Дни поздней осени

16 октября. Вторник

Ужасное объяснение с Димой. Я сорвалась. Мы шли по Остоженке, Дима показывал дворики, особняки. Протащил меня незнакомым переходом, похожим на катакомбу, и мы оказались в Хохловском переулке. Устроились на лавочке позади тургеневского дома, и тут он начал:

— Маша... я хотел тебе сказать...

— Только не говори ничего такого, — поспешно предупредила я.

— Какого?

— Что могло бы осложнить наши отношения.

Он обиделся:

— По-моему, я...

— Дима, ты же все понимаешь.

— Я ничего не понимаю, — мрачно возразил он. — Раньше думал, что понимаю, но чем дальше, тем меньше так думаю. Мне скоро семнадцать. Моцарт в мои годы такую симфонию сочинил!

Я вздрогнула:

— Ты сказал, Моцарт?

— Лермонтов в пятнадцать написал «Демона»! «Печальный странник, дух изгнанья...»

Как мы похожи, подумала я. Он называет те же имена.

— Но ведь и ты пишешь стихотворения.

— Это плохие стихотворения, — сказал он. — Но я чувствую силы внутри. Иногда их так много, что ночью они приподнимают меня с постели. Я словно парю над самой кроватью.

— А ты летаешь во сне?

— Конечно! Это самый счастливый сон. Но есть несчастливый.

— Догадываюсь какой.

— Скажи.

— Лучше ты сначала.

— Это сон... если я вдруг оказываюсь...

— ...неодетым на улице среди людей, — закончила я.

— Маша! — Он схватил меня за руку. — И у тебя тоже?

Лицо его вспыхнуло.

— Какие мы одинаковые! Да, да! Я давно это вижу. Ты человек, затаенный в себе. Я такой же. Знаешь, как трудно мне жить? Только с тобой хорошо мне, Маша. Я так переживаю, когда тебе плохо. Я вижу, как тебе плохо. Скажи, что случилось, почему ты плакала? Я не могу забыть об этом. Почему ты плакала, Маша?

Он сжимал мою руку, но я отняла ее:

— Я просто плакала, просто.

— Нет, не просто! Ты плакала, как человек, у которого безутешное горе.

— Ах, Дима, оставь. Нет у меня никакого горя.

— Ты не хочешь сказать. Ты не хочешь сказать мне, Маша. Но горе всегда заметно. Оно и сейчас на твоем лице. Смотри, на глазах у тебя слезы.

— Перестань же, Дима!

— Нет, ты не можешь плакать при мне! Знаешь, как много я думаю о тебе? Целый день и всю ночь. И утром я просыпаюсь с мыслями о тебе...

— Перестань же, Дима.

— Маша, не плачь! Мне так горько, когда ты плачешь. Невыносимо! Потому что... потому что... — Лицо его исказилось.

— Молчи!

— Я люблю тебя, Маша!

— Молчи!

— Люблю тебя, Маша.

— Зачем говорить такие слова, — забормотала я, — все это ложь, неправда. Я не желаю слушать. Я не хочу это больше слышать. Нет таких слов. Таких слов нет на свете!

Он вскочил, лицо его покраснело.

— Испугалась? Я знал, что ты испугаешься, кроткое дитя благополучного дома. Конечно! Зачем же слышать такие слова? И от кого? Но я еще тебе повторю. Да, люблю! И молчать не буду. Да, я люблю! Я полон любовью, полон любовью!

Он, кажется, упивался своими словами.

— Полон любовью, — процедила я. — Ты еще молод, а потом узнаешь, что это просто слова. Всего лишь слова, Костычев Владимир.

— Ты скоро убедишься в обратном.

— Каким образом?

— Не знаю... я докажу...

— Не надо ничего доказывать.

— Как ты смеешь издеваться над моим чувством? Ты знаешь, сколько я пережил?

Я встала:

— Не знаю. Зачем мне об этом знать? Я очень устала. Поверь мне, я очень устала. Оставь меня, Дима, в покое.

— Нет, не оставлю! — крикнул он. — В тебе нет никакого покоя! Тебя что-то мучит, ты вся извелась. А я люблю тебя, Маша!

— Оставь меня в покое, — повторила я, — неужели ты не видишь, что я к тебе равнодушна?

— Ты... — Он осекся и застыл с полураскрытым ртом.

— Неужели не видно? — еще раз сказала я холодно. Его широко раскрытые глаза и сейчас передо мной. Я ушла, оставив его в оцепенении. А вечером из почтового ящика извлекла адресованную мне записку:

«Уважаемая Мария Андреевна, прошу простить нелепую выходку. Вы правы, я совсем не питаю к вам таких чувств, какие выражал словами. Просто что-то нашло. Теперь же я совершенно спокоен. Мне только стыдно за то, что случилось. Не стану вас больше тревожить. Извините еще раз. Ваш Костычев».

Ну вот и хорошо. Все само собой разрешилось. Какая все же это глупая и никчемная вещь, объяснение в любви.