До сих пор

Глава 6

А давайте я расскажу вам о том, как смерть положила начало идее. После того как я перевез тело отца обратно в Монреаль, мне нужно было подобрать ему гроб для похорон. Отец приехал в Канаду в качестве иммигранта еще на заре двадцатого века. Он всю жизнь пытался перевезти своих родных с их бывшей родины в Канаду. Он знал цену каждому доллару и тому же учил и меня.

Я стоял в демонстрационном зале и смотрел на различные гробы. Что я знаю о гробах? Какие для них используются материалы? Чем они отличаются? Я ничего не смыслил в гробах. И пока я оглядывал ряды красиво расставленных гробов, я будто слышал голос отца: «Билли, ты что, шутишь? Забудь об этих освинцованных гробах, на кой черт мне такой? Просто положи меня в милый, но простенький деревянный гроб». И конечно, это было самым разумным решением.

Я купил такой гроб — и отца положили в него. Во время панихиды, пока раввин произносил надгробную речь, я повернулся к сидящей слева от меня сестре и сказал: «Джой, папа мной бы очень гордился. Я так выгодно купил его гроб».

Она несколько секунд обдумывала мои слова и спросила: «Как? Ты купил подержаный?»

Я рассмеялся, затем повернулся вправо и рассказал это второй моей сестре. Она передала шутку дальше, и вскоре большинство людей, находящихся в зале и скорбящих по этому замечательному человеку, смеялись. И тогда меня осенило: как легко смех и горе могут оказаться рядом! Я никогда этого не забуду.

Много лет спустя, в августе 1999 года, я сидел, погруженный в шиву по моей трагически погибшей третьей жене, Нерин Шатнер. Для тех, кто не знает, это важный ритуал в еврейской традиции, когда после смерти любимого человека его или ее родные неделю сидят дома в трауре, который называется «Шива». В течение этого времени домой приходят друзья — выразить свое уважение и утешить семью. Там всегда много еды, люди рассказывают истории об усопшем, и часто можно услышать смех. Это правда замечательная традиция, которая действительно помогает людям справиться с невыносимой болью потери любимого человека.

И вот как-то в это время я стоял на кухне с несколькими хорошими друзьями и размышлял о той разношерстной компании, что собралась в доме на данный момент. Я открыл дверцу холодильника, и тут-то пришла эта идея: а что, если труппа молодых голодающих комиков решила бы пройтись по домам голливудских знаменитостей, скорбящих в трауре шива, где их точно вкусно накормят, да еще и, возможно, они там встретят агента? В основном, конечно, они планируют воспользоваться шивой ради прослушивания — всё равно у кого. Ведь во время шивы никто из дома не выходит.

Я отвернулся от холодильника и за две минуты развил всю канву сюжета о скорби и смехе. В течение нескольких лет я дорабатывал идею и к 2007 году у меня был готов отличный киносценарий, который я и пустил в производство.

Так что если вас когда-нибудь спросят, откуда берутся гениальные идеи, вы теперь знаете ответ: гениальные идеи берутся из холодильника Уильяма Шатнера.

А если серьезно, то я не знаю, откуда берутся идеи, но я действительно считаю, что у каждого имеется свое уникальное видение. Обладая возможностями к созиданию, каждый человек имеет творческие задатки. У всех нас имеется врожденное, инстинктивное желание изменить окружающий нас мир, оставить свой собственный отпечаток в этом мире, придумать что-то, чего не было раньше. Я испытываю глубочайший восторг в момент творческого вдохновения — когда внезапно какие-то события, реальность, и воображение соединяются и образуют нечто совершенно новое. Но большинство людей слишком занято, добывая хлеб насущный, чтобы найти возможности для творчества. К счастью, у меня были и репутация, и экономические возможности, и эмоциональная удовлетворенность для того, чтобы обратить свои идеи в реальность. Я обнаружил, что чем больше у меня свободы к творчеству, тем более изобретательным я становлюсь. Вместо того чтобы уменьшаться с возрастом, моя творческая отдача только возрастает.

Концепция «Клуба Шивы» (The Shiva Club) — так я назвал этот фильм — очень проста: скорбеть можно весело. Там довольно много о смертности — предмете, о котором я достаточно долго думал. И пришел к выводу, что среди тех вещей, что я больше всего ценю в жизни, есть и радость открытия. Будь то вкус еды или вина, вкус дружбы, женщины, которую люблю, приключений или вкус удовольствия — всё это чудесные вкусы жизни. Я понял, что люди, живущие богатой и длинной жизнью, смотрят вперед, а не назад. Так что я окунаюсь в новые ощущения, я не упускаю ни одной из выпавших мне возможностей нырнуть в реку жизни. Я не понимаю смысла выхода на пенсию и ухода от дел. Конечно, это неплохо — смаковать воспоминания, и это может быть даже приятно и замечательно, но только не в ущерб твоему энтузиазму в отношении будущего.

Я не стремлюсь умереть, и всё же я регулярно ставлю себя в по-настоящему опасные ситуации. Похоже, что у меня имеется переключатель, и пока он в положении «включено», я упускаю из вида возможные последствия своих действий. Я ввязываюсь в ситуации, в которые не следовало бы влезать, но, похоже, я не могу удержаться. И мои родные уже приняли тот факт, что им меня не остановить. Более того, однажды, на День отца, моя дочь Лесли и ее муж Гордон Уолкер подарили мне сертификат на совершение затяжного прыжка с парашютом. Я об этом вроде даже никогда и не заикался, но они решили, что этим прыжком из самолета осчастливят меня. И, конечно же, я прыгнул, хотя должен признаться, что орал всю дорогу, пока летел вниз.

Не знаю, зачем я ставлю себя в опасные ситуации и до сих пор продолжаю ставить. Возможно, потому, что я боюсь чего-то упустить? Поэтому иногда, оказавшись в небезопасном положении, уже пройдя половину пути, я вдруг удивляюсь, какого чёрта я тут делаю? Я сумасшедший? Например, в 2005 году я согласился принять участие в самом большом пейнтбольном сражении в истории. Цель была — собрать деньги для моей благотворительной терапевтической конной программы. У меня появилась замечательная идея — ну, по началу она казалась замечательной — я сниму всё событие на камеру, продам DVD и тем самым соберу еще больше денег. Но раз это обещало быть отменным развлечением, то тогда должно быть и яркое начало. Придумал! Эта эпичная пейнтбольная битва будет происходить в Джолиете, штат Иллинойс, и я пролечу на мотопараплане вверх по реке Огайо и приземлюсь на игровом поле.

Ты действительно сможешь это сделать? — спросили меня организаторы.

А почему нет? — ответил я. Вот и снова мне предстояло выяснить, почему нет. Приготовления шли успешно. Четыре тысячи людей заплатили за участие по сотне долларов каждый. Я вознамерился быть капитаном одной из команд, а величайший игрок нашей страны по пейнтболу должен был стать капитаном команды наших противников. Я уже и до этого несколько раз летал на парапланах с мотором; в общем, попросту говоря, тебе на спину надевают семидесятипятифунтовый ранец с мотором, пропеллером и парашютом — и полетел. Это непередаваемые ощущения — я летал со стаями птиц, — но в то же время это может быть очень опасно; люди иногда погибают при таких полетах. Как правило, ты летишь на высоте примерно в тысячу футов со скоростью десять или пятнадцать миль в час, держа в одной руке рычаг газа, а стропы парашюта — в другой. При нажатии на ручку газа пропеллер гонит воздух в парашют, что и удерживает вас на высоте; когда вы ослабляете нажатие, мотор останавливается — и вы парите вниз и мягко приземляетесь. Теоретически.

Я взлетел приблизительно за десять миль до игрового поля. Было чудесное утро, и я придерживался русла реки Огайо. Высота была примерно шестьсот футов, но у меня начала потеть рука, потому что это снаряжение было мне незнакомо. Рычаг газа начал выскальзывать из руки — и высота упала до пятисот футов. И как раз в этот момент я заметил смертельно опасные линии электропередач рядом с рекой. Я стал потеть еще сильнее. Но я подумал, что в случае необходимости, смогу приземлиться в реку, ведь я хороший пловец — правда, потом я осознал, что не такой уж я хороший пловец с семидесятипятифунтовым мотором за спиной и накрытый парашютом. Я спустился до четырехсот футов.

Единственное, что удерживало меня в воздухе — это рычаг газа, и я жал на него мизинцем. У меня не было в запасе достаточной высоты, чтобы отпустить рычаг, а потом перехватить его поудобнее и перезапустить мотор — кроме того, я был слишком перевозбужден для такого фокуса. Так что я продолжал удерживать его мизинцем, давя на газ, насколько хватало сил, буквально борясь за свою жизнь. И внезапно я понял, что вот опять я по уши ввяз в еще одну зачем-я-это-делаю ситуацию. Зачем я рискую жизнью ради какого-то трюка?

Я с трудом преодолел реку. Взглянув вниз, я увидел тысячи людей, собравшихся ради этой пейнтбольной войны, они смотрели вверх, и только сейчас до меня дошло, что все они охвачены лишь одной общей мыслью: я убью капитана Кирка.

Смысл пейнтбольной битвы состоит в том, что надо набирать очки за выстрелы во вражеских солдат, захватить их флаг и застрелить командующего. То есть меня. Основное правило сражения — нет никаких правил: можно делать всё, что хочешь. Хочешь — обманывай, лги, делай, что угодно, лишь бы набрать больше очков. Вот, например, я устроил себе перерыв на обед, как вдруг в мою палатку заходит один из моих солдат — и признается, что на самом деле он вражеский шпион, засланный убить меня. Он переоделся в нашу форму, дабы пройти через наш кордон. «Но я не могу этого сделать, — сказал он. — Я люблю вас и не могу вас застрелить».

— Да можешь, — сказал я, и мы придумали план. Он взял меня в плен, и мы пошли обратно к его штабу. К несчастью, подходя ближе и ближе к врагу, я начал ощущать острую пульсирующую боль в левой руке. Это был сумасшедший день: после того как я пролетел на параплане, я потом полдня бегал по жаре, нося довольно тяжелую защитную одежду. С меня струился пот. Я сел в тени и прислонился к дереву. Мое дыхание становилось всё более громким и затрудненным. «Кажется, у меня сердечный приступ», — произнес я с удивлением.

Действо остановилось, ведь новость разлетелась быстро: у Шатнера сердечный приступ! Тут же отовсюду побежали люди. Где-то позади я слышал, как кто-то звонил в «скорую». В итоге и вражеский командир подошел, чтобы помочь. По нему было видно, что он очень обеспокоен. Он наклонился и спросил: «Как ты себя чувствуешь, Билл?»

— Прекрасно, — ответил я, с размаху бросая ему в грудь два снаряда, которые прятал в руке за спиной. — Попался!

Эй, послушайте, я же не виноват, если они забыли, что я актер. Капитан Кирк жив!

Дело в том, что по какой-то необъяснимой причине физический страх никогда не беспокоил меня так же сильно, как страх эмоциональный. Я никогда особо не волновался, что могу покалечиться, и в то же время я провел много бессонных ночей, боясь неудачи. Боясь, что не получу следующей роли, боясь, что не смогу исполнить свои обязательства. В такие периоды мои дочки называют меня Черный Билл, вроде: «У папы фаза Черного Билла», — имея в виду, что у меня мрачное настроение. Я удаляюсь и ни с кем не хочу разговаривать. К слову, после того как закрыли «Стар Трек», я прошел через один из самых трудных периодов своей жизни. Я не сильно волновался непосредственно о себе; я резиновый, я знал, что со мной всё будет в порядке, но я не спал ночами, думая о том, как мне содержать свою бывшую жену и трех дочек.

«Стар Трек» в основном воспринимался как интересный, дорогостоящий, но всё же провал. Он продлился всего три сезона; мы едва набрали необходимое количество эпизодов, чтобы его потом могли продать для последующего распространения. Но как бы я ни переживал, я забросил свой фазер куда подальше. Больше всего я сожалел, что «Стар Трек» не привел меня к каким-либо существенным предложениям, так что мне пришлось опять начинать сначала. Леонард получил главную роль в тогда уже успешном сериале «Миссия: Невыполнима», роль, которую он играл два года, пока ему не надоело.

И снова я был беден. Мне нужно было очень быстро заработать некую сумму денег, поэтому я решил поучаствовать в представлениях летнего выездного театра. Я отправился в тур с «сопливой» британской сексуальной комедией под названием «Эй, в моем супе девушка» (There’s a Girl in My Soup). Когда она вышла на Бродвее, Эдвин Ньюман сказал, что она «из разряда тех английских пьес, что не дают американскому театру постоянно чувствовать свою неполноценность». Я играл стареющего холостяка, преследующего красивую девицу, самым большим достоинством которой была очень короткая юбка. Это была идеальная постановка для периферии. Каждая неделя — новый театр. Чтобы скопить денег, я купил себе старенький трейлер, поместил туда рукомойник и кровать и путешествовал в нем по стране вместе со своей собакой. Каждую неделю я ставил трейлер на парковке позади театра и жил в нем. Только актер и его собака, живущие в трейлере. Это было угнетающее зрелище. Я был совершенно на мели, ужасно одинок, испуган крахом и играл ведущую роль в комедии.

В течение дня я делал любую рекламу, которую бы руководство театра меня ни попросило сделать. После каждого спектакля я ждал снаружи, чтобы поблагодарить зрителей за то, что пришли. А потом я мог идти к себе домой, в свой трейлер. Такова разница между комедией и трагедией в жизни: если бы, когда я начинал свою карьеру, я был бы этим беззаботным холостяком, живущим в трейлере и приглашающим женщин посмотреть на свой карбюратор, то это было бы забавной ситуацией. Но я-то был актером, проработавшим десятилетия, игравшим главные роли в трех уже закрытых телесериалах и разведенным отцом троих детей, живущим в грузовике. То была трагедия.

Следующим летом я играл одну из главных ролей вместе с Сильвией Сидни и Маргарет Хэмилтон в постановке компании «Kenley Players» «Мышьяк и старые кружева» (Arsenic and Old Lace). Продюсер, Джон Кинли, имел большой успех в обороте этой летней пьесы, возя телевизионных звезд по своим театрам в Огайо. Те, кто у него работали, знают, что Джон Кинли был… интересным мужчиной. Или женщиной. Или обоими сразу. Он проводил лето в Мидуэсте будучи мужчиной, а зимы — во Флориде будучи женщиной по имени Джоан Кинли. Когда Мерв Гриффин написал, что Джон Кинли был «зарегистрированным гермафродитом», Кинли ответил: «Да я даже не зарегистрированный избиратель». Хотя в своей автобиографии Кинли признает, что «андрогинность переоценена».

Я прекрасно помню, как на вечеринке, посвященной нашей премьере, Джон Кинли настаивал на первом танце — со мной.

Больше уже никто и не делал вид, что я стану звездой. Те дни прошли. Я проделал путь от исполнителя главных ролей юнцов до исполнителя главных ролей, затем от приглашенной звезды к характерному актеру. Когда я вернулся в Лос-Анджелес в конце первого лета, я работал в качестве приглашенной звезды в сериалах. Я появлялся во всех популярных шоу; я был подлым прохвостом в «Вирджинце», заносчивым доктором в «Медицинском центре» (Medical Center) и доктором по призванию в «Докторе Маркусе Уэлби» (Marcus Welby), грабителем в «Железной стороне» (Ironside) и криминальной «шишкой» в «Миссия: Невыполнима». Я был полицейским под прикрытием в эпизоде «Театра 90» (Playhouse 90), частным детективом в «Отделе 5–0» (Hawaii Five-O). Когда звонил телефон, я говорил «да», еще даже не сняв трубки. Я снялся в «ФБР» (The F.B.I.) Эфрема Зимбалиста, в «Мэнниксе» (Mannix), «Смельчаках» (The Bold Ones), «Кунг-фу» (Kung Fu), «Железной стороне» (Ironside), «Человеке на шесть миллионов долларов» (The Six Million Dollar Man). Назовите сериал — я в нем снимался. «Барнаби Джонс» (Barnaby Jones). Я был и в кинопилоте к сериалу «Оуэн Маршалл: Адвокат» (Owen Marshall: Counselor at Law) с Артуром Хиллом. Я работал ради денег: я стал частым гостем Икс в игровом шоу «The Hollywood Squares». Я участвовал в качестве приглашенной знаменитости в хорошо известном психологическом шоу «Удивительный мир Крескина» (The Amazing World of Kreskin).

В течение нескольких недель после возвращения в Лос-Анджелес я жил в мотеле, но потом все же арендовал небольшие и недорогие апартаменты на пляже в Малибу. Я хотел жить рядом с морем, чтобы, когда забираю по воскресениям дочек, мы могли бы вместе играться в песке. Этот вариант с квартирой был довольно разумным — возможно, вследствие того, что хозяйка была совершенно безумной.

Я видел настоящее помешательство. Это была пожилая женщина, которую время от времени посещали демоны. Внезапно моя парадная дверь распахивалась — и женщина проносилась в квартиру, махая молотком и преследуя существо или животное, которое только она и могла видеть. Затем, мгновения спустя, она разворачивалась и так же неслась на улицу. И всё это, не обращая внимания на моё присутствие. Это было сумасшествие, почти как в «Мышьяке и старых кружевах» — только тут было не до смеха. А вскоре, причем довольно часто, я мог прийти домой и обнаружить, что дверь в чулан раскрыта, а в задней стене из гипсокартона красуется дыра с видом на океан, или же я находил небольшие предметы, разбитые вдребезги. Был некий элемент опасности в этой квартире, а ведь я просто хотел тихого и безопасного места, где можно было бы жить и общаться с дочками. А вышло так, что я шагнул в чьё-то безумие.

Работал я регулярно, но совершенно без удовлетворения. Большинство тех программ давно забыты, особенно мной. Случается, что одно из этих шоу показывают ночью по кабельному, но я никогда не смотрю их. Я вообще очень редко смотрю шоу, в которых принимал участие; конечный результат исходит из монтажной, и актер никак не может контролировать процесс монтажа. К тому времени, когда шоу выходит в эфир, я уже ничего не могу сделать, чтобы изменить представление; кто-то уже до меня решил, что именно зрители должны увидеть. Я не обладаю беспристрастностью, чтобы быть удовлетворенным своей игрой, поэтому, чем лишний раз расстраиваться, я их просто не смотрю. Я так и не посмотрел на себя в роли Большой Гигантской Головы, а в роли Денни Крейна видел себя только пару минут.

Но время от времени появлялась и особенная роль — роль, которая поражала меня в самое сердце и напоминала мне, что я, оказывается, очень сильно люблю свою профессию. Роль, что позволяла мне чувствовать себя актером. Лет десять назад Джордж К. Скотт исполнял главную роль в бродвейской постановке «Андерсонвилльский процесс» (The Andersonville Trial). Это реальная история о судебном процессе, произошедшем в период после Гражданской войны, над комендантом лагеря «конфедератов» для военнопленных, в котором существовали особенно жестокие условия пребывания. Тринадцать тысяч «союзников», находящихся в плену Андерсонвилля, умерли от голода и болезней; выжившие занимались каннибализмом. Это был единственный офицер, которого предали суду. Большинство диалогов были взяты из документальных судебных хроник. PBS наняла Джорджа К. Скотта режиссировать телевизионную версию бродвейского спектакля, и он пригласил меня на роль прокурора «союзников» — роль, которую он сам играл на Бродвее.

Я познакомился с Джорджем Скоттом, когда попал в НьюЙорк с «Тамерланом Великим». В том актерском составе была и талантливая актриса по имени Колин Дьюхерст; у нее была крошечная роль местной девушки. Не думаю, что у нее даже были какие-либо реплики. Она познакомила меня с человеком, с которым встречалась, — это был нью-йоркский актер, вылитый хулиган. Позже они поженились, потом развелись, потом снова поженились, и к тому времени Скотт уже был на вершине своей карьеры, только что выигравший — и отвергший — «Оскар» в номинации «Лучший актер» за «Паттон» (Patton). И таким образом, чтобы поставить этот спектакль, который он сам очень любил, он на свой вкус подобрал группу актеров. Среди актеров были Джек Кассиди, Кэмерон Митчелл, Бадди Эбсен, Мартин Шин и Ричард Бэйсхарт.

Другие шоу, в которых я работал, все снимались в очень жестком графике, времени на репетиции было совсем мало. Например, в «Стар Треке» мы каждый эпизод делали за шесть дней и каждый день заканчивали ровно в 6:18. В бюджете не предусматривалось средств на сверхурочное время. Так что даже если мы были на середине сцены, в 6:18 мы сворачивались и шли по домам. Шесть восемнадцать, всё. Большинство сериалов делалось аналогичным образом. Это нельзя было назвать искусством — мы на потоке выпускали телевизионные шоу. Если сейчас вторник, то я доктор, помешанный на ставках. Шесть дней спустя я журналист, представляющий издателя Джина Барри миру черной магии. С «Андерсонвилльским процессом» была совершенно иная ситуация, это было… общественное телевидение! Это престижное производство! Я знал, что оно престижное, потому что там платили меньше, чем за сетевое шоу.

У нас было почти две недели репетиций. Вместо того чтобы снимать на пленку, шоу записывали на магнитную ленту, чтобы оно более походило на театральную постановку. Что касается самой пьесы, то там исследовалась моральная двусмысленность ситуации, в которой обвиняемый тюремный начальник, очевидно, пытался достать пищу для своих заключенных, но разрывался между своим долгом перед Конфедерацией и своими обязанностями перед вверенными ему пленниками. У меня была сцена, ближе к концу, в которой я спрашиваю обвиняемого тюремщика, Ричарда Бэйсхарта, о его действиях. В течение многих лет я играл адвокатов на телевидении и в театре, так что я знаю, как допрашивать свидетелей перед камерой. Но ближе к концу репетиций Скотт присел ко мне и сказал: «Знаешь, то, как ты играл ту последнюю сцену, выглядит так же, как играл ее я, когда только начинал». И далее он рассказал мне, что со временем его игра изменилась. Вместо того чтобы накидываться на свидетеля с яростью гневного окружного прокурора, он в конечном счете слился с муками этого тюремного командира, оказавшегося загнанным в такую ужасную ситуацию. «Понимаешь, я обнаружил, что вместо выражения гнева боль сработает намного лучше».

Это звучало всего лишь как предложение, но оно в корне переменило всю мою интерпретацию роли. Оно добавило пьесе больше глубины.

— Да уж, Джордж! Вот ни за что бы не подумал! — сказал я.

— А ты попробуй, — предложил он.

Конечно, это сработало. Это был лучший режиссерский совет, данный мне за все те годы. Программа имела большой художественный успех, завоевав три «Эмми» — включая номинацию «Лучшая телевизионная программа года» — и премию Пибоди. И так сложилось, что это шоу изменило мою жизнь — хотя и не так, как я мог ожидать.

Во время репетиций я познакомился с красивой женщиной, Марси Лафферти, — молодой актрисой, нанятой Джорджем Скоттом для чтения реплик с актерами. Но, похоже, я был единственным из актерского состава, кто решил воспользоваться ее услугами — помощью заучивать роль. Заучивать роль! Но как Марси однажды призналась: «Билл не стремился к отношениям… Я запала на него».

У нас были два счастливых года свиданий. Моим девчонкам она сразу же понравилась, и на выходные мы брали их на пикник и на лыжи. У Марси было замечательное чувство юмора, и она всегда была готова разделить мои авантюры. Она даже охотно ходила со мной на просмотр всевозможных фильмов о кунг-фу. Наши отношения были настолько удобными, что мне даже не приходило в голову, что нам следует пожениться. Я уже был женат и не могу похвастать, что был хорош в браке. Но как-то в начале 1973 года она мимоходом сказала: «Послушай, я не хочу наседать на тебя или что-то в этом роде, но я так не могу. Мы собираемся пожениться в течение следующих пяти лет?»

— Ну… — ответил я, — как насчет следующей недели?

Это был мой первый второй брак. Я помню, как читал о нашем браке статью в газете, и там процитировали слова Марси о том, что она была очень удивлена, когда я сделал ей предложение. И я подумал: она была удивлена? Во время нашей брачной церемонии я услышал, что рядом кто-то всхлипнул. Я обернулся и с любопытством озирался, пытаясь разглядеть, кто это был так эмоционально тронут моей женитьбой. И оказалось, что это был я. Это я всхлипнул.

Как выяснилось, в нашем браке была только одна проблема. Я. Я ничему не научился в первом браке. У нас с Марси были очень страстные отношения; когда мы были влюблены — мы действительно были влюблены, но когда я злился… Я помню, как однажды вечером мы были в ресторане и сильно поругались. В моей памяти не отложилось из-за чего, но я был в бешенстве. В тот момент мне даже видеть ее не хотелось, поэтому я решил уйти домой. Уйти домой пешком, и это значит — пройти как минимум восемь миль. К несчастью, на мне тогда были новые ковбойские сапоги. Но я собрался дойти пешком до дома, я не собирался приносить ей свои извинения принятием предложения подвезти меня или вызвать такси. И как стало понятно в дальнейшем, те самые сапоги были совсем не предназначены для ходьбы, в них можно было только ездить на машине. Уже на первой паре миль я натёр ноги. Мой путь лежал прямо через Бойз-Таун, гейский район Санта-Моники. А я всё шел и шел, и к тому времени, как я добрался до дома, мои ноги были все в крови. Но я это сделал. Я доказал своё. Что бы это ни было.

Моя младшая дочь Мелани помнит Марси как «самую красивую, самую лучшую няню, которую только можно себе представить». Папа не хотел больше детей, а она детей очень хотела, так что я стала ее суррогатным ребенком. Мне была нужна мать, а ей был нужен ребенок — и мы решили: «Ага, пусть так и будет».

Среди актеров ходит история, имевшая место во время Великой Депрессии, когда найти работу было очень сложно. Молодой актер по имени Джон Уэйн только начинал свою карьеру, играя первого поющего ковбоя в вестернах категории «Б». Предположительно, однажды он шел по территории киностудии, что-то бормоча себе под нос, и наткнулся на легендарного комика-философа Уилла Роджерса. «В чем дело, парень?» — Роджерс спросил его.

Уэйн покачал головой: «Ох, они предложили мне эти дурацкие фильмы с поющими ковбоями…».

Роджерс слушал жалобы Уэйна, и когда тот закончил, спросил: «Тебе дали работу?»

Уэйн кивнул.

«Вот и работай», — сказал Роджерс и пошел прочь.

Так вот это была моя личная «депрессия»: у меня была работа, я играл в престижных фильмах, был звездой на Бродвее и телевидении, снялся в нескольких хороших полнометражных картинах; получил великолепные отзывы, выиграл награды — а кончил проживанием в трейлере да в арендованных апартаментах у сумасшедшей хозяйки. Я всегда с профессионализмом относился к работе; я гордился тем, что я актер, и какой бы возмутительной ни была роль, я относился к ней с уважением: если нужно, я мог стать и действующим из лучших побуждений маньяком-убийцей.

За этот период я снялся во множестве театральных фильмов категории «Б» и телефильмах. Я знал, какими они были; реальность такова, что когда ты открываешь сценарий с названием «Кошмар на высоте 37 тысяч футов» (The Horror at 37,000 Feet), ты можешь быть уверен, что никогда не услышишь магическое: «В номинации на Лучшую картину представлены…». В большинстве случаев я всего лишь приходил на пару дней, снимался в своих сценах и уходил. Я никогда не смотрел эти фильмы и не читал отзывов. Некоторые из этих фильмов были по праву довольно хорошими, в них рассматривались спорные вопросы, но большинство из них были просто ужасны. Слово «ужасны» даже не может в полной мере выразить насколько чудовищны были эти фильмы. На языке эсперанто есть подходящее слово для их описания: Oy! Некоторые из этих фильмов настолько ужасны, что я даже не осмеливаюсь продавать их в моем он-лайн магазине на WilliamShatner.com.

Давайте я вам приведу пример. Одним из первых телевизионных фильмов, в которых я снялся, был «Опасный вояж» (Perilous Voyage), хотя первоначально он назывался «Революция Антонио ДеЛеона» (The Revolution of Antonio DeLeon). Мы снимали его в 1968 году в Сан-Педро, Калифорния. Это была катастрофа; не фильм-катастрофа, а просто настоящая катастрофа. Я играл пьяного плейбоя на роскошном круизном корабле, угнанном вместе с заложниками южно-американским боевиком и его последователями. Корабль вез оружие, а они в нем нуждались для своей революции. В актерском составе было и несколько хороших опытных актеров: Ли Грант, Виктор Джори, Фрэнк Силвера, Стюарт Марголин и Майкл Толан. Весь сюжет упирался в то, что этот лидер боевиков, Антонио ДеЛеон, был настолько красив и харизматичен, что несколько пассажирок не могли не влюбиться в него. Предполагалось, что он будет чем-то смахивать на Че Гевару. Играть эту роль наняли талантливого и красивого молодого актера по имени Майкл Паркс. Майкл Паркс должен был быть звездой фильма, но оказалось, что он просто-напросто был слишком самонадеян.

В первый же день съемок он прибыл на площадку в виде шестидесятилетнего мексиканского бандита из второсортных вестернов сороковых годов. У него был живот, золотой зуб и белый костюм. Но даже оденься он как Санта-Клаус, было бы ничуть не хуже. Режиссер пытался убедить его играть по-другому, но он бы непреклонен: «Я буду играть вот так».

Актеров транспортировали на корабль и обратно на маленькой моторной лодке. Однажды днем мы всемером находились в этой лодке, и неожиданно сломался мотор. Сильным течением нас понесло в открытое море — и в то же время начал надвигаться густой туман. За считанные минуты мы скрылись в этом тумане. Мы не ничего видели дальше нескольких футов впереди — и что самое страшное: нас никто не видел. Мы были уже на выходе из гавани Лос-Анджелеса, а там ходило много больших кораблей. Подозреваю, что все актеры на борту думали только об одном: если мы погибнем, то кто из нас получит верхние строчки в некрологах?

Этот фильм был настолько ужасен, что пролежал лет восемь на полке, прежде чем его наконец-то показали в 1976-м году. Никто не знает, что за несчастье случилось с той полкой.

И я вам еще кое-что расскажу, чтобы вы поняли, как всё было плохо. У меня была главная роль в фильме ужасов «Дождь дьявола» — о человеке, веками преследуемом сатанистами. Мы снимали в Дуранго, в Мексике, и среди актеров были Эрнест Боргнайн (сначала он выколол мне глаза, а затем и вовсе распял), Том Скерритт, Эдди Альберт, Кинан Уинн, Ида Люпино, и там же впервые на экране появился Джон Траволта.

Консультантом фильма был Антон Ла-Вей, основатель Церкви Сатаны. Не припомню, чтобы я перебросился с ним хоть парой слов, что, наверное, и не удивительно. Возможно, единственное, что я мог бы его спросить, так это действительно ли Сатана именно так держит свою вилку? Пока шли съемки, я чувствовал себя очень скверно. Дуранго — это такая дыра; мне было плохо от воды, хотелось домой, и меня не покидало беспокойство. Но зато там была величайшая сцена преследования за всю мою карьеру — даже более памятная, чем на авто-мойке в «Импульсе», — хотя в данном случае она имела место не в сюжете фильма.

В одной из сцен меня привязали к алтарю, а Эрнест Боргнайн совершал надо мной церемониальный ритуал, готовящий меня к жертвоприношению. На мне абсолютно ничего не было, за исключением куска ленты, вроде набедренной повязки, прикрывающей лишь область паха. Позвольте мне сейчас недвусмысленно заявить, что, по моему твердому убеждению, я — единственный актер Стратфордского Шекспировского Фестиваля, добившийся таких высот в актерской карьере. Также среди действующих лиц была пышная едва одетая красивая девушка. Фотограф из «Плейбоя» тоже был тут. Очевидно, та актриса должна была появиться на страницах журнала, и продюсеры полагали, что это хорошо пропиарит фильм.

Почему я возражал против присутствия в гримерке фотографа Леонарда, пока мне накладывали грим, и почему не был против наличия фотографа здесь, на съемках, в то время как я был одет всего лишь в набедренную повязку, — я не знаю. Но я и правда не возражал. В той сцене мои руки и ноги были привязаны к алтарю. Фотограф начал снимать, а эта актриса нежно коснулась моей руки, потом груди, потом положила руку на мой живот, а потом на мой….

Щёлк. Погодите-ка! Внезапно до меня дошло — «Плейбой»! Я прекрасно понял, что они делали.

— Развяжите меня! — закричал я.

Фотограф быстренько начал паковать свои камеры. И как только меня отвязали, я помчался за фотографом — единственный раз за всю свою жизнь:

— Отдайте мне эту плёнку!

— Нет. Это моя плёнка.

Я схватил его за руку, пытаясь отнять камеру. Он начал орать:

— Уберите от меня свои руки! Отстаньте от меня!

— Дайте мне плёнку!

— Отстаньте от меня!

Мы начали бороться. Это была невероятно абсурдная ситуация. Я сцепился с фотографом, сделавшим мои эротические фотографии, пока меня, возложенного на алтарь, щупала практически голая старлетка под пристальным взглядом основателя Церкви Сатаны.

Ах, шоу-бизнес!

В итоге мне удалось вытащить плёнку из его камеры и засветить.

А в конце таких фильмов я часто умирал каким-нибудь уникальным способом. Например, в яркой финальной сцене «Дождя Дьявола» я, как и остальные члены актерского состава, растворяюсь под дождем. В «Единственном выжившем» (Sole Survivor), первом фильме, сделанном Си-Би-Эс для телевидения, — причем фильме действительно о призраках — я играю привидение, оказавшееся в Ливийской пустыне вместе с экипажем моего бомбардировщика времен Второй мировой войны. В конце этого фильма меня кладут в украшенный флагом похоронный мешок и везут домой, дабы упокоиться с миром. Когда я играл психопатического ловеласа в «Импульсе», меня заколола мечом дочка женщины, за которой я ухлёстывал. В «Кошмаре на высоте 37 тысяч футов» меня высосало из самолета, пока я шел с зажженным факелом в багажный отсек, чтобы разделаться с призраком друидов.

Среди истинных поклонников Шатнера ведутся продолжительные споры о том, какой же всё-таки самый плохой фильм с моим участием. И «Кошмар на высоте 37 тысяч футов» действительно имеет своих сторонников. По сюжету — это своего рода смесь «Приключений Посейдона» (The Poseidon Adventure) с «Изгоняющим дьявола» (The Exorcist): небольшая группа потенциальных в будущем участников «Танцев со звездами» (Dancing with the Stars), включая Бадди Эбсена, Пола Уинфилда, Роя Тиннеса, Чака Коннорса, Тэмми Граймс и Франс Нуйен летит в НьюЙорк на частном самолете, на борту которого, в багажном отсеке, тайно от нас перевозят жертвенный камень друидов — и он испытывает голод! Или жажду. Или одиночество, или что там еще может испытывать жертвенный камень друидов, когда ему требуется очередная жертва? Я играл пьяного архитектора, у которого в итоге всё же находится благородство, чтобы пойти и сразиться с невидимыми духами. Духи, между прочим, очень популярны в низкобюджетных фильмах, потому что их не видно!

Работая в этом фильме, я имел только одну проблему, и она касалась мамы девочки-актрисы. Я много раз работал с детьми-актерами, и почти всегда без каких-либо проблем. Но в этой картине ребенок был одержим духами друидов, и я должен был задушить ее. Когда душишь кого-то перед камерой, ты должен обладать особыми навыками; нужно делать это очень убедительно, ведь камера берет крупные планы, но, безусловно, ты не можешь душить по-настоящему. Я был очень осторожен, но, очевидно, не достаточно осторожен для ее матери. Не важно, что я делал, эта женщина постоянно была недовольна. Слишком сильно, слишком крепко, слишком долго. Ребенок был в замешательстве — одержимость дьяволом превратила Линду Блэр в звезду, так что в случае необходимости она была готова к тому, что ее будут душить ради искусства.

И пока я был занят работой во всех этих шоу и фильмах, я практически не знал о том, что индустрия «Стар Трека» — индустрия, которая вскоре охватит весь цивилизованный мир, — медленно, но верно появлялась на свет. Оригинальный сериал получал широкое распространение…

А теперь позвольте мне снова прерваться. Я случайно не упоминал о своем любимом итальянском ресторане? Я знаю, обо мне не раз говорили, что я человек многих страстей, и у меня действительно имеется склонность к перевозбуждению от некоторых вещей, хотя, возможно, в некоторых случаях я немного перебарщиваю. Ну хорошо, это правда — что, когда мне попадается нечто совершенно особенное, мне ужасно хочется этим с кем-нибудь поделиться. Что здесь такого? Вот у людей имеется не так-то много общих целей, но я, например, с уверенностью могу сказать, что не многие из них избежали вечных поисков доведенной до совершенства курицы под пармезаном. И если я наткнусь на такую, разве я не должен поделиться своим открытием с другими?

Конечно, я не впадаю в дикий восторг по поводу всего, а только в отношении тех вещей, которые, как мне кажется, являются самыми лучшими в мире, и только тех, которые действительно имеют значение. Вот, например, Cafe Firenze в Мурпарке. Это превосходнейший итальянский ресторан во всем мире. Да-да, превосходнейший. Уж поверьте мне — вы никогда в жизни не пробовали такой курицы под пармезаном. Вы должны ее попробовать, то есть вы не должны просто поверить мне на слово. Вы никогда такого не ели. Когда я прихожу туда, то вместо заказа говорю шеф-повару «Удивите меня» — и всегда удивляюсь! И если бы меня не удивили, я бы этому очень удивился. Вот как хорош этот ресторан!

Моих дочерей очень забавляет, когда я по-настоящему чем-нибудь восхищаюсь. Особенно когда я настаиваю, чтобы они разделили восторги со мной или непосредственно сами всё попробовали. Ох, папа снова такой папа! Но когда они сами попробуют, то понимают, что я действительно разбираюсь кое в чем. Давайте я приведу вам другой пример. Когда вы едете из Cafe Firenze, то в нескольких кварталах от него по правой стороне проезжаете заправку. На вид это обычный сервисный центр, но там у них такой воздушный насос! С таким великолепным воздухом для шин! Я такого больше нигде не встречал. Просто удивительно. До того, как я обнаружил это место, я всегда был уверен, что воздух для шин везде одинаковый, но по какой-то причине, когда вы закачаете в шины их воздух, машина едет более гладко. Мне это непонятно: как такое может быть? Они что, как-то усовершенствовали воздух? Нет, такое нельзя сделать, это же просто воздух, но вы должны его попробовать. Должны. Действительно превосходный воздух!

Так, пока я это писал, оригинальный сериал распространялся по всему миру, и везде где его показывали, сериал обретал преданных поклонников. Этому не было объяснения, люди просто смотрели — и любили его. Но эта растущая популярность никак не повлияла на мою жизнь — я уже получил все причитающиеся мне чеки, так что та популярность не приносила мне денег. И вдруг в начале 1973 года мне позвонил Джин Родденберри и сказал, что создал мультипликационную версию «Стар Трека» и хочет, чтобы я озвучил Джима Кирка. Вот так оно и началось.

Это был мой первый опыт в мультипликации. Озвучивание мультфильма — самая необычная форма актерской игры, которую мне когда-либо приходилось делать — хотя я действительно сам исполнял все свои трюки. С тех пор я озвучил несколько больших анимационных картин. Я всегда озвучиваю своих персонажей в одиночку, когда рядом нет других актеров. Когда делали мультсериал «Стар Трек», режиссер и техники по звуку приходили в студию, где бы я ни работал, и между сценами мы шли в туалет и записывали мою часть. Несомненно, акустика в туалете особенно хороша — и по очевидным причинам в туалетах всегда особенно толстые стены.

А когда я озвучивал такие фильмы, как «Лесная Братва» (Over the Hedge) и «Большое путешествие» (The Wild), я заходил в специальную звуконепроницаемую кабину и там читал свою роль. Я не знаю, почему, озвучивая, актеры работают в одиночку, но это именно так. Сначала кто-то читает реплики вместе со мной, но после сигнала я слышу их в своей голове и просто громко отвечаю.

Это не так легко, как кажется. Со мной в комнате работают как минимум пятнадцать техников, и у каждого из них имеется свое собственное мнение о моем чтении. Никто не может сказать, правильно ты читаешь или неправильно, — только мнения. Бесконечные мнения. В «Большом путешествии» я играл эгоистичного гну, мечтающего стать хищником, у которого была настоящая страсть к хореографии. Однажды, после одного из дублей, техник мне осторожно намекнул: «Как-то не похоже, что это помешанный на власти гну».

Я не знал, что ему ответить. Не похоже на гну? Мне хотелось сказать ему, что я озвучиваю канадского гну, который говорит с совсем другим акцентом, чем ваш обычный гну. Но вместо этого я вернулся в кабину и постарался сделать всё возможное, чтобы было похоже на гну.

В отличие от пленки, которая может быть очень дорогой, аудио-лента стоит дешево. Обычно на первых нескольких дублях я играю спонтанно, затем начинаю варьировать. Бесконечные вариации. Но что удивительно, сначала они записывают аудио, а затем уже рисуют картинку, дабы попасть в голос.

В «Лесной братве» был замечательный актерский состав. Но я не работал вместе ни с Брюсом Уиллисом, ни с Гарри Шандлингом, ни с Вандой Сайкс, ни со Стивом Карелом, ни с Ником Нолтом и Аврил Лавин. Обычно в конце работы над картиной все актеры собираются на вечеринку, но когда я закончил свою часть в этом фильме, то с хлопком открыл лимонад.

Это довольно распространенное явление, когда ты не пересекаешься с актерами, играющими с тобой в одном фильме. Во многих из этих картин я появлялся всего лишь в нескольких сценах. Я приходил на несколько дней, отрабатывал свои сцены и уходил. Если другие актеры не присутствовали в моих сценах, то тогда у нас и не было никакой возможности или повода встретиться. И в особенности с Эйвой Гарднер, которая была моей мечтой о совершенной женщине. И впервые в своей карьере я не работал с нею вместе в «Похищении президента» (The Kidnapping of the President).

Так что, когда мы делали анимационную версию «Стар Трека», я не работал ни с Леонардом, ни с остальными членами актерского состава. Более того, они исключили из сериала Чехова, потому что не потянули с оплатой Уолтера Кёнига. Сценарии писались в основном теми же авторами, что писали для оригинального сериала, и фактически некоторые из эпизодов мультсериала были основаны на эпизодах телесериала. В частности, у нас была еще одна проблема с трибблами.

Мне нравилось озвучивать Кирка. Возможно, даже немного больше, чем я того ожидал. Он был заперт внутри меня почти четыре года, но только я открыл рот, чтобы прочитать его первые слова, как он вернулся. Возвращение к этому персонажу — это всё равно, что надевать старый удобный свитер; так в нем хорошо. Актер действительно строит отношения со своим персонажем. Когда я работал в малобюджетных фильмах или появлялся в эпизодах в качестве приглашенной звезды в телесериалах, то там редко бывало время, чтобы хорошенько познакомиться с героем. Это была просто маска, которую я надевал на несколько дней и на которую пытался нанести столько человеческих эмоций, сколько мог. Но когда ты работаешь в сериале, да еще в течение нескольких лет, то твой персонаж оживает, во многих смыслах. У него появляется своя собственная эмоциональная жизнь, и ты проживаешь все сюжетные истории сквозь призму чувств своего персонажа. Иногда персонаж тебя удивляет и реагирует очень неожиданно. И ты так же волен — в рамках своего героя — действовать и вести себя так, как никогда бы не поступил в реальной жизни. Мне нравился Кирк. Он был героической личностью; у него было благородство Александра и, кроме того, отличное чувство иронии — и понимание красоты земных женщин.

Мистер Спок также занял определенное место в моем разуме, став реальной фигурой. Конечно, я понимаю, что Спок — вымышленный персонаж, но я знал его так хорошо и в течение долгого времени… Ну, в действительности, это Кирк знал его и очень ценил его дружбу, и было в некоторой степени даже удивительно, что Леонард и я не стали лучшими друзьями. После того, как закончился сериал, мы видели друг друга, только когда приходили озвучивать роли, но ни разу не пообщались наедине.

Так что я был очень рад, что Кирк вернулся, пусть даже это был всего лишь его голос. Мультсериал продлился два сезона, состоял из двадцати двух эпизодов и завоевал нашу первую «Эмми» в номинации «Лучший детский сериал».

Быть Кирком — это как быть на острове спокойствия в океане беспокойства. Как прийти домой. То было очень тяжелое время в моей карьере, мне нужно было бежать всё быстрее и быстрее, просто чтоб остаться на месте. Одно из немногих приятных воспоминаний о том периоде, помимо встречи с Марси, — то, что я начал часто работать с лошадями.

В моей биографии нет ничего такого, чем можно было бы объяснить мою глубокую любовь к лошадям, еду ли я верхом, или общаюсь с лошадью, или просто восхищаюсь красотой этого великолепного животного. Хотя мне помнится, что ребенком я был очарован лошадьми. Чем это могло быть вызвано? Я был еврейским мальчиком, выросшим на улицах Монреаля. В нашей семье ничего не знали о лошадях, да и вообще такого слова не было в лексиконе нашей семьи. Но я точно помню, что мне нравились вестерны, нравилось находиться в лесу и нравились животные. Рядом с нашим домом была конюшня, и когда мне было десять лет, я там впервые прокатился верхом. Это было большое событие для нашей семьи, потому что даже мои родители пришли посмотреть на это. Не думаю, что на отца это произвело большое впечатление, он всё-таки был очень практичным человеком. Евреи не ездят на лошадях. Назовите хоть одного ковбоя-еврея! Мама, наоборот, была очень напугана и переживала, что я покалечусь. Откуда мой маленький Билли может знать, как управляться с лошадьми? А моя сестра Джой помнит, как сидела там рядом с родителями, пока я взбирался на лошадь, шлепал ее по заду и скакал галопом.

Втроем они сидели ошеломленные, с раскрытыми ртами. Я впервые на лошади — и уже галопом. Единственная причина, почему я так сделал, это потому что ковбои именно так и ездили. Я даже и не думал, что может быть иначе; в фильмах это всегда так здорово выглядело. А от меня требовалось лишь удержаться. И после этого я ездил верхом при каждой выпавшей возможности — что случалось не слишком часто. И так получилось, что я сыграл во множестве фильмов, в которых мне довелось скакать на лошади. Для съемок в «Александре» я научился ездить без седла, но по настоящему я научился ездить верхом в Испании, когда снимался в фильме «Белый команчи» (White Comanche).

«Белый команчи» — это итальянский вестерн, в котором я принял участие в перерыве между сезонами «Стар Трека». Я играл двух братьев, близнецов-полукровок или не полукровок: один — хороший, другой — плохой. В общем, под конец они сойдутся насмерть. В то время «макаронные» вестерны с Клинтом Иствудом были очень популярны, и это была попытка снять их более дешевую версию. («Макаронными вестернами» называли вестерны, сделанные режиссерами-итальянцами.) И когда мне предложили эту роль, я понял, что мечта моего детства сбывается: я буду в вестерне! Но оказалось, что в этом вестерне еще больше макарон, да обильно заправленных сыром. Это было действительно ужасное испытание. Я был в процессе развода с Глорией, а также одним из немногих, кто говорил по-английски, не ладил с режиссером, да и сценарий был отвратительный.

Насколько отвратительный? Думаю, что смог бы это описать, процитировав мою лучшую реплику в этой картине. После того как мой хороший персонаж стреляет в плохого парня, он со знанием дела говорит: «Никогда больше не ешь пейот». (Пейот — галлюциногенный кактус.)

Поскольку «Comanche Blanco» — под таким названием он вышел в Испании — не доступен в моем интернет-магазине на WilliamShatner.com, вы можете заказать его на «Амазоне» — по совершенно невероятной цене, дамы и господа, всего… за один цент. Без преувеличений, они действительно продают его за один цент. По правде говоря, не знаю, на чем в данном случае они делают деньги, но я никогда не был силен в математике. Впрочем, я сам видел, как один покупатель писал, что как-то купил «апгрейд за сорок три цента».

Во время съемок этого фильма я ездил на великолепных резвых испанских лошадях. А так как каждому из близнецов была нужна своя лошадь, то и у меня было два коня со схожим окрасом. Один из них, по имени Транквилло (Спокойный), использовался для крупных планов. Транквилло должен был стоять смирно, когда щёлкал нумератор с «хлопушкой» и вспыхивал яркий свет. Коня, которого использовали для съемок общих планов, звали Нервизио (Нервный). На Нервизио трудно было ездить; несколько каскадеров сломали на нем свои носы. Он любил резко останавливаться, а наездник по инерции летел вперед и бился головой. Бам! Сломанный нос.

Но спустя месяц Транквилло начал сходить с ума от звуков «хлопушки» — как только он ее слышал, он знал, что нужно работать, и ему это не нравилось. Мы перестали использовать «хлопушку» и вместо этого режиссер кричал «Мотор!». Но вскоре конь просёк и это. Управлять им стало сложно. А тем временем Нервизио уже привык ко мне и успокоился. Так что в середине фильма нам пришлось поменять лошадей; Транквилло работал на общих планах, а Нервизио позировал на крупных.

Честно говоря, я бы и сам купил за пенс этот фильм, хотя бы просто чтобы посмотреть на скачки. А потом я снялся еще в нескольких фильмах, где мне выпало ездить верхом — включая фильм, в котором я играл, возможно, самого знаменитого наездника в истории.

Нет, не Леди Годиву.

В фильме Джона Джейкса «Бастард» (The Bastard) я играл Пола Ревира, скачущего по городам и весям — да по уши в грязи, — чтобы предупредить американцев. Это была маленькая роль, в которой… постойте, сейчас я изображу: «К оружию! К оружию! Британцы. Идут! Британцы идут!» За всю свою карьеру мне не пришлось учить более лёгкого текста.

Немного поездить верхом мне довелось и в телевизионном фильме «Норт-Бич и Роухайд» (North Beach and Rawhide), оканчивающимся родео. Я играл Роухайда, бывшего уголовника, управляющего ранчо для перевоспитания малолетних преступников и считающего, что работа с лошадьми может оказать на них огромное терапевтическое влияние. К тому времени, как я начал сниматься в этом фильме, я уже был вовлечен в «Подростковую исправительную программу», хотя пока еще и не открыл «Вперед на лошадях». В седьмом полнометражном фильме «Стар Трек: Поколения» есть момент, когда я еду верхом вместе с Патриком Стюартом. Так вот в этом фильме я скакал на лошади, выведенной на моей личной конной ферме в центральной Калифорнии.

Могу себе представить, что если бы был жив мой отец и если бы он прочитал это последнее предложение, то сильно бы удивился: У Билли есть конная ферма? У моего Билли? Как же она называется? Бар Мицва?

У Патрика Стюарта было очень мало опыта езды верхом, так что мне пришлось с ним поработать. Я помню, что лучший и единственный совет, который я ему дал, был: Патрик, тебе следует носить под штанами колготки, тогда будет меньше натирать.

Но, как я уже несколько раз убедился, верховая езда может быть очень опасной. Нельзя долго кататься на лошади и не свалиться. Помню, как ужасно себя чувствовал, когда Крис Рив сломал себе шею. Я немного знал Криса и спустя несколько месяцев после несчастья пришел навестить его. Я прошел через стеклянные двери больницы в Нью-Джерси и увидел его, сидящего в инвалидном кресле и дышащего с помощью специального аппарата. Я еще подумал: что я могу ему сказать? Я присел рядом, и буквально через считанные минуты мы уже говорили о лошадях. Лошади тут, лошади там — всё, о чем мы говорили, касалось лошадей. Он любил их так же сильно, как и я.

И даже спустя месяцы после этой встречи, каждый раз, когда я залезал на лошадь, я думал: вот оно? Неужели настал тот день, когда я свалюсь с лошади и сломаю себе шею? Мне просто повезло немного больше. В 1975 году мы снимали первый эпизод сериала, который впоследствии станет известен как «Пиратский берег» (Barbary Coast), хотя тогда он еще назывался «Кэш и Кейбл» (Cash & Cable). Сериал был смесью «Дикого дикого запада», «Миссии: Невыполнима», «Я — шпион» и практически любого другого детективного шоу, в котором я когда-либо снимался. Я был Кейблом. Фишка состояла в том, что каждую неделю я буду изощренно маскироваться. Хотя конкретно в том эпизоде я был одет как ковбой. Первый день съемок, самый первый день съемок, мы ставили простенький трюк — падение с лошади. Я решил сделать его лично. Я не вызываюсь добровольцем, если это опасно или в этом нет необходимости — я не собираюсь падать с высоты здания при съемке общего плана, когда даже моего лица не видно. Но если камера берет крупные планы и зрители могут меня разглядеть, то я это сделаю.

Падение с лошади — не особенно опасный трюк. Чтобы его поставить, роют мягкую яму, куда и нужно падать. Когда вы даёте лошади специальный сигнал, резко дергая за поводья и поворачивая ее голову, она обучена падать плашмя. Самое главное — это вытащить свои ноги из-под лошади. Трюк выполняется, когда ваши ноги не закреплены стременами; падаете в рыхлую землю и, пока наслаждаетесь ее мягкостью, отползаете подальше от лошади.

Раньше я никогда не делал трюк с падающей лошадью — но я видел его много раз. Что может пойти не так, как надо? «Вот тут ты падаешь, — говорит режиссер, пока мы разрабатываем сцену. — После того, как упадешь, перекатываешься вот сюда. И когда перекатишься, камеры как раз остановятся на твоем лице. Так что мы сделаем это зараз». Затем он приказал помощникам смочить яму водой, дабы смягчить ее для моего падения и прибить пыль. «Билл, ты готов?»

Мотор. Я поскакал на лошади, дернул поводья, лошадь падает. Безупречно. И мне даже почти удалось отползти. Но часть моей голени оказалась придавленной лошадью. Лошадь отчаянно пыталась встать, но не могла и лежала на моей ноге. А я не мог вытащить из-под нее ногу. И у меня было чувство, что нога сломана.

Как выяснилось, грязью, которой наполнили яму, была глина, и когда ее смочили, она затвердела. Лошадь продолжала елозить по моей ноге, но потом все-таки встала. Меня трясло от боли, но я был намерен закончить сцену. Пройти через такое и не закончить? Поэтому я выдал свои реплики. А потом «Снято!» «Билл, ты в порядке?»

— Нет. Кажется, я сейчас умру.

Нога распухала прямо на глазах. Пришлось даже разрезать сапог. Они срочно отправили меня в отделение неотложной помощи крупной городской больницы. Я лежал на каталке в этой больнице, а вокруг меня были сплошь жертвы стрельбы и поножовщины. Полицейские сновали туда-сюда. Люди стонали и кричали, плакали. Казалось, будто меня занесло в сцену из Тайрона Гатри — греческую трагедию, поставленную в центре Лос-Анджелеса. И вот лежу я там, на каталке, одетый в ковбойский костюм, при полном гриме на лице — и никто этого даже не замечает. Я был там единственный, кто выглядел как нормальный человек. Но вообще-то, могло быть и намного хуже. Чуть позднее мы снимали сцену, в которой на мне была одежда члена Ку-клукс-клана.

Продюсеры были сильно обеспокоены. Они смотрели, как я лежу и корчусь от боли, и с великим состраданием спрашивали: «Как ты думаешь, когда ты сможешь вернуться к работе?» Доктор надел мне на ногу разгрузочное приспособление в виде пластикового «сапожка». Через пару дней я вернулся к работе. Я хромал, но работал.

Говорят, что когда при выполнении какого-нибудь дела с вами случается травма, то лучше всего — это как можно скорее снова попытаться его выполнить. Это как падение с лошади, объясняют они. Чем быстрее ты залезешь обратно, тем лучше. Но в данном случае, я действительно свалился с лошади, что полностью рушит эту метафору. Хотя я действительно вскоре оказался на лошади и за эти годы свалился еще несколько раз.

Годы спустя, например, меня действительно пригласили исполнить пять песен, номинированных в категории «Песня года» на самой первой церемонии «Кинонаград MTV» (MTV Movie Awards). Мне назначили прийти для записи в студию около полудня, накануне шоу. А тем утром я был в гостях у своего близкого друга Данни Жирарди и катался с ним верхом. Я сидел на молодой лошади, трехлетке, которая была немного своенравна. «Знаешь, Билл, — сказал он мне, — лошади этой породы очень чувствительны. Если положить руку на их живот или бедро, ты узнаешь, как они чувствительны».

Интересно. Я потянулся назад. «Ты имеешь в виду вот так?»

Несомненно, именно это он и имел в виду. Лошадь взбрыкнула — и я полетел в воздух. Я пробыл в отключке больше получаса. Когда я очнулся, то спросил женщину, оказывавшую мне помощь: «Что случилось?»

— Ну… тебя сбросила трехлетка.

— Ох. Ну и что случилось?

— Тебя сбросила трехлетка.

Казалось, будто я медленно выхожу из глубокого тумана и не могу обрабатывать информацию. «Да ну? И что случилось?»

В конечном итоге они отвезли меня к врачу, и он решил, что со мной всё в порядке. Но тут я вспомнил, что мне нужно записывать пять песен. Я всё ещё был в пыли, грязи и навозе, но мы поехали в студию. Зная, что я буду наговаривать тексты, а не петь, я сказал MTV, что мне нужны какие-нибудь инструменты для аккомпанемента. Мне выделили ксилофон и бонги (барабаны). Вот это и будет мой аккомпанемент. «Какая у меня первая песня?» — спросил я прелестную женщину из MTV.

— «Я хочу заняться с тобой любовью», — ответила она.

Внезапно я вышел из своего тумана:

— Так какая там первая песня?

— «Я хочу заняться с тобой любовью» (I Want to Sex You Up).

Слова песни были очень просты: «Я хочу заняться с тобой любовью. Я хочу заняться с тобой любовью. Заняться с тобой любовью, заняться с тобой любовью, я хочу заняться с тобой любовью». О да, классно, подумал я, песня о любви. С барабанами.

Вообще говоря, это было очень смешное шоу. Например, первая кинонаграда MTV за «Лучший неодушевленный предмет» отошла, кажется, к Vanilla Ice (Ванильное мороженое), обошедшему обои из «Бартона Финка». Так что, как и следовало ожидать, мое исполнение было оценено должным образом.

В 1975-м, пока снимался «Пиратский берег», мне приходилось ездить верхом чуть ли не каждую неделю. После «Стар Трека», оригинальной и анимационной версий, это был первый сериал, в котором я принял участие. У меня была роль необычного детектива, мастера перевоплощений, работающего на губернатора Калифорнии. Действие происходит в 1870-х годах на побережье Сан-Франциско — Барбэри Коуст (Пиратском берегу), — где царило беззаконие. Мой партнер, первоначально играемый Деннисом Коулом, впоследствии замененный на Дага Макклура, владел местным казино. Я даже не могу себе представить то количество различных костюмов, что я сносил за свою карьеру. Понимаю, что это кажется чарующим и даже романтичным; ого, сколько! Работа состояла в том, чтобы наряжаться в пирата, или адвоката, или ковбоя. Но это было телевидение, не кино. У нас не было такой роскоши, как новые костюмы. Нам приходилось использовать то, что висело в отделе реквизита, — и кое-что там висело годами. Так что в действительности я надевал старую одежду, которая мне даже не подходила по размеру и кишела вшами, парики воняли и чесались, а обувь всегда была то велика, то мала и натирала до мозолей.

В двухчасовом пилоте я работал под прикрытием и был одноглазым пиратом и слепым нищим, с иголочки одетым ревизором банка и членом Ку-клукс-клана, священником и китайцем.

Работа в этом шоу заставила меня оценить красоту споковских ушей. Каждое утро мы начинали с того, что человек из отдела реквизита перебирал стойки с одеждой, пока не находил нужное; в то же самое время гример колдовал над моим макияжем. Когда грим был нанесен, а костюм надет, я смотрелся в зеркало и вживался в роль. Требовалось около трех часов, чтобы подобрать и надеть костюм, нанести макияж и подготовиться. Как только всё было сделано, ассистент кричал режиссеру: «Шатнер готов!». Тогда они останавливали съемки чего бы то ни было и переходили сразу к моей следующей сцене. Камеры включались, а затем: «Снято!».

Обрааааатно, наверх. А они в это время возвращались к тому, что недосняли. Около часа с меня счищают грим — и от этого у меня уже саднит кожу. Затем костюмер принимается за изобретение моего следующего наряда, а гример — за новую работу. Еще три часа подготовки — съемка моих сцен в новом обличье — обратно наверх. И так как минимум дважды в день.

Исполнение главной роли в сериале — труднейшая работа в шоу-бизнесе. Это очень тяжелая, физически изнуряющая, семьи разбивающая, мозговыносящая работа. Каждый день от четырнадцати до восемнадцати часов на площадке, а затем, когда работа закончена, начинается работа в рекламе, чтобы раскрутить снятое.

ABC была полна энтузиазма по поводу шоу. Мы тащили идеи из самых популярных сериалов на ТВ. Вокруг киностудии развесили огромные плакаты: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА ПИРАТСКИЙ БЕРЕГ. Потратили кучу денег на декорации. Когда мы только начали, у нас было 130 дополнительных человек, создающих толкотню в баре, пианист и банджоист на задних планах, а на улице — дюжина лошадей, привязанных к столбам и опорам. И так продолжалось около шести недель, пока наше первое шоу не вышло в эфир.

Нас почти не заметили, и наши рейтинги были не очень хороши. На следующей неделе я отметил, что баре была уже сотня людей, банджоист ушел, а на улице стояло восемь лошадей. Наши рейтинги на следующей неделе снова упали; в баре осталось семьдесят человек, пианиста заменила пианола. На улице стояло четыре лошади, а я менял костюм один раз в день. Когда начали снимать плакаты, мы поняли, что у нас серьезные проблемы. Каждую неделю актерский состав убавлялся, пока в углу бара не осталось около десяти человек, а лошадей так и вовсе убрали. В понедельник утром я надел очередной костюм и проносил его весь эпизод от начала до конца. Я даже не потрудился нанести грим — они просто прилепили мне бороду. Нас закрыли спустя тринадцать недель, а я был в восторге. Я сыграл пятьдесят различных персонажей за тринадцать недель. Когда сериал закрыли, я наконец-то смог вернуться к занятию, на которое не жалел сил, — терзаниям по поводу получения следующей работы.