До сих пор

KVAR 4

Saluton, a amik, capitr/o kvar. Ni babilu. Vi? Vi odoras kiel krokodilo. Что на языке эсперанто значит: «Добро пожаловать, мой друг, в главу четыре. Я хотел бы поблагодарить тебя за поддержку в течение столь долгих лет». Или: «Добро пожаловать, мой друг, в главу четыре. Поболтаем? Ты? Ты пахнешь как крокодил».

Вот вам правдивая история. Даже я не смог бы такого выдумать. В одном из ТВ-шоу под названием «За гранью возможного» (The Outer Limits) я играл астронавта, вернувшегося с Венеры и заразившегося странной болезнью, из-за которой я не мог согреться. Исполнительным продюсером того сериала был Лесли Стивенс, очень уважаемый автор, известный прежде всего необыкновенной творческой фантазией. Вскоре после того, как мы сняли эпизод, он позвонил мне и сказал, что у него есть сценарий и он хочет, чтобы я его прочитал. Вещь называлась «Инкубус» и оказалась очень интересной. История поражала своей простотой и безусловностью; фактически это было предание о добре, противостоящем злу. Бюджет обещал быть маленьким, но сюжет был очень сильным и так меня заинтриговал, что сразу после прочтения я сказал, что сыграю в этом фильме.

К сожалению, был один момент, о котором я тогда не знал. Возможно, то было моё заблуждение, но сценарий был изложен по-английски, поэтому я нисколько не сомневался, что и фильм тоже будет на английском. Когда я встретился с Лесли Стивенсом, он сообщил мне, что у него есть для меня потрясающая новость. «Только представь, — сказал он, — мы будем снимать его на эсперанто!»

Вместо того чтобы понять, что идея эта абсолютно frenezla, сумасшедшая, я подумал, что это будет интересно. Наверное, я и сам был frenezla. У меня были смутные представления об эсперанто; универсальный язык, изобретенный в 1887 году доктором Людвиком Лазарем Заменгофом, использовавшим псевдоним Доктор Эсперанто. Предполагалось, что это будет второй язык, на котором различные народы мира смогут общаться для достижения мира во всем мире. Вроде это был Лесли Стивенс, кто сказал мне тогда: «Семь миллионов человек в мире говорят на эсперанто, а фильма на эсперанто вообще никогда не было».

Никогда не было фильма на эсперанто? Семь миллионов человек говорят на нём? Ого, похоже, это действительно отличная идея! Семь миллионов человек захотят увидеть фильм — будет неплохой кассовый сбор. Конечно, на тот момент до меня не доходило, что из тех семи миллионов человек, говорящих на эсперанто, восемь живут в Кливленде, пять — в Сидар-Рапидсе и еще один парень в Сиракузах. Кажется, имелся многочисленный контингент в Либерии, но с ними невозможно было связаться, потому что там не было телефонов. Так что, наверное, дешевле было бы сделать каждому из них индивидуальную копию и послать, чем крутить фильм в кинотеатре. Но тогда об этом никто не думал; наоборот, мы все были так возбуждены, мы творили историю!

Разумеется, никто из приглашенных актеров не говорил на эсперанто. Поэтому нас отвезли в калифорнийский лагерь эсперанто, находящийся в густом секвойевом лесу. Мы разбили лагерь на природе, и по вечерам Лесли, прислонившись к гигантской красной секвойе и куря трубку, рассказывал нам о фильме. Нам дали преподавателей греческого и латыни — и они учили нас правильному произношению слов. У меня был сценарий, в котором с одной стороны был фонетический текст эсперанто, а с другой стороны — перевод на английский, чтобы можно было иметь представление об эмоциональной нагрузке слов.

Во время съемок фильма Лесли Стивенс настоял на том, чтобы каждый — будь ты актером или человеком из съемочной группы — говорил только на эсперанто. И естественно, это создавало определенные сложности. Например, если Лесли говорил рабочему: «A la lumeina puse a sar» — направь свет вон туда, рабочий отвечал: «Mi fluido cacar poop-poop» — спасибо, но моя машина не нуждается в жидкости для карбюратора.

Это был единственный фильм в истории, в котором ни один человек из участвовавших в его создании не говорил на языке фильма. Лесли и режиссировал на эсперанто. Никто никого не понимал, что и объясняет непостижимо чудную атмосферу фильма; несколько отчаянные выражения лиц актеров в наиболее значимых сценах, к которым прибегали Феллини, Бергман или Куросава, сцены, в которых актеры выглядели так, будто пытались осмыслить им предначертанное или понять великолепие божьего творения, — но это не про нас. Мы просто пытались расшифровать, что же, черт возьми, Лесли Стивенс пытался нам сказать.

Главным оператором был Конрад Холл, восемь раз номинировавшийся на «Оскар» и получивший приз за фильм «Бутч Кэссиди». «Инкубус», по его словам, это «Картина о колдовстве. Мгла да демоны».

Но зато хоть в одной области у нас не было проблем: никто не забывал своих реплик; хотя, возможно, это можно списать на тот факт, что никто и не знал своих реплик, никто не понимал своих реплик и никто не знал, правильно ли остальные произносят свои реплики.

Моей партнершей была настоящая красавица, молодая актриса по имени Эллисон Эймс, она играла Киа — это имя демона, а не автомобильной компании. Она жила вместе Лесли Стивенсом, что придавало нашим с ней любовным сценам некоторую неловкость. Во время этих сцен я не был абсолютно уверен, кричит ли Стивенс мне: «Обними ее крепче, больше страсти!» или же предупреждает: «Прочь от нее руки или нарвешься на неприятности!». Но я никогда не забуду тот день, когда Эллисон остановила меня, возвращавшегося на съемочную площадку, и тихо сказала: «Билл, kie estas la necesejo».

Она говорила на нашем языке. И я направил ее в Port-O-Johns [передвижной туалет].

Действие фильма происходит в лесистой местности, известной как Номен Туум. Я играл хорошего парня, противостоящего красавице-дьяволице, суккубу, которая обольщает мужчин, а затем убивает их, принося их души Дьяволу. Но когда она по-настоящему влюбляется в моего героя, весь ад разверзается и вырывается на свободу. В буквальном смысле. Это происходит в тот момент, когда они призывают на помощь ужасного демона, инкуба.

Обычно, когда непосредственная съемка фильма на пленку уже закончена, требуется как минимум от шести месяцев до года на его монтаж. Но Лесли Стивенс решил показать «Инкубус» на Венецианском фестивале, надеясь, что это создаст шумиху вокруг фильма. При подготовке к фестивалю на фильм наложили итальянские субтитры. Когда фильм был закончен, меня пригласили на просмотр. Более шести месяцев прошло с тех пор, как мы сняли фильм, и за это время я успел поработать во множестве других проектов, так что я забыл каждое слово, выученное мной на эсперанто, а итальянский я не понимал. И вот сижу я там, смотрю фильм, в котором у меня главная роль, и не имею ни малейшего понятия, о чём он. Я не понимал ни единого слова из устной речи и субтитры прочитать не мог.

Только еще один раз в моей карьере случилось нечто подобное. В мультипликационном фильме «Лесная братва» (Over the Hedge) я озвучивал опоссума Оззи, чья техника выживания состояла в том, чтобы притвориться мертвым, по-настоящему драматично притвориться мертвым. По-шатнериански притвориться мёртвым. Джеффри Катценберг, глава «DreamWorks», послал актерский состав, включая Брюса Уиллиса и меня, на премьеру мультфильма в Канны на кинофестиваль. И пока мы поднимались по красной дорожке в окружении фотографов, нас познакомили с французскими актерами, дублировавшими наших персонажей во французской версии. Секундочку, подумал я, ведь мы же звёзды фильма, так? Я знал, что звезды — мы: наши имена большими буквами на афишах и в титрах. Но, поскольку это анимационный фильм, наших лиц не видно на экранах, а тут еще и наши голоса заменили французские актеры. Получалось, что мы были звездами фильма, в котором даже не появлялись. А раз так, то чего мы вообще там делали?

В итоге премьера «Инкубуса» состоялась на фестивале в Сан-Франциско. Он привлек к себе много внимания, но мало дистрибьюторов. Есть такой знаменитый французский режиссер и кинокритик Генри Чапьер, которому очень понравился наш фильм и он организовал его показ в Париже. Французы были в восторге от фильма, вероятно потому, что не поняли ни слова. А как мне объяснили, истинные французские киноманы находят глубокий смысл в тех вещах, которые не понимают.

Несомненно, это был самый необычный проект, в котором мне пришлось поработать. Но после выхода фильма ужасное недоразумение, произошедшее в лаборатории, привело к тому, что негатив и все копии фильма были уничтожены. Много лет спустя одна копия была найдена в коллекции Cinematheque Francaise в Париже и оцифрована для издания на видео. И я с большой радостью сообщаю вам, что в настоящее время можно купить DVD с фильмом в магазинчике на WilliamShatner.com по привлекательной цене — всего 9.95 долларов плюс почтовые расходы — и это на 2 доллара дешевле, чем на Амазоне! Но это еще не всё, дорогие друзья, если вы будете заказывать прямо сейчас и потратите в магазинчике более пятидесяти долларов (без стоимости доставки), я с удовольствием бесплатно включу в ваш заказ — да-да, совершенно бесплатно — девятидюймовую фигурку «Трелейн: Готосский сквайр».

Когда готовили DVD, меня попросили записать комментарий о создании «Инкубуса». Работа над комментарием пробудила во мне много воспоминаний, включая и несколько слов на этом языке, который, после первого выхода фильма, кажется, потерял свою привлекательность. Но, как только я закончил запись и посмотрел фильм, я действительно вспомнил, как мы тогда вопрошали: ewhat ethe ehell eare ewe edoing ein ethis emeshugana efilm/o?

По окончании работы над «Инкубусом» я уже лет пятнадцать как имел постоянную работу и всё же у меня не было более восемнадцати сотен баксов на счету в банке. Но у меня было три — сосчитал — великолепные дочки, домик в Лос-Анджелесе и семейная жизнь, которая шла не так хорошо. И это ужасно расстраивало. Несколько молодых актеров, с которыми я начинал работать на телевидении, стали крупными кинозвёздами — прекрасные актеры, такие как Пол Ньюман и Стив Маккуин, — в то время как я все еще снимался в единичных эпизодах телесериалов да в малобюджетных фильмах.

Какое-то время я, возможно, был самым занятым актером на телевидении. Например, во «Вне закона» (The Outlaws) я играл человека, скрывающегося от преследования за убийство, которого я не совершал. В «Театре Роберта Херриджа» (Robert Herridge Theatre) я был метким стрелком, нанятым убить честнейшего шерифа в одном ковбойском городке. Я снялся в нескольких сериях «Триллера» (Thriller); в одной из серий я становлюсь одержимым отражением женщины в зеркале старинного дома и в итоге случайно убиваю свою жену. В другой — я отчаянно пытаюсь убить свою богатую тётушку и ее мужа, чтобы получить их наследство. В сериале «Альфред Хитчкок представляет» я сталкиваю свою жену вместо тёщи с обрыва. В «Защитниках» из «Студии Один» я нечаянно убиваю человека в уличной потасовке. В сериале «Арест и процесс» (Arrest and Trial) я — амбициозный телепродюсер, планирующий убийство ради карьерного роста. В «Вирджинце» (The Virginian) я — золотодобытчик, ведомый жадностью к убийству конкурентов. А в «Беглеце» (The Fugitive) я — убийца-психопат.

Ну а если я не убийца, то я — спаситель. В «Алкоа-театре» (Alcoa Theatre) я был доктором с серьезными эмоциональными проблемами, в «Медсёстрах» (The Nurses) — доктором, имеющим дело с эвтаназией. В сериале «Бен Кэйси» (Ben Casey) я — неординарный детский врач, а в «Докторе Килдэре» (Dr. Kildare) я, в итоге, пациент.

Когда я никого не убивал и не спасал, то ловил или защищал — в «Защитниках» (The Defenders) и «Правосудии Бёрка» (Burke’s Law), в «Шахе и мате» (Checkmate) и «Для людей» (For the People). Я безостановочно работал; если сегодня вторник — то значит сегодня «Обнажённый город» (Naked City). И к каждой из этих ролей я относился с равным вниманием и ответственностью; я никогда не делю работу на важную и не важную — это моя трудовая этика. И каждое шоу приводило к чему-то еще.

И реальность такова, что, когда берешься за всё наугад, что-то из этого может оказаться тем, что назовут «искусство». Вне всякого сомнения, самое незабываемое шоу, в котором я успел поработать в то время — «Сумеречная зона» (Twilight Zone) и её эпизод «Кошмар на высоте 20 тысяч футов» (Nightmare at 20,000 Feet). Говоря «незабываемое», я имею в виду сейчас — в истории телевидения; но, возможно, я уже и не помнил о нём спустя месяц или после работы в трёх-четырех других шоу. Это история о… Погодите-ка, пусть сам создатель «Сумеречной зоны» Род Серлинг опишет ее: «Типичный портрет испуганного человека. Мистер Роберт Уилсон, 37-ми лет, женат, имеет детей, торговец в отпуске по болезни. Он только что выписался из лечебницы, где провел последние полгода, восстанавливаясь после нервного срыва… Сегодня он путешествует к месту назначения, которое, вопреки планам мистера Уилсона, находится в самом тёмном углу Сумеречной зоны».

В общих словах: я лечу домой со своей женой, смотрю в иллюминатор на неистовствующую бурю и вижу, как какое-то мохнатое существо на крыле самолета отдирает кусок металла. Но когда в иллюминатор выглядывает кто-то еще, существо скрывается. Я знаю, что это существо не вымысел моего воображения; я знаю это, вы слышите меня, я знаю это! «Гремлины! — кричу я. — Гремлины! Мне не привиделось. Он был вон там. Не смотрите — сейчас его там нет. Он прячется всякий раз, когда кто-то может его увидеть. Кроме меня».

Если я буду продолжать кричать, что там, на крыле самолета, на высоте 20 тысяч футов, резвится существо, моя жена решит, что у меня еще один нервный срыв, и отошлет меня обратно в сумасшедший дом, а если я не закричу, самолет будет поврежден и все на борту умрут. В итоге я выхватываю револьвер у спящего полицейского и стреляю в существо. Полёт заканчивается, и меня выносят из самолета в смирительной рубашке — но, как зрители видят, меня скоро реабилитируют, потому что часть обшивки крыла оторвана. Или, как замечательно объясняет Серлинг, «чтобы в этом убедиться, человеку очень часто приходится перейти границу и побывать в самых темных уголках сумеречной зоны». Ду-ду-ду-ду, ду-ду-ду-ду, дууууууууу — ба да да даааа.

Те полчаса как только не пародировались, даже в «Симпсонах» — эпизод «Кошмар на высоте пять с половиной футов», в котором Барт видит гремлина, раздирающего на части его школьный автобус, и даже в клипах, например, металлической группы Anthrax. А когда в 1983 году снимали полнометражное кино «Сумеречная зона», то этот эпизод был одним из трех, выбранных для ремейка, с Джоном Литгоу в моей роли. Конечно, сначала они попросили меня, но я был занят в «Ти Джее Хукере» и не мог.

Поверьте, в то время никто и не думал, что мы снимали телеэпизод, который впоследствии станет классикой. Шел уже пятый сезон «Сумеречной зоны», и они штамповали серии, как блины пекли. Я видел Рода Серлинга, но так и не познакомился с ним. Он всегда был слишком занят для меня, отстранен от фактического производства, но, возможно, он и не считал, что стоит тратить своё время на работу с актером.

В этих сериях экономили на всём. Но сюжет был так хорош, как и сценарий великого Ричарда Мэтисона, что ценность самой истории с лихвой окупает дешёвизну её производства. Гремлина изображал акробат по имени Ник Крават. На нем был нелепый меховой костюм, и в нем он чем-то напоминал дальнего родственника Чубакки — под «дальним» я имею в виду расстояние в несколько световых лет. Это был такой дешевый костюм, что казалось, будто у актера линька. Это животное чувствовало бы себя неуютно даже на дереве, не то что на крыле самолета во время полета. Это просто невероятно, и каждый знает, что существо, способное резвиться на крыле самолета на высоте 20 тысяч футов, имело бы более аэродинамичные формы.

Но зрителям было всё равно, как выглядит существо, — и в этом-то и заключается гениальность истории. Там мог бы скакать кто угодно, хоть с абажуром на голове, — зрители и так были бы напуганы. Один критик сказал, что это шоу так же нагоняет страх перед полетом, как «Психо» — перед душем.

Как бы то ни было, в качестве воздания должного этой программе вы можете купить двенадцатидюймовую фигурку гремлина, держащего кусок крыла — более того, там есть даже две разные фигурки гремлина, и обе одеты в тот же дурацкий костюм. Не в моем магазине на WilliamShatner.com, конечно, а где-нибудь еще.

В то время мне предлагали главные роли в нескольких различных телесериалах — и все предложения я отклонил. Я был воспитан старой школой, хотя то были годы становления телевидения, так что в действительности это была новая школа: настоящий актер не снимается в сериалах, потому что тогда он не сможет принять главную роль в бродвейской постановке или голливудском фильме, которые должны сделать его настоящей звездой. Или, что еще хуже, ты станешь актером однотипных ролей, запертый в определенные рамки, и это может означать конец твоей карьеры. Поэтому я отклонил те несколько предложений — и наблюдал за тем, как Ричард Чемберлен превращался в телезвезду, играя роль доктора Килдэра, которую я отверг, и как блистал Роберт Рид, играя героя, созданного мной в «Защитниках». Возможно, у них и так было ведущее положение в кино и театре, плюс финансовая защищенность, и более восемнадцати сотен долларов в банке, но у меня все еще была моя актёрская чистота!

К несчастью, я тоже не избежал однотипности — как актер, играющий в серьезных фильмах, не приносящих большого дохода, да снимающийся в каждом телесериале начиная с «Медсестёр» и кончая «Человеком от дяди» (The Man from U.N.C.L.E.). Но, честно говоря, гарантированная еженедельная зарплата выглядела так соблазнительно. И я практически регулярно появлялся в «Защитниках» — я снялся там в пяти эпизодах и в «Докторе Килдэре» — в шести. Не желая быть связанным сериалом, я был привязан практически к каждому — только без внимания публики и соответствующей зарплаты. Воодушевленный успехом своего шоу об адвокатах, отце и сыне, продюсер «Защитников» Херб Бродкин создал еще одно шоу, в котором юридические драмы рассказываются с точки зрения пожилого и молодого прокуроров. И он предложил мне вторую главную роль в этом сериале вместе с актером-ветераном по имени Ховард Да Сильва.

Вот это, сказал он мне, вот это действительно, по-настоящему, вот те крест, без шуточек, клянусь, то шоу, что сделает тебя звездой. Пришла твоя очередь, Билл.

Наконец. Еще раз. Конечно, это было задолго до того, как мы осознали суровую реальность жизни: что прежде чем Чарли Браун вдарит по мячу, Люси всегда успеет его убрать. Так что я взялся за роль помощника окружного прокурора Дэвида Костера в сериале «Для людей» (For the People) Херба Бродкина. Это было не «Защитники», это было лучше, чем «Защитники». Это не было повторением того, что уже когда-то было сделано — на тот момент это была новая и захватывающая идея. Судебные процессы пылкого прокурора, преданного долгу человека, яростно защищающего систему уголовного правосудия Соединенных Штатов Америки. И я чувствовал себя там как рыба в воде: я имею в виду, что пусть я никогда и не был в настоящем суде, но я так часто играл адвокатов и преступников на телевидении, что знал телевизионную правовую систему вдоль и поперёк.

Ховард Да Сильва, игравший моего толкового босса, в свое время попал в черный список Маккарти, но всё же как-то сумел остаться верным своим идеалам. Это был прекрасный актер, и, работая над сериалом, мы с ним стали хорошими друзьями. Я обожал его. Джессика Уолтер играла мою красавицу жену, не отягченную заботами музыкантшу, игравшую в классическом струнном квартете. И пока сценарии фокусировались на моей работе, в них также включались и сюжетные линии о нашей семейной жизни, что на тот момент было очень оригинальной идеей. И это так соотносилось с моей реальной семейной жизнью. Мы снимали тринадцать эпизодов в Нью-Йорке, и поэтому мне пришлось оставить Глорию и наших трёх дочерей в Лос-Анджелесе, пока я находился в другом городе. Работая.

«Для людей» — очень хороший сериал о значимых юридических проблемах. «Телегид» писал, что это было «более наглядное» и «глубокое» шоу, чем «Защитники», и он причислил меня к «элите» телевизионных актеров. Герой, которого я играл, как я пояснил нью-йоркскому репортеру, был настолько ревностным обвинителем, что «даже на мысках [вместо пяток] спляшет традиционное испанское фламенко перед тем, кто встанет на его пути».

Вот оно! На самом деле, вот оно — то шоу, что сделает меня звездой. Ведь его продюсирует Херб Бродкин. Мало того, что Бродкин был самым успешным телепродюсером, он также делал самые значимые программы. У нас были самые лучшие нью-йоркские актеры, и сценаристы, и режиссеры. Он стал достойной парой «Защитникам» и получил высокие рейтинги. Критики полюбили шоу. Многие люди болели за Ховарда Да Сильву, чья карьера была перечеркнута благодаря «черному списку» Маккарти, и это было его возвращение. Справедливость должна была восторжествовать в реальной жизни, как и в телешоу. Сериал вышел в эфир в январе 1965 года.

А давайте я расскажу о том, что никогда не случится: они никогда не сделают двенадцатидюймовую фигурку пылкого помощника окружного прокурора Дэвида Костера.

Си-би-эс почему-то решила, что самым подходящим временем для нашего шоу будет воскресение, 9 вечера. Ну а теперь подумайте, какую еще программу можно смотреть в Америке в это время? Как насчет самой популярной телевизионной программы? Вестерн номер один — «Бонанза» (Bonanza). В общем, иногда действительно начинаешь задумываться, а не собрались ли однажды после работы все эти крутые исполнительные продюсеры Си-би-эс и не взял ли один из них, да и сказал остальным: «У меня отличная идея: а давайте хорошенько подшутим над Биллом Шатнером. Потратим кучу денег на телесериал, пусть он думает, что это по-настоящщщщщщему то шоу, что сделает его звездой, а потом выпустим его в эфир одновременно с самым высокорейтинговым шоу». И все смеялись. Я никогда не понимал, как это Си-би-эс может потратить столько сил и средств на то, чтобы нанять талантливых сценаристов, актеров и техников, а потом выпустить очень хорошую программу в самое худшее для нее время. «Светильник ноге моей» и то шел в более подходящее время (я это точно знаю, ведь я играл там римского солдата, поднявшего накидку Христа, после чего я принял христову веру), чем когда показывали «Для людей». Пилотным сериям доставалось лучшее время в эфирной сетке.

Но всё же я был оптимистом. Я надеялся, что, может быть, зрители уже устали от добротных вестернов. В «Бонанзе» снимался мой старый друг Лорн Грин, чей инвестиционный совет несколько лет назад стоил мне моих кровных пяти сотен долларов. И это был мой шанс поквитаться с ним за уран.

Попался снова. Можно так по-философски спросить: если какое-то телешоу, показываемое одновременно с программой номер один, вдруг закрывают, кто-нибудь это вообще замечает? «Для людей» были обречены с самого начала. После тринадцати недель показа шоу закрыли.

Почти каждый актер проходит через периоды глубокого разочарования, когда серьезно задаешься вопросом, почему ты всё еще находишься в этой часто непостижимой профессии. Обычно это случается, когда знаешь, что ты прекрасно справился с работой, когда ты гордишься тем, что сделал, а никто этого не замечает; оно теряется. А когда такое случается несколько раз, ты начинаешь думать: зачем я всё это делаю? Я впустую трачу свою жизнь? Я родился в 1931, как раз во время Великой Депрессии. Пусть я не помню подробностей, но зато я помню то чувство отчаяния, что наполнило нашу жизнь. Мой отец радушно принял на себя ответственность за многих членов своей семьи — и это были деньги, которые он охотно тратил, чтобы помочь им выжить. У меня было то же чувство ответственности; и я провел много ночей, ворочаясь в постели, задаваясь вопросом, как я буду содержать жену и детей, чем мне платить за ипотеку? Действительность моей ситуации была не слишком привлекательной: я изо всех сил пытался содержать семью, я жил от зарплаты до зарплаты, никакой финансовой защищенности, и талант, казалось, нисколько не влиял на твой успех или провал. Поверьте, были времена, когда я думал бросить это всё, когда я даже и не мечтал, что когда-нибудь достигну такого успеха, что Говард Стерн пригласит меня присоединиться к нему в своей знаменитой Гомо-комнате.

Собственно говоря, «Для людей» был не первым сериалом со мной в главной роли, а первым таким, который вышел в эфир. В 1963-м продюсер Селиг Дж. Селигман взял меня на главную роль — играть Александра Великого в еженедельном сериале. Селигман, который был поверенным на Нюрнбергских процессах, сейчас продюсировал успешный сериал о Второй мировой войне — «Combat!». И хотя тогда я этого и не осознавал, «Александр великий» — это своего рода «Combat!» в женских одеждах. Предполагалось, что это будет большая костюмированная драма, в которой мужчины носят коротенькие набедренные повязки, а женщины — подносы с виноградом и вином, а из одежды — минимум дозволенного.

Мы сняли двухчасовой пилот в Юте за шесть месяцев. В актерском составе также были Адам Вест и Джон Кассаветес. Я редко вникаю во всякие подробности помимо чтения самого сценария, но в данном случае я с жадностью черпал информацию об Александре Великом. Я был в восторге от него. Какая неординарная личность! Какую поистине наполненную жизнь он вел! Как можно промахнуться с таким шоу? — думал я. Там и сражения, и приключения, и прекрасные женщины, и парни, сражающиеся верхом, — да к тому же всё это основано на реальных событиях. Возможно, это было не так захватывающе, как переезд деревенской семьи в Беверли Хиллз или разборки марсиан на Земле — сюжеты двух самых популярных шоу, шедших тогда в эфире, но ничего подобного «Александру Великому» еще не было на телевидении.

К тому времени мне уже стоило бы понять, что если на телевидении что-то еще не было сделано, то имелись веские причины тому, почему оно не было сделано.

Александр был солдатом и философом, которого учил Аристотель. Он прошагал со своей армией более двадцати тысяч миль за одиннадцать лет и завоевал бoльшую часть мира. Он ни разу не проиграл сражения и ввёл общий язык — нет, не эсперанто — и валюту на огромной части завоеванной территории, прежде чем умер в возрасте тридцати двух лет. Так совпало, что мне как раз было столько же лет, как и ему в момент смерти.

Больше года я готовился сыграть эту роль. На этот раз я верил, что роль может сделать меня звездой. Я занимался с гирями и за всю свою жизнь не был в лучшей физической форме. Именно тогда я и научился стрелять из лука. Я научился драться на мечах, научился скакать галопом без седла, потому что Александр презирал седло, как дискредитирующее его мужественность! Я научился делать летящий наскок, запрыгивая на лошадь с бока во время ее движения. Я работал с опытными тренерами, научившими меня, например, как вскочить на лошадь сзади, что достаточно трудно и может оказаться опасным и непривычно болезненным. Позвольте дать вам небольшой совет: лошади не любят, когда на них вскакивают сзади. У них ведь нет зеркала заднего вида, и как любое животное, они не любят неожиданностей, причем с той стороны, с которой они беззащитны. Но я научился этому.

Селигман хотел, чтобы шоу было исторически верным, насколько это возможно. Меня одели в доспехи из толстой кожи, в которой будет ходить Александр. Во время перерыва на второй день съемки, пока я вёл прекрасную верховую пятиаллюрную лошадь-чемпионку, ко мне подбежал режиссер и, обеспокоенно глядя на меня, сказал, что придется переделать сцену, которую мы сняли накануне. «Мы потеряли звук, когда ты склонился над умирающим солдатом и говорил ему теплые слова, — объяснил он, — вся эта кожа, что ты носишь, так скрипит, что мы не можем расслышать ваш диалог».

Одетый как Александр и держа за уздцы лошадь, которая, возможно, была его легендарным Буцефалом, я оглядел скалистые равнины Юты и подумал, что речь идет о проблеме, с которой должен был столкнуться и Александр, ведь они скакали ночью. Им нужно было проезжать огромные расстояния на большой скорости, обмотав копыта лошадей тряпками, чтобы сделать бесшумными набеги на лагерь врага. В мгновение я представил, как Александр сказал своим соратникам: «Тот шум, что производят наши кожаные доспехи, будит нашего врага. С этим нужно что-то делать».

В этот момент история для меня ожила, всё это каким-то мистическим образом переплелось.

Конечно, Александру не приходилось иметь дело с чувствительными микрофонами и студийными продюсерами. И у нас было не так много вариантов, чтобы решить проблему, — но какие-то технические усовершенствования всё же были сделаны.

Пилотная серия открывалась торжественным закадровым голосом, возвещающим: «Персия, 2297 лет назад. Земля гор…» К сожалению, Селигман не смог продать телекомпаниям пилотный эпизод о событиях, имевших место на земле гор, а впоследствии — подогнать его по длине под полнометражное кино. Но, выпущенный как театральный фильм в Европе, он имел большой успех. Хотя к тому времени, как его наконец-то показали по американским телеканалам, голос за кадром, чтоб уж быть точным, должен был начать: «Персия, 3001 год назад…». При наличии такого огромного количества прекрасного исторического материала сценарии были просто напичканы различными клише. Вот если б сейчас посадить Александра в машину времени да транспортировать его в Беверли Хиллз, откуда мы могли бы наблюдать за его безумными приключениями, то такое шоу могло бы сработать, но то — нет.

Я очень горжусь фактом, что сам исполнял все свои трюки — за исключением действительно очень опасных, для исполнения которых требуется каскадер с опытом, — это именно то, чем я и занимался большую часть своей карьеры. За все эти годы я столько раз дрался, кувыркался, бегал, прыгал, гонял на машинах, плюс что-то еще, довольно уникальное. Я всегда считал, что исполнение физических действий, трюков — это часть актерского ремесла, но выполнять это надо без риска. Безопасность звезды всегда у всех на первом месте, но не потому, что они любят тебя, а потому, что если ты поранишь свой левый мизинчик, ты не сможешь перейти к съемке следующих кадров, и это будет стоить продюсерам кучу денег. Поэтому в большинстве случаев они не разрешают звезде исполнять что-либо небезопасное.

Но реальность такова, что даже самые обычные на первый взгляд трюки могут быть очень опасными. В «Дымке из ствола» (Gunsmoke) я играл плохого парня, вовлеченного в перестрелку с помощником шерифа. Согласно сценарию как раз перед самой стрельбой предполагалось, что один из моих приятелей, плохих парней, обхватывает меня за шею и использует в качестве щита. В этой истории в меня стреляют, и мою жизнь спасает семья квакеров — я убедил эту семью, что я хороший парень, жертва, и они верили до тех пор, пока их красавица-дочка не влюбилась в помощника шерифа.

И кстати, в данном конкретном случае мне никто не обещал, что эта история сделает меня звездой.

Актер, играющий другого плохого парня, был огромным мужиком и выглядел как ненормальный. Потому его и наняли, что он выглядел как ненормальный. И как потом выяснилось, он так выглядел, потому что и был ненормальным. Когда мы начали снимать, он обхватил меня за шею и на полном серьезе начал душить. Я не мог дышать. Это был поистине настоящий кошмар актера: я умру в «Дымке из ствола». Я схватил его за большой палец и изо всех сил дёрнул. Без преувеличений, я боролся за свою жизнь.

Похожая ситуация случилась со мной несколько лет спустя — когда я спас жизнь Корейца На Все Руки (Одджоба). Гарольд Саката, создавший незабываемый образ Одджоба, врага Джеймса Бонда в «Золотом пальце», работал со мной в малобюджетном фильме под названием «Импульс» (Impulse) — название, на которое они поменяли предыдущее «Покатаемся, крошка?» (Want a Ride, Little Girl?) Я играл уже привычного вам маньяка-убийцу, пытающегося убить девочку, потому что она видела, как я убил своего старого тюремного приятеля. Гарольд был крупным мужчиной, совершенно без шеи — только плечи и голова. В данной сцене он преследует меня до автомобильной мойки, но мне удается от него оторваться и залезть на крышу. Когда он проходит подо мной, я бросаю на него лассо, затягиваю петлю на шее и подвешиваю. И пока он там висит и задыхается, я спрыгиваю с крыши, несколько раз бью его и убегаю.

Постановщик трюка прикрепил к Гарольду подвесные ремни, спрятав их ему под рубашку, и пристегнул к стальному тросу. Если смотреть в объектив камеры, то казалось, что я поднимаю его за веревку, но на самом деле его поднимали с помощью троса. Мы несколько раз попрактиковались: бросил веревку — потянул — поднял — выглядит хорошо. А затем заработали камеры.

Я набрасываю ему на голову петлю и подвешиваю. Прыгаю на землю и смотрю, как он висит на высоте трех футов и изо всех сил пытается освободиться. Он издавал ужасные звуки задыхающегося человека. Боже, я и не представлял, что он такой отличный актер, — подумал я. Казалось, что он действительно задыхается. Я несколько раз ударил его кулаком в живот: вот тебе — вот тебе — вот тебе! И побежал. И пока я бежал, меня осенило: секундочку! Он же по правде задыхается! В реальной жизни всякий бы заорал: «Помогите!», но поскольку дело было на площадке, я закричал: «Стоп! Стоп!» — и бросился обратно к нему — помочь. Гарольд весил около трехсот фунтов, но каким-то образом я сумел поднять его тело на достаточную высоту, чтобы снизить давление на дыхательное горло и позволить ему дышать. И я держал его так, пока не обрезали веревку и не освободили его. Я не знаю, откуда у меня взялось столько сил, хотя, держа его, я сломал себе палец. А поскольку у нас был очень строгий график и мне не хотелось прерывать съемки и идти к доктору, то мой палец правильно так и не сросся.

Наиболее серьезная травма из тех, что я когда-либо получал при выполнении трюков, произошла со мной во время съемок эпизода сериала «Ти Джей Хукер» на Гавайях. Мы снимали сцену борьбы на вершине холма, возвышающегося, вроде бы, над Северным Берегом и Тихим океаном. Высота от края обрыва вниз до океана была примерно тысяча футов. А сейчас я вам признаюсь: я боюсь высоты. Да, очень странное заявление. Я могу летать на сверхлёгком или управлять спортивно-пилотажным самолетом или планёром; я прыгал с парашютом и делал затяжные прыжки; я в одиночестве стоял на плато — но если я с четвертого этажа отеля посмотрю вниз, мне может стать плохо от страха, что упаду.

Постановщик трюка разработал эту сцену со всей тщательностью. Мы отрепетировали ее несколько раз: я со злодеем борюсь на вершине холма, он сбивает меня с ног и я качусь к пропасти, прямо к самому краю обрыва, затем он вынимает меч — меч! — и с плеча бьет меня по голове. Его меч пролетает справа, в то время как я уклоняю голову влево, тогда он бьет слева, а я уклоняюсь вправо. Вправо-влево, вправо-влево. Понятно? Понятно.

Наконец пришло время съёмки. Моя проблема состояла в том, что я должен был находиться на самом краю крутого обрыва. Поэтому я лег на спину где-то за восемь футов до края и пополз назад к обрыву, так что смог добраться до откоса, не глядя вниз. Я действительно боялся. Меня могли бы привязать к тросу, но мне не хотелось этого — поэтому другому каскадеру пришлось держать меня за ногу. Мы повторили все действия в замедленном темпе: «Ты бьешь справа, я иду влево. Взмах мечом. Ты бьешь слева, я — вправо. Отлично, давайте снимать и, пожалуйста, давайте сделаем всё с первого дубля, потому что мне совсем не хочется находиться здесь дольше, чем это необходимо».

Хорошо — приготовились — мотор — играем. В общем, я так толком и не знаю, моя ли это вина, или каскадера, но я уклонился в одну сторону, он ударил в ту же самую и рассёк мне лоб. Я стал истекать кровью. На самом деле, реально истекать кровью. Каскадер аж оскорбился: «Вот черт! Теперь везти тебя в больницу!»

— Я никуда отсюда не поеду. Я не собираюсь потом снова оказаться здесь, на краю пропасти. Просто залатайте меня и давайте уж доснимем.

— Но лоскут кожи…

— Я никуда отсюда не двинусь. Придавите его обратно, залепите и прикройте волосами.

Они остановили кровотечение и вытерли кровь. Второй каскадер всё еще держал меня за ногу. Я так и не пошевельнулся.

А потом я заметил, что первый каскадер свирепо смотрит на меня. Теперь, когда со мной всё было в порядке, он позволил себе разозлиться на меня за то, что я провалил трюк; из-за меня он предстал не в лучшем свете — он покалечил звезду. А затем он снова поднял меч…

Когда в итоге мы закончили снимать эту сцену, я сказал: «Тащите меня отсюда». Потому что я всё еще был парализован страхом.

А сколько постановочных драк было в моей карьере — наверное, я даже не смогу подсчитать! Я был достаточно хорош в этом деле. Тут самое важное — знать, как падать. Я научился этому на уроках дзюдо. Более безопасным является падение, когда вы расставляете руки так, чтобы сразу всё тело ударилось о землю. Так вы распределите силу удара. Это именно то, что делают профессиональные борцы. И в то же время это производит громкий звук падения. Если вы хотите перекатиться, когда ударитесь о землю, то лучше падать с согнутыми руками, тогда вы будете совсем как втулка. Вы перекатитесь на руках и не почувствуете никакой боли.

Выполнение трюка падения требует большой подготовки, потому что вы должны уметь ощущать своё тело в пространстве, приготовиться к столкновению и правильно распределить силу. И когда всё сделано правильно, то всё выглядит очень реалистично. В фильме «Шоу начинается» (Showtime) с Эдди Мёрфи и Робертом Де Ниро я играл себя в роли Ти Джея Хукера, обучающего настоящих полицейских стандартным телевизионным полицейским процедурам. Предполагалось, что в одной сцене я показываю Эдди Мёрфи, как перепрыгнуть через капот машины, но я решил сыграть так, чтобы выглядело, будто я повредил спину, показывая ему самый безопасный способ этого прыжка. В первом дубле я это сделал, перекатившись через капот, и упал сзади машины. И пока я вставал, съемочная группа рванула ко мне — всё выглядело настолько реальным, что они подумали, будто я пострадал, и прекратили съемку.

Но люди действительно получают травмы в постановочных боях. Актеры так распаляются, что утрачивают контроль над дистанцией и бьют каскадеров. Большинство каскадеров побаиваются актеров, потому что те слишком увлекаются, до безумия. Даже мне не раз доставалось в таких драках от других актеров. Я всегда держу дистанцию удара. В то время, когда камера находится позади тебя, выпад кулаком должен протянуться всего на шесть дюймов, чтобы выглядеть реалистично. Начав играть главные роли, я не помню, чтобы хоть раз проиграл битву. Снимаясь в «Стар Треке», я постоянно дрался; дрался с двумя, дрался с тремя, причем одновременно, и всегда всех побеждал. Я был крутым бойцом на экране, коль скоро на моей стороне были и мораль, и сценарий.

Я был настолько хорошим сценическим бойцом, что дрался даже сам с собой — в нескольких программах и фильмах. В «Стар Треке», например, мы как-то дошли до того, что два Кирка дрались друг с другом. В фильме «Белый команчи» (White Comanche) я играл братьев-близнецов, индейских полукровок, которым пришлось драться насмерть. В таких случаях одного из моих героев заменяли каскадером, чье тело очертаниями походило на моё, и снимали у него из-за плеча. Так что, возможно, я смог бы сыграть одновременно и Цезаря, и Брута в мюзикле «Юлий Цезарь», который я хотел поставить в фильме «Фанклуб» (Free Enterprise).

Более того, я был настолько хорошим сценическим бойцом, что из-за этого постоянно получал серьезные травмы. Когда мои дочки были подростками, мы вчетвером ходили на картодром. Они были очень симпатичными молодыми девушками и, естественно, привлекали внимание мальчиков-подростков. И пока мои девчонки гоняли по треку, эти мальчишки носились взад-вперед, пытаясь их подрезать и вообще делая, что угодно, лишь бы привлечь их внимание. Я ехал позади дочерей, пытаясь защитить их. Я был взрослым быком, защищающим своё стадо, пытаясь держать этих молодых самцов на расстоянии.

Наконец я вывел свое стадо с трека, а эти три тинейджера подошли к нам и вели себя как настоящие недоросли. Теперь-то я понимаю, что восемнадцать лет — интересный возраст для мальчика; эмоционально они все еще дети, но физически — они мужики. Конечно, имея девочек-подростков, я не вполне это понимал. Так что я требовательно их спросил: «Вы что, не понимали, что творили с моими дочерьми? Если вы так будете продолжать и дальше, вы убьете кого-нибудь».

«Да-а? А кто нас остановит?» — Несомненно, они были настоящими маленькими гангстерами.

Я не собирался сносить подобного от… детей. Я смело шагнул вперед. И внезапно подумал, что могу раскидать этих трех пацанов за раз. Я десятилетиями дрался в трюках. Только неделю назад мы с Леонардом Нимоем расправились с шестью каскадерами. Всего лишь вдвоем. Мы победили шестерых крепких мужиков. В уме я уже начал планировать стратегию, чтобы, когда я начну атаку, не совершить оплошностей. Будучи Кирком, я часто в драках взмывал в воздух и совершал двойной удар через себя (ножницами) и бил каскадера в грудь. Он отлетал назад к стенке, полностью вырубленный, в то время как я приземлялся на землю и перекатывался, затем бил второго плохого парня локтем, а потом…

Постойте-ка, — пронеслось у меня в мозгу. Это ж не по-настоящему! Тут я вспомнил третий закон Ньютона: всякому действию всегда есть равное и противоположное противодействие. Если я действительно подпрыгну в воздух и ударю кого-нибудь в грудь, то с ним абсолютно ничего не случится, а вот я упаду на пол. Следовательно, если бы я попробовал проделать такой трюк с этими мальчишками, они бы не отлетели назад и не упали бы без чувств. А я бы оказался на земле, и они бы наподдали мне. И я бы получил ранения.

Так что это, несомненно, не самая хорошая идея. Поэтому вместо этого я начал подумывать об использовании дипломатии. Кирк часто призывал на помощь дипломатию, чтобы помешать одному миру…

Но я никогда не забуду один из действительно самых опасных трюков, которые я когда-либо делал. По-настоящему. Единственное, я не помню, зачем я это сделал. Мы снимали фильм «Катастрофа на Костлайнере» «Disaster on the Coastliner» для The ABC Sunday Night Movie (телепрограмма с фильмами, выходящая вечером по воскресеньям). Костлайнер — это поезд, направленный по неправильному пути помешанным инженером, пытающимся отомстить за смерть своей жены и дочери от несчастного случая, а среди пассажиров этого поезда были жена вице-президента и дочь. Мы снимали на пустынном протяженном участке пути в Коннектикуте. Я играл мошенника, на котором пробу ставить негде. В ключевой сцене я должен был стоять на крыше идущего на полном ходу тепловоза и драться с каскадером до тех пор, пока вертолет не спикирует вниз и не спасет меня. Когда я прочитал сценарий, то подумал, что это будет впечатляющий трюк, но я не знал, как они собирались поставить его.

Когда мы начали снимать, я спросил режиссера: «Как мы будем это делать? Мы вернемся обратно в студию и снимем всё на зелёном фоне?» И когда он признал, что еще и сам это не обдумал, я предложил: «Хорошо, а почему бы не снять по-настоящему?»

Это называлось, мальчики и девочки, а-давайте-поставим-пьесу-в-коровнике. Не представляю, чем я думал, говоря это.

Его лицо озарилось: «Ты так думаешь?»

«Да. Конечно. Почему нет?»

Почему нет? Да потому, что я мог бы погибнуть, — вот почему «нет». Но, слушая самого себя, я входил в азарт: «Вот что мы сделаем. Поезд будет идти пять миль в час, я залезу на крышу, и вы сможете сделать кадры крупного плана, затем вы можете увеличить скорость плёнки, и будет выглядеть как настоящая драка».

«Ты так думаешь?»

Похоже, он не соображал, так же как, должно быть, и я. Но между нами была разница. Я был тем, кто взбирается на крышу поезда. А он — тем, кто в здравом уме. «Идёт! — сказал он с энтузиазмом. — Так и сделаем. Давай действуй и залезай».

Проблема, как я тут же обнаружил, была в том, что это был тепловоз, то есть там не было ни труб, ничего такого, к чему можно было бы прикрепить страховочные тросы. Он весь обтекаемый, плоский. Единственный вариант, как меня можно было бы прикрепить к страховочному тросу, — протянув страховку сбоку тепловоза через окно. Но потом мы поняли, что если мы так сделаем и я упаду, то трос просто потащит меня за собой рядом с поездом. Плохой вариант. Так что мы не могли использовать страховочные тросы. Но как бы то ни было, я сделаю это.

Ты так думаешь?

Режиссер был в восторге от того, что я так желаю сделать трюк.

В конце концов, я забрался на крышу поезда. Признаться, мне было страшно. И пока он катился со скоростью пять миль в час, режиссер с тремя камерами ехал рядом на машине. Мы сняли всю сцену борьбы. Я глубоко вздохнул и спустился на землю. «Ну как?» — спросил я режиссера.

Он нахмурился: «Ну как… Выглядит так, будто мы едем пять миль в час».

И тут я услышал свои мысли: эй, я же звезда, а звезды травм не получают. Затем я услышал свои слова: «Хорошо, давайте сделаем еще раз. Можно ехать немного быстрее», — говорил я ему.

Ну зачем я это сказал? Ну зачем мне рисковать жизнью ради какого-то там ночного воскресного фильма? О чем я думал? Режиссеры снимали подобные сцены с первых дней кинематографа безо всякой необходимости актеру стоять на крыше идущего поезда. Есть же куча способов, как снять это.

«Ты так думаешь?» — с энтузиазмом спросил режиссер.

Я снова забрался на крышу. Семь миль в час превратились в десять, двадцать… и внезапно я уже стоял на крыше тепловоза, дающего почти сорок миль в час. Впереди приближался крутой поворот, а за ним — низкий мост. Секундочку, я актер. Что я делаю, стоя на крыше тепловоза, идущего со скоростью сорок миль в час в направлении эстакады? На такой скорости ветер был настолько силен, что мне пришлось согнуться пополам, только чтоб меня не сдуло. Ветер задувал снизу в мои штанины, чуть ли не поднимая меня. Вертолет начал снижаться ко мне. По роли предполагалось, что я должен быть напуган. Поверьте мне, в данной ситуации совершенно не требовалось гениальности, чтобы показать страх.

Когда мы закончили сцену, режиссер мне гордо сказал: «Получилось». Критики писали, что сцена «выглядит реалистично». Выглядит реалистично? Она только выглядит реалистично?

Но когда речь заходит о настоящих трюках, нет ничего более реалистичного, чем съемки с актрисой Тиффани Боллинг и пятью тысячами живых тарантулов в классическом фильме ужасов «Царство пауков» (Kingdom of the Spiders). Ох, это та вещь, которую я сделал ради искусства.

По сюжету это был типичный ужастик: тысячи злых и голодных тарантулов атакуют изолированный городок. Я играл ветеринара Рэка Хансена, который отчаянно пытается убедить мэра, что мы должны выпустить самых худших врагов тарантулов — крыс и птиц, в огромном количестве, чтобы спасти город. К сожалению, мэр считает, что, позволив легионам крыс атаковать тысячи тарантулов, мы нанесем вред бизнесу и отпугнем покупателей от предстоящей городской ярмарки. Ну вот, оказалось, что во всём виновата ярмарка.

Мы снимали в маленьком городишке Кейп Верде, Аризона. Думаете, реакция горожан, когда они узнали, что у них тут снимается кино, была вот такой: Вот это да! Просто невероятно! В нашем маленьком городишке снимают фильм! Это здорово поможет нашему бизнесу… и они чего только не потащили с собой?

Часто, снимая кино на натуре, съемочная группа испытывает трудности, пытаясь не допустить зевак на задний план. Здесь, однако, такой проблемы не было. Заприте свои дома — пять тысяч тарантулов идут на город.

Прежде чем я получил эту роль, мне пришлось подписать соглашение, что я буду работать с пауками. Я и не возражал — тарантулы не пнут тебя под зад, не хлопнут по плечу, не откажутся произносить свои реплики. Кроме того, у них, как я понимаю, очень плохие связи с общественностью. Они вообще-то не очень опасны; жало тарантула менее болезненно, чем жало пчелы, — хотя вы все равно будете испытывать зуд. Но у меня была отличная идея для трюка, я хотел попасть в кадр с тарантулом на лице — а затем чтобы он сполз так, чтобы зрители поняли, что он живой. Проблема была в том, как удержать тарантула на лице, прежде чем я попаду в кадр. Я начал экспериментировать с клеем, пытаясь точно определить, сколько клея нужно, чтобы удержать тарантула на лице, но в то же время — чтобы позволить ему сползти с моего лица.

Интересный вопрос для актера: что хуже — стоять на крыше несущегося локомотива без какой-либо страховки или приклеивать тарантулов себе на лицо?

Потребовалось шесть попыток, чтобы определиться с количеством клея. И когда мы снимали сцену, всё получилось великолепно. Собственно говоря, когда я привык к паукам, они меня практически не беспокоили; что беспокоило меня больше, так это факт, что куча этих пауков помирала по ходу съемок — я постоянно слышал такой хлюпающий звук, когда по ним проезжала машина. И мне не нравилось работать с крысами. Там была одна дрессированная крыса; у нее имелась привязь из мононити, которая не давала ей сбежать, — пока крыса действительно не сорвалась и не прыгнула на меня.

Но, возможно, самым сложным трюком для меня была сцена нагишом с великолепной Энджи Дикинсон в фильме Роджера Кормана «Нехорошая мамаша» (Big Bad Mama). Афиши чего только не обещали: «Горячая исполнительница главной роли! Горячие машины! Горячие дамы! Всё чертовски горячее!» Это была своего рода «дань» Роджера Кормана Бонни и Клайду — только немного меньше насилия и намного больше кожи, а кроме того, она раз и навсегда доказала, что Энджи Дикинсон не натуральная блондинка.

Энджи Дикинсон играла вооруженную мамашу, грабящую банки вместе со своими двумя привлекательными дочками. Я играл мошенника, присоединившегося к ним ради интереса. А Энджи Дикинсон! Ах, это была роскошная женщина! Умная и красивая. Ну а если всё вместе, то она восхитительна. Она снялась в этом фильме как раз перед тем, как стала звездой сериала «Женщина-полицейский» (Police Woman). До того, как я приехал на съемки, они уже около двух недель снимали. Единственным человеком, которого я знал, был Роджер Корман. Самой первой сценой, которую решили снимать со мной и Энджи Дикинсон, была любовная сцена, в которой требовалось, чтобы мы оба были совершенно голыми. Я не сильно беспокоился по этому поводу. Давайте уж по-честному, я работал с Энджи Дикинсон; и что, она прям спит и видит, как бы посмотреть на мое голое тело? Да большинство людей вообще не замечали, что я был на площадке.

Перед тем как снимать, мы все вместе, включая Роджера Кормана, устроили читку сценария. Энджи очень не хотелось делать эту сцену. «Я не знаю, как играть голой. Видите ли, я никогда не бывала голой перед камерой. Меня это очень тревожит», — сказала она.

Роджер успокоил ее: «Не волнуйся, Энджи, мы вот как сделаем. Мы устроим закрытую съемку. Здесь будет минимум народа. Мы выгоним всех, кому действительно нечего тут делать».

«Хорошо, — согласилась она. — Но, Роджер, пожалуйста, чтобы точно никого больше не было. Я не хочу взглянуть наверх и увидеть на стропилах людей, смотрящих на меня».

Корман дал честное слово: «Здесь будут только ты, Билл, я и операторы».

Она улыбнулась: «Ну, тогда хорошо».

Роджер повернулся ко мне: «А как насчет тебя, Билл? Тебя ничего не беспокоит?»

«Если всё в порядке с ней, то со мной и подавно. Мое единственное беспокойство — что у меня будет эрекция».

Все засмеялись, думая, что я шучу. Но я не шутил. Я должен был быть в постели с великолепной нагой женщиной. Как бы не встало — вот такая предо мной проблема… стояла. Обычно, когда я собирался исполнять сцену или трюк, я знал, как подготовиться. Но в данной ситуации я действительно не знал, что мне делать.

Сцену снимали в тот же день. Мы с Энджи вышли на площадку в банных халатах. «Я так нервничаю», — сказала она мне.

— Не надо, — ответил я, тем временем стараясь думать о чем угодно, но только не о том, что эта прекрасная женщина абсолютно нага под этим халатом.

— Итак, все послушайте меня, — прокричал Роджер. — Пожалуйста, освободите площадку. Уходите все. Я имею в виду каждого. Всех без исключения. Остается только Пол за камерой. Давайте, живей. И закройте за собой двери, пожалуйста.

Энджи сосредоточила взгляд на моих глазах, а затем робко позволила халату упасть. Я стоял, охваченный благоговейным страхом. Я смотрел на совершенство женского тела. Это была ода красоте женщины. Ее шелковистая кожа переливалась медовыми оттенками от бедер до вздымающихся холмиков налитой груди, длинные белые волосы едва прикрывали…

Но позвольте мне здесь сделать паузу, чтобы рассказать вам кое о чем, очень значимом для меня. Более двадцати лет назад я был на благотворительном конноспортивном празднике во Дворце конного спорта в Лос-Анджелесе. Это был замечательный вечер. Деньги, собранные на празднике, пошли в больницу Южнокалифорнийского Университета (USC). Впоследствии я узнал, что дамы, возглавляющие шоу, решили, что этот конноспортивный праздник будет последним. Я подумал: если эти женщины могут управлять конным праздником, то почему не смогу я? Я наберу себе людей в помощь и подниму его. В 1990-м я сменил название на «Голливудский Благотворительный Конноспортивный Праздник» (Hollywood Charity Horse Show). Но затем мне нужно было найти получателя собранных нами благотворительных средств.

И тут вмешалась сама судьба. Однажды днем я стоял на трибунах дворца конного спорта и, посмотрев вниз, на манеж, увидел шествие, которое изменило мою жизнь. Ребенок, явно с ограниченными возможностями, сидел на лошади; хэндлер вел лошадь по манежу, в то время как двое страхующих шли по обе стороны от ребенка. Так впервые в жизни я увидел конную терапию. И так состоялось мое вступление в программу «Вперед на лошадях» (Ahead with Horses).

Как я понял, когда физически или умственно неполноценный ребенок сидит верхом на лошади, происходит что-то волшебное. Дети, которые не могут ходить, обретают движение. Дети, которые не могут говорить, извлекают некоторые звуки, общаясь с лошадью. Дети, имеющие трудности в общении, так или иначе общаются с этими животными. Я видел как дети, которые даже не способны высоко держать голову, вели лошадей через замысловатые лабиринты. Видя, как такие дети общаются с лошадьми, невозможно удержаться от слез. Вы видите, как эти дети, страдающие страшными недостатками, просто расцветают на глазах, вы видите, как они улыбаются и смеются.

Объект моей благотворительности был найден. И с 1990-го Голливудский Благотворительный Конноспортивный Праздник собирает средства для поддержки программы «Вперед на лошадях». Спустя несколько лет мы начали добавлять и других благополучателей, среди них Camp Max Straus — летний лагерь для детишек из бедных семей с физическими, психическими, поведенческими или коммуникационными проблемами, что делает почти невозможным посещение ими традиционных лагерей.

«Уэллс Фарго» (Wells Fargo) — они стали нашим основным спонсором. Голливудский Благотворительный Конноспортивный Праздник обычно проходит в конце апреля. В дополнение к негласному аукциону, превосходному развлечению, и шоу на арене мы устраиваем великолепный обед. Билеты дороги, в 2007 году они стоили по 250 долларов, но каждый доллар — не почти каждый доллар — а именно каждый отдельный доллар идет на наши благотворительные цели.

Так что если вы хотите сделать жизнь этих детей лучше, пожалуйста, посетите www.Horseshow.org и узнайте подробности. А теперь давайте вернемся к обнаженному телу Энджи Дикинсон.

Съемочная площадка почти полностью опустела. Я отбросил покрывала и скользнул в постель. «Постойте! — выкрикнула Энджи. — Роджер, знаешь что? Мне кажется, нам будут нужны гримёры».

— Позовите обратно Джорджа! — прогорланил Роджер. — Скажите ему, что он может остаться.

— И осветитель. Нам определенно будет нужен осветитель.

— Фред! Иди обратно тоже.

— И рабочие сцены… им следовало бы тут быть. О, и вот еще что. Звук. У нас тут должен быть звукооператор, разве нет?

Я приподнялся на локте. В конечном счете, она перечислила практически каждого из съемочной группы: ты можешь остаться, пусть он останется, тебе бы лучше остаться. Единственным, кого она не назвала, оказался парень, ответственный за ланчи, но он недолго бродил за пределами площадки и вскоре прокрался обратно.

В общем, мы сняли ту сцену легко и просто. Да и проблема… стояла не остро. Всё было настолько технически совершенным. Повернись, пожалуйста, лицом чуть-чутттть влево, вот так хорошо. А теперь опусти руку. А сейчас чуть подайся вперед и назад, стоп-стоп-стоп, ваши руки не в том месте. Гримёр! Пожалуйста, подправь Энджи тени для век. Спасибо.

К середине 60-х мне уже больше не предлагали ролей, обещающих сделать меня звездой. Мы с Глорией жили в комфортабельном доме — даже с бассейном — в Шерман-Оукс с нашими тремя дочерьми: Лесли, Мелани и Лизбет. Хотя что говорить — я только и делал, что преодолевал трудности. Казалось, что чем больше я работал, тем дальше я был от цели. Мои родители прибыли из Монреаля, чтобы увидеться со своими внучками, и я отчетливо помню, как отец, сидя у бассейна, спросил меня: «Ну что? Как жизнь?»

И я сказал ему правду:

— Тяжело, пап. У меня ипотека, девчонкам столько всего надо…

— Может быть, я смогу помочь? — спросил он.

Наверное, я улыбнулся в ответ:

— Пап, у тебя нет столько денег, чтобы помочь мне.

Я действительно не знал, что мне делать. Я чувствовал себя в ловушке: я делал то, о чем мечтал, — работал актером. Я играл на Бродвее и в значимых фильмах, я появлялся в каждом уважаемом телесериале. Я работал с лучшими продюсерами, сценаристами и режиссерами. Я получил множество великолепнейших отзывов и даже наград. Но я не зарабатывал достаточно денег, чтобы содержать семью. Будь я холостяком, с минимумом обязанностей, всё было бы прекрасно. Так что я начал задумываться: а не пришло ли время поискать другую профессию?

Если еще было что-то, что я мог бы сделать, то как раз пришло время это сделать. Но тогда я, возможно, еще не знал, что подходила к концу одна глава моей жизни, а другая, очень важная глава, только собиралась начаться. То была глава пять.