу в 9-летнем возрасте. Регентшей была его мать — мадам Руаяль (так ее называли). Время шло. Молодой герцог, став совершеннолетним, оставил власть в руках матери. Регентство длилось около девяти лет.

Французскую политику в Савойском герцогстве проводил Лувуа. Эта политика, учитывавшая военно-стратегическое значение района Пьемонта, преследовала далеко идущие цели. Людовик XIV стремился держать в своих руках подступы к Северной Италии, дороги, ведущие на Апеннинский полуостров — возможный театр военных действий против Испании и Австрии. Вот почему «итальянские дела» представляли для Лувуа особый интерес. Здесь, при герцогском дворе, военному министру необходим был свой человек, и он его имел. Это был маркиз Пианезе, изгнанный из Савойи за интриги и финансовые махинации, но по требованию французов восстановленный во всех чинах и званиях. Правда, регентша добилась, чтобы опальный аристократ жил в своих владениях в Монферрате 1.

Людовик XIV и Лувуа стремились подчинить Савойское герцогство, изолировать его от Испании и Империи. Так, король и его министр требовали, чтобы регентша не принимала представителя Карла II, уже выехавшего из Мадрида. Методы, прямо скажем, недипломатические. Французский посол Эстрад сообщал 25 ноября 1679 года: «Мне не трудно было узнать, что ее возмутила манера, в которой король потребовал этого знака зависимости» 2.

И, тем не менее, герцогиня искала поддержки у Лувуа. Она писала ему 16 февраля 1681 года: «Все, что я желаю, это иметь дело только с Вами и чтобы все проходило через Ваши руки» 3. Лувуа твердо следовал этому пожеланию. При его участии была выбрана невеста для Виктора Амедея — принцесса из дома Браганса, правившего в Португалии. Но Виктор Амедей не хотел жениться на португалке. Было ли это его решение самостоятельным? Едва ли. Скорее всего на герцога оказывали влияние первый министр и придворные. Они ссылались на слабость Португалии, на ее зависимость от Франции, опасались ухудшения отношений с Испанией, говорили об антипортугальских настроениях населения Савойи.

Приняв твердое решение в брак с португальской принцессой не вступать, юный Виктор Амедей вел себя осторожно. Он понимал, что затеял опасную игру с Людовиком XIV. Но герцог был хорошим актером. Он заявил матери и посланнику Португалии, всему двору, что поедет в Лисабон в мае или в июне 1682 года. Заведомая ложь. Лувуа догадывался об этом. Он не верил в чудеса в политике. Его настораживала легкость, с какой герцог говорил о своей женитьбе. Лицемерие молодого человека государственный секретарь видел отчетливо. Он писал Пианезе: «В Пьемонте активно интригуют и надеются больше, чем когда бы то ни было раньше, что свадьба не состоится. Будьте уверены, что испанцы не упустят случая, чтобы ее сорвать»4.

Тем не менее спектакль, рассчитанный на обман французской дипломатии, герцог разыгрывал безукоризненно. Посол Савойи в Лисабоне Дронеро организовал торжественную церемонию заочной помолвки Виктора Амедея с инфантой. Однако в Версале отдавали отчет в реальном положении. Как писал Лувуа Пианезе 22 июля 1681 года, «король с неудовольствием узнал о глубокой меланхолии, в которой, по-видимому, находится герцог Савойский, и о плохом отношении всей страны к свадьбе его королевского высочества» 5.

Дронеро, вернувшийся из Лисабона, накалил страсти в Турине. По его словам, народ в Португалии находился в бедственном положении. Нелестно отзывался он и об инфанте. Среди населения распространялись слухи, что португальцы будут управлять Савойей, а в крепостях Ниццы и Турина они разместят свои гарнизоны.

Масла в огонь подлил аббат Эстрад. 31 августа 1681 года он, по указанию Круасси, во дворце в Турине в присутствии всего двора подошел к Дронеро и громко заявил, что король недоволен его поведением. Дронеро, знавший злопамятность Людовика XIV и смертельно его боявшийся, упал в кресло, как от удара молнии. Его отвезли домой без сознания. Регентша прямо заявила послу, что она возмущена его поведением. Только юный герцог сохранял невозмутимое спокойствие. Более того, он сказал Эстраду, что Людовик XIV прав.

Однако антифранцузские настроения в герцогстве проявлялись открыто. Повсюду ставились вопросы: существует ли Савойский дом? Не является ли дворец в Турине прихожей Версаля? Может быть, Пьемонт — это бесплатное приложение к крепости Пиньероль, принадлежавшей Франции?

Свадебная церемония приближалась. Кортесы Португалии дали согласие на брак инфанты с Виктором Амедеем, хотя, по конституции, она не могла выходить замуж за иностранного принца. Все, казалось, было решено. В порт Вилефранш, в 6 километрах от Ниццы, прибыли 12 празднично украшенных кораблей, чтобы доставить жениха в Португалию. Но Виктор Амедей перед выездом в Лисабон неожиданно «заболел». Начало болезни точно совпало по времени с поступлением из Лисабона сведений об отплытии эскадры. Симптомы «недуга» нарастали. Молодой человек стал капризным и требовательным. Врачи боялись не только за физическое состояние больного, но и за его психику. Виктор Амедей не хотел никого видеть. Он ничего не ел, слабел с каждым днем, не давал даже прослушать пульс. В Турине распространились слухи, что герцог в начале сентября 1681 года потребовал своего духовника. В Лисабоне поняли, что свадьба не состоится. 26 сентября португальский посол заявил об отъезде из Турина и в тот же день покинул город со всем посольским персоналом. Прошло всего трое суток, и свершилось чудо: Виктор Амедей исцелился.

Обманутым чувствовал себя и Людовик XIV. По его поручению аббат Эстрад сообщил регентше и ее сыну, савойским министрам, что вопрос о женитьбе Виктора Амедея без согласия и участия короля Франции никогда не должен рассматриваться.

К заявлению короля в Турине отнеслись со всей серьезностью. В конце 1683 года регентша поручила своему послу в Париже просить у Людовика XIV руки мадемуазель Блуа — дочери Филиппа Орлеанского. Король занял осторожную позицию. Он не принял посла Савойи и через Лувуа сообщил, что замужество для мадемуазель Блуа не актуально. Видимо, Его Величество поторопился. Слишком велики были военно-стратегические интересы Франции, связывавшие ее с Савойским герцогством. Прошло немного времени, и в Версале дали согласие на брак племянницы короля и Виктора Амедея.

7 мая 1684 года жених встретил на франко-савойской границе невесту — Анну Марию Орлеанскую. Это был обычный для коронованных особ Европы брак: невесте — 15 лет, жениху — 18. По тем временам — нормальный возраст для создания королевской семьи.

Возможно, читатель задаст вопрос: не слишком ли много внимания уделил автор «семейным делам» двух династий? Это внимание вполне оправданно. Людовик XIV придавал первостепенное значение фамильным союзам и настойчиво «проталкивал» своих родственников на европейские троны. Правда, практические результаты этих усилий для внешней политики Франции часто были равны нулю.

Да и какое реальное значение могли иметь, например, для властного, вероломного, корыстного Виктора Амедея II семейные отношения? «Сделайте ему добро: этот принц его не воспримет. Сделайте зло: он впадет в бешенство. И никогда он не испытывает чувства признательности. Конечно, он ненавидит все, ненавидит самого себя. Он остерегается всего и никому не доверяет» 6. Нелестно отзывался о герцоге генерал (впоследствии маршал) Тессе, длительное время занимавшийся итальянскими делами. Он замечал: «Герцог Савойский никогда не будет ни удобным, ни приятным, ни решительным союзником» 7.

Со своей стороны, правитель Савойи с трудом переносил самоуправство французского короля. Он говорил Тессе: «Упросите короля дать нам посла, который нас оставит в покое наедине с нашими баранами, нашими женщинами, нашими матерями, нашими любовницами и нашей прислугой. Угольщик должен быть хозяином в своем домишке» 8.

Виктор Амедей, едва приняв решение о женитьбе, например, или какое-нибудь другое, уже думал, не ошибся ли он, не продешевил ли, получил ли максимум возможных выгод. Герцог всегда был готов к измене союзнику, к переходу из одного лагеря в другой. Он боялся Людовика XIV, но опасался и германского императора, стремившегося к бесконтрольному господству в Италии. В итоге савойские правители постоянно попадали в неудобное и опасное положение людей, оказавшихся между тремя жерновами: австрийским, испанским и французским.

Особую тревогу вызвало в Турине подписание в июле 1681 года договора между Францией и Мантуей. Французские войска вошли в крепость Казаль, занимавшую ключевые позиции в Северной Италии. Герцогиня-мать сообщила императору, что «она испытывала отчаяние и, если бы могла, воспротивилась бы всей силой своего сердца приходу войск короля» 9.

Но Лувуа по-прежнему считал, что для Франции выгодно правление регентши в Турине. Он писал: «До тех пор, пока продлится ее власть, король может верить, что с этой стороны его интересы более обеспечены, чем если бы войска находились в главных крепостях страны». По мнению государственного секретаря по военным делам, обладание французами крепостью Пиньероль являлось залогом доброго поведения герцога Савойского, «как бы ни был он предан испанцам» 10.

У Людовика XIV были далеко идущие планы. Он хотел, чтобы регентша пригласила его войска на свою территорию и предоставила им 3—4 крепости. По своему обыкновению король не делал формальных предложений, с присущим ему высокомерием ожидая, что они поступят из Турина. Но герцогиня хотела получить от короля «моральную поддержку». Для этого французские солдаты нужны ей были не в Пьемонте, а в прилегающих, к нему районах — в Дофине или в Провансе. Лувуа ответил, что считает такое использование армии абсолютно неэффективным. Он хотел, чтобы герцогиня назвала крепости, которые французские войска могли бы занять, обеспечив защиту дорог, ведущих в Казаль, настаивал на подтверждении регентшей ее верности Людовику XIV.

В Версале попытались использовать и обычный метод — подкуп. Круасси через Эстрада предложил пожизненную пенсию герцогине в 100 и даже в 150 тысяч ливров. Переговоры завершились для французов плачевно. Регентша была оскорблена. Она не скрывала гнева. Однако в Турине боялись испортить отношения с Францией. Слишком это было опасно для Савойской династии. И поэтому Эстрад получил подготовленный дипломатами герцога проект договора о сотрудничестве между двумя странами. Он предусматривал ежегодную выплату Францией субсидий Виктору Амедею в размере 200 тысяч экю. При этом условии численность французских войск в Савойе могла быть уве-личена: пехоты — от 7 до 10 тысяч, кавалерии — с 800 до 8 тысяч человек. Однако сумму выплат Виктору Амедею в Версале уменьшили до 100 тысяч экю.

Франко-савойский договор был подписан и ратифицирован Людовиком XIV 8 декабря 1681 года. На несколько лет конфликт между Францией и Савойей был улажен. Договор отвечал главному стремлению французской дипломатии: стремлению закрепить преобладание Франции в Европе. Но вскоре герцог Савойский примкнул к противникам Людовика XIV, создавшим новую коалицию против Франции.

В июне 1686 года в городе Аугсбурге, расположенном в Баварии, собрались для обсуждения положения в Европе представители Империи, Голландии, германских государств. Они создали так называемую Аугсбургскую лигу с целью ограничить экспансию Людовика XIV на Европейском континенте. К новой антифранцузской коалиции присоединились Испания, Англия, Бранденбург. Даже Швеция, старый союзник Франции, покинула ее. Фактически против французского королевства объединились основные государства Европы. Попытка окружения и изоляции Франции — так расценили создание Аугсбургской лиги в Версале.

Общеевропейская война приближалась. Идейной прелюдией к ней явился манифест Людовика XIV, опубликованный 24 сентября 1688 года, в котором король противопоставил свое «великодушие» враждебности императора и германских принцев. Они, по мнению Людовика, не хотели, чтобы перемирие, заключенное в Регенсбурге в 1684 году, превратилось в устойчивый мир. В манифесте говорилось, что Аугсбургская лига имела своей целью нападение на Францию.

Сразу после того, как королевский манифест был послан императору, французские войска вторглись на территории, расположенные поблизости от границ страны. Началась война за пфальцское наследство. Умер правитель княжества Пфальц, и на большую часть его территории с главным городом Гейдельберг претендовала по праву семейного наследования Элизабета-Шарлотта, герцогиня Орлеанская. Разумеется, в роли защитника ее интересов выступал Людовик XIV.

Французские войска оккупировали весь левый берег Рейна, за исключением Кобленца. На правом берегу французы захватили часть Пфальца. Многие крепости сдались без боя. Города Спир, Трир, Вормс, Оппенгейм, Майнц, Ман-гейм сопротивлялись в течение трех дней. Дольше всех держался Филипсбург — 19 дней. Город сдался только в конце октября.

По приказам Лувуа французские солдаты сожгли многие германские города, наложили на население огромную контрибуцию. Не щадили даже соборы и исторические памятники.

По всей Европе нарастало возмущение французами. Империя объявила войну Франции в феврале 1689 года, Англия и Голландия — в марте, Бранденбург — в апреле, Испания — в мае.

Фактически против Франции выступила объединенная Западная Европа. Только Швейцария осталась нейтральной. Польша, Швеция, Дания, Португалия также не участвовали в конфликте, но и не оказывали Франции военной помощи. Расчеты Людовика XIV на содействие Турции, обескровленной длительной войной против Империи, не оправдались.

Уже в 1689 году французская армия потерпела ряд поражений, из которых главным явилась потеря Майнца. Ответственность нес прежде всего Лувуа. Назначенные им генералы были людьми заурядными, неспособными руководить операциями крупного масштаба, мыслить стратегически. А сам Лувуа пытался направлять боевые действия из своего служебного кабинета в Версале, разумеется, от имени короля. Он не считался ни с кем. Военный министр любое критическое замечание в свой адрес отвергал, а всех недовольных преследовал, изгонял из армии.

В течение девяти лет война велась на многих фронтах, в том числе и на итальянском, где Людовик XIV вынужден был держать крупные боевые силы, остро необходимые в борьбе против Империи, Голландии, германских государств. Многое зависело от позиции Виктора Амедея II. Полагаться на него было трудно. Что поделаешь, кому удается выбирать себе союзников или врагов?

В Версале прекрасно понимали, что за герцога Савойского необходимо побороться. Тайные переговоры с савойскими дипломатами вели маршал Катина, командовавший французскими войсками в Италии, и генерал Тессе. «Это был крупный человек, хорошо сложенный, подтянутый, приятный, мягкий, обходительный, вежливый, льстивый, желающий нравиться всем. Он вскоре стал, как и Юксель, но в другом жанре, человеком, выполнявшим любые поручения Лувуа, тем, кто отовсюду информировал его обо всем; он был быстро за это вознагражден» 11, — писал Сен-Симон.

В 1686 году Тессе руководил войсками, принуждавшими протестантов переходить в католическую веру. Успех Тессе превзошел все ожидания. Солдаты, не стесняясь в средствах, вынудили тысячи людей обратиться в католичество в течение одного дня.

Кроме Лувуа у Тессе были и другие влиятельные покровители и покровительницы. И среди них — маркиза Ментенон. По ее просьбе, переданной через Катина, бравый генерал защитил молодых монахинь, находившихся в Пиньероле, от бесцеремонных посягательств грубой солдатни. Поручение Ментенон Тессе выполнил самым добросовестным образом. С тех пор она неоднократно оказывала поддержку генералу.

Перед Катина и Тессе стояли сложные задачи. После создания Аугсбургской лиги Виктор Амедей решил порвать со своим французским союзником и ждал лишь удобного момента. Военные возможности Савойи были ограниченными. Но герцог навязывал свои условия, угрожал Франции разрывом отношений, заключением новых союзов, раздавал обещания участникам Аугсбургской лиги. Благодаря своей авантюристической тактике герцог набил себе цену, стал играть значительную роль в антифранцузской коалиции.

Виктор Амедей осмелел. Без переговоров с французами, не предупредив их, он ввел полицейский досмотр почты из Франции. Лувуа 26 июля 1688 года сообщил посланнику в Турине Арси, что король не согласится ни с какими «новшествами» в вопросах транзита почты через Савойю.

В Версаль поступали все новые тревожные сигналы. Курьер, направлявшийся из Рима, не разрешил осматривать свои мешки. Но местные таможенники принудили его это сделать. Через несколько дней почту, следовавшую из Лиона, остановили у самого Турина, а поклажу курьера захватили, хотя он вез дипломатическую переписку. Людовик XIV заявил послу Виктора Амедея, что при повторении подобных фактов он прикажет комендантам Пиньероля и Казаля взять заложников в Савойе. Пьемонтские власти вынуждены были принести французской стороне официальные извинения 12.

Вскоре возникли новые трудности во франко-савойских отношениях. Начался набор рекрутов для французской армии. 14 октября 1688 года государственный секретарь по военным делам поручил Арси потребовать у Виктора Амедея 2—3 пехотных полка — треть всего савойского войска. Герцог соглашался предоставить только 1300 рекрутов, да и то при условии, что они не будут использованы против императора. Лувуа настаивал также в беседах с савойскими дипломатами, чтобы численность роты составляла 50, а не 30 человек. Дискуссия с Виктором Амедеем продолжалась месяц. Наконец Людовик заявил, что ему вообще не нужны савойские солдаты. Герцог всполошился. Он просил не унижать его, продолжить переговоры. Что же произошло? Почему смирился самонадеянный молодой правитель? Французы одержали ряд побед на фронтах. Город Филипсбург в Баден-Вюртемберге пал. Пфальц был завоеван. Район Кёльна оккупирован. Эти обстоятельства и объясняют неожиданную уступчивость правителя Савойи. 12 декабря 1688 года Лувуа сообщил Арси, что он готов возобновить секретные переговоры о 3 савойских полках для армии Франции. Договорились в Турине, что численность одной роты составит 40 человек. Компромисс был достигнут.

В 1689 году европейская ситуация изменилась. Началась война между Францией и Голландией. Вильгельм III Оранский в результате государственного переворота стал королем Англии. Экспедиция Якова II в Ирландии, подготовленная на французские деньги и осуществленная на французских военных кораблях, потерпела поражение. Герцог Савойский вернулся к авантюристической тактике. Он начал притеснять своих подданных, просивших разрешения поступить на службу к королю Франции. Это было настолько скандально, что Людовик XIV в письме от 3 февраля 1689 года своему посланнику в Турине писал о лично ему наносимом оскорблении.

Наконец 3 полка, с трудом сформированные в Савойе, отправились во Францию. К этому времени пожары в Пфальце, падение Майнца изменили положение в Европе. Антифранцузские настроения усилились. Протестанты-эмигранты настраивали общественное мнение против Людовика XIV в Германии, Голландии, Англии, Швейцарии. В начале сентября 1689 года 600—700 протестантских изгнанников прошли через Савойю. Вопреки требованиям Людовика XIV, их не преследовали, не возвращали во Францию. Арси обвинял герцога в безответственном поведении и даже в предательстве. Виктор Амедей не испугался. Он убрал лодки с солдатами на Женевском озере, которые должны были преградить путь беженцам из Франции.

Тревожную депешу Арси от 15 сентября 1689 года прочитали в Государственном совете. Враждебность герцога религиозной политике Людовика XIV была настолько очевидной, что Круасси посчитал Виктора Амедея не вполне нормальным человеком. Иной была позиция Лувуа. По его мнению, савойский дом решил предать Францию или, по крайней мере, использовать в своих целях угрозу разрыва с ней. В таких условиях, по мнению военного министра, проявление слабости со стороны французов явилось бы для герцога самой лучшей поддержкой. Людовик пытался примирить пассивность Круасси и агрессивность Лувуа. В Версале подготовили депешу Арси, в которой говорилось, что 3 савойских полка останутся во Франции, а 5—6 тысяч драгун будут готовы вступить в Пьемонт, как только Виктор Амедей обратится к Людовику XIV с такой просьбой.

Как всегда, герцог хитрил. Он выиграл время, не хотел приглашать французские войска в Савойю и тем более пускать их в свои крепости. 21 мая 1690 года Катина получил письмо Виктора Амедея, в котором герцог обещал (в принципе!) передать французам крепость Турин и населенный пункт Верю. Письмо переслали в Версаль с неслыханной для тех времен скоростью. Уже 24 мая оно было у Людовика XIV. И, тем не менее, Лувуа был возмущен. Он ставил вопрос: почему Катина немедленно не вошел в Турин и позволил Виктору Амедею выиграть время? Действительно, Турин готовился к возможной осаде крепости французами. За 8 дней город был укреплен. Население получило оружие. Необходимое время Виктор Амедей выиграл. Летом 1690 года герцог заключил с императором договор о наступательном союзе и одновременно антифранцузское соглашение с Испанией. Герцогство Савойское вступило в войну с Францией. Союзники щедро отблагодарили Виктора Амедея за очередное предательство: он был назначен генералиссимусом войск Аугсбургской лиги в Италии.

Интриган остается интриганом. И переговоры с Францией Виктор Амедей не прекратил. В декабре 1690 года он заявил, что если границы его владений будут неприкосновенными, то он найдет возможность защитить границы Франции от испанцев и германцев. Для этого герцог требовал прекращения французами боевых действий в течение трех месяцев под честное слово, без подписания каких-либо документов. Людовик согласился с предложением Виктора Амедея. Он хотел, прекратив войну в Италии, высвободить свои силы. Но решить эту задачу можно было только путем союза с Савойей. Переговоры вел Катина. Он предложил следующие условия Виктору Амедею: разрыв союза с врагами Франции; немедленно после обмена ратификационными грамотами франко-савойского соглашения передача Людовику XIV ряда территорий в графстве Ницца и в Савойе.

Виктор Амедей должен был направить 3 пехотных полка и 3 полка драгун во Фландрию. Переговоры затянулись.

Мир в Италии необходим был французам. Поэтому Людовик XIV 9 февраля 1693 года собственноручно написал Тессе в Пиньероль письмо, в котором сообщил, что после установления мира он вернет Виктору Амедею земли в Пьемонте и Ниццу. Последнее средство, к которому мог прибегнуть Тессе, как говорилось в письме, чтобы гарантировать выполнение савойской стороной договоренностей с Францией, — это потребовать от Виктора Амедея в качестве заложников его детей — дочь и сына. Самому герцогу Людовик XIV готов был платить на протяжении четырех лет по 200 тысяч экю ежегодно. В Версале рассчитывали, что если и после подписания франко-савойского мира война в Италии продлится, то Амедей объединит свои войска с французскими.

Коварный герцог, оставаясь верным себе, разыгрывал двойную карту. С одной стороны, под нажимом союзников он атаковал Пиньероль. С другой — тормозил доставку снарядов для орудий, обстреливавших этот город. 22 сентября 1693 года герцог направил своего представителя Грюпеля в крепость для продолжения тайных переговоров с Тессе. Посланец Виктора Амедея привез очередной хитроумный план. Он предложил, чтобы войска Катина вторглись в Пьемонт и тем самым «вынудили» герцога прекратить осаду Пиньероля. Тессе сомневался в искренности герцога Савойского. Он считал, что это западня. Грюпель вернулся в свой лагерь, не достигнув результатов 13.

Через несколько дней начался артиллерийский обстрел Пиньероля. На крепость союзники Виктора Амедея по антифранцузской коалиции бросили 4 тысячи бомб. Зданий пострадало немного: 14 сгорело, 20 были частично разрушены. Французы потеряли 35 человек.

В конце сентября 1693 года Катина перешел в наступление в районе Турина. Под городом его солдаты сожгли дворец Сен-Тома, первого министра герцога. Через несколько дней такая же участь постигла и замок Риволи. 4 октября французы одержали победу над войсками герцога Савойи, потерявшими около 10 тысяч человек; 2 тысячи пьемонтцев попали в плен. Так закончилась знаменитая битва под деревней Марсалья.

Герцог Савойский был смертельно напуган таким оборотом военных действий. Он предпринял активные дипломатические шаги. По приглашению Виктора Амедея Тессе в течение недели (с 30 ноября по 6 декабря 1693 г.) вел переговоры в Турине. Первый министр Сен-Тома критиковал Лувуа за то, что именно он, государственный секретарь по военным делам, очень грубо обращался с герцогом и тем вынудил его присоединиться к Аугсбургской лиге. Глава правительства Савойи выражал недовольство и поведением французского посла в Турине, обвинил его во вмешательстве во внутренние дела савойского государства. В ходе бесед савойские правители принесли Тессе извинения за артиллерийский обстрел Пиньероля, заявив, что на этом настояли испанцы и германцы. Переговоры показали возможность соглашения герцогства Савойского и Франции, направленного против империи Габсбургов.

Военные успехи всегда имеют и оборотную сторону. И маршал Катина не без оснований опасался, что победа при Марсалья затруднит переговоры с герцогом Савойским, так как в Версале в новых, более благоприятных условиях будут проводить более жесткую линию. В январе 1694 года он решил послать Тессе в Версаль, чтобы уговорить Людовика XIV дать согласие на подписание франко-савойского соглашения.

Тессе добился своей цели. В Версале согласились на подписание соглашения с Савойей. Но обстановка опять изменилась. В Вене отвергли политику нейтралитета Италии. Герцогу угрожали войной, если он выйдет из антифранцузской коалиции. Виктор Амедей потребовал от Тессе «отсрочки». Он доказывал, что если получит необходимое время, то добьется и в Мадриде, и в Вене согласия на нейтрализацию Апеннинского полуострова, что означало бы отказ союзников от ведения военных действий в этом районе. А пока, говорили в Турине, войска Савойи не будут вести активных военных действий и не станут ввязываться в решающие сражения. И Катина, и Тессе упорно настаивали на тайном подписании франко-савойского соглашения, которое подтверждало бы добрые намерения герцога и его «готовность» к бездействию. Виктор Амедей французское предложение отклонил. В переговорах Франции и герцогства Савойского наступило затишье до марта 1695 года.

Сложилась любопытная ситуация. В Италии, казалось, противники играли в кошки-мышки. В течение 1694 года они боевых действий не вели. Тессе находился со своими войсками в Пиньероле. Против этой крепости савойские войска не предпринимали наступления. С целью успокоить двор в Вене герцог Савойский блокировал Казаль силами корпуса в 6 тысяч человек. Блокада продолжалась всю зиму 1694/95 годов. Для обеих сторон стало очевидным, что такое положение долго продолжаться не может.

Несколько раз представитель герцога Групель курсировал между Турином и Пиньеролем. 6 апреля 1695 года, приехав в крепость, он начал переговоры необычным образом: передал Тессе портрет дочери Виктора Амедея и предложил договориться о ее браке с герцогом Бургундским. При савойском дворе рассчитывали сначала установить семейные династические связи, а потом прийти к соглашению с Людовиком XIV по военно-политическим вопросам. Но переговоры оказались бесплодными 14.

Прошло несколько недель. 29 апреля Виктор Амедей направил Тессе письмо, в котором предложил, чтобы комендант Казаля вначале отказался капитулировать, но через несколько часов сам открыл ворота, предварительно полностью уничтожив городские и крепостные укрепления. Этот план был приемлем для французов. Удержать в своих руках крепость они не надеялись и поэтому были заинтересованы в ее разрушении. И герцог Савойский получал свободу действий как генералиссимус союзных армий.

В связи со сдачей Казаля войска участников Аугсбургской лиги обязались до 1 ноября 1695 года не предпринимать военных действий на территориях, принадлежавших французскому королевству или завоеванных французскими войсками. Виктор Амедей поручался, что союзники не перебросят свои войска в Испанию (в Каталонию), в другие страны Европы. Людовик XIV не должен был ни использовать солдат Франции во владениях герцога Савойского и на территориях его союзников в Италии, ни передислоцировать из района Альп свои войска, ни посылать находящиеся в Италии воинские части во Фландрию или Германию. Герцог хотел получить заверение в том, что французская армия будет состоять не более чем из 112 батальонов и 36—40 эскадронов, а он, со своей стороны, обещал сообщить данные о вооруженных силах Савойи и ее союзников. В случае, если союзники не согласятся на капитуляцию крепости Казаль и ее разрушение, Виктор Амедей обещал порвать все соглашения с Аугсбургской лигой и с каждым из ее членов в отдельности, объединить свои войска с французскими и сражаться с ними вместе. Более того, герцог заявил, что он будет действовать немедленно и не намерен ждать прибытия курьеров с новыми инструкциями для генералов союзных войск из их столиц.