Дипломатия Людовика XIV.

Заслуги Готье сразу же были высоко оценены в Версале. Уже в июне 1710 года он получил от Людовика XIV пенсию в 1200 ливров в год. Через несколько месяцев Торси послал Готье 2 тысячи ливров. С 1711 года Готье стал постоянным агентом французского короля в Лондоне с жалованьем в 6 тысяч ливров. За свои заслуги бывший духовник Талара стал аббатом. От Испании Готье получил пенсию в 12 тысяч ливров, и от Англии — в 6 тысяч ливров. Готье умер в июне 1720 года.

Первая встреча государственного секретаря по иностранным делам с Готье состоялась 21 января 1711 года. Посланец из Лондона не имел при себе ни официальных бумаг, ни писем. Но он сообщил, что влиятельные люди в британской столице заинтересованы в начале англо-французских переговоров. Среди них — Солсбери, государственный секретарь Вильгельма III Оранского, посол во Франции в 1713 году, вице-король Ирландии; Харлей — главный казначей; граф Жерсей — маршал Англии, государственный секретарь и советник короля. Эти деятели считали, что необходимо закончить войну и подписать мирный договор. Они предлагали, чтобы Людовик XIV возобновил переговоры в Гааге, которые вел Торси и другие французские дипломаты. Через Гаагу в Лондоне рассчитывали получить французские предложения и информировать о них королеву Анну. Затем Людовик XIV мог бы послать в Лондон «мудрого человека» для тайных переговоров с английским двором без ведома голландцев. Выслушав предложения Готье, Торси пришел к выводу, что они создают «большие трудности». Он считал, что сторонники продолжения войны — «военная партия» в Соединенных провинциях, узнав, что французы хотят мира, использовала бы мирную инициативу Франции, чтобы отвести упреки в разрыве переговоров и прекращении англо-французской торговли. «Молчание Франции возбудило нетерпение населения», — замечал Торси. По его мнению, новые мирные предложения французской стороны «дали бы основания сказать, что скрытые раны вынуждали Францию воззвать к милосердию ее врагов в то время, когда она, казалось, вела себя по отношению к ним вызывающе» 25.

Торси также утверждал, что перспектива близкого мира ограничит усилия французских офицеров по укреплению своих войск, замедлит их подготовку к военной кампании. А времени терять не следовало. Возникали также вопросы: что скажут в Мадриде, узнав о мирных переговорах? Не сочтут ли испанцы себя брошенными, покинутыми? Не приведет ли это к революции в Испании? Людовик XIV не хотел переговоров на базе предварительных требований, выдвинутых англо-голландцами. Не соглашался король и на отречение Филиппа V от власти. А без этих условий голландцы не хотят что-либо обсуждать. В итоге они от переговоров откажутся, и это даст лишь новые аргументы врагам Франции.

В ходе беседы Готье подчеркивал, что в Лондоне не требуют отречения Филиппа V. Если мирная конференция состоится, то для проформы английские дипломаты будут настаивать на отречении испанского короля, но они получат тайный приказ: ограничиться защитой интересов английской торговли. «Итак, не опасайтесь, что Вас вынудят согласиться с тем, чтобы католический король покинул Испанию; англичане видят, что этот проект стал химерическим, а они нуждаются в мире» 26, — заметил Готье. Он считал, что Англия убедит Соединенные провинции возобновить переговоры с Францией или заключит мирный договор без них и даже без консультаций с ними. Государственный секретарь настаивал, чтобы испанцы и баварцы участвовали в переговорах.

Готье сообщил, что «движущей силой» переговоров является главный казначей Харлей, непримиримый враг Мальборо, который отнял у него должность государственного секретаря и хотел отправить на эшафот. Взгляды Харлея отражали настроения королевы, считавшей, что слава Мальборо преувеличена, а его политические амбиции чрезмерны. Анна встретила Мальборо холодно. Аудиенция была короткой, в присутствии многочисленных свидетелей, то есть отнюдь не доверительной. У Мальборо были сильные враги. Но его успехи на поле брани превзошли все ожидания. Готье считал, что вопрос об отставке Мальборо возникнет, когда он неизбежно совершит ошибки в роли фаворита королевы Анны. Она с трудом переносила упрямого и воинственного герцога. Перед отъездом из Лондона Готье спросил у маршала Жерсей, знает ли королева о его миссии в Версаль. Лорд занял осторожную позицию: «Ответ получите после возвращения в Лондон».

24 января 1710 года Никола Демаре, генеральный контролер финансов, сообщил Торси, что армия Франции готова к новой кампании, прежде всего на Севере. Министры короля учитывали, что союзников по антифранцузской коалиции раздирали противоречия. Торси и Демаре пришли к выводу, что король, выступая с мирными предложениями, даже в самой общей, неконкретной форме, терял свои преимущества. Поэтому начинать новые переговоры с голландцами не следовало.

На следующий день Государственный совет согласился с мнением Торси и Демаре. Готье сообщили, что французская сторона к Генеральным штатам обращаться не намерена. Настойчивый аббат продолжал сновать, как челнок, между Лондоном и Парижем под псевдонимом «Делорм» или «кузен Делорм».

В итоге напряженных переговоров, продолжавшихся более полугода, 8 октября 1711 года в Лондоне были подписаны предварительные англо-французские условия мирного договора. Людовик XIV взял на себя следующие обязательства: признать электора Ганновера наследником английской короны (Ганноверская династия правила в Англии с 1714 по 1901 гг.); разрушить Дюнкерк; уступить англичанам Гибралтар, Пор-Маон на Балеарских островах, остров Сент-Кристофер на Антилах, Новую Землю; передать торговлю неграми английским компаниям; отказаться от объединения корон Франции и Испании. Голландии возвращалась линия оборонительных крепостей в том виде, в каком они были до начала военных действий. Договорились о подписании выгодного для Англии торгового договора. Эти условия существенно отличались от тех, которые ранее выдвигали император и герцог Мальборо. Главное — Филипп V сохранял испанский трон.

Подписание предварительных условий мирного договора не положило конца войне. Но с июня по декабрь 1712 года военные действия были прекращены. Затем перемирие продлили до заключения окончательного мира.

В Англии палата общин согласилась с итогами англофранцузских переговоров. Вопли гнева и возмущения раздавались в Вене, Гааге, в лагере английских вигов. Но дело было завершено.

Не совсем, конечно. С 1712 по 1714 год переговоры между Испанией и Францией продолжались в Утрехте и Раштадте (город на западе Германии, в Баден-Вюртемберге). В результате были подписаны 14 соглашений. Судьба мирного договора между Империей и Францией решалась необычно, в ходе дипломатического поединка — один на один — между Виларом и Евгением Савойским.

26 ноябре 1713 года Вилар прибыл в Раштадт. Дипломаты-генералы встречались каждый вечер. Они поочередно обедали друг у друга. Но переговоры не продвигались. Когда Вилар изложил требования Людовика XIV, принц резко поднялся с места и заявил, что в Версале «стремятся только выиграть время. Итак, следует еще раз положиться на силу оружия». Сказав это, принц направился к выходу. Вилар его остановил, настаивал на необходимости сблизить позиции. Австрийцы требовали, в частности, Неаполь, Сицилию, крепости в Нидерландах, захваченные французами. На таких условиях они готовы были обсуждать вопрос о возмещениях герцогу Баварскому. В 1704 году он лишился всех своих владений, всего имущества. Сражался во французской армии. Затем эмигрировал во Францию, где Людовик XIV предоставил ему дворец в Компьене. Евгений Савойский соглашался вернуть герцогу его земли, но возражал против материальных компенсаций. Он грозно заявил: «Если король Франции будет настаивать на своих намерениях, то новая война станет неизбежной».

Вилар избегал разрыва. И его собеседник прекрасно это понимал. Он писал императору: «Вилар стал боязливым, он желает мира любой ценой». Обманчивое впечатление. Иной была позиция Версаля. По словам Торси, Франция не предлагала переговоры: она на них согласилась. Людовик XIV подчеркивал: «Я желаю мира, но ничто не вынуждает меня его заключить» 27.

Переговоры в Раштадте зашли в тупик. Вилар сообщил в Версаль: «Принц Савойский мне заявил, что, только если французские армии будут в Линце (крупнейший речной порт на Дунае), они смогут ставить ему такие условия». Австрийский генерал явно шантажировал своего коллегу. Он все время грозил отъездом. Но переговоры были продолжены. Французская сторона пошла на уступки. Король согласился выплатить герцогу Баварскому 2 миллиона ливров и приказал своему послу в Гааге выкупить у ростовщиков драгоценности, камни и золотую посуду «баварского изгнанника».

В Вене торопили Евгения Савойского, и он прибег к явной провокации. 29 декабря в 10 часов вечера принц пригласил к себе Вилара и сообщил ему: «Выделено 5 миллионов флоринов для продолжения военных действий». Аргумент более чем странный. Вилар понял это. На следующий день он находился в прекрасном настроении. На вопрос принца, чем вызван душевный подъем, Вилар ответил: «Я совершенно не огорчен тем, что придется продолжать войну». Евгений Савойский понял, что он переиграл, и немедленно переменил позицию: «Империя не только не делает никаких приготовлений, но я Вам признаюсь, что пока я нахожусь здесь, наши не продвинутся вперед». Провокация не удалась. В выигрыше оказался Вилар.

Переговоры затягивались. Не уступали ни французская, ни австрийская стороны. Тем не менее в результате шести недель напряженных усилий был подготовлен договор, состоявший из 25 статей. В Версале приняли только пять. Словно удар был нанесен Вилару. Его обвинили в слабости, в неумелой защите интересов короля. Осложнилось и положение Евгения Савойского. Окружение императора ожесточенно критиковало генерала. Вилар сказал принцу: «Ваши враги — в Вене, а мои — в Версале». Казалось, что переговоры обречены на полный провал. Людовик XIV писал Вилару, что, если Евгений Савойский «уедет, уезжайте и Вы, если он останется — Вы также остаетесь. Я не хочу быть первым».

В столь напряженной обстановке генералы прибегли к дипломатической уловке. Они решили, что принц передаст Вилару записку с требованиями императора, и она сразу же будет отправлена в Версаль. А пока «друзья поневоле» расстанутся: Вилар поедет в Страсбург, Савойский — в Штутгарт, но оба будут готовы немедленно возобновить переговоры при благоприятных условиях.

С приехавшим в Версаль посланцем Вилара Котадом встретились два государственных секретаря — Вуазен (по военным делам) и Торси. Котада принял король, упорно не соглашавшийся с тремя статьями соглашения. В связи с этим Вилар писал из Страсбурга Торси: «Я совершенно убежден в том, что Вы никогда не будете иметь мира более выгодного, по крайней мере пока у императора не будет веревки на шее (это выражение принца Евгения)» 28.

По поручению Людовика XIV Котад приехал в Штутгарт 22 февраля и немедленно встретился с Евгением Савойским. Оба «переговорщика» — принц и герцог — вернулись в Раштадт 28 февраля и подписали мирный договор между Францией и Империей 7 марта 1714 года.

Через несколько дней Вилар был принят Людовиком XIV. Король публично назвал генерала маршалом и назначил его 11-летнего сына губернатором Прованса. 13 апреля глашатаи кричали на всех перекрестках Парижа о заключении доброго и прочного мира.

Людовик XIV осыпал нового маршала почестями. Вилар удостоился высшей чести: он получил право свободно и в любое время, везде, где бы ни находился король, входить без разрешения, даже во время обсуждения секретных дел.

Договоры, подписанные в Утрехте и Раштадте, изменили обстановку в Европе. С начала XIV века не было столь глубоких перемен на Европейском континенте. Война с Аугсбургской лигой и война за испанское наследство — два этапа одного кровавого общеевропейского конфликта с кратким по времени перемирием, разделявшим их.

Гегемонии Франции в Европе был положен конец. Но она сохранила свою границу 1678 года на севере. Это почти современная граница страны. На востоке граница проходила по Рейну, на юго-востоке — по Альпам. Король отказался от Ниццы и Савойи, но получил долину Барселонет (в Альпах верхнего Прованса). Основные французские позиции в Европе остались незыблемыми.

Угроза объединения Франции и Испании в единое государство отпала. Филипп V отказался от французской короны, а французские Бурбоны — от испанской. Якова III Стюарта изгнали в Лотарингию. Но для Людовика XIV решающее значение имело сохранение Филиппом V испанского трона, хотя он и отдал императору Карлу VI Нидерланды, оставил голландские гарнизоны в крепостях «барьера» и потерял свои итальянские владения (Неаполь, Миланское герцогство).

Но и потери Франции были велики. Начался распад ее колониальных владений в Америке. Англия получила Акадию, земли у Гудзонова залива, «сахарный остров» — Сент-Кристофер. Франция вернулась к торговой политике, проводившейся до 1664 года. Ее рынок был открыт для английских товаров. А свой рынок англичане для французов закрыли. Доходнейшая торговля неграми на 30 лет полностью перешла в руки британских компаний.

Международное положение Англии окрепло. Она приобрела на Балеарских островах Пор-Маон. Обладание Гибралтаром укрепляло английские позиции на Средиземном море и в Атлантическом океане. Разрушение порта и крепости Дюнкерк означало господство Англии в Ла-Манше. В ее пользу поступились своими торговыми и морскими интересами Соединенные провинции, получившие за это компенсацию — испанские Нидерланды.

Завершилась многолетняя борьба Бурбонов и Габсбургов. Теперь их разделили нейтральные территории: Германия, Италия, Голландия. Карл VI согласился с тем, что его владения должны быть в границах Рейна.

Произошли большие перемены и в Империи. Герцог Ганновера, расположенного между реками Эльбой и Везер, Георг I стал электором. Усилилась Пруссия Фридриха Вильгельма I.

На Апеннинском полуострове Венеция по-прежнему играла роль моста между Западом и Востоком Европы. Святому Престолу противостояло мощное Неаполитанское государство. Савойское герцогство контролировало альпийские дороги на северо-востоке Италии.

Так закончилась одна из самых кровопролитных и разорительных войн в истории Европы. Ее итоги? Десятки тысяч убитых и раненых — солдат, офицеров, моряков, мирных жителей. Сотни разрушенных городов, деревень, храмов, общественных зданий. Передел территорий на Европейском континенте и за океаном. Новая расстановка сил в Европе, сложившаяся в ущерб Франции, едва устоявшей на краю пропасти национальной катастрофы.

Людовик XIV перевернул еще одну страницу своей биографии. Столь любимые им понятия «слава» и «величие» исчезли из ее заключительной главы. Да и могло ли быть иначе, если на пушках французской армии было написано: «Последний аргумент короля»? Последний, да. Но, увы, столь часто ведущий в бездну.

Холодной декабрьской ночью 1714 года карета, сопровождаемая вооруженными всадниками, из замка Кадрак под Мадридом на большой скорости направлялась к франко-испанской границе. По числу гвардейцев можно было предположить, что охраняли видного государственного деятеля или опасного преступника. Ни то, ни другое! В карете находилась пожилая женщина с тонким лицом, сохранившим следы былой красоты. На ней не было теплой одежды. Пышное придворное платье не защищало от мучительного холода. Сидевшая рядом служанка не могла предложить своей госпоже ни крова, ни пищи. Кто же была эта аристократка, которую так стремительно выдворяли из Испании? Принцесса Юрсен, почти полтора десятилетия являвшаяся фактически правительницей испанского государства.

Девичье имя Юрсен — Мария Анна де ла Тремуай. Она прожила 80 лет. Редкое по тем временам долголетие! В15-летнем возрасте вышла замуж за принца де Шале де Талейрана, дальнего предка Шарля Мориса Талейрана. Жила в Испании, затем в Италии, где ее супруг внезапно скончался. Вышла замуж во второй раз за герцога Браччиано.

Женщина честолюбивая, властная, энергичная, смелая, она обладала и привлекательной внешностью. Высокий рост. Тонкая талия. Голубые глаза. Каштановые волосы. Красивое лицо, хотя его и портил длинный галльский нос. Всем своим поведением, обходительностью, вежливостью, доброжелательностью она привлекала людей.

Событием, оказавшим решающее влияние на жизнь Юрсен, было знакомство с мадам Скаррон, в будущем маркизой Ментенон, второй женой короля. Дамы быстро нашли общий язык 1. Они, испытывая друг к другу уважение, подружились. Когда герцог Анжуйский стал королем Испании Филиппом V, встал вопрос о его женитьбе. По рекомендации Ментенон Юрсен принимала участие в выборе невесты. 3 декабря 1700 года принцесса писала послу в Мадрид Аркуру: «В Версале не считают, что королю нужно дать в жены эрцгерцогиню; склоняются к принцессе Савойской» (Марии Луизе, дочери Виктора Амедея II, было всего 13 лет). Этот выбор поддержала и Ментенон, убеждавшая Аркура в том, что привести молодую девушку в Испанию должна именно Юрсен. Она «умна, обходительна, вежлива, знает иностранцев» 2, — замечала супруга Людовика XIV. 20 апреля 1701 года Торси сообщил, что король выбрал принцессу для сопровождения королевы Испании из Турина до Мадрида.

Юрсен была для Марии Луизы и воспитательницей, и подругой. Она ухаживала за королевой, как за ребенком: одевала, раздевала, укладывала спать, следила за питанием. Здесь трудностей не возникало. А вот сложности испанского этикета преодолевать было не просто. Ужас у Юрсен вызывали национальные костюмы. Придворные дамы одевали 5—6 обручей — от талии вниз по ногам, — поддерживавших море юбок. Сзади был прикреплен длинный шлейф, а спереди — нечто вроде фартука, скрывавшего ноги. Женские ноги показывать в Испании запрещалось. Церковь рассматривала это как преступление. Юрсен решила снять шлейф и фартук. Вопрос был серьезный: этикет при дворе в Мадриде соблюдался свято. Юрсен обратилась за советом к Торси. Государственный секретарь считал, что не следует нарушать традиции страны. Тогда Юрсен послала в Версаль куклу, одетую в испанское платье. Людовик XIV и Ментенон вынесли приговор: при появлении на публике королева должна быть одета в строгом соответствии с обычаями Испании.

Именно Юрсен превратила в королеву 13-летнюю девочку. Правда, девочка была от природы понятлива и восприимчива к советам своей воспитательницы. Мария Луиза обладала высокими человеческими качествами, которых был лишен ее супруг. Она была умна, энергична, решительна. Между двумя женщинами всегда царило согласие, основанное на взаимном восхищении и уважении. Юная королева стремилась использовать уроки своей наставницы, чтобы помочь мужу стать человеком действия. Он не обладал характером настоящего мужчины. Апатичный, пассивный, трусоватый, король легко становился игрушкой в руках людей корыстных и нечестных. Сколько раз спасала его от беды верная Юрсен.

Юрсен не претендовала на пост первого министра Испании. Но именно она определяла политические настроения Марии Луизы, а через нее — короля, нежно любившего свою жену. По словам Сен-Симона, принцесса «прибрала к рукам» Филиппа V и Марию Луизу, она «хотела править, а не удовольствоваться простым влиянием» 3. Торси считал, что государственные дела «находились исключительно в руках королевы и Юрсен» и, «если бы хотели создать человека, который мог бы занять место принцессы, следовало бы его делать по ее модели».

Не будем преувеличивать достоинства Юрсен. Она имела и серьезные недостатки, причинявшие окружающим немало забот. Это была женщина экспансивная, несдержанная. Когда ее оскорбляли, она никогда не думала о последствиях своих ответных действий, проявляла поспешность и неосторожность. Принцесса не побоялась обвинить Торси в двуличии, Людовика XIV — в легковерии. Она фактически правила Испанией, используя свои связи при французском дворе. Энергичная женщина поддерживала тесные отношения с государственными секретарями по иностранным делам Круасси и его сыном Торси, с канцлером Поншартреном, с маршалами Вилеруа и Ноай.

Однако решающее значение для положения Юрсен при испанском дворе имела ее дружба с супругой Людовика XIV. По словам летописца двора Данжо (запись в его дневнике от 3 октября 1703 г.), Юрсен убедила Ментенон, что непризнанная королева «будет управлять Испанией через ее посредство»4.

Какими мотивами руководствовалась Ментенон в своей «испанской политике»? Она прекрасно понимала, что положение в Испании после воцарения Филиппа V оказывало влияние на всю систему международных отношений в Европе, на внешнюю и военную политику Франции. Влиять на испанские дела — означало пользоваться реальной властью, к которой всегда стремилась непризнанная королева. А для этого надо было действовать через голову Торси и послов короля в Мадриде, иметь в этом городе личного посла Ментенон, своего человека. Этим доверенным человеком и была Юрсен.

Без участия принцессы в Мадриде не принимали ни одного серьезного решения. Она выступала в роли посредницы между Францией и Испанией и была в большей мере французским послом в Мадриде, чем сам посол. Эта талантливая женщина, обладавшая дипломатическими способностями, говорила на трех языках. Знала дворы Европы. Ее высокое происхождение позволило ей познакомиться с дипломатией Ватикана. Образцом для Юрсен всегда была французская дипломатия. Она распространяла при испанском дворе нравы и обычаи Версаля. Ее переписка с Людовиком XIV, с Ментенон, с министрами, генералами, дипломатами короля, ее сообщения о положении в Испании говорили о глубоких знаниях законов, финансовых, военных, религиозных проблем этой страны. Она уже после года своего пребывания в Мадриде прекрасно разбиралась в интригах двора. По просьбе Людовика XIV и Торси Юрсен отправляла в Версаль еженедельные доклады.

На протяжении 15 лет советником и другом Юрсен был некий Обиньи, человек незнатный, «серое преосвященство», ее доверенное лицо и, как утверждали, фактически муж. Никакого государственного поста Обиньи не занимал, но его принимал Людовик XIV при каждом приезде в Париж. Ментенон писала после первой же встречи с Обиньи, «послом» Юрсен: «Трудно найти более разумного, более вежливого, более скромного человека, чем он. Здесь весьма им довольны». Эту высокую оценку разделял и Людовик, он был «очень доволен Обиньи».

Фактически Юрсен была наместницей Людовика XIV и Ментенон в Испании и активно занималась государственными делами. Ей помогал финансист Жан Ори, сын книготорговца. По словам принцессы, этот человек обладал умом «глубоким, деятельным, способным к решительным действиям, то есть таким, какой необходим для этой страны» 5.

Послом в Мадриде был назначен престарелый кардинал Эстре. Ему исполнилось 74 года. Человек неумный, высокомерный, деспотичный. Он обладал именно теми качествами, какие не следовало иметь французскому представителю в суровой, замкнутой стране. Но в Версале этому не придали никакого значения. Более того, кардинала официально назначили первым министром Испании. Сенсационная новость была обнародована и очень встревожила испанских аристократов. «Я боюсь, что нация, естественно обладающая гордостью, расценит как знак презрения со стороны Франции то обстоятельство, что в Испанию прислали, может быть, одного из самых выдающихся гениев, но, тем не менее, не в качестве советника, а в качестве правителя» 6. Ироническая оценка Юрсен, с которой трудно не согласиться.

Силы сторон были неравные. Кардинал — стар, неумен, груб. Принцесса — сообразительна, дипломатична. Она создала своего рода лестницу управления, где каждому было отведено свое, строго определенное место. Ментенон руководила Юрсен, Юрсен — Марией Луизой, Мария Луиза — супругом, Филиппом V. В этой системе кардинал был чужим, посторонним лицом. А между тем Эстре засыпал Версаль жалобами, утверждая, что принцесса не заботилась об укреплении французского влияния в Испании.

Со своей стороны, Юрсен бомбила Версаль письмами, настаивая, чтобы кардинал был послом, а не главой испанского правительства. Она сообщала об опасных настроениях аристократов, о недовольстве французской политикой в Испании такого влиятельного человека, как кардинал Порто-карреро.

В конечном счете король согласился с Юрсен, и Эстре занял пост посла в Мадриде. Война между ними стала открытой, когда принцесса, ссылаясь на испанский этикет, запретила Эстре входить к королеве. Посол ненавидел Юрсен. В своих чувствах он был не одинок. Эстре поддерживал герцог Бовилье, бывший воспитатель герцога Анжуйского, считавший, что «выскочка» забрала слишком большую власть над Филиппом V и его женой. Но Юрсен не сдавалась. Она посылала в Версаль одно за другим тревожные письма, утверждая: «Кардинал больше не тот, каким он был. Его разум сильно ослабел, его живость выродилась в ярость... Он уже не хозяин своих чувств, еще в меньшей степени своего языка» 7.

Главная сила Юрсен заключалась в поддержке Марии Луизы, которая не терпела Эстре, заявляя: «Для меня этот человек — чудовище». Конфликт завершился отзывом кардинала из Мадрида. Заменил кардинала его племянник — аббат Эстре. Он уже не мог сделать ни шага без согласия Юрсен. Но аббат пошел по стопам своего дяди и обвинял герцогиню во всех смертных грехах, в том числе и в любовной связи с Обиньи. В письме аббата, вскрытого Юрсен (она проделывала эту операцию регулярно), против строк, где говорилось о ее отношениях с Обиньи, она написала: «Что касается женитьбы — нет!» Невероятная для дипломатии история. Но принцесса пошла еще дальше. Копии с ее пометкой на полях были отправлены брату Юрсен и Аркуру. Письмо попало в Версаль. Его зачитали на Государственном совете вместе с «резолюцией» Юрсен. Людовик XIV был возмущен. Он никому не прощал попрание тайны дипломатической переписки!

И вот словно Юпитер-Громовержец ударил молнией по грешной земле. 10 апреля 1704 года Людовик предписал Юрсен выехать во Францию или Италию. Она немедленно покинула Мадрид. Мария Луиза направила королю длинное письмо, восхвалявшее принцессу, ее способности наставницы. Как писала королева, она носит национальный испанский костюм, никуда не выходит, не пишет писем, проводит время за вязанием и игрой в карты. Подданные — испанцы в восторге!

Добрые намерения Марии Луизы несомненны. Она хотела защитить свою воспитательницу-подругу. Поздно. Король принял соломоново решение: не возвращать в Мадрид Юрсен и отозвать аббата Эстре. Вместо него Людовик XIV назначил послом герцога Грамона, представителя старой аристократической семьи. Грамон говорил Марии Луизе, что она больше никогда не увидит свою «матрону». Реакция королевы была неожиданной: «Скажите мне, герцог Грамон, какие претензии у короля к мадам Юрсен? Что сделала эта бедная женщина, чтобы с ней так недостойно обращались?»

Мария Луиза просила Людовика XIV принять Юрсен. Более осторожно на том же настаивала Ментенон. В Мадриде Мария Луиза действовала энергично. Она ограничила вмешательство Грамона и версальской администрации в деятельность правительства. Перед французами, к радости испанцев, Филипп V поставил непробиваемую стену секретности. Изменился и характер переписки с Версалем: из нее исчезла доверительность; официальные документы стали неконкретными, пустыми, а письма королевы — насмешливо-ироническими.

Юрсен остановилась в Тулузе. Как пишет Сен-Симон, она «не теряла мужества, имея такую надежную защитницу, как мадам де Ментенон». Королева хотела управлять Испанией и «глубоко была убеждена в том, что сможет сделать это только при помощи принцессы Юрсен» 8, как замечает Сен-Симон.

В Тулузе с согласия короля Юрсен посетил граф Тессе, «герой Савойи». Они проговорили день и часть ночи. Выводы Тессе убедили Людовика XIV в необходимости познакомиться с принцессой. Она приехала в Париж 4 января 1705 года. Король принял ее через неделю. Беседа длилась неслыханно долго — около трех часов, без свидетелей, с глазу на глаз. На следующий день Юрсен встретилась с Ментенон. Король убедился в том, что принцесса прекрасно знала Испанию и будет ему полезна в этой стране. Он решил вернуть ее в Мадрид. Сообщили об этом и Грамону, который попытался убедить Филиппа V, что принцесса осложнит его семейную жизнь: Мария Луиза будет делить между нею и мужем «свою нежность и свое время». Король-внук отправил письмо королю-деду, настаивая на том, чтобы Юрсен не возвращалась в Испанию. Узнав об этом, Мария Луиза устроила супругу ужасную сцену, и он в тот же вечер опроверг свое послание.

События развернулись совсем не по тому сценарию, который вначале подготовили в Версале. До приезда Юрсен Людовик XIV и его супруга считали, что ей не следует возвращаться в Мадрид. Они думали, что Мария Луиза успокоится, отвыкнет от своей наставницы. На испанскую королеву давили со всех сторон, добивались, чтобы она отказалась от принцессы. В конечном счете выяснилось, что это невозможно. И Людовик XIV пришел к выводу: судьба отношений между Испанией и Францией, поддержка Филиппом французской политики зависят от присутствия в Мадриде Юрсен.

Король уверовал в принцессу, советовался с ней, обсудил даже возможные кандидатуры на пост посла в Мадриде. Амнистия Юрсен означала обвинительный приговор Грамону. Принцесса не хотела видеть рядом с собой послов-аристократов. Слишком капризными, избалованными и своевольными были эти люди. Она предпочитала делового буржуа, без претензий, профессионального дипломата. Юрсен назвала Амело, представлявшего Францию в Португалии, Венеции, Швейцарии.

Беседы с Амело проходили в апартаментах Ментенон. Были уточнены основные цели французской политики в Испании. По просьбе Торси Юрсен подготовила записку о положении дел в этой стране. Она предлагала предоставить Филиппу V 2—3 миллиона ливров для приведения его дел в порядок.

На принцессу сыпались, как из рога изобилия, королевские дары. Король увеличил ее пенсию на 10 тысяч франков; пожаловал 12 тысяч экю на поездку в Испанию. Брат Юрсен Нуармутье стал герцогом. Другому брату — аббату Тремуай была обещана кардинальская мантия.

Итак, победа! И ловкая аристократка решила показать характер, не торопиться с отъездом в Мадрид. Ссылаясь на крайнюю усталость, плохое состояние здоровья, она писала Грамону (он еще не покинул свой пост) 21 января 1705 года: «Если я решу возвратиться в Мадрид, то уеду только весной. Я очень устала от путешествия, которое недавно совершила. Время года меня пугает, и к тому же у меня есть несколько домашних дел, которые я хотела бы закончить, если это возможно» 9.

Последняя беседа Юрсен с Людовиком XIV и Ментенон состоялась в Версале 22 июня 1705 года в 5 часов утра.

В такое раннее время собирались столь влиятельные люди! Умели работать в Версале. После приема у королевской четы Юрсен выехала в Мадрид. Она получила от пребывания во Франции значительно больше, чем могла надеяться. Король назначил посла по ее рекомендации. Принцесса заручилась поддержкой государственного секретаря по иностранным делам Торси. Наконец, — и это было главным — сам Людовик XIV знал теперь, чего она стоит. И он пришел к выводу, что на эту женщину можно положиться.

Итоги поездки оказались блестящими, а возвращение — триумфальным. В ее честь устраивали праздники, полыхали фейерверки. Рекой лилось вино на приемах. В Канилласе, в 7—8 километрах от Мадрида, толпа послов и придворных ожидала Юрсен. Вечером за ней приехала карета короля.

Самые радужные перспективы открывались перед принцессой. Людовик XIV энергично ее поддерживал. 21 декабря 1705 года он писал Амело: «Мое решение состоит в том, чтобы Вы сообразовывались полностью с ее чувствами... Я убежден в правоте ее намерений, и Вы не можете ошибиться, следуя ее советам» 10.

Со своей стороны, Юрсен расхваливала Амело, с которым действительно тесно сотрудничала. 6 января 1706 года она писала из Мадрида: «Король никогда не будет иметь посла столь усердного на службе, столь прилежно относящегося к делам».

В Версале Юрсен шли навстречу по всем вопросам. Вот один пример. В течение года она не получала денег из Франции. Война лишила ее денежных поступлений и в Испании. В августе 1707 года она поплакалась Торси. Он прочел письмо Юрсен королю и получил приказ полностью выплатить ей все «недоимки».

И Людовик XIV, и Ментенон были довольны своей представительницей в Мадриде. Они положительно оценивали и деятельность Амело. Юрсен действовала по всем финансовым и военным вопросам в полном согласии с послом. Обстановка представлялась безоблачной, и Ментенон писала принцессе 10 октября 1706 года, что «нет ни малейшей тучки в разуме короля в отношении Вас с тех пор, как Вы уехали».

Казалось, ничто не могло подорвать дружбу двух женщин. Ментенон писала Юрсен 29 августа 1706 года: «Я прошу Вас и Вашего посла гордиться мною. Какой бы глупой я ни была, невозможно допустить, чтобы я не знала помыслы короля о Вас» 11.

Разумеется, Ментенон и Юрсен отличались друг от друга характерами, поведением, взглядами. Принцесса была энергичной, решительной оптимисткой. Ментенон, наоборот, все видела в черном цвете. Она в ходе войны за испанское наследство испытывала пораженческие настроения, поддерживала самые тяжелые условия перемирия и мира, означавшие капитуляцию Франции.

Ментенон — в разных формах и под разными предлогами — настаивала на отречении Филиппа V от престола. Но позиция королевской семьи была жесткой. Король-внук писал королю-деду: «Могут вообразить — и я возмущен этим, — что меня вынудят покинуть Испанию. Пока в моих венах течет кровь, этого, несомненно, не произойдет» 12.

В Лувре можно увидеть литографию: король и королева Испании сидят за столом. За их спинами видна Юрсен. Посол Амело стоя выслушивает заявление короля: он и его жена не покинут свой народ, не побегут перед врагом. Филипп V произнес знаменитую фразу: «Скорее погибнуть, чем уступить корону».

В Версале думали иначе. Министры и придворные были смертельно напуганы поражениями армии Франции. Ее генералы проигрывали одну битву за другой. 20 августа 1706 года войска Филиппа V были разбиты под Сарагосой, столицей провинции Арагон. Торси, выражая настроения Ментенон и «партии мира» при версальском дворе, настаивал на отречении испанского короля от престола. Он считал, что его семья должна покинуть Испанию. Но испанцы не хотели сдаваться. 31 гранд — виднейшие аристократы — направили письмо Людовику XIV с просьбой о военной помощи.

Филипп V не хотел расставаться с троном. А Торси стремился к заключению мира. Для государственного секретаря позиция Испании имела решающее значение. В Версале решили направить маршала Ноай в Мадрид, чтобы выяснить ситуацию на месте. По поручению Торси он должен был получить от Филиппа V письмо, дающее Людовику право договариваться о судьбе испанской короны с эрцгерцогом, если к этому вынудит военная ситуация.

Планы Ноай, продиктованные Торси, разбились о сопротивление Юрсен. Она не хотела слышать никаких аргументов, ни угроз, ни обещаний, заявляя вместе с королевской четой, что, если Франция объявит Испании войну, испанцы выступят с оружием в руках против французов. Маршала убедили, что войну со странами имперской коалиции можно и нужно продолжать.

Вернувшись в Версаль, Ноай немедленно сообщил свои выводы королю. Его Величество отбросил колебания. 19 октября Государственный совет решил направить в Испанию 27 пехотных батальонов и 6 тысяч кавалеристов. Ноай выехал для организации военных действий в Руссильон. Людовик писал герцогу Вандому: «Мое решение принято. Следует исходить из того положения Испании, которое Вы мне представили, и использовать, в течение по крайней мере шести месяцев, мои войска, чтобы облегчить католическому королю успех действий, имеющих своей целью сохранение его на троне» 13.

Итак, Ментенон потерпела поражение от Юрсен. По крайней мере, именно так французская королева оценила решения, принятые ее супругом. Своего гнева Ментенон никак не проявила: она всегда внешне безропотно подчинялась монаршей воле. Более того, Ментенон после месяца молчания пишет Юрсен письмо, в котором восхваляет ее «благородное, честное и незаинтересованное поведение». Лицемерие всегда было излюбленным оружием бывшей мадам Скаррон.

Но вопросы войны и мира оставались нерешенными. Между союзницами-противницами расхождения усиливались. Ментенон всеми силами стремилась добиться мира, Юрсен энергично выступала за продолжение войны, замечая, что «следует бояться неожиданных резких действий со стороны Испании, приходящей в ярость от того, что она будет раздроблена». Такая постановка вопроса вызвала недовольство Ментенон. Она писала в Мадрид 10 октября 1706 года: «Вы, мадам, — добрая француженка и добрая испанка — заслуживаете сожаления» 14. Но эта сравнительно сдержанная оценка сохранится недолго. Вскоре супруга короля упрекнет Юрсен в том, что она в большей мере испанка, чем француженка. Это был первый тревожный для принцессы сигнал, правда, не имевший далеко идущих последствий. Дело в том, что дипломатическая ситуация круто изменилась. В Лондоне и Гааге отклонили французские предложения. Людовик XIV 28 ноября 1706 года писал королю-внуку, что больше ему ни о чем не следует думать, кроме войны. И вскоре, 25 апреля 1707 года, англо-португальские войска потерпели поражение от испанцев и французов. Через три дня Юрсен писала Ментенон, что эта победа сделала Филиппа V «настоящим королем Испании».

Все острее сталкивались два противоположных подхода к войне. Ментенон, опасаясь краха монархии во Франции, любыми доступными средствами добивалась мира. Ее поддерживал Торси. Позиция Юрсен была иной. Она понимала, что речь шла о судьбе Филиппа V и его империи, ее личной судьбе, и делала все возможное, чтобы противостоять пораженческим настроениям в Версале. В своих письмах Юрсен убеждала Ментенон в необходимости продолжать войну, в возможности ее выиграть. Она выдвигала оригинальные, хотя и не всегда обоснованные, планы ведения военных действий, укрепления финансов. Сотни писем принцесса отправила французским министрам, генералам, дипломатам. Цель была одна: доказать, что союзники требовали капитуляции, «недостойной французов».

Ментенон оставалась на прежних позициях. 24 мая 1708 года она писала Юрсен: «Действительно, мадам, нам очень необходим мир». Да, военная обстановка продолжала ухудшаться для Франции. Пал на севере страны важный в стратегическом отношении город Лилль. (Именно после этого события папа признал Карла III королем Испании.) Требования руководителей антифранцузской коалиции становились все более жесткими. Но Юрсен настаивала на продолжении войны. Она писала Торси 22 ноября 1708 года: «Вспомните, я умоляю Вас, что Вы еще имеете более 100 тысяч человек во Фландрии. Все идет хорошо в Испании, и это дает основания надеяться на лучшее» 15.

Безвыходная, казалось, обстановка оказывала на Людовика XIV влияние. Он колебался, испытывая давление со стороны «партии мира». В апреле 1709 года король писал Филиппу, что голландцы не хотят лишить его всех владений. При такой политике Юрсен становилась помехой для версальского двора. Понимая это, принцесса (скорее всего рассчитывая получить отказ и в Версале, и в Мадриде) настаивала на своем отъезде. Возражал посол Амело. 30 апреля 1709 года он писал Людовику XIV: «Я считаю очень важным, чтобы мадам Юрсен оставалась при испанской королеве».

Голландцы и англичане в Гааге требовали от Торси, чтобы французы силой изгнали из Испании Филиппа V. Информируя Юрсен о своих переговорах в Голландии, Торси сообщил ей 27 мая 1709 года: «Нет ничего более печального, чем ежедневно выслушивать несправедливые требования и рассуждения, быть вынужденным уступать силе и бесполезно использовать добрые доводы, которые с трудом выслушивают». Юрсен отвечала государственному секретарю: «Самое лучшее, что Вы могли бы сделать, это вернуться в Версаль, ничего не подписав»16 (речь идет об англо-голландских предварительных условиях мирного соглашения, унизительных для Франции).

В Версале готовились отдать приказ об отзыве французских войск из Испании. В Мадриде решительно возражали против такого решения. Ментенон с нескрываемым раздражением писала. Юрсен 17 июня 1709 года: «Итак, Вас следует оставить с испанцами, так как мы больше не можем вас поддерживать; более того, нам трудно поддерживать самих себя. Отомстите, мадам, зз наше плохое поведение, сопротивляясь собственными силами всем нашим врагам. Здесь имеются военные, которые считают, что Вы можете это сделать. Другие говорят, что Вы будете подавлены. Я всегда надеялась на чудо для Вашего короля и Вашей королевы. Вот и Вы находитесь в таком положении, когда Вам следует ожидать чудес и их требовать».

Но в Мадриде надеялись не на чудо, а на военную помощь Франции. Мария Луиза умоляла Людовика XIV, чтобы он не выводил своих солдат из Испании. Она писала Ментенон: «Сделайте все, что Вы умеете так хорошо делать, когда хотите оказать услугу Вашим друзьям» 17. Юрсен настаивала на отправке 20 батальонов французских войск в Испанию.

Словесная перепалка между бывшими союзницами продолжалась. «Все мое преступление перед Вами состоит в том, что я желаю мира... Бесполезно Вам говорить, в каком положении мы находимся, так как Вы не хотите верить» 18, — писала Ментенон принцессе 21 июля 1709 года.

Между тем Юрсен — то ли набивая себе цену, то ли всерьез — ставила вопрос об отъезде из Мадрида. В июле — августе 1709 года она неоднократно говорила об этом королю Испании и его жене. Мария Луиза в двух письмах Ментенон сообщала, что находится в полном смятении: она не сможет обойтись без принцессы. Но в Версале не хотели считаться ни с чем и нанесли Юрсен тяжелый удар: в сентябре 1709 года Амело отозвали из Мадрида.

Положение Юрсен становилось все более сложным. Она понимала: ее плохо встретят при французском дворе. Слишком много она знала о делах и людях и в Версале, и в Мадриде. К тому же влияние ее упало: в Версале Юрсен больше не слушали да и не хотели слушать министры и придворные. Если раньше Ментенон поддерживала малейшее желание принцессы, то теперь она испытывала к ней растущую неприязнь. Юрсен поняла, что больше играть «в отъезд» нельзя и ей необходимо остаться в Мадриде. 1 сентября 1709 года она сообщила Ментенон: «Король завтра уезжает, чтобы стать во главе армии, твердо решив скорее погибнуть, чем позволить покрыть себя позором. Он оставляет королеву регентшей. Оба они мне твердо приказали не уезжать, считая, что не смогут обойтись без меня в такое время. Министры утверждают то же самое, и я вынуждена, несмотря на все принятые мною решения, подчиниться Их Величествам» 19.

Ментенон уже не скрывала своего раздражения. Она писала принцессе: «Ваше отдаление от Франции доходит до враждебности»; обвиняла ее в борьбе против мира, в поисках денег для продолжения войны, для закупок зерна, оружия, снаряжения. В другом письме супруга короля упрекала Юрсен за ее «оскорбительную иронию», за ее «химерическую» надежду сохранить Испанию под властью династии Бурбонов. Она считала, что предложения принцессы неосуществимы и к тому же в Версале «не любят, когда дамы говорят о делах». Ментенон обвиняла Юрсен в том, что она перестала быть француженкой. Ответ из Мадрида был написал в достаточно резких выражениях: «Добиваясь продолжения войны, я, возможно, более француженка, чем любая другая... Тем лучше, если во Франции не любят, когда женщины говорят о делах; мы во многом можем упрекать мужчин, не подпускающих нас к делам. Беда в том, что некоторые женщины имеют больше чести, чем они, и их ошибки делают нас мученицами в этом мире» 20.

Разумеется, Людовик XIV не вмешивался в словесную перепалку двух влиятельных женщин. Да, возможно, и не знал о ней. Объективно же король давал бывшим союзницам пищу для раздоров. Позиция короля в «испанском вопросе» была неустойчивой, колеблющейся. С одной стороны, гордыня Людовика и несомненно присущие ему родственные чувства не позволяли выступить против собственного внука и отдать его на растерзание противникам. С другой — неблагоприятный для Франции ход войны вынуждал к поискам мира. На этом настаивало и ближайшее окружение монарха. И, тем не менее, король устраивал настоящие разносы министрам, которые хотели убедить его в необходимости завершить войну любой ценой.

Дважды Людовик поручал Ментенон сообщить Юрсен, что она сама должна решить вопрос о своем пребывании в Мадриде. Торси, считая просьбы принцессы об отъезде лицемерными, писал, что она «ежедневно ищет новые отговорки, чтобы избежать отъезда из Испании». По совету Ментенон маршал Вилеруа рекомендовал Юрсен не ехать в Версаль, а дождаться заключения мира где-нибудь в Лангедоке или в Провансе либо отправиться в Рим. Но, как всегда, последнее слово принадлежало королю. 17 марта 1710 года он сообщил принцессе, что ей следует оставаться при Марии Луизе: Людовик опасался, что в противном случае королевская семья будет в моральном отношении полностью деморализована.

Приказ короля еще более ожесточил Ментенон. По словам Торси, она была «убеждена в том, что не было другого решения, кроме войны с Испанией». Естественно, враждебность непризнанной супруги короля к принцессе возрастала. Она прямо писала Юрсен 27 июля 1710 года: «Вы ожесточены против нас... Я не могу больше искать у Вас утешения» 21.

Ментенон искала утешения у других, настраивала их против Юрсен, критикуя ее политику. Королева писала маршалу Ноай 23 ноября 1710 года: «Умные головы всегда были убеждены в том, что нам не удастся добиться мира, сохраняя Испанию, и каждый добрый француз должен желать, чтобы Филипп V удовольствовался разделом, ожидая более благоприятных обстоятельств. Они считают, что король должен потребовать от мадам Юрсен поддержать эту точку зрения и постепенно добиваться ее осуществления».

Ментенонне учитывала, что военное счастье переменчиво, как погода в весеннее время. В 1710 году маршал Вандом одержал победу над имперскими войсками под деревней Виллевисиоза, имевшую решающее значение для хода войны. Как отмечал Торси, эта победа «меняет, бесспорно, весь характер дел в Испании и одновременно в Европе» 22.

По словам Торси, Ментенон была «не очень довольна» победой Вандома. Но со свойственным ей лицемерием она писала Юрсен, которую совсем недавно обвиняла во всех смертных грехах, 11 октября 1711 года: «Я говорю и буду говорить всю мою жизнь, до тех пор, пока не увижу что-либо новое, что я знаю в Вас, мадам, только такие качества, как справедливость, честность, благородство, прямота и доброта». Вот уж, поистине, не верь глазам своим!

По всем внешним признакам сотрудничество между двумя высокопоставленными дамами было восстановлено. Этому способствовало улучшение дипломатической ситуации. Завершились секретные англо-французские переговоры. Реальной стала перспектива мира в Европе. И в этих условиях Юрсен твердо стояла на страже интересов испанской королевской семьи. Она вела тайную войну с претендентом на испанский трон в случае отречения Филиппа V. Это был герцог Орлеанский, сын брата Людовика XIV — Филиппа и его второй жены — Элизабеты-Шарлотты.

Юрсен стремилась подорвать престиж герцога Орлеанского, обвинить его в заговоре. По ее инициативе захватили бумаги, из которых следовало, что испанские аристократы, если Франция их покинет, хотели бы иметь во главе герцога Орлеанского и были готовы, «чтобы его поддержать, пожертвовать своим имуществом и своими жизнями». Людовик XIV получил от Филиппа V письмо, разоблачавшее заговор сторонников герцога. Двух испанских генералов бросили в тюрьму. История получила огласку. К недовольству Версаля, Юрсен разжигала конфликт. Дофин потребовал головы герцога Орлеанского. Канцлер Поншартрен получил приказ короля привлечь герцога к суду. Понимая, что эта история представляла опасность для династии, Людовик XIV просил внука и его жену «смягчить дело», простить мятежного родственника.

В события вмешалась смерть. 3 марта 1711 года скончался дофин. Жестокая в те времена болезнь — оспа — унесла жизни и наследника престола, и его жены. Герцога Орлеанского обвинили в отравлении супругов. Он требовал от Людовика XIV публичного суда, готов был сам отправиться в Бастилию. Король избегал скандала. Но Юрсен продолжала «военные действия». По ее наущению в Пуату арестовали монаха-францисканца, подозреваемого в подготовке убийства короля Испании. И опять немедленно распространился слух, что следы вели к герцогу Орлеанскому. Герцог в глазах многих был жестоким, беспощадным отравителем. Его часто видели пьяным. Разговаривал он языком человека галер. Богохульничал.

Людовик XIV, тем не менее, упорно отстаивал честь семьи. Он был недоволен поведением Юрсен, ее атаками на племянника-авантюриста. Вскоре, правда, принцессе стало не до интриг.

Всегда и везде хорошее идет рука об руку с плохим, жизнь — со смертью. Роковой для судьбы Юрсен стала смерть королевы Марии Луизы 13 февраля 1714 года. Она долго и мучительно болела туберкулезом. Для принцессы это была огромная, невосполнимая потеря. Но Юрсен хотела сохранить свое политическое влияние в Испании и с этой целью обрекла, как писал Сен-Симон, Филиппа V на «странное одиночество». Король выходил «на публику» только с Юрсен23. Без ее приказа министры ничего не делали.

Бесчисленная рать врагов принцессы ожила. Они действовали против нее в Версале. В Мадриде гранды не прощали ставленнице Людовика XIV настойчивого внедрения в Испании французских традиций и образа жизни. По тем же мотивам против Юрсен выступали могущественные силы — католическая церковь, инквизиция. К тому же принцесса была плохим психологом, не всегда разбиралась в истинных целях как друзей, так и врагов. Доказательства? Выбор второй жены Филиппа V.

Среди многочисленных кандидаток Юрсен остановилась на дочери герцога Пармы—Элизабет Фарнез. Ей было 22 года. «Засиделась» по тем временам в девицах. И, видимо, не случайно: Элизабет перенесла оспу, лицо ее было рябым. Но она в избытке обладала такими качествами, как практицизм, решительность, знание своих целей и возможностей. Это была женщина злобная, завистливая, обеими руками ухватившаяся за сделанное ей брачное предложение.

Ментенон оказалась более прозорливой, чем Юрсен. Она писала принцессе 26 сентября 1714 года: «Описание королевы Испании, которое Вы мне прислали, очень двусмысленное: одного слова, когда Вы ее увидите, мне будет достаточно, чтобы составить о ней верное представление. Латинский, немецкий, французский языки, танцы, живопись — приятные таланты, когда они сочетаются с любовью и разумом. Если имеются только эти качества, то я не придаю им значения. Вы, надеюсь, также» 24.

Выбор Фарнез был не единственной ошибкой Юрсен. Она доверилась в качестве посредницы в отношениях с двором Пармы лицемерному и коварному аббату Альберони. В 1702 году герцог Вандом представил его Людовику XIV. Затем аббат попал на службу к Филиппу V. Человек честолюбивый, мечтавший о том, чтобы стать кардиналом до 60 лет, а затем папой, аббат решил изгнать из Мадрида принцессу. «Обвинительный материал» у Альберони имелся. Юрсен была несдержанной в словах, позволяла себе критиковать Элизабет. Все эти опасные промахи Альберони фиксировал. Он собирал «досье» для подходящего случая.

15 августа 1714 года в Парме заочно (в отсутствии жениха — так было принято у аристократии) состоялась свадьба Филиппа V и Элизабет. Представитель Людовика XIV имел при себе письмо короля, в котором говорилось, что «герцогиня Юрсен, отлично ориентирующаяся в состоянии дел в Испании, верная католическому королю, занимающаяся воспитанием принцев — его детей, пользующаяся к тому же покровительством короля, заслуживает самого бережного обращения со стороны новой королевы; это будет в то же время самым надежным путем к счастью и к любви короля, ее мужа». Но, как писал Обиньи, Элизабет решила «лететь на своих крыльях».

Альберони подготовил коварный план и согласовал его с герцогом Пармским и его дочерью. Он предложил Элизабет «радикальное лекарство»: изгнание Юрсен. Согласно плану аббата, при встрече Элизабет офицеры охраны арестуют принцессу и не будут спускать с нее глаз. Был подготовлен приказ об аресте Юрсен и письмо Элизабет королю Испании. Королева должна была переписать эти бумаги. Альберони считал, что Филипп смирится со свершившимся фактом. Аббат учитывал, что молодого короля тяготила зависимость от Юрсен, вмешивавшейся в семейные дела. Сообщив Элизабет свой план, он предложил ей подумать до утра. Она всю ночь не смыкала глаз и в конце концов согласилась с Альберони.

Юрсен выехала из Мадрида 19 декабря 1714 года и ждала королеву в замке Кадрак. Элизабет приехала ночью. Принцесса встретила ее не у двери кареты, как полагалось по правилам испанского этикета, а на лестнице. Предлог — холод на улице. Но нарушение этикета было бесспорным. Однако Элизабет сделала вид, что ничего не заметила. Женщины шли бок о бок и вместе скрылись за дверью. Свидетелей их беседы не было. В своем письме Людовику XIV принцесса сообщила, что Элизабет назвала ее «наглой» и «дерзкой». Затем она позвала офицера, начальника гвардейцев, и приказала ему отвести Юрсен в ее комнату, не позволяя ни с кем встретиться и переговорить. В 11 часов вечера карета в сопровождении 50 гвардейцев отправилась в путь к границе Франции. На улице шел снег. Пять суток продолжалась поездка. Спала принцесса на соломе. А ведь она 14 лет делала все возможное, чтобы сохранить Филиппа V на испанском троне!

Чувство благодарности незнакомо королям. Некоторые авторы утверждают, что изгнание Юрсен было согласовано с Филиппом V. Он хотел наконец освободиться от тирании женщины, которая давила его разум, волю и чувства на протяжении многих лет. Документы, подтверждающие эту версию, не известны. Но известно, что король встретил жену в Гвадалахаре как ни в чем не бывало. Он встретил ее на лестнице, проводил в часовню. Свадьба состоялась в их апартаментах.

Филипп оказался мстительным человеком. Он не только выслал двух племянников Юрсен из Испании, но и в самых резких тонах отозйался о своей бывшей наставнице в письме Людовику XIV. Со своей стороны, Элизабет написала в Версаль, что принцесса невоспитанна и груба, и любое проявление внимания к ней она будет рассматривать как оскорбление. Герцог Орлеанский, не забывший обид, потребовал, чтобы ни один член его семьи не виделся с опальной Юрсен. Ворота Версальского дворца для нее закрылись. Торси передал Филиппу V слова Людовика: «Что касается мадам Юрсен, не следует отрицать, что достойна сожаления потеря женщины, которой оказывалось доверие. Но если это делается для блага моего внука, то утешиться легко» 25.

Вот самой Юрсен утешиться было трудно. За свое долгое служение династии Бурбонов она не была вознаграждена. Правда, по статье 7 мирного договора, подписанного в Утрехте, Юрсен должна была получить 30 тысяч экю. Предусматривалось также, что английская королева Анна передаст ей герцогство Лимбург или другие земли в испанских Нидерландах. Это было важно для Юрсен. Она никогда не была богатой и в завещании назвала сумму своих долгов — 100 тысяч экю. Долгов можно было избежать, получив земельное владение. Людовик XIV поручил Вилару, который вел переговоры в Раштадте, отстаивать интересы принцессы. Ее противниками были представители императора. С ними французам надо было побороться. Но в Версале избегали дипломатического торга. В конечном счете Юрсен не получила ни земельной собственности, ни денег.

Так бесславно закончила свою долгую и сложную политическую карьеру французская аристократка, верой и правдой служившая Филиппу V. Ее отношения с Ментенон не восстановились и после смерти Людовика XIV. Политика сблизила двух честолюбивых женщин, она же их и развела. Нечистое и недоброе это дело — политика!

Несколько минут неторопливой ходьбы — и вы, пройдя всю улицу Мазарин, в шестом округе Парижа, выйдете к Сене, на площадь Института Франции. Небольшая улочка — всего 414 метров. Свое нынешнее название она получила в 1687 году. Недолгое время на улице Мазарин существовала академия музыки, колыбель нынешней Парижской оперы 1. Но не искусством славился во времена Людовика XIV этот городской район. Его главную достопримечательность составляли укромные места развлечений любого рода — от гастрономических до любовных и картежных. Хозяйкой одного из таких заведений — игорного дома, широко известного и активно посещаемого, — была 27-летняя женщина по имени Мария Пети, блондинка с голубыми глазами. Большинство мужчин считали ее красивой.

События, которые, казалось, не могли иметь никакого отношения к истории дипломатии Людовика XIV, произошли в 1702 году, когда в игорном доме мадемуазель Пети появился Жан Батист Фабр, 50-летний торговец из Марселя. Его семья имела коммерческие интересы в Турции. В 1675 году Фабр руководил торговой конторой в Константинополе. Хозяйка заведения и ее гость быстро нашли общий язык, видимо, по всем без исключения волновавшим их вопросам. По крайней мере, откровенность и взаимное доверие возрастали с каждым днем. В одной из особо доверительных бесед Жан Батист сообщил Марии, что канцлер Поншартрен обещал назначить его послом в Персию. Сердце молодой женщины, склонной к авантюрам, не выдержало. Она попросила взять ее с собой и заявила, что, если ее просьба будет исполнена, она отдаст Фабру свои сбережения 2. Сумма не называлась, но, как говорится в дипломатии, стороны пришли к соглашению.

Но, прежде чем продолжить историю Фабра и Пети, сделаем краткий экскурс в историю.

Далекая Персия привлекала внимание французских государственных деятелей. По инициативе Кольбера в декабре 1664 года из Марселя на корабле «Дофин Франции» отплыла французская миссия в составе администратора компании Восточной Индии и представителей короля (с письмом к шаху). В Измире с помощью французского консула участники миссии присоединились к большому каравану и вместе с ним прибыли в Исфаган (в XVI — XVIII вв. — столица Персии). Их принял шах. Главный результат переговоров состоял в том, что в 1665 году французские товары на 3 года были освобождены в Персии от таможенных и других сборов. Но эту привилегию французские торговцы не сумели использовать: предприятие оказалось слишком дорогостоящим, невыгодным.

Прошло несколько лет. В 1670 году Кольбер послал эскадру на Восток, чтобы создать в нескольких местах укрепленные пункты для защиты французских товаров и самих коммерсантов от многочисленных любителей поживиться за чужой счет, например пиратов. Эскадра действовала в Индийском океане. Но торговые связи Франции с восточными странами развития не получили.

Со времен Кольбера, в течение более 30 лет, «персидская политика» короля безмятежно дремала. Только в 1699 году в Версале от французского миссионера в Персии аббата Годеро стало известно, что шах хотел бы с помощью французского флота захватить у арабов Маскат (столицу Омана). Взамен персы предлагали передать Франции порт Бушир в Персидском заливе и возобновить торговые привилегии 1665 года. Но только спустя несколько лет, в 1703 году, коммерсант из Марселя Жан де Кансевиль прибыл в Исфаган для переговоров. Но они были сорваны английскими и голландскими агентами, стремившимися избежать конкуренции со стороны французов, закрыть им путь в Персию 3.

В таких условиях в Версале решили активизировать действия французской дипломатии в Персии и направить туда посла короля. Пети непременно хотела поехать в составе посольства. Она рассчитывала выгодно вложить свои сбережения во франко-персидскую торговлю, посмотреть новые страны — «проехаться по миру», приобрести дипломатический опыт. Добиться своих целей Пети могла только с помощью Фабра. Со своей стороны мадемуазель-авантюристка обещала новоиспеченному дипломату полную поддержку. 2 декабря 1702 года Пети подготовила следующий документ: «Я, нижеподписавшаяся, обязуюсь следовать за Ж. Б. Фабром в его поездках в Константинополь и в другие места, куда он должен будет выехать либо по службе короля, либо по своим собственным делам» 4.

Прошел год. Фабр все еще не покинул Францию. Но он начал получать зарплату посла — 1500 ливров в месяц. Вместе с Марией они составили список подарков короля шаху и его приближенным — ковры, часы, ткани, вазы, копии картин (всего на 15 тыс. ливров). Обычное дело для дипломатов. Но купили еще на несколько тысяч ливров завалявшиеся вещи для продажи в Персии. Даже не выбирали — торопились.

Правда, странная была торопливость в Версале. Торопливость крестьянской телеги. Только 24 июля 1704 года Фабр получил верительные грамоты, подписанные Людовиком XIV. Теперь действительно пришло время отправляться в путь. Фабр сам разработал маршрут. Из Марселя он намерен был морем добраться до Александрии, затем продолжить путь по суше через владения султана — Халеб в Сирии (в те времена — Алеппо), Багдад. Миссия была многочисленной — 50 человек. После шести недель морского путешествия прибыли в Александрию. Без приключений. Но в Халебе посла ожидали суровые испытания. Визирь заявил, что не даст разрешения на выезд французов в Персию, так как султан является противником франко-персидской торговли. Паспорта Фабра и сопровождавших его лиц оставались в руках у турок.

В Версале были встревожены судьбой Фабра. Посольство в Константинополе получило указания: начать переговоры с турецкими властями. Вел их посол Фериоль, сменивший Шатенефа, против которого долго и упорно вел борьбу, обвиняя в приверженности к исламу. Это был лишь один из эпизодов в сложной карьере Фериоля. В прошлом мушкетер короля, он покинул Францию после неудачной любовной истории. Обосновался в Польше, но вынужден был покинуть и эту страну, ввязавшись в драку, завершившую крупную карточную игру. Фериоль сражался на Крите против турок, а в Венгрии — на стороне турок против солдат императора.

Буйный нрав французского посла не давал никому покоя. И прежде всего самим туркам. В Константинополе только султан и великий визирь имели яхты, покрытые тентом пурпурного цвета. Фериоль построил яхту, выдержанную в тех же тонах. А это уже" было недопустимое посягательство на величие монарха и его первого министра. Такое преступление сурово наказывалось. Сначала главный охранник султана приказал дать сто ударов палкой рулевому на яхте посла. А самого Фериоля официально предупредили, что при повторении тяжкого проступка судно расстреляют из пушек.

Фериоль не церемонился и со своими коллегами-дипломатами. Нескольких французов, дезертировавших из германских войск, арестовали слуги посла императора. По приказу Фериоля дезертиров отбили силой. Посольства вооружились, мобилизовали своих граждан. В Константинополе могло начаться настоящее сражение имперцев с французами, если бы не энергичное вмешательство голландского посла, охладившего страсти 5.

В общем, в буйной энергии Фериолю не откажешь. Он активно вмешался и в защиту Фабра и его спутников от турецких чиновников. Но власти султана не уступали. В Версале негодовали. 2 сентября 1705 года Фериоль получил приказ короля: решительно требовать выезда посольства в Персию. Аргументация французской стороны усложнялась. Фабра в качестве посла короля в Исфагане туркам никто не представлял. В документах его должность также не указывалась. Поэтому 7 октября 1705 года Поншартрен предложил послу объяснить туркам, что Фабр является не дипломатом, а коммерсантом, направлявшимся по делам торговой компании, уже имевшей свои представительства в Персии 6.

Мадемуазель Пети, уставшая от бесконечных ожиданий и долгих сборов, чувствовала себя в Халебе свободной. Ее с огромным трудом удерживали от выходов в город в костюме амазонки, в шляпе с перьями, с открытым лицом. В результате такого «выхода в свет» могли возникнуть даже волнения среди оскорбленных поведением «неверной» мусульман. Пети, не получив выхода на городскую сцену, превратила помещение французского консульства в парижскую таверну с азартными играми, выпивками и вольными танцами.

Какое положение занимала мадемуазель в посольстве? Она не имела никакой официальной должности. Фабр взял ее с собой в двух основных качествах: как свою любовницу (что, разумеется, для сопровождавших посла являлось секретом Полишинеля) и как делового партнера, вложившего деньги в «предприятие». «Внешнему миру» Марию представляли в качестве жены первого слуги посла Амеля. «Жене» пришлось из консульства переехать в соседний дом вместе с лжемужем и прислугой. Но тучи над ее головой сгущались. Любопытство местных жителей перехлестывало через край. Дело доходило до драк между охотниками хотя бы одним глазом посмотреть на парижанку. Под угрозой оказался общественный порядок в городе.

А Фабр в Халебе работал. Он направил в Версаль сведения о военных приготовлениях турок в Дамаске, о паше Иерусалима, о морской торговле. Как и полагается дипломату, посол вел свой дневник. Но положение миссии с каждым днем становилось все более тяжелым. Деньги потратили, а о получении жалованья в пути и мечтать было нельзя. Начались финансовые трудности. Появились назойливые кредиторы. Оставался один выход — бежать из Халеба.

В один из февральских дней 1706 года миссия в полном составе покинула Халеб и приплыла на турецкой лодке на остров Самос. Здесь Фабр из-за отсутствия денег, необходимых для продолжения поездки, оставил багаж и. свиту, а сам вместе с Пети отправился в Константинополь. У Фе-риоля Фабр не был, никаких сведений о себе не сообщил: он опасался появляться у французов вместе с Пети, так как знал, что к их совместной поездке плохо отнесутся в Версале. Более месяца Фабр и Пети провели в персидском посольстве, пользуясь гостеприимством посла. Фабр именовал перса «большим господином»: в поездках его сопровождали 700 человек. 8 и 12 марта 1706 года Фабр отправил в Версаль две шифрованные депеши, сообщавшие, что в конце месяца он выедет в Персию. С большими предосторожностями Жан Батист и Мария покинули свое убежище. В Скутари, предместье Константинополя, их встретили специально приехавшие персы — сопровождающие. Поездка до границы Персии прошла без происшествий 7.

Грозный Фериоль рвал и метал. Фабр его полностью игнорировал: не только не посоветовался с ним об организации дальнейшей поездки в Исфаган, но даже и не встретился. Посол писал 15 апреля 1706 года Поншартрену: «Враги Фабра — это и его кредиторы, и его тщеславие, и его разврат. Если он хотел оставаться инкогнито, то ему это удавалось в течение 6 месяцев». Гнев посла не ослабевал, скорее усиливался. Он ставил один вопрос за другим: «Почему Фабр скрывался в Константинополе? Разве можно считать преступлением поездку в Персию? Что скажут его кредиторы? Почему он не обратился ко мне?» 8. Вопросы, вопросы... — недоуменные, сердитые. На них ответил Поншартрен в своем письме Фериолю 19 мая 1706 года: «Я был информирован о плохом поведении Фабра во время его пребывания в Алеппо. Мне сообщили, что он везет с собой несчастную женщину, хотя считали, что он оставит ее в торговой конторе... Заявите ему, что, если он не отправит девицу, которую выдает за жену своего первого слуги, и большую часть сопровождающих его совершенно бесполезных людей, он будет строго наказан: это послужит примером для других. Если бы расходы в связи с этой поездкой не были столь значительными, король вернул бы его во Францию; но с другим пришлось бы все начинать сызнова, и поэтому Его Величество счел целесообразным продолжать поездку, если он сможет ее осуществить» 9.

Итак, свою репутацию в Париже Фабр подорвал. Но до Парижа было далеко. А маршрут посла и его подруги в персидскую столицу проходил через Ереван. Армения в то время находилась в вассальной зависимости от Персии (частично — и от Турции). Персидские сановники в Ереване не верили ни глазам, ни ушам своим, когда француз, плохо одетый и истощенный, похожий на бродягу, представлял себя послом Франции. Напрасно Фабр рассказывал о верительных грамотах короля, о своей свите, насчитывавшей, по его словам, после выезда из Парижа 550 человек и разогнанной турками, об оставшемся на острове Самосе багаже с богатыми подарками шаху: бесценном рубине, 20 сундуках с золотыми тканями. Наверное, персы не поверили бы рассказам злополучного дипломата, если бы он не догадался представить Пети в качестве принцессы, одной из родственниц Людовика XIV. Хан доверился не столько словам Фабра, сколько привлекательности, обходительности и искренним речам молодой женщины. Тем не менее прошло почти два месяца, пока ереванский правитель признал Фабра послом. Все, казалось, налаживалось. Но Фабр на охоте простудился и 16 августа 1706 года умер в объятиях Пети.

Положение Марии было катастрофическим. Что в таких обстоятельствах случилось бы с женщиной ординарной? Растерянность и паника, нищета и гибель — наиболее вероятная судьба. Ничего подобного не произошло с бывшей содержательницей игорного дома. Она, как принцесса Франции, объявила себя преемницей Фабра, послом короля. Хан не только признал Пети, но и дал ей переводчика — графа Загли, армянина необычной биографии. Он был мушкетером во Франции и женился на дочери исследователя Персии барона Обон. Военное ремесло его устраивало, и граф направился искать счастья в Стокгольм. Но и здесь он не задержался и вскоре уехал, забыв отдать французскому посланнику взятые у него в долг 2 тысячи экю. Авантюрист нигде надолго не приживался. Он мелькал в Польше, Германии, Константинополе и, наконец, появился в родном Ереване, где получил теплое место армейского инспектора. Эта должность не мешала ему служить послу Людовика XIV в образе очаровательной француженки 10.

Неожиданно для графа Загли у него оказалось много работы. Энергичная парижанка всерьез занялась изучением персидской политики. С помощью своего переводчика она ознакомилась с состоянием экономики Персии, ее торговлей, взаимоотношениями с вассальными кавказскими территориями. Сумела ли Мария отправить какие-либо материалы в Париж? Документы не дают ответа на этот вопрос.

Видимо, Пети на роду было написано попадать в трудные обстоятельства. С острова Самоса прибыли «люди Фабра» с оставленным там посольским багажом. Приятный сюрприз для самозваного посла! Но, увы, как часто добро оборачивается неприятностями. Приехавшие в Ереван французы сразу же заинтересовались судьбой первого слуги покойного посла Амеля. А он находился в тюрьме, куда попал по обвинению в воровстве. Это был результат тайной интриги Пети, использовавшей для расправы с лжемужем ереванского хана. «Самосцы», как их называла Мария, штурмовали тюрьму и освободили Амеля. Но тюремщик бросился за помощью к хану. Ночью 500 вооруженных людей окружили помещение, где находились французы. Вместо того чтобы вступить в переговоры, они забаррикадировались, но подверглись штурму и оказались в плену. Через несколько дней Мария добилась освобождения арестованных. Освободили всех, но несчастного Амеля вернули в тюрьму, где он и умер. Пети за него не вступилась. Она обладала жестким характером.

Главная опасность подстерегала мадемуазель-посла не в Ереване, а в Константинополе. Фериоль действовал быстро и энергично. Узнав о смерти Фабра, посол на свой страх и риск, не имея на то никаких полномочий, нашел покойному замену в собственном посольстве. Это был Луи Мишель — выходец из Марселя, 28-летний дипломат, добросовестный чиновник, мечтавший о политической карьере. Он обладал еще одним особенно важным для Фериоля качеством — личной преданностью своему начальнику 11.

Мишель с переводчиком и слугами отправился на розыск Пети. Через 30 дней, в сентябре 1706 года, они прибыли в Эрзурум, город на северо-востоке Турции, и тайно пересекли персидскую границу. Тайно? Разумеется. Мишель не имел официальных полномочий. Он был «вооружен» только письмами своего посла.

Пока посланцы Фериоля совершали свой долгий путь, Пети, наконец, покинула гостеприимный Ереван. Да, все это время она находилась во владениях ереванского хана. Персы и армяне окружили ее вниманием, почестями. Но предстать перед шахом послу короля было необходимо. И из Еревана Мария направилась в Нахичевань. В этом городе ее догнал Мишель. Беседа с молодой женщиной оказалась для него трудной и безрезультатной. Она намерена была продолжать путь в Исфаган, к шахскому двору, в качестве посла (все еще самозваного) Людовика XIV. Правда, и Мишель не получил официального назначения из Версаля.

Пришлось Мишелю отступить, совершить обходный маневр. Он уехал в Тебриз, город на северо-западе Персии, собрал монахов-капуцинов и перед ними провозгласил себя послом короля, хотя не имел на это никакого права. Шаху в его столицу отправили письмо, разоблачавшее самозванку Пети и требовавшее ее ареста. Но, как это нередко бывало, когда верные католики имели дело с верными сынами Аллаха, предвидеть развитие событий оказалось невозможным. В Тебризе хан спросил у Мишеля: тот ли он посол, который сопровождал, по сведениям, полученным из Еревана, дочь короля Франции. Ответ: нет, не тот. На этом и закончились переговоры Мишеля в Тебризе.

Пети благополучно добралась до персидской столицы. При шахском дворе ее встретили вниманием и почестями. Она начала переговоры о заключении франко-персидского торгового договора. Казалось, что они успешно продвигаются вперед. И вдруг без каких-либо известных причин Мария решила расстаться с дипломатической карьерой и выехать в Тебриз для объяснения с Мишелем. Что же случилось? Ее сломила усталость? Сдали нервы? Или появился страх перед угрозой неминуемого наказания? Возможно, и то, и другое, и третье, вместе взятые.

Мария прибыла в Тебриз на верблюде, гордо восседая в ивовой «клетке», окруженная персами. Она попросила приюта у Мишеля, и несколько дней бывшие противники провели вместе. Мишель снабдил Пети деньгами, видимо, в счет расходов на посольство короля в Исфагане. С чеком на 12 200 ливров и 500 экю наличными героиня, заявив Мишелю, что она намерена развлечься и отдохнуть, направилась в зависимую от Персии Грузию (в Тбилиси) 12.

Умевшей себя подать француженке было оказано гру-зинское гостеприимство. Распространились даже слухи, что она намерена выйти замуж за грузина. Посланцы Луи Мишеля, приехавшие просить местного князя не задерживать гостью, не получили никаких обещаний. Князь не торопился. Автор книги не располагает данными, которые могли бы послужить основанием для обвинений молодой женщины в безнравственности, хотя сомнительно, чтобы подобные условности могли волновать ее мятежное сердце. Известно только, что Пети больше месяца находилась в Тбилиси и уехала из этого города в конце сентября

1707 года в сопровождении небольшого эскорта. Она прибыла в Трапезунд, порт на Черном море, на северо-востоке Турции (ныне Трабзон). Но зима прервала навигацию, и мадемуазель сообщила Фериолю, что вынуждена на короткое время приехать в Константинополь.

А между тем был решен вопрос о назначении посла Людовика XIV в Исфагане. Сложная административная машина в Версале, наконец, сработала, и Поншартрен в марте

1708 года прислал верительные грамоты Мишеля. Правда, Фериоль считал, что «дела, по которым, согласно инструкциям Фабра, следовало вести переговоры в Персии, не стоили расходов и на одного посланца». Но, тем не менее, Мишель получил чек на 16 421 ливр и отправился в путь. Через несколько месяцев, 7 июня, его принял шах, заинтересованный в сближении с Францией. В Исфагане по-прежнему надеялись получить помощь французского флота в захвате Маската. Поэтому и приняли дипломата с особыми почестями. В его честь устраивали праздники, открывали скрытые от глаз помещения дворцов, показали зоологический сад с редкими животными.

В сентябре 1708 года был подписан торговый договор между Францией и Персией, открывший французским товарам в течение пяти лет свободный, беспошлинный доступ на персидские рынки. Никаких политических и тем более военных обязательств Мишель на себя не взял. Но и коммерческий успех оказался мнимым. В Версале договор не ратифицировали, так как англичане и голландцы сорвали его осуществление, не пустили французов в Персию, фактически полностью перекрыли путь для развития франко-персидских торговых отношений. Война за испанское наследство не помешала им защитить в Исфагане свои интересы.

Мадемуазель Мария в марте 1708 года приехала в Константинополь. Стоило появиться привлекательной парижанке, как свершилось чудо: совсем еще недавно метавший по ее адресу громы и молнии Фериоль поселил молодую женщину в своем дворце, поил и кормил ее на свой счет. Удивлению окружающих не было предела. Посла боялись и не любили. Добропорядочных католиков раздражало поведение Фериоля: на мессе он появлялся в тюрбане и в турецкой одежде. Возможно, послу надоела его последняя привязанность — двенадцатилетняя черкешенка. По этому поводу он не оставил никаких воспоминаний. Но факт бесспорен: отпускать Пети Фериоль не хотел, ссылаясь на отсутствие французского корабля в Константинополе. Кардинально изменилось и его отношение к молодой женщине. Если раньше он писал о ней как о «воровке, укравшей казенные бриллианты», то теперь сообщал в Версаль, что все подарки короля целы и невредимы, не хватало только нескольких часов. Более того, посол считал, что Пети всегда действовала в соответствии с обстоятельствами и никакие силы не остановили ее по дороге в Исфаган. Наверное, в Версале не без удивления читали слова Фериоля: «Я не могу осудить ни одного ее действия» 13. Правда, вскоре нашли простое объяснение: в мае 1709 года после кровоизлияния в мозг у дипломата появились признаки безумия. Его поступки невозможно было предвидеть. На приеме у визиря речь Фериоля была бессвязной. Но сообразительный переводчик придал нужную форму его высказываниям. 18 сентября 1709 года Торси и Поншартрен поручили консулу в Измире взять на себя обязанности посла короля в Константинополе.

Вернемся к Пети. В турецкую столицу одна за другой приходили все более настойчивые депеши из Парижа с требованием ее немедленного выезда в Марсель. «Она будет наказана за устроенный ею скандал и за свое плохое поведение» 14, — писал Поншартрен. Так оценивали в Версале самозваного посла. Грубо и несправедливо! Зная о разыгравшихся вокруг нее страстях, предусмотрительная мадемуазель обзавелась хвалебными письмами Мишеля и грузинского князя. «Защитную грамоту» дал ей и Фериоль. Но к суду в Марселе ее все-таки привлекли. В этот город вернулся и Мишель. Он обрушился на Пети, обвинив ее в воровстве, переходе в мусульманство, преследованиях миссионеров и даже в убийствах французов. Доказательств у Мишеля не было. Но королевское правосудие, проявляя иезуитскую осторожность, несколько лет продержало молодую женщину в тюрьме. Благодаря усилиям Поншар-трена она в 1713 году получила свободу. Судя по всему, в своем отношении к молодой женщине канцлер позволил себе не присущее ему чувство — гуманность.

Дело, начатое в Исфагане парижанкой, не пропало даром. Именно она поставила при шахском дворе вопрос об отправке посольства в Версаль. И 15 марта 1714 года из Еревана во Францию выехал посол шаха — Риза Бег. Он на французском корабле прибыл в Марсель. 19 февраля 1715 года состоялась аудиенция у Людовика XIV.

Король был тяжело болен. Ему оставалось полгода жизни. Возможно, это и была одна из причин, по которой прием перса в Версале, последний в истории царствования Людовика XIV, был обставлен с необычной роскошью. Из дворца Турнон Риза Бег выехал на коне. Перед ним везли знамя и сундук с подарками шаха, верительные грамоты, прикрытые шелковой тканью. Огромная толпа (по свидетельствам очевидцев, не менее 50 тыс. человек) заполнила улицы Парижа. Во дворе Версальского дворца посла встречали 2 тысячи солдат — швейцарцев и гвардейцев.

Риза Бег с саблей и кинжалом на поясе поднялся по большой лестнице в знаменитую Зеркальную галерею, где находился в сборе весь двор. Дамы блистали золотыми украшениями и драгоценными камнями.

Трон Людовика XIV, к которому вели восемь ступеней, находился под серебряным балдахином с золотым шитьем. Черная ткань кафтана короля была расшита золотом и сверкала бриллиантовыми пуговицами. Бриллиантами был усыпан и крест ордена Святого Духа. Стоимость драгоценных камней, украшавших Его Величество, исчислялась в 12 с половиной миллионов ливров.

Короля окружали близкие, принцы и принцессы крови. Посол поднялся по ступенькам трона и вручил королю верительные грамоты, тут же переданные в руки, Торси. Состоялся традиционный обмен официальными приветствиями 15. В Версале считали, что это был исторический день во франко-персидских отношениях. Подобных приемов не знала история французской дипломатии.

Впрочем, внешнего блеска было много, но серьезных результатов миссия не дала. Риза Бег не торопился с отъездом. Слишком хорошо жилось ему в Париже. Прекрасно обставленный дом. Обильный стол. Экипаж с сильными, красивыми лошадьми. Любовные интриги. Подождет далекая и суровая Персия!

Пока Персия ждала своего посла, с ним вели переговоры Торси, Поншартрен, генеральный контролер финансов Демаре. Они старались не объединять политические и торговые вопросы. А именно в этом состояла главная цель Риза Бега. Шах хотел союза с Францией против арабского владыки Омана, державшего в своих руках ключи от Персидского залива. Французам за их военную помощь в Исфагане готовы были отдать город Маскат с его укреплениями. Людовика XIV соблазняла перспектика стать арбитром на Ближнем Востоке, но совсем недавно отгремевшая война за испанское наследство резко ограничила его аппетиты. Дискуссии завершились подписанием политического протокола самого общего характера без каких-либо формальных обязательств. Но устно Торси заявил послу, что персы могут рассчитывать на Францию. В Версале решили отправить в Персию специалиста по Востоку капитана Жеральдена для обмена ратификационными грамотами, изучения положения в районе Персидского залива 16.

Торговый договор был подписан 13 августа 1715 года. В Персию французские коммерсанты могли ввозить промышленные товары, закупать в этой стране сырье — шелк, шерсть, продовольствие, розовую воду, сухие фрукты, табак, тмин. Была достигнута договоренность о вывозе из Персии лошадей.

Прощальная аудиенция у короля, состоявшаяся в день подписания договора, была короткой. Послу вручили подарки для шаха на сумму в 200 тысяч ливров. Сам Риза Бег получил 10 тысяч экю.

Риза Бег выехал из Гавра на французском фрегате и посетил Копенгаген, Гамбург, Берлин. В Данциге у него родился сын: предприимчивый перс увез с собой любовницу — мадам Эпине. Она путешествовала в ящике, служившем ей постелью. Женщина на корабле, по древнему поверью моряков, приносит беду. И беда пришла. У посла украли часть багажа и деньги. 21 месяц добирался Риза Бег до Исфагана, куда он прибыл только в мае 1717 года. Обстановка при шахском дворе изменилась. Торговый договор с Францией сурово осудили как невыгодный для Персии. Увы, Риза Бег прибег к последнему средству — отравился. Но парижанка Эпине не последовала его трагическому примеру. Она поступила умнее: приняла мусульманство и вышла замуж за брата неудачливого посла. Так бесславно закончилась история последнего посольства при Людовике XIV — персидского посольства.

А какова судьба нашей героини? Во время визита Риза Бег она находилась в Париже. Но ее полностью изолировали от перса. Жандарм постоянно дежурил у дома. Это были последние «знаки внимания» со стороны королевской администрации. Еще несколько лет Пети прожила в полном одиночестве и умерла молодой.

Необычную историю самозваного посла короля хорошо знал Поншартрен. Он познакомил с этой историей Алена Лезажа, автора нескольких романов. Писатель живо заинтересовался приключениями Пети. Он пришел к выводу, что она верой и правдой служила королю и нации. Патриотические цели преследовали все ее демарши, «которые французы плохо объясняли»; в большинстве случаев считали, что «она лишь развлекалась; а именно тогда она самым серьезным образом занималась делами» 17.

Но вскоре позиция Лезажа кардинально изменилась. Он получил дневники Пети. Ознакомившись с ними, писатель 18 июня 1715 года сообщил Поншартрену, что его старые представления «ниспровергнуты». Молодая женщина была авантюристкой. И он, Лезаж, не хочет писать о ней, не намерен лгать. Так и не появился роман о противоречивой и легкомысленной, но энергичной и талантливой женщине-дипломате.

А жаль! Она заслужила внимания и писателей, и историков.

«С Францией не ладилось у нас с самого начала. Петр был воспитан под впечатлением этих неладов... Россия Петра и Франция Людовика XIV — что могло быть противоположнее?» 1, — писал русский историк С. М. Соловьев. Да, различия были велики. И в экономике. И во внутренней политике. И в культурном развитии двух стран. И в сфере международной жизни. Французское королевство выступало на авансцене европейской политики. Подпись же великого князя Московского под одним из Вестфальских мирных договоров, заключенным в 1648 году на Оснабрюкском конгрессе, была предпоследней. За ним следовал только правитель Трансильвании.

До середины XVII века в Западной Европе писали и говорили: «Московия» — и лишь позже стали употреблять название «Россия». «До 1654 года Россия была для нас несущественным фактором; с 1654 по 1723 год она вызывала затруднения, главным образом косвенные, так как она нападала на наших союзников на Востоке» 2. Эти слова принадлежат составителям сборника документов (их фамилии не упомянуты) о русско-французских дипломатических отношениях, изданного в Париже в 1890 году.

«Вызывала затруднения»... Мягко сказано. Русские и французские дипломатические интересы в то время были противоположными. Кардинал Ришелье, выступая против захватнической политики империи Габсбургов, создал против нее союз Швеции, Польши и, следуя традиции Франциска I, Турции. Но друзья Франции — шведы, поляки и турки — были врагами царя, а с враждебной Парижу Веной Москва тесно сотрудничала. Иными словами, две взаимоисключающие внешнеполитические линии.

К тому же французы и русские плохо знали друг друга. Информация из Парижа в Россию и из Москвы во Францию поступала редко и к тому же из косвенных или случайных источников. Не было ни посла французского короля в Москве, ни посла русского царя в Париже. И поэтому случались странные события. Людовик XIV направил письмо царю Михаилу Федоровичу через 12 лет после его смерти. А московская дипломатия упорно добивалась французской помощи в борьбе против Польши и Турции, не считаясь с тем, что такой курс противоречил главным целям внешней политики Франции.

Трудности на пути становления отношений между Россией и Францией были не только принципиального характера. Русские дипломаты, приезжавшие в Париж, как правило, не говорили по-французски и не имели своих переводчиков. Сроки русско-французских переговоров в Париже многократно переносились. У Людовика XIV имелись два переводчика с русского языка. Но обоих постигла роковая участь: один умер, другой сошел с ума. В Париже был известен только один преподаватель русского языка — поляк, 15 лет проживший в Москве. Прибегали к его услугам. Иногда обращались за помощью даже к такой сомнительной переводчице, как бывшая рабыня в Турции (там она немного научилась говорить по-русски, а затем неведомыми путями попала во Францию).

Четыре основные темы постоянно находились в центре русско-французских дипломатических контактов: Польша, Турция, Швеция и торговля. Ни по одной из этих проблем за годы царствования Людовика XIV дипломатам России и Франции не удалось прийти к соглашению.

Русский рынок издавна привлекал французских торговцев. Уже в 1628 году они направили Ришелье записку, в которой предлагали создать компанию для торговли с Мо-сковией через Белое и Балтийское моря, Финский залив. Французы хотели ввозить в Россию шелковые и шерстяные ткани, соль, бумагу, а импортировать меха, кожу, воск, лен, коноплю, канаты, паруса. Торговые люди надеялись, что кардинал обратится к московскому князю с просьбой обеспечить им безопасность и свободу отправления католического культа. Они попытались «соблазнить» Ришелье возможностью распространения католицизма в России 3.

Обращение французских коммерсантов имело продолжение, и очень быстрое. Осенью 1629 года в Москву для установления торговых отношений приехал известный при французском дворе аристократ Луи де Курменен. «Это был достаточно умный молодой человек, но необузданное честолюбие привело его к гибели»4 — так писал о Курменене Ришелье. Судьба накрепко связала каждого из этих людей — кардинала и дипломата — с враждующими политическими лагерями. Но об этом позже.

Воевода Пскова и Новгорода Димитрий Пожарский получил высочайший приказ оказать внимание послу. Навстречу ему отправили пристава Окунева с лошадью. Сразу разгорелся конфликт. Французский дипломат категорически отказался идти слева от пристава (по принятому в Париже церемониалу посол должен был шествовать впереди встречающих), хотя последний ссылался на прецеденты — встречи турецких, татарских, германских и других иностранных представителей. Курменен был неумолим: он и слышать не хотел о примере нехристианских стран — Турции, Крымского ханства, говорил, что его оскорбили, и хотел уехать. Но Окунев не отпускал посла без приказа царя. Спор длился до ночи. Наконец местные «власти» последовали совету архиепископа Пскова: Курменена сопровождали, с одной стороны, Окунев, с другой — боярин.

В ходе переговоров в Москве Курменен изложил программу французской дипломатии: король хочет дружбы с царем; торговлю между двумя странами следует освободить от таможенных досмотров и сборов; французские коммерсанты в России должны быть гарантированы от ареста и заключения в тюрьму; их споры, конфликты, преступления не подлежат местной юрисдикции; французы могут иметь своих духовников и католиков-проповедников, имперцы не должны торговать на Востоке и оказывать помощь Польше; коммерсантам из Франции следует разрешить проезд через русскую территорию в Персию. «Император римский и польский король объединены; почему царь и король Франции не могут быть друзьями, тесно объединенными против их врагов?»5 — заявил Курменен.

Бояре долго думали над ответом. Они не предоставили таможенных льгот французским торговцам, предложили им покупать персидские товары у русских купцов, отказали в свободе католического культа в России.

Долго думали бояре и над письмом Людовику XIII. В письме, подписанном царем и датированном 12 декабря 1629 года, отмечалось, что царские титулы не забывают ни турецкий султан, ни персидский шах, ни татарский хан. Забывает только французский король. Но изложение «обид» не заменило позитивного содержания послания. Царь одобрил дружбу двух стран, высказался за развитие торговых отношений. В письме говорилось, что французы могут свободно торговать в России, приплывая по морю в Архангельск и затем переезжая по суше через Новгород в Москву. В казну им следовало платить обычный сбор — 2 процента. Свободно могли они исповедовать католическую веру с участием своих пастырей, но без публичных богослужений. Русские судьи, как отмечалось в письме царя, не будут вмешиваться в споры между подданными Людовика XIII. Дипломаты и курьеры из Франции смогут через русскую территорию следовать в Персию, к татарам. А вот товары Востока французам следует покупать у русских по низким ценам, а не искать в другом месте. В Москве не хотели терять большие и верные доходы!

Курменен подписал первый русско-французский торговый договор. Реализовать этот договор не удалось. Россия не имела своих портов на Балтийском море. Перевозка товаров по суше была сопряжена с огромными трудностями. Курменен, тем не менее, выполнил свою задачу. Но не переговоры в Москве сделали его знаменитым.

Молодой дипломат примкнул к партии Гастона Орлеанского, младшего сына Генриха IV и Марии Медичи, участника заговоров против Ришелье и Мазарини. Курменен вербовал противников кардинала при дворе императора. Главнокомандующий войсками Империи в Тридцатилетней войне 1619—1648 годов Альбрехт Валленштейн обещал Кур-менену дать солдат для войны с кардиналом. Одного этого было достаточно для обвинения в государственной измене. Курменена арестовали в августе 1632 года и судили вместе с маршалом Франции Монморанси, непримиримым врагом Ришелье. Обоих мятежников обезглавили.

Но эти трагические события произошли через три года после поездки Курменена в Москву. Проведенные им переговоры проложили дорогу для русско-французских торговых связей. Капитан Бертран Боннефуа дважды — в 1630 и 1631 годах — приезжал в русскую столицу с письмами Людовика XIII с целью закупок пшеницы, ржи, ячменя для французских войск в Италии и для провинций Франции, пострадавших от неурожая. Цены в Москве назвали такие же, как для англичан, датчан, шведов 6. Солдаты Ришелье питались русским хлебом! Вот где истоки наших «родственных» отношений.

Время от времени русские миссии посещали Париж. При царе Алексее Михайловиче началась 13-летняя война России с Польшей (1654—1667 гг.) за возврат Смоленской и Черниговской земель, Белоруссии и воссоединение Украины с Россией. В Москве хотели дать свое объяснение причинам конфликта с поляками и повлиять на позицию Франции. С этой целью в Париж прибыл в 1654 году князь Константин Мачекин и дьяк (начальник и письмоводитель канцелярии) Андрей Богданов. Их принимали Людовик XIV и государственный секретарь по иностранным делам Бриен. Переговоры не дали результатов. Французы даже не оказали послу почетного приема. Жил он в Сен-Дени в скромной гостинице «Королевская шпага». Деньги на содержание посольства министр финансов Сервьен выделил скромные. Но русские представители и не требовали многого. Достопримечательности французской столицы они осматривать отказались. Все время сидели взаперти, ели и пили. Однажды посол и дьяк что-то не поделили между собой, подняли шум. Пришли солдаты охраны — наемники-швейцарцы. Их усадили за стол и полупьяных продержали до полуночи. Получив письмо Людовика XIV царю и скромные подарки, дипломаты государства Российского отбыли восвояси 7.

Перемирие, заключенное в 1667 году в деревне Андрусово близ Смоленска, на тринадцать с половиной лет между Россией и Речью Посполитой положило начало сближению двух государств в их борьбе против Оттоманской империи, а в начале XVIII века — и против Швеции. Важнейшая проблема русской дипломатии была решена одним из ее талантливых представителей — Афанасием Ордин-Нащокиным. Он в результате переговоров с поляками добился возвращения России Смоленского и Черниговского воеводств, Киева, присоединения Левобережной Украины.

На волне дипломатического успеха и направился в 1668 году в Западную Европу стольник (придворный чин, необходимый для занятия должности посла, воеводы) Петр Потемкин и дьяк Семен Румянцев. Из Архангельска они приплыли в Кадикс и 1 сентября 1668 года, после семимесячного пребывания в Испании, приехали в Париж, где разместились в резиденции послов на улице Турнон. Неслыханное дело — уже через три дня посланца царя принял во дворце Сен-Жермен-ан-Ле Людовик XIV. Аудиенция была обставлена со всей торжественностью. Король восседал на троне; справа от него находился дофин, слева — герцог Филипп Орлеанский. Королева-мать сидела в ложе. И подарки послу приготовили дорогие. Привлекала всеобщее внимание сабля дамасской работы, усыпанная драгоценными камнями. И Людовику Потемкин вручил подарки «знатные»: саблю, отделанную серебром, золотом, яшмой и бирюзой, меха (соболиные, горностаевые, лисьи). Всего на 1248 рублей.

Переговоры на этот раз проходили в дружественной обстановке. По отзывам современников, посол производил приятное впечатление на окружающих. У него были правильные черты лица. В глазах светились ум и энергия. Русскому дипломату были присущи не столь уж частые по тем временам качества: вежливость и знание этикета. Одет был Потемкин по-восточному. На голове его красовалась шапка с султаном. Длинный кафтан был вышит жемчугами. Сапоги из рыжей кожи ошеломляли своим ярким блеском придворных. Внешний вид посла привлекал внимание любопытных во время посещений им Версаля, Венсена, Тюильри, Лувра, Королевской площади в Париже, театров, мануфактуры гобеленов. В отличие от своих предшественников, царский стольник был любознателен.

Впечатления у посла от Парижа остались яркие. Он сообщил, что в Версале дом королю «строят весь вновь, палаты каменныя великия; длина тому королевскому дворцу будет с полверсты». О французах Потемкин отзывался доброжелательно, заметив, что «люди во Французском государстве человечны и ко всяким наукам, к философским и к рыцарским, тщательны». И с продовольствием дела во Франции обстояли неплохо: «Хлеба и винограда, и овощей, и птиц всяких, и скота во французской земле много» 8.

Переговоры с послом по политическим и торговым вопросам вели Лион, Кольбер, маршал Вилеруа. Они предлагали посредничество Франции в конфликте между Россией и Польшей с целью продления русско-польского примирения. Потемкин сообщил, что «перемирие учинено с польским королем», и предложил подписать договор о дружбе между Россией и Францией, направить в Москву посла. Французы выразили согласие подписать договор о мире, вечном союзе и дружбе. Существовал ли проект договора? Документы не дают ответа на этот вопрос.

Главное место в переговорах заняли вопросы торговых связей между двумя странами. Царский посол говорил о необходимости сделать торговлю свободной, «чтоб от того великим государствам прибавленья и разширенья прибывало». Обсуждался и вопрос о торговом пути. Товары в Россию французские коммерсанты могли привозить морем (в Архангельск), а затем по суше, через российскую территорию. Царь готов был разрешить французским торговцам беспошлинный проезд в Персию и «до иных окрестных государств» 9.

Со своей стороны, дипломаты короля заявили, что для русских, живущих во Франции, «налогов и обид не будет; подати платить им, как платят французские торговые люди; для своих расправ держать им своего судью, и службу божию отправлять им по своей воле со всякою вольностию». Условия благоприятные. В известной мере экстерриториальные: свой суд, независимое богослужение. Но торговый договор не был подписан. Потемкин не дал даже письменного ответа государственному секретарю по иностранным делам, заявив, что «о торговых делах договариваться им не наказано, пусть король отправляет за этим делом свое посольство в Москву» 10.

В Париже времени не теряли. Парижские коммерсанты посетили русского дипломата. Они сообщили, что «впредь грядущее лето французские корабли с товарами у Архан-гельскаго города будут». Посол предупредил, чтобы французы не продавали «заповедных товаров»: алкоголь и табак, а ввозили бархат, атлас, красные и белые вина, сукна, вывозили шкурки соболя, горностая, куницы, белки, выдры, норки, выхухоля, а также сало, пеньку, поташ.

Уезжал посол отнюдь не в дружественной обстановке. Он отказался принять участие в обеде, который перед отъездом давала французская сторона, пока в письме Людовика XIV титулы царя не будут написаны полностью: «не только нам есть, и на свете зреть не можем», «видя страшное нарушение, что меж такими великими государи не к любви склоняется, но к разорванью вечному». Дополнения в текст королевского послания царю Алексею Михайловичу государственный секретарь внес, но бумага оказалась подчищенной. «Такой чищеной грамоты нам не имывать!» и к царю «с такою грамотою нам не езжать», — заявил Потемкин. Он потребовал документы «переписать вновь»11. Так и было сделано.

Кольбер сделал выводы из переговоров с Потемкиным. Вскоре после его отъезда из Парижа генеральный контролер финансов послал в Москву своего торгового агента. Кольбер думал и о перспективах русско-французской торговли. В 1669 году он создал в Ларошели компанию Севера. Решение, видимо, было преждевременным. Отсутствие политических отношений между Россией и Францией не позволяло активно развивать торговлю между двумя странами.

Обстановка не изменилась и через несколько лет, когда в 1681 году Потемкин во второй раз приехал во Францию. Он поставил перед государственным секретарем Круасси вопрос о заключении торгового договора и определил его условия: французским коммерсантам разрешалось торговать в Архангельске и других русских портах на условиях наибольшего благоприятствования. Потемкин проявил настойчивость и гибкость. «Все, что говорил посол, свидетельствовало о его разуме и образованности, позволяло с выгодной стороны узнать его нацию, которую рассматривали как варварскую, основываясь на том неразумном соображении, что она еще не связала свои политические интересы с политическими интересами Западной Европы» 12. Меткая оценка. Принадлежит она Флассану.

И вторая миссия Потемкина закончилась безрезультатно. Не будем, правда, нагнетать страсти. Зерна не погибли в почве. Они еще принесут урожай. Но это будет значительно позже. В 1682 году царями были провозглашены два сына Алексея Михайловича — Петр и Иван. Но правила за них до 1689 года сестра Софья. Властная правительница вместе со своим советником и фаворитом князем Василием Голицыным, начальником Посольского приказа, добилась подписания в 1686 году «Вечного мира» с Польшей, но потерпела неудачу в двух антитурецких походах к Перекопу.

В Москве вернулись к идее вовлечения Людовика XIV в антитурецкую лигу. Идея мертворожденная. Против Турции вели борьбу враги короля — император и папа Иннокентий XI. К тому же в Западной Европе сильны были антифранцузские настроения, вызванные захватническими действиями «Объединительных палат» (политика «реюнь-он»), атаками на Люксембург, Казаль, захватом Страсбурга, вооруженным вмешательством Людовика XIV в судьбу пфальцского наследства, конфискациями владений Оранского дома и Швеции (княжество Цвейбрюкен). В общем, вера в честность короля Франции и в его преданность христианским идеалам была в «европейском масштабе» основательно подорвана. При дворах Европы зло шутили по поводу «тюрбанизации Франции».

Россия в европейских делах не участвовала. Агрессивная политика Людовика XIV ее непосредственно не затрагивала. И в мае 1685 года русское посольство в составе стольника Ерофеева и дьяка Дмитриева прибыло во Францию. Послы сообщили о вступлении на престол царей Ивана и Петра. Они предложили создать союз Франции, Польши и России, направленный против Турции, но (само собой разумеется) не получили поддержки в Версале.

Однако в Москве по-прежнему опасались «тюрбанов» и не теряли надежду договориться с «париками». Именно с этой целью в августе 1687 года в Дюнкерк приплыли послы царей князья Яков Долгорукий и Яков Мышецкий. Их сопровождала внушительная свита — 150 человек. На французской земле у русских дипломатов сразу же начались серьезные неприятности, поставившие под угрозу срыва саму возможность равноправных переговоров. Багаж послов опечатали. Им грозили оружием. И по тем временам это было неслыханно: неприкосновенность послов, их имущества и переписки уже давно была общепризнанной. Инцидент в Дюнкерке французские власти не без труда урегулировали. Но и в Версале послов встретили недружественно. Людовик XIV, столь болезненно относившийся к вопросам собственного престижа, предложил Круасси дать письменный, чисто протокольный, ответ царям без официальной церемонии. Долгорукий энергично протестовал. Он заявил, что примет письмо только на аудиенции у короля и из его рук. От подарков послы отказались. Французы попытались «дары» силой засунуть в их багаж. Дипломаты заявили, что в таком случае они вообще откажутся даже от своих экипажей. Тогда при дворе решили взять «мятежных гостей» измором. Их покинула прислуга. Из занимаемых помещений вывезли мебель. Куда только девалась пресловутая французская вежливость! И все-таки король вынужден был уступить. 1 сентября 1687 года Круасси встретился с послами. Они поставили вопрос о вступлении Франции в антитурецкую лигу. По словам государственного секретаря, Людовик XIV не будет «столь неосторожным, он мудр». Только имея серьезные поводы, можно объявить войну туркам. Если же ограничиться полумерами, продолжал Круасси, и послать небольшие отряды солдат, то и это потребует крупных расходов. Владения Турции расположены далеко от Франции. И в первом, и во втором случае французская торговля в Леванте пострадает. Итог рассуждений Круасси: «Король не может вступить в союз, так как между императором и им существует незапамятная, вечная вражда. Наоборот, султана и короля объединяют вечный мир и прочная дружба» 13. Французская позиция изложена ясно. Московское посольство не имело никаких шансов на успех.

При отъезде история повторилась. Послы настаивали, чтобы в письме Людовика XIV царя именовали «великим государем». Французы возражали, утверждая, что такой титул они никогда не применяли. Гости не отступали. Хозяева опять лишили их обслуги, прекратили выплату «кормовых», как говорили на Руси, и даже не разрешили по французской территории проехать в Испанию. Посольство отправилось морем из Гавра в Сент-Себастьян, взяв королевские подарки под угрозой применения силы. Редкий по грубости и бесцеремонности нарушений элементарных протокольных норм эпизод в дипломатической истории Европы.

При первой же возможности в Москве ответили враждебностью на враждебность. Вскоре после досадных приключений царских дипломатов в Париже два француза-иезуита прибыли в русскую столицу и просили пропустить их в Китай. 31 января 1688 года Посольский приказ предложил непрошеным гостям вернуться домой, прямолинейно объяснив свое решение следующим образом: «Когда у короля вашего были царские послы, тогда государь ваш во время посольства их показал многую противность с бесчестием на сторону их царского величества» 14. Ничего не скажешь: взаимность — непременное условие успеха как в любви, так и в дипломатии.

С конца 80-х годов русско-французские отношения были заморожены. Став российским самодержцем, Петр был поглощен внутренними делами и конфликтом со Швецией. Людовик XIV вел войну с Аугсбургской лигой. Интересы двух монархов остро столкнулись в Польше.

Польский король Ян Собеский умер в июне 1696 года. Престол Речи Посполитой год оставался вакантным. Большие шансы на получение польской короны имелись у кузена Людовика XIV принца Франсуа Луи Конти. Но его избрание означало бы выход Польши из антитурецкого союза. Это тревожило царя, и он поддержал кандидатуру курфюрста Саксонии Фридриха Августа I. На всякий случай в Москве решили подтянуть к польской границе войска князя Михаила Ромодановского. Этот шаг царь считал необходимым: он решительно вмешался во внутренние польские дела. Из Кенигсберга Петр послал панам письмо: «Мы такого короля французской и турецкой стороны видеть в Польше не хотим; хотим, чтобы вы выбрали из какого ни есть народа, только бы он был в дружбе и союзе с нами и цесарем римским (так именовали в Москве императора. — Ю. Б.) против общих неприятелей креста святого» 15.

11 тысяч русских солдат готовы были выступить на стороне Фридриха Августа против Конти и его союзников — литовского гетмана Сапеги и «французской партии» в Варшаве во главе с кардиналом Радзиевским, примасом Польши, получившим за поддержку французского принца 60 тысяч экю и аббатство во Франции.

Людовик XIV пристально следил за событиями в Польше. Он знал настроения и возможности шляхты и поэтому прежде всего заботился о деньгах на ее подкуп. 6 сентября 1696 года король писал своему представителю в Варшаве аббату Полиньяку (на помощь ему из Версаля прислали еще одного дипломата — аббата Шатенефа): «Имущества, которым владеет во Франции мой кузен принц Конти, достаточно, чтобы выполнить все обязательства, которые Вы возьмете на себя от его имени» 16. Конти продал часть своих владений и послал в Варшаву 600 тысяч ливров.

Выборы польского короля состоялись 27 июня 1697 года. Провозгласили обоих претендентов. Но кардинал Радзиевский подтвердил избрание французского принца. Конти находился в Версале, и ему надо было срочно выезжать в Варшаву. Время торопило. А избалованный принц развлекался, не решался оставить свою любовницу, расстаться с удобствами королевского дворца.

Из Варшавы поступали тревожные сигналы. Несмотря на свой молодой возраст — 32 года, аббат Полиньяк был опытным дипломатом. Это о нем папа Александр VIII сказал: «Мне всегда кажется, что Вы разделяете мое мнение, но в конце концов берет верх Ваше».

Аббат не терял времени. Он писал в Версаль, что успех Конти полностью зависел от того, насколько быстро и решительно принц будет действовать. Сам Полиньяк твердо следовал советам, которые он давал другим. Дипломат выступил с речью в польском сейме, подписал договоры с кардиналом, с польскими сенаторами, дворянами. Стоило это 500 тысяч ливров.

А Конти все медлил. Прошел июль. За ним и август. 1 сентября Людовик беседовал с Конти. Он дал кузену 2 миллиона ливров наличными и обменные документы на получение денег на месте у банкира Самюэля Бернара. На этот раз принцу Конти пришлось расстаться с прелестями столичной жизни и через два дня выехать в Дюнкерк. Казалось, сама судьба благоприятствовала своему баловню. Он по дороге растерял 300— 400 пистолей, выпавших из плохо закрытого сундука. Но крестьяне нашли и вернули их. 6 сентября принц поднялся на корабль знаменитого корсара Жана Барта (в Дюнкерке ему поставлен памятник), и эскадра в составе 5 фрегатов и 3 корветов вышла в море.

Конти прибыл в Данциг 25 сентября, через три месяца после своего избрания. У него были несомненные преимущества. Сейм подтвердил избрание французского принца. Фридриха Августа объявили врагом Польши. Князя Сапегу шляхтичи избрали генералиссимусом. Но саксонский курфюрст уже успел сделать многое. В Кракове он захватил королевскую корону. По традиции нового короля провозглашали во время похорон умершего. Но гроб с телом покойника находился в руках кардинала и его сторонников. Фридриха Августа это не остановило: он распорядился поставить в соборе пустой гроб и провел коронацию. Кардинал протестовал: созвал дворян и готов был к активным действиям.

Ждали решительных шагов со стороны Конти. А он находился в состоянии глубокой апатии, словно сознательно проваливая дело, ради которого приехал: в глубине души не хотел получить польский трон. Конти лишь уступал давлению грозного Людовика XIV. Власти Данцига, находившиеся под русским влиянием, запретили вход в порт французских кораблей, отказали капитанам в продаже продовольствия. Да и денег у претендента оказалось мало. Только для содержания Сапеги требовалось не менее 10 миллионов ливров. Но войска гетмана даже не прибыли в район Данцига.