Дневной поиск

20

Поиск прошел строго по плану, но яростное напряжение не окончилось. Словно по инерции, разведчики протискивались в траншеи, петляли в ходах сообщения. Через них летели снаряды и мины, дальние частые звуки выстрелов и более ближние — разрывов поглощали хлопки снайперских выстрелов, а заодно и слова команд и советов. Капитан Маракуша встретил разведчиков и повел их к машине.

Она вынесла их на взгорок, на простор, за кустарник, и помчалась к командному пункту. Пленный брыкался и стонал. Маракуша посмотрел на него и вытащил кляп. Гауптман несколько раз глубоко вздохнул и стал ругаться. В смягченном переводе это звучало примерно так: «Развяжите, куда я от вас денусь?!»

И Закридзе, виновато покосившись на Маракушу, отпустил ремни.

Шарафутдинов постепенно стал розоветь. Он часто облизывал горько-сухие, черные от пыли и копоти губы, потом не выдержал и спросил у шофера!

- Вода есть?

Шофер молча достал из-под сиденья фляжку с крепким холодным чаем — он берег его для капитана Маракуши. Шарафутдинов выпил почти всю фляжку и быстро пришел в себя. Капитан Маракуша вздохнул и приказал:

- Переведи ему: пусть сдаст все документы сейчас. А то мало ли что... личное... может быть.

Нахохлившийся гауптман выглянул из-за поднятого воротника шинели и на довольно правильном русском языке спросил:

- Вы имеете в виду фотографии?

Маракуша с интересом обернулся.

- В основном. — Он знал, какие непристойные открытки носили с собой немцы и как потом наглели или, наоборот, краснели на допросах, отнимая массу времени.

А капитану Маракуше время было дорого. Он понимал, что захвачена важная птица, такая, которую немедленно запросят и в штаб армии и, вероятно, в штаб фронта. Значит, допрос в штабе дивизии должен быть коротким. Для него и для дивизии сейчас нужно было выявить силы и огневые средства' противника перед фронтом дивизии. И Маракуша старался расположить пленного и сократить время допроса, на котором ему следовало присутствовать.

Пленный усмехнулся:

- Порнографией не занимаюсь. Фотография жены — в удостоверении личности. Все.

- Вы хорошо говорите по-русски.

- Два года в России не прошли даром.

Маракуша насторожился: или офицер странный — в нем не было обычного гонора, или в войсках противника что-то сломалось, и даже офицеры начинают переоценивать происходящее.

- Вы задаете загадки.

- Никаких загадок, — оживился гауптман. — Я командир дивизиона. У меня было достаточно времени для осмысливания событий и переоценки ценностей.

- Вы их переоценили?

- Находился в процессе.

- Понятно. Почти...

- Только не ждите, что я буду кричать «Гитлер капут» и доказывать, что был когда-то профсоюзным активистом.

Маракуша усмехнулся и быстро переглянулся с Шарафутдиновым.

- Этого от вас мы и не ждем. Мы, как и вы, народ строевой, и нам нужно дело. А дела, как вы, конечно, понимаете, касаются прежде всего нашего участка обороны. Затем вообще обороны. А уж затем... Впрочем, что там... дальше... не знаю.

- Я понимаю, — кивнул гауптман и грустно подвел первые итоги: — Значит, здесь меня не расстреляют?

Капитан Маракуша рассмеялся. Рассмеялся весело и раскатисто. Первый раз за все эти дни. Пленный подтянулся и уставился на капитана.

- До чего ж вы все на один манер, с одной колодки. Как армейские сапоги. Как только попадаете в плен, первый же вопрос: «А меня расстреляют?»

- Гауптман нахмурился:

Вы, конечно, будете отрицать. Да и что вам остается?!

- Нам? Нам остается еще работать и работать. Но так как мы на войне, то работать будете вы. За нас. — Гауптман недоверчиво взглянул на Маракушу и тот спросил: — Вы считаете это несправедливым?

- В известной степени.

- Вот как?.. Что же вас, на курорт отправлять?

- Нет... Но если честно... — Он покосился на солдат, поколебался, но решил продолжать: — Если честно, то пока мы шли вперед, мы, армейцы, не всегда понимали, что делают за нашими спинами разные... чины. Теперь мы откатываемся назад. И кое-что увидели. Теперь многие, в том числе и я, считают, что, будь мы на вашем месте, мы бы живыми не оставляли...

Откровенность гауптмана насторожила капитана Маракушу. Такого от пленных он еще не слышал. Может, и правда — у противника что-то сломалось в душе? Но поскольку главным для капитана в данный момент являлись конкретные сведения, а не общее состояние войск противника, он вспомнил, что гауптман артиллерист и, как всякий артиллерист любой армии, больше интересуется целями противника, чем собственной передовой, и вовсе остыл. Что даст пленный ему, общевойсковому разведчику? Огневые позиции, боевые порядки артиллерии? Ну штабы, еще кое-что... Это важно. Очень важно, но капитану требовались сведения об обстановке на передовой, о резервах и многое иное, чего гауптман, скорее всего, просто не знает.

Но гауптман жаждал продолжения. Он поерзал и спросил:

- А вы, русские, думаете иначе?

- Мы ведь не только русские, мы еще и большевики.

- Пропаганда! Разве вы политик?

Маракуша усмехнулся:

- Нет, я строевой офицер.

- Тогда я не все понимаю.

- Поживете у нас — поймете.

Все примолкли. Машина кружила по лощинкам и перелескам, за ней завивался шлейф ярких осенних листьев, пахло пряной горечью увядания, но постепенно пробивалась и ясная свежесть зазимка: в лесу иней так и не сошел.

Закридзе дотянулся до Шарафутдинова и тихо прошептал:

- Думаю, докладывать не надо. О схеме.

- Почему?

- Зачем лишние неприятности? Схема — правильная.

Шарафутдинов подумал и решил:

- Нет. Надо доложить.

- Зачем? — рассердился Закридзе.

- Ты знаешь, как все может повернуться, если узнают о схеме и о тех людях?

- Пусть лейтенант докладывает. Я не буду.

- Нужно, чтобы он вернулся.

- Вот когда вернется, тогда и решим.

Шарафутдинов опять задумался. Кому докладывать?

Замполита нет — все еще в прикрытии. Капитану Маракуше? Сейчас не до этого. А самое главное, нет лейтенанта. И Шарафутдинов с неожиданно появившейся в нем сдержанностью, даже, кажется, важностью, кивнул: пусть будет так, как решил Закридзе.