Дочь фаворита Елизаветы

Глава 7

Из которой читатель узнает о том, как русская орда на Берлин ходила. А так же о том, что сто тысяч золотом, это достаточный аргумент для продажи родины.

А дальше, уважаемые мои читатели, события стали разворачиваться как в плохом водевиле. Видимо в отместку за то, что державе нашей подфартило из рук русскоговорящего всевышнего, всемирный фатум решился на каверзы военного свойства.

Уже в конце мая Англия, в добром расположение которой к России Бестужев всё ещё не сомневался, заключила таки союзный договор с Пруссией. Вильямс, к которому наш Канцлер тут же двинулся за пояснениями, поспешил успокоить его. Сказал, что добрососедским отношениям между двумя нашими Великими Державами по-прежнему ничего не угрожает. И сразу же, скорей всего в отместку, упрекнул Бестужева в неверности союзническому долгу. Мол, тайно, господин Канцлер, ото всех три корабля строите, и не показываете ни кому, грех это! А ещё больший грех скрывать от нас, мол, ТТХ "карманной артиллерии" ваших опричников…

Елизавета же, услышав о договоре, немедленно вызвала Воронцова и надиктовала ему поправку в уже согласованный, но не подписанный пока, Русско-Британский союз. Там говорилось, что в случае получения "пособия" в Российскую казну от короля Англии, мы будем воевать в Европе за Англичан, пока они будут в силах предоставлять предоплату за наших солдат. Как в нашем варианте истории Американцы дописали в своём, не сгоревшем, документе о продаже Аляски "на века" вместо "на век", так и Елизавета дописала "только для войны с Пруссией"!

Правда остыла Матушка быстро, и решила, что против Львов одних грешить не стоит, природа у них такая, сучья, ни чего не поделаешь. Сразу же был поправлен, для уравновешивания, ещё один договор, в котором вместо слова "Англия" было "Франция", и воевать там соглашалась теперь лишь с Пруссией, а не с Англией. Тут уже засуетились Французы, но, видя непреклонность государыни, выбили только поправку, "не будем воевать с Турцией, коли Россия на неё полезет". На такую поправку Елизавета согласилась, высказав пожелание обеим своим "партнёрам" одновременно невзлюбить Фридриха и заплатить России вдвойне.

И вот, путём этой дипломатической эквилибристики, за год "до реала", в августе был заключён союзный договор между Австрией, Россией и Францией против Пруссии. И, как в 1914, почти без подготовки, наши войска были брошены, добывать преференции для жирных Парижских котов, на Немецкие пулемёты. Но нет, автор погорячился, пулемётов в здешних палестинах ещё отродясь не водилось, а "русское авось", в целом" способствовало быстрейшему достижению цели, коли "линий Маннергейма" пока не нарыли.

Правда, в отличии от реала, войск у нас в этом варианте было поменьше, 80 вместо 130 тысяч. Ну и 1000 "смотрящих" казаков от Тайной Канцелярии, куда же без них! Генерал-аншефу Степану Фёдоровичу Апраксину они не подчинялись, о чём его уведомила Государыня, но и он им тоже, к большому облегчению царедворца. Умный и хитрый Апраксин, особо себя военными талантами не проявил, в военных походах участвовал при Миниха против Турок, да и то в невысоких чинах. Тщеславный и хитрый, отиравшийся близ Бестужева, весь свой ум направлял, в первую очередь, на то, чтобы "остаться на плаву". Чекист был сейчас в Фаворе, посему Апраксин лично посетил казачьего тысячника, и неприметного дьячка при нём, радушно раскланивался с обоими. Казаки становище своё располагали чуть в стороне от основного войска, даже это было проглочено им без звука.

На войну генерал не торопился, так как кровавой битве предпочитал обильные возлияния и общество нескольких ППЖ. Когда бы двинувшееся на Фридриха войско не остановилось, тут же появлялись, первым делом, шатры, музыканты, пир на весь мир. Как уже было сказано, Апраксин, как и Бестужев, были скорее "за Фридриха", генерал даже восторгался им. Но малый двор сейчас выхаживал выздоравливающего Петра Фёдоровича и давил на него своим коллективным НЛП, чтобы тот всё же занял трон, а потом может и "за границу" "на лечение" хоть на веки вечные, оставив их "преданных" слуг, при кормушке. Пока страсти среди приближённых бушевали, Екатерина сделала то, что сделал Ленин при Социал-демократах в начале двадцатого века, оседлала, с благословения государыни, финансовые "малые" потоки. И сразу же "малый двор" запел так, как хотели Шуваловы, окончательно втоптав в грязь Пруссию и Англию.

Но на сцену начала, пока понемногу, выползать болезнь Императрицы. Первые два припадка, пусть они были намного слабее инсульта, в политических раскладах всё переворачивали вверх дном. Наследник, хоть и морально опущенный, но пока живой, стал опять котироваться. И вспомнили многие, что он тоже к Фридриховой харизме не равнодушен. Взять Берлин, дело не хитрое, а вот что удачливому военачальнику потом делать с этой победой? За подобную Викторию при иных Петербургских раскладах могут опустить пониже плинтуса, а то и вовсе зарыть. Нужно быть очень большим виртуозом, чтобы плестись по минному полю событий на запад, оглядываясь, всё время, на восток.

Но вот и подошёл нежданно-негаданно день битвы, 4 сентября 1756 г от Р.Х. Вышел встречать дорогих гостей Фельдмаршал Левальд, так как сам Фридрих был занят другим делом и русских варваров пока не считал достаточной угрозой, чтобы почтить их битвой лично. Войско Прусское насчитывало 35000 человек. В последующих русских хрониках, это число выросло до 50000 человек, в западных стояло 23000. Что, в общем, и правильно, ведь с востока дробь 80 к 50 смотрится лучше 80 к 35, а с запада 25 к 100, можно, в случае победы, раздуть до небес.

Честно надо признаться, что к виктории с прусаками мы подошли в составе близком больше к 90000, тут уж Апраксин, захватывая по пути городки, и, обещая отпускать их сдающиеся гарнизоны домой, тут же, по джентельменски, забывал о своих словах и рекрутировал их в русское войско. Вместе с каждым тысячным отрядом, отправляемым для захвата таких городков, шёл десяток "канцелярских гусар", и пара тихарей. В слове и деле, а так же в поддержке мирового сионизма, геноциде и прочих прелестях, обвинялись лучшие городские мастеровые, прежде всего кузнецы, но не зажравшиеся, а в "самом соку". Постояв семьёй минуту с петлёй на шее под барабанный бой, каждой проникался важностью момента и, добровольно, подписывался в вербовочных листах четырёх Графов.

Тысячник чётко довёл до Апраксина что настаивает в таких делах "в праве первой ночи" и генерал договорённость соблюдал. Лишь когда телеги с "мозгами" уезжали, начиналась вакханалия. Бояре выбирали себе мужиков в поместья повыше, девок покраше. Младшие чины довольствовались скарбом и проверкой молодок, на предмет спрятанных во всех дырках запрещённых к провозу на территорию России предметов. Опричники тоже участвовали в таких "проверках" но никогда не "со своим контингентом". С мастеровыми обращались строго, но подчёркнуто вежливо, кормили от пуза, позволяя заболевшим оставаться на время в специальных станциях-лабазах по всему "Золотому тракту", который пока еще назывался дорогой смерти.

Простые западные обыватели таких шуток не ценили и, вопреки интересам Российской государственности, стали браться за вилы. Апраксин жаловался на "эти безобразия" Левальду, но тот молчал. Затем очередной выстрел "партизана" из кустов прозвучал в опасной близости от августейшего тела, то есть в сотне метров. Этого его "душа поэта" не вынесла и иррегулярникам был дан зелёный свет. Казаки и Калмыки выпили чарку за здравие наконец-то повернувшегося к чаяниям простых воинов командования и показали, что такое мать Кузьмы.

И если до этого в городках и сёлах оставалось заметно больше половины жителей, то теперь лишь головешки. Порядок, впрочем, не изменился. опричники сначала забирали из села лучшего кузнеца, шорника, пивовара, бондаря, плотника и мельника с семьями, а уже у остальных нетерпеливо приплясывающие калмыки начинали активно интересоваться зарытым золотом. И тут уже не требовалось никаких "мнимых повешений", теперь "избранные" оставались на окраине села и смотрели на действия иррегулярников, и, ближе к ночи, в подсветке пожарищ, подписывали вербовочные грамоты.

Но всё заканчивается, закончилось и ожидание, сошлись в схватке Апраксин и Левальд. Сначала Прусаки дюже одолевали, но справа ударила конница, и были у Левальда ещё возможности отразить её удар, так как русских, в отличие от реала было на 40000 меньше. Но с левого фланга, ударила из непроходимого для лошадей бурелома казачья артиллерия. Два залпа по двести ракет, ещё сотня осталась в лагере, но хватило и этого. Второй залп был менее точен, но более результативен, так как лошадь под Левальдом была убита, а её взбесившиеся товарки, безо всякого уважения к чинам и регалиям, фельдмаршала затоптали. Виктория! Бежали западные варвары! К тому же число погибших у нас, в отличие от реала, было всего 2 тысячи, а не 5.

И человечек полезный сохранился, в войсках любимый, Василий Абрамович Лопухин. Готовился он уже принимать смерть, наподобие Левальдовской, но свист необычайный и разрывы остановили старуху с косой. Лопухин вытащил, после первого залпа РС, наконец-то ногу из под убитой лошади. Но проявил дальновидность, сразу же снова юркнул за её труп и мертвецом накрылся. Подождав ещё с пяток минут и поняв, что казачья артиллерия больше стрелять не будет, он выбрался из-под нашинкованных свинцом мёртвых тел, и, прихрамывая, пошёл к своей коннице.

Чекистов вояка недолюбливал, но был справедлив, и на следующее утро пошёл сказать "большое спасибо" в шатёр к тысячнику. А, главное, заделался он большим поклонником "казацкой артиллерии", и решил больше о ней разузнать. Чарку с ним выпили, но к новому оружию не допустили, ответствовав, что на ближайшие три года это дело "слова и дела", хочешь подробностей, присоединяйся к нам, служивый. Василий Абрамович ушёл не ответив, но в глубокой задумчивости.

Апраксин же, после победы и вовсе загрустил. Последовал длительный пир, метания, то на Кенигсберг, то на Берлин, а затем разворот Армии назад. Низовые командиры думали, что такова воля императрицы, им и в голову не приходило, что это частная инициатива командующего. Тысячник не вмешивался, но настойчиво заявил, что "отходить домой для перегруппировки" лучше по не разграбленной дороге. Апраксин, с радостью, согласился на такую малость и, снова, запылали пожарища. Интересы четырёх графов требовали квалифицированных кадров, сейчас они брали, кроме вышеперечисленного, и "крепких" малопьющих хлебопашцев, таких зверей, правда, было не много.

Апраксин, узнав, что Армию "преследуют" целых две тысячи конников, на заградотряды людей решил не выделять, только полосу выжженной земли расширить. Лопухин был против, порывался "порвать" конницу преследователей, ругался, стучал кулаком по столу, а затем исполнил приказ "пошёл к чёрту" буквально. Набрал две тысячи народу, которым насилие претило или они им уже пресытились, и напросился "в оперативное подчинение" к опричникам. Тысячник "был не против" и Апраксин, с облегчением, спровадил скандалиста.

Всё это время, когда Армия тащилась, Лопухин и "дьячок при тысячнике" бомбардировали Чекиста письмами. Лопухин просился "под крыло" официально, костерил Апраксина в подробностях. Чекист обсудил вопрос на "большой четвёрке", фаворит прозвонил у Матушки, так что к моменту "Анабазиса" в Петербург всё было решено положительно и квота для Чекиста расширена до 12000 человек.

Тысячник, вернее дьячок при нём, перехватил одно послание, но лишь заменил его копией, а гонца перевербовал. Когда же Апраксин уже вступил в "родные просторы" то о его ста тысячах золотых талерах отступных, полученных от Фридриха, знала Государыня, да не просто на уровне слухов. Бестужев, после того, как ему дали "почитать" первое письмо, тут же открестился от Апраксина. Вор, не потому, что ворует, а потому, что попался. У Елизаветы случился третий припадок от расстройства, и этого она Апраксину не простила. наследнику, конечно же доложили, и он попытался вступиться, но Чекист уже нёсся самолично навстречу войску с подписанным приказов.

Подлый предатель признался во всём, затем из показаний вынуты некоторые факты и всё переписано начисто. Елизавета, наведавшись в подвалы, узнала Апраксина с трудом и "слегка не в себе". Но, по здравым размышлениям, Чекиста ругать за перегибы не стала, с кем не бывает.

И это при том, что видимых следов и кровоподтёков, как и распоряжалась Елизавета, на Генерале не было. Но зачем человека уродовать, господа? Разве творческое начало нам чуждо? Зачем же по лицу, или по почкам? Вода на допросах, холод и своё дерьмо в одиночной камере, на одну ночь посадить в нужник с кляпом во рту, на развлечение дежурной смене. Клиент отдал сто тысяч, их пришлось вернуть Елизавете. Клиент отдал прочие побочные заработки, часть Чекист забрал себе, но больше половины всё же ушло в общак. Вот показания об этих "неликвидах" и были благополучно изъяты, поэтому сразу после свидания с Елизаветой, неинтересный ей более Апраксин, не вынеся тяжести содеянного, покончил с собой.

Что же в это время поделывала наша маленькая Героиня? В куклы играла? Или в дочки-матери? В какой-то мере, в какой-то мере… Просто заскучала она однажды, вспомнила о, купленной ей Мамой Леной за два месяца до разлуки, кукле "Бэби Бон". Что это такое вы спросите? Это тамагочи-переросток, и писает, и спать ночью не даёт… Почти точная копия настоящего ребенка, правда, пластиковая, а не живая.

Посудомойка Агрепина как то дала подержать своего младенца, так Наташа после отправилась к Академику и закатила чуть ли не истерику, хочу настоящего малыша в личное пользование! Ребёнка Михайло Васильевич ей не отдал, но предложил удовлетворившую её замену. К этому времени Наташин класс вмещал в себя уже десятерых, шестеро из которых были девочками. Вот им то и пришлось "после уроков" проходить "курс молодой матери", впрочем, Граф и из этого сделал деньги. Его брошюрка "пособие по материнству", отпечатанная в типографии Петербургского университета, была востребована обществом. Гораздо более щедрые преференции, чем прибыль от очередной брошюрки, ему по прежнему сулили Австрия и Англия за "помощь в исследованиях", как по ракетному оружию, так и по пароходам.

Немного раздражал нашу четвёрку поправляющийся Пётр Фёдорович, но больше этот вопрос беспокоил Екатерину, как уже говорилось, она мужа "не любила", и она пару раз намекала Академику о возможности "радикального решения вопроса". Но Михайло Васильевич в яде Великой Княгине отказывал. В конце-концов Будущая Императрица обратилась через него с этим вопросом к Шуваловым и Академик уступил совместному давлению.

Яду он не дал категорически, но вот притчу рассказал. В ней молодуха стала подливать мужу-рогачу воду из ближайшего болота. Муж представился вскоре, и его место занял другой. История Академика упала на благодатную почву, вскоре Екатерина предприняла недельное паломничество в один из окрестных монастырей, по пути попадались болота. После её возвращения новая повариха её мужа стала разбавлять вино, подаваемое наследнику в лечебных целях, передаваемой ей водой. Девушка была немой сиротой, жить ей оставалось, скорей всего, не долго, смена ей уже была подготовлена.

Процедуры стали давать о себе знать, сразу после смерти Апраксина, у Наследника стали кровоточить, уже казалось зажившие, раны. А Екатерина своими ежемесячными "богомольями" окончательно перетянула на свою сторону Синод и Елизавету.