Дневной поиск

3

Выйдя из землянки командира роты, Андрей Матюхин постоял под низким, подсвеченным дальними ракетами небом, подышал сложным воздухом ближнего тыла: хвои, щей, машинного масла, сгоревшей взрывчатки и железа, печного дыма и зыбкого человеческого жилья — и пошагал к Сутоцкому.

Старшина жил вместе со взводом в большой низкой и сыроватой землянке. Она отапливалась печкой, сделанной из немецкой бензиновой бочки. Старшинское место было как раз за печкой — тут и теплее, и светлее, и от дверей не дует, а главное, здесь его не потревожат сонные, выходящие до ветра солдаты.

Матюхин присел на краю нар у дверей. Ему хотелось уловить настрой взвода, посмотреть на командирский почерк Сутоцкого, внутренне подготовиться к серьезному разговору.

Сутоцкий лежал на нарах, сняв сапоги, протянув ноги к печи, курил и слушал, как взводный агитатор читает свежую газету. Матюхин знал, что Николай требовал читать всю газету, от заголовка до подписи редактора.

- Вопросы есть? — спросил Сутоцкий, когда агитатор сложил газету. Плотный, флегматичный боец поднял руку: — Давай, Горбенко.

- Як там у Италии?

- Сизов? Ты Италией заведуешь?

- Я, товарищ старшина.

- Разъясняй.

Высокий, худощавый Сизов достал из вещмешка карту и стал разъяснять. Были и другие вопросы, и на каждый из них отвечал кто-нибудь из солдат.

Потом начался разбор действий разведчиков за минувший день. Сутоцкий, все так же лежа и лениво покуривая, снисходительно ругал или хвалил подчиненных. Солдаты иногда подначивали друг друга, иногда выгораживали, порхали шуточки, звучал смех. Разбор этот больше походил на бригадное собрание, а то и просто на беседу друзей при обязательном соблюдении одного правила: слово Сутоцкого считалось окончательным.

Матюхин слушал и вздыхал: ему не удавалось создать во взводе такое настроение. Газеты он читал сам, сам и растолковывал; разборы действий проводил не ежедневно, а раз в два-три дин, но провинившихся ругал сразу же, не откладывая, и с глазу на глаз. Он тоже жил вместе с разведчиками, но его место было не в середине, на виду, у самой печки, а в уголке под окном. От окна вечно дуло, зато под ним стоял столик и на нем — уставы, журналы, вырезки из газет. Это был его уголок, место его раздумий. Порядок в уголке солдаты оберегали, но каждый мог взять любой журнал и любую книгу, написать за столом письмо, макая ручку в чернильницу. В других взводах чернильниц не имелось. Писали трофейными самописками или карандашом. Во взводе Матюхина была и маленькая библиотечка — это как-то выделяло его, делало взвод как бы более образованным.

И все-таки ощущения взвода-семьи, взвода-бригады у Матюхина не возникало. Хорошо это или плохо, он не знал... Однако и работа взводного агитатора, и «комментаторы» третьего взвода ему понравились. А он слишком много брал на себя, видимо, нужно давать волю и людям.

Лейтенанта заметили не сразу — он тихо сидел у двери, а когда заметили, разбор уже подходил к концу. Сутоцкий не спеша поднялся и присел на нарах.

- А-а, Андрей. Заходи, гостем будешь.

- Здравствуй, — усмехнулся Матюхин.— Воспитанием занимаешься?

- Разболтались мальчики. Приходится...

- Есть серьезный разговор. Давай пройдемся.

Сутоцкий нагнулся за сапогами, исподлобья, с легкой усмешкой оглядывая подчиненных. Ведь все знали, что рано или поздно, а взводу Матюхина тоже придется идти за «языком». Вероятно, такое время пришло, вот лейтенант и явился. Пришел за советом не к кому-нибудь, а к нему.

«Умеет подчеркнуть, что даже в неудачах Сутоцкий остается Сутоцким, — подумал Андрей. — Ну что ж, у каждого своя, как говорится, метода».

Они вышли из землянки — оба ладные и очень разные. Тонкий, даже щуплый в просторной, туго перепоясанной шинели Матюхин и плотный, широкоплечий Сутоцкий.

- Как я понимаю, поставили задачу? — спросил Сутоцкий.

- Можно считать, и так...

- Тогда я тебе вот что скажу: на успех не надейся. Главное — голову сохранить. Понял?

- Нет. Не понял.

- Через такие заграждения к траншеям не пролезешь. Мы вот пролезли, а что толку? Фрицев в них до черта, а вырвать хоть одного нет никакой возможности. А хоть бы и вырвали? Как протащишь? Раньше было проще — артиллерия прикроет, то да се, в неразберихе и прорвешься и выберешься. А сейчас эти чертовы «крабы» чем возьмешь? Попади в него снарядом! Да если и попадешь — ничего! Отскочит, как от резины. Сталь у них — будь здрав. Крупповская!

- Все это я слышал, Николай. Еще в финскую войну. Тогда тоже говорили, что на Карельском перешейке доты покрыты резиной. Как только в них попадает снаряд, резина его отбрасывает назад.

- Ты, конечно, все знаешь... — сразу обиделся Сутоцкий и отвернулся.

- Я предлагаю организовать дневной поиск, — после небольшой паузы сказал Матюхин.

Сутоцкий быстро обернулся, заглянул с веселым удивлением в лицо Андрея и рассмеялся:

- Ты даешь! Сам выдумал или кто помогал?

- Между прочим, именно так спросил и капитан Маракуша.

- А ты ему что?

- А я ему вот что...— Матюхин коротко передал свой разговор с командиром роты и закончил: — Капитан сказал, чтобы я готовил варианты и дневного и ночного поиска.

- Во-от! И ночного.

- Но ведь и дневного...

- Так зачем же ко мне зашел? В дневном я тебе не помощник. Советовать не могу.

- А я не за советом. — И, перехватывая вспыхнувший взгляд Николая, Матюхин сказал: — Я хочу, чтобы ты пошел в группе захвата.

Сутоцкий остановился, недобро усмехнулся:

- Честь, значит, оказываешь?

- И честь.

- Знаешь... шел бы ты со своей честью... Честь! Я сейчас тоже взводом командую! А туда, — он махнул рукой в сторону передовой, — уже два раза лазил. Вот и ты слазай. Посмотри, как разведчик провертывается в настоящей обороне. Понюхай... Тут на везении...

Матюхин молча ждал, пока Николай выплеснет свои обиды и подозрения. Сутоцкий еще долго возмущался и доказывал, что его и так все знают и новой чести ему не требуется. Когда он умолк, Матюхин насмешливо спросил:

- Все или еще что придумаешь?

- Придумаю? Я?! — И, глядя в насмешливо улыбающееся скуластое лицо Андрея, сплюнул:— Пошел ты... С тобой говорить.

Сказать что-нибудь новое он не мог — выговорился и стал затихать.

- Успокоился? — спросил Матюхин. — Теперь слушай и рассуждай. На нашем участке дневной поиск не применялся. Новинка и для нас и для противника. А новинка всегда действует. Если, конечно, работать с умом. Участвовать в такой новинке почетно. Значит, честь. Если, конечно, получится. Но старшим группы захвата пойду не я. Я буду старшим группы огневого обеспечения и прикрытия. И не ты...

- Вот оно что! Разжалуешь, значит?

- Старшим группы захвата пойдет Шарафутдинов.— И слыша, как Николай набирает воздух для новой вспышки ругани, доверительно наклонился к нему:— Он же теперь не салага. Обтерся. А главное — немецким владеет. Дневной поиск, может, еще больше требует тишины, чем ночной. Знание языка ой-ой как может выручить. Да и парень он находчивый, верно? — Николай нехотя кивнул, и Андрей понял: Сутоцкий согласится. Справедливый во всем, что касается дела, он поймет преимущество дневного поиска. Поймет — и согласится.— А главное, Шарафутдинов может там же, в их траншеях, и книжки солдатские прочесть и допросить... не отходя от кассы. Понимаешь?

Сутоцкий понимал. Разведка, поиск не прогулка, «язык» важен не сам по себе, а именно как язык, умеющий рассказать, что делается на сопредельном участке обороны. И вполне может случиться, что и «язык» будет взят, а дотащить его не успеешь — убьют. Хуже того, могут и всю группу захвата перебить, выскочит только один. И если этот один будет знать — от «языка» ли, из документов, — что происходит в обороне, смерти будут оправданными.

- И последнее. Что такое Сутоцкий, знают все. И я в том числе. Вот потому тебя и приглашаю. Тебя и еще одного парня...

- Закридзе? — хмуро спросил Николай.

- А ты откуда знаешь? — с искренним удивлением спросил Матюхин.

- Сам к нему присматривался. Стоящий.

- Вот то-то и оно. Конечно, если бы тебя назначить старшим, это вроде бы почетней, но... Но ведь старшему нужно следить за всеми. А у тебя с Закридзе будет единственная задача: захватить «языка» и быстро — днем ведь все на секунды придется мерить — вернуться назад или... в укрытие. Вот почему ты пойдешь не старшим, а рядовым. Хотя все, в том числе и начальство, будет знать, что главным в деле будешь ты. Понял?

Сутоцкий долго смотрел на низкое, в желтых подпалинах далеких ракет, тревожное небо, вздыхал и морщился. Потом сумрачно спросил:

- Скажи, Андрей, по совести: зачем ты меня втягиваешь в это дело?

- По совести?

- Да. По совести!

- Во-первых, я тебя знаю и тебе верю... Может, как себе. Мне даже кажется, что ни я без тебя, ни ты без меня с таким новым делом не справимся. Во-вторых, ты говоришь, что командуешь взводом... Верно. Командуешь... А если завтра пришлют офицера? Вот и получается, что ты так и будешь ходить в старшинах... Ты ведь тоже об этом думал?

- Думал, — неохотно согласился Сутоцкий.

- А тебе хочется стать офицером. Я знаю. Остался бы я в твоем положении — мне бы тоже хотелось.

Сутоцкий не слишком уверенно возразил:

- Ты учился...

- Я учился в артучилище, а стал общевойсковым разведчиком. И не все из того, что мы учили, пригодилось в боях. Здесь все по-новому. И то, что ты научился командовать и отделением, и взводом, не менее важно, чем формальные знания. А знать... ты уже многое знаешь. Только... Только мыслить еще не умеешь.

- Это как понять? — после паузы, облизывая губы, спросил Сутоцкий,

- А очень просто. Ты все время думаешь как исполнитель, как боец. А тебе нужно думать как командиру — не только за себя. Ты сам по себе, так... единица... А со взводом ты уже взвод! Так вот за взвод тебе и нужно думать. А еще лучше — за роту. Тогда будешь видеть, как повести себя взводом. Понимаешь?

- Не совсем...

- Хорошо хоть не врешь. Это понимается не сразу. Вот когда ты почувствуешь себя не просто командиром, а головой взвода, его мозгом, а взвод станет твоей сущностью, как бы продолжением тебя самого, вот тогда ты и научишься, постепенно конечно, мыслить.

- Ты умеешь?

- Учусь... И у тебя. Например, читке газет.

- Ну вот сейчас, с этой своей... придумкой... как ты мыслишь?

- А мыслю я так: для меня-взвода будет выгодней, если общее руководство поиском будет осуществлять кто- то другой. Мне-взводу все не увидеть, у меня-взвода нет ни сил, ни прав, чтобы в случае нужды обеспечить прикрытие дневного поиска. Вот я и готовлю дело так, чтобы дневным поиском руководил капитан Маракуша либо подполковник Лебедев — у них прав больше. Им обоим я верю и могу вручить себя-взвод. Понял?

- Ну, а мне, рядовому, что ты предлагаешь? Заметь, я просил тебя говорить честно.

- А я и говорю честно. Раздумай, у тебя два ордена Славы. Если получишь третий, станешь младшим лейтенантом. По закону, по статусу ордена. Ведь при награждении орденом Славы первой степени старшина становится офицером, а сержант — старшиной.

- Кое-что понимаю...

- Но, заметь, орденом Славы награждают только за солдатские подвиги. Значит, если ты пойдешь старшим группы захвата и даже захватишь «языка», тебя наверняка не забудут: как ни говори, а дневной поиск у нас новинка... Но орденом Славы первой степени вряд ли наградят... Можешь не подойти под статус. А если пойдешь рядовым в группе захвата, то... то в самый раз.

Они помолчали, закурили, невольно прислушиваясь к погромыхиванию передовой. Пулеметы противника угадывались сразу — они били увереннее и длинными очередями: заранее пристрелялись к нужным им рубежам.

- Вот так, Николай. Подумай как следует. И насчет объекта, и тактики, и состава группы. Можешь, втихаря конечно, чтобы никто не знал, поговорить с Закридзе. Или, может быть, другого напарника подберешь. Через два дня скажешь. Бывай.

Матюхин протянул руку, и Сутоцкий, пожимая ее, заглянул Матюхину в глаза, но в темноте не разглядел их выражения. К землянке он шел медленно, часто перебрасывая цигарку из одного в другой уголок прямого, жесткого рта.