Дождь в полынной пустоши. Часть вторая [СИ]

Пролог.

Начиная с полудня Святой Хрисании (26 сентября), веселому и шебутному малому Алхиду Береру пришлось скинуть ноги с края стола, оторвать зад от любимого кресла и закатать рукава новенького блио. Выполнить порученное нанимателем, возможно только одним единственным верным способом. Пахать, пахать, пахать. Забыв о сне и еде. Милом доме и посиделках у камина. Чистых накрахмаленных рубахах и свежих брэ. Беззаботных пирушках с приятелями и разбитных шалавах из ,,Пряжки и Брошиˮ. О времени суток и днях недели. О многих прочих приятных и привычных вещах, способных в малом отвлечь от заказанной работы. Не поддастся мирским соблазнам и искусам, круглощекий легист добровольно переехал из своей тесной и пыльной конторки в бездонные архивы и хранилища столичного магистрата. Под абсолютно благовидным предлогом. Извернуться, но разыскать генеалогическую связь унгрийских Поллаков с родами королевства Эгль. Привести доказательства, барон Колин аф Поллак не приблуда, не пасынок, а кровь от крови потомок славных воителей с берегов полноводных Леи и Снопа. Звучит красиво и возвышено, да только родство, близкое или дальнее, с кем-то из солеров, интересовало заказчика в последнюю очередь, и интересовало ли вообще. ˮНу, только если вдругˮ, − смеялся юный барон над эфемерной возможностью. Об истинной цели подвижничества, пусть и не напрямую, Алхиду поведали. Отдельно и подробно расписав, каждый причитающийся за усердие штивер. И потому.... Пожрать на ходу, попить на ходу. Малую нужду - в угол, под лестницу, где и без того потоп. Большую надобность - в облюбованную жирными мухами бадью, с потеками из-под неплотной крышки. На сон час-два, три - уже королевский отдых! От недосыпа глаза легиста сделались красными, щеки ввалились, цветущий вид поблек, улыбка сменилась около губными резкими складками. На одеждах появились неисчислимые кляксы, а в пальцы намертво въелись чернила, не отпарить и за полгода. Всякая личная жизнь осталась за рамками сурового распорядка, направленного на накопление и строгую систематизацию извлечений из множества источников, которые, надлежало, скопировав, а то и вовсе незаметно изъяв, приобщить к растущим сугробам документов. Успеть к сроку, Берер нанял в помощники парочку пронырливых сообразительных клириков. Парни старались. За обещанные деньги нужно стараться. Нужно прилагать нечеловеческие, не сказать титанические! усилия, выполнить объем намеченных изысканий и не впасть в излишнюю любознательность. Сотня штиверов накрепко отшибает память на память до селе не жалующихся.

Но будь дней в неделе вдвое, а часов в сутках втрое больше, все равно с работой зашивались. Ориентироваться в сотнях и тысячах бумаг, собранных за века, рассованных по полкам шкафов, запертых в сундуках и сбереженных в глиняных тубусах, выволокли из небытия прежнего архивариуса, оставившего службу в магистрате из-за немощи. Паралитика поместили поблизости с архивом, поселив в кладовку. Наняли сиделку убирать за ним говно, кормить, поить, травить чемеричной водой и уксусом кожных паразитов, позволять сговорить себя на бесстыдство и грех. Боргезе оказался неоценимым подспорьем. Архивный червь не только знал и помнил на зубок множество ордонансов, капитуляриев, уложений, дополнений к уложениям, булл, картуляриев, договоров, указов, но и держал в завшивленой башке, где отыскать необходимый документ. Вытянуть драгоценные сведения, Алхиду приходилось терпеть желчное брюзжание и жалобы, вдыхать вонь гниющих пролежней и не брезговать ползающих по обездвиженному и бесчувственному телу архивариуса неисчислимых вшей. После пяти минут общения с Боргезе, легисту до зуда мечталось залезть в бочку с крутым кипятком и отскоблить кожу с мяса. Его утешало одно, сиделке приходилось и того хуже.

По заверениям церковных авторитетов, Святого Лонгина держали в колодках и ошейнике два месяца. Святую Варвару морили голодом двадцать дней. Страстотерпца Савву безбожно ломали на дыбе декаду. Мученичество легиста несравнимо с подвигом светочей веры, но достойно доброго слова и похвалы. Поскольку Алхид Берер пахал, пахал и пахал, не делая поблажек ни себе, ни подчиненным.

В кубышку помещения, через узкие окна, преодолев мутный заслон стекол алебастровых рам, сочился желтушный свет. Пятнал половицы, дотягивался до резных панелей, подтекал под высокие мебельные ножки, всплескивался на витрины. В простенки межоконья втиснуты массивные шкафы не со слюдяными, со стеклянными вставками в дверцах, видеть дорогие, в бархате и в сафьяне, книги. Сталагмиты стеллажей, исчленяя пространство в подобие лабиринта, поднимались к потолку. От разорительного изобилия самшита и шелковицы, в тесном помещении ощущение доброго солнечного тепла, а взгорбленный кленовый пол кажется зыбучим прибрежным песком, подступившим к обрыву огромного стола.

Перед Вионом Ренфрю-младшим минимум бумаг, колокольчик вызова слуг и охраны, песочница-яйцо, старая чернильница и несколько перьев. Обычных гусиных. Все в пределах свободного доступа. Не вставать, не тянуться. Ростовщику под пятьдесят, и внешне он походил на комара. Тонок и кровожаден. Насколько может выглядеть кровожадным, ссужающий деньги под процент.

Выпавшее нынче свободное время, хозяин кубышки проводил за подсчетом доходов. Не своих, а человека, по его мнению, не выдающегося, но проявившего способности. Иагу Глинна. Умение навариваться, вызывало у ростовщика нечто среднее между завистью, восхищением и досадой. Оттого мучился множеством вопросов, которые никому никогда не задаст. И не потому, что не ответят. Большие деньги не блещут чистотою родословной, а уж воняют.... Пусть не сами, но руки их стяжавшие. Глинн не исключение. Не занести в исключения члена общества, дважды это самое общество ободравшего. Так что вопросы отпадают, но компаньонаж с зерноторговцем в одном щекотливом дельце, обязателен к рассмотрению.

Расписывая цифры, ростовщик невольно подметил, больно удачно получилось. Удачно для Глинна. Запоздал подвоз зерна. Поползли слухи о новом голоде. Слухи подхватили кликуши с церковных папертей. Знамения грянули. Летающие чудища, многими якобы засвидетельствованные, объявились. Смерть Трия Брисса на пожаре собственного подворья. Все это, так или иначе, значительно увеличило прибыль торговца. Он и два года назад неплохо нажился, а нынче и вовсе удостоился прозвища Мешок на мешок. Мешок штиверов на мешок зерна. Прозвище о многом говорит и на пустое не липнет.

Перо, поскрипывая под нажимом, плавно бежало по бумаге, расставляя знаки сложения и умножения. Средняя стоимость пуда зерна, рост цен сначала вдвое, потом втрое и далее по возрастающей, усредненное количество проданного. Конечный результат, Ренфрю сначала подчеркнул, потом жирно обвел несколько раз. Было, было о чем приватно потолковать с удачливым лихоимцем.

Тягуче скрипнула дверь, оповещая о посетителе. Ренфрю потряс песочницей, просушить чернила. Сдул песок и отложил бумагу в сторонку, собираясь позже перепроверить подсчеты. В ошибку верилось мало, но вдруг что-то упустил, не добавил. А прибыток любит точность. Чужой прибыток − до последнего медяка.

На лице ростовщика дежурная маска расположенности и участливости. Любой входящий, если не принес свой малый грош сейчас, то непременно принесет два, но попозже, что предполагает проявлять гостеприимство и радушие. Вот только рассмотрев вошедшего, расхотелось оказывать и то, и другое.

− Чем могу услужить, саину? - предельно вежлив ростовщик с молодым хлыщом. Тот очень прилично одет, оружие не дешево и выглядит так, словно в кармане пригрел удачу. В любимой игре ,,Кто таков? Зачем пришел и сколько попросит?ˮ Ренфрю сделал следующие разумные по его убеждению умозаключения.

ˮЧулочник. Но скрывает. Разбойные морды и вольные манеры только у таких. Нарядился в лучшее. Свое ли? Не по родне ли одежка собрана, произвести благоприятное и положительное впечатление. Заявится, а то и потребует (знаком с их породой, потребует!), пятьдесят монет серебром. Но обойдется и сорока, и тридцатью. И двадцатью доволен останется. Вернет лет через пять, не раньше. Но пообещает весной, рассчитывая поправить благосостояние, воюя с тоджами.ˮ

− Барон Поллак из Унгрии, − представился Колин, соблюдая некую интонационную прогрессию. Он больше Поллак, чем барон, и больше унгриец, чем представитель доблестной, но малоизвестно фамилии. - Обналичить.

Ренфрю сунули выигранное в ,,Крякве и вертелеˮ обязательство.

ˮПодумать только! Целый бестолковый барон!ˮ − новое умозаключение ростовщика обострило забывчивость предложить гостю присесть.

Вексель Ренфрю признал. Его собственный. Ростовщик помнил едва ли не по именам, кому выдавал подобные бумаги. С нынешним владельцем ранее никогда не сталкивался. С таким-то лицом, не забываются. История получения векселя ,,бестолковым барономˮ, Ренфрю не занимала. Прихотливы пути обретения и утрат, прослеживать их.

В роде людском простых величин не бывает. Во всяком своя закавыка. Своя червоточина.

ˮИ какая в нем?ˮ − присматривался унгриец определиться с ростовщиком. Его черед угадывать. Хвост ,,младшийˮ беспричинно не прицепят. Габор Гусмар, тоже младший, не сказать убогий. С этим как? Согласен добровольно таскать бремя вечно не первых или ищет лазейки и повода показать себя? Поддерживает под локоток или примеряется подставить подножку? Виона Ренфрю в подобном не заподозрить. Не из таких он. Идеальный человек на вторые роли. В семье, в компании, в общем деле. Слова лишнего не скажет, с инициативой не полезет. Оттого и лавка уменьшенная копия лавки старшего Ренфрю. Но у старшего сидит наемный работник, а здесь сам корпит. Однако создать видимость значимости мастер, каких поискать. На плечах дорогое горностаевое оплечье. Не настолько холодно в него кутаться. Перстеньки на пальчики наздеваны. На большой − с рубином. В песочницу, судя по просыпанным крупинкам, подмешан толченый янтарь.

− Желаете сумму полностью? - делает не обязательное уточнение ростовщик, заглядывая в строки обязательства.

− Если возможно, − сомневается (а ведь сомневается!) податель векселя, усаживаясь на гостевой стул.

− За время существование дома Ренфрю, а это без малого двести лет, еще никто не жаловался на затруднения в получении выплат.

− Не жаловаться, не значит остаться довольным.

− Не скажу про Унгрию, но известно ли саину, в Эгле мы выступаем гарантами многих. Так что, в Карлайре недобросовестных ростовщиков не отыщите, не старайтесь. В свое время мы ратовали за имущественный ценз для желающих открыть свое дело.

− Ценз в восемь тысяч введен всего-то сто лет назад, − проявил удивительную осведомленность ,,бестолковыйˮ. − По меркам Унгрии сумма не очень велика, а в сравнении с Элатом, нашим добрым соседом, так и вовсе смехотворна. У них принято, у кого в обороте десять тысяч монет, ставить перед лавкой колонну. Двадцать - две. Перед вашей дверью пусто. Если это не ваша скромность, то, что тогда?

− Мы не в Элате.

− Деньги везде деньги.

− Это верно. И тут главное честность.

− Людей дающих в долг под девятнадцать процентов, а с имущественным залогом под пятнадцать, трудно обвинить в честности.

− А сколько надо? Попасть под обвинения?

− Нисколько. Вере претит ростовщичество. Стоит ли льстивое прозвание банчиери седьмого круга ада? Рядом с разбойниками и самоубийцами.

− Вере много чего претит. А для банчиери мы не слишком богаты.

− Родство с Кабодами не оказалось выгодным?

− Мы и сами....

− Бросьте. Большая часть денежных средств перешла к Ренфрю от них. Кабодам не повезло с наследниками. С их стороны в слиянии домов участвовали только девицы. Так что похвалитесь, чем другим. И не вздумайте приплетать обслуживание Золотого Подворья. Моффет не занял денег только у нищих с паперти Святой Агафии, − унгриец откровенно загоготал. - А зря. Возвращать бы не пришлось.

− Вы интересовались историей нашей семьи? - не поддержал веселья Ренфрю. Не во всем следует потакать клиенту. Неправильно истолкует.

− Я интересовался, кто раздает поручительства направо и налево, безо всякой осмотрительности.

− Обычная практика.

− До той поры, пока однажды, кто-то не вывалит ворох таких бумаг, потребовав немедленных выплат.

− Мы справимся с любыми острыми моментами, − уверил Ренфрю, но идейку ухватил, прижулил.

ˮПохоже на то, справитесь,ˮ − к собственному удовольствию отметил Колин и задал обескураживающий вопрос, к которому исподволь и замысловато подводил разговор.

− И потому не держите охрану?

Ренфрю непонимающе уставился на странного посетителя. Лицо ростовщика сделалось еще тоньше и кровожадней. Сказал ли барон достаточно, начинать думать плохо и беспокоиться?

− У вас перед входной дверью никого, − с издевкой пояснил Колин притихшему ростовщику.

− Шутите? - все еще не определился Ренфрю, бояться или смеяться.

− В данную минуту не предрасположен, − Колин ткнул острием шнепфера в пол. Вязкий звук неприятен мирному обывательскому уху.

− То, что вы не видели Отто, не означает отсутствие охраны, − попытался убедить Ренфрю. Дурная слава не приносит прибылей, но уменьшает и отваживает солидных клиентов.

− Хотите спор? - открыто предложил унгриец. − На вексель. Сторожа и не подозревают о моем присутствии здесь. Если не прав, бумага ваша. Прав - удвоите выплату. Идет?

− Как же мы выясним истину?

− Очень просто. Я встану за тот шкаф, а вы позовете вашего горе-Отто. Два-три вопроса и поймете за кем победа.

Ренфрю не из любителей пари и азартных споров, но подобного вызова не мог не принять. Отказаться, дать повод сомневаться в надежности Дома Ренфрю, подорвать доверие.

− Уговорили, − согласился ростовщик и затрынькал колокольчиком. Звук и ритм открыто предупреждал о дурном расположение хозяина лавки.

Охранник вошел с запозданием, достаточным заподозрить правоту клиента. Но Ренфрю решил не сдаваться.

− Звали саин? - пробасил Отто. Голосок согласно комплекции − богатырский. Живот на полведра каши.

− Что там за шум? Или мне показалось? - деловито хмурил брови ростовщик.

− Так и есть, саин. Бесстыжая девка, упилась до беспамятства и заголилась посреди улицы. Её, дескать, пекарь ославил заразной. Вот и предъявила засвидетельствовать, что здорова. Пьянь, она и есть пьянь.

− Надо прогнать. У нас приличное место. Посетителей распугают. Не ровен час увидят непотребство. Сегодня ни одного не явилось.

− Дык прогнал. А посетители, они после обеда ходят. Рано им. Балаболка-то межень не отбивала.

− Балаболка?

− Прощеница просим. На Хара еще не отзвонились.

− Ладно, ступай.

Пока ростовщик беседовал с нерадивым работником, Колин спокойно, в доступных обзору подробностях, рассмотрел в оконце внутренний дворик. Клетка содержания леопардов, пяток вооруженных детин. Старой, неподатливой векам кладки, здание. Окованная сверху донизу дверь, заперта на тяжеленные замки. Вторая, малоприметная, за плетями дикого хмеля. Задняя стена строения − древняя ограда, возвышающаяся над новой покатой крышей в сажень, не меньше. И уже за оградой, в отдалении, необычная полуразрушенная колокольня. Углядел унгриец и схрон стрелка со шнеппером. И натянутую сеть с колокольцами и множество приспособлений против злоумышленников. Из охраны никто не спал и не зевал, службу несли, как положено. Бдели хозяйское добро и секреты.

Отпущенный хозяином охранник удалился и Колин покинул укрытие. Возможность подглядеть в исписанный и исчерканный лист использовал. Вион Ренфрю не первый человек в семье, но и не последний и явно подсчитывал продажи зерна. Начальная цифра и дальнейшие действия с ней на то указывали. Особенно двойной кругляш итога.

− Мои кровные! - насмехаясь попросил Колин.

− Какими желаете получить? Унгрийской медью? - не остался в долгу у патриотичного барона, раздосадованный нерадивостью слуги, ростовщик.

− Ноблями. А то столько разговоров о доме Ренфрю, − намеренно язвит унгриец. − Серебра и у Глинна предостаточно выдать.

Про серебро Колин упомянул специально, в качестве наживки. Заглонет? Ммм! Чего на листок косимся? Циферки радуют. Или смущают?

− Золотом расплачивается казначейство, − назидателен ростовщик. Ему прекрасно известно, после того как король потребовал полностью сдавать благородный металл в казну, у столичной молодежи в манерах сорить рыжьем. − Но для вас, пожалуй, сделаем исключение, − держал марку Ренфрю. - Вам причитается восемнадцать ноблей, девять штиверов и три гроша.

− Округлите уж, не таскать с собой мелочевку, − дозволил обсчет Колин. Опять же с умыслом.

ˮАх, так!ˮ − мелькнуло на тонком лице сердитого ростовщика и, он округлил... до девятнадцати, повергнуть барона в замешательство и изумление, что вполне ему удалось.

Получив причитающуюся сумму, Колин покинул лавку, вызвав у Отто с начала удивление, а потом бурю худших предчувствий. Настроение, поднятое потехой с уличной девкой, молниеносно упало. Терять хорошую работу не хотелось.

Унгриец, сойдя с крыльца, повернул вниз по улице, размышляя о собственном никудышном лицедействе.

ˮЧто это было?ˮ - попробовал он повторно отыграть реакцию на несказанную и противозаконную щедрость ростовщика. −ˮ Наглядная бесталанность?ˮ

В проулке, в загаженной местными выпивохами подворотне, не привлекать ненужного внимания, унгрийца терпеливо дожидалась шлюха. Плату за работу она получила, но ей обещали прибавку.

− За такой приварок я и в церкви под попа лягу, − жадно блестели глаза девицы, на серебро.

− Под попа не надо. Тем более в храме. А вот с парнями ростовщика сойдись, − Колин добавил монет. - Одежду смени и личико освежи.

− Родом не вышла в шелковых панти ходить и морду жидким золотом мылить, − пожалобилась шлюха на скудость и бедность.

ˮС виду не дура,ˮ − не готов разочаровываться унгриец. Он покривился, прищурился и, подбросив штивер, подхватил в кулак. Не угадывать выпавший жребий, искать спасения или укрытия, девка в испуге отступила в глубину подворотни.

Колин разжал денежку и показательно огорчительно хмыкнул.

− Не хочешь выглядеть приличной девушкой?

Растянутые ешь.... уш... на акцент не списать. Делается зябко спине, и подкашиваются ноги. Шлюха беззащитно всхлипнула. Тех, кто не хотят, вылавливают из канала или собирают по задворкам. Очень редко, единым целым.

− Как пожелаете, саин, − подтвердила готовность работать на унгрийца, будущая приличная девушка.

По дубовому брусу, от помоста до края, ровно семь шагов. Над жадным пламенем, в восходящем потоке крепнущего бездымного жара, испуганной птицей застыла старуха. В рванье, с распущенными космами, заплывшим от побоев сине-красным лицом, с дорожками слез на грязных щеках и спекшимися в коросту разбитыми губами. Опустошенная усталостью и страданиями, она оглядывала колыхающуюся толпу, втиснутую в Висельную площадь. Людская болотина, обтыканная вешками охранения, беспокойно волновалась, в нетерпеливом ожидании поглазеть чужую смерть. В травницу тыкали пальцами, гоготали, плевали, посылали проклятья. Отчаянные бабы задирали юбки и платья, заголяли менжи и задницы - как тебе такой сглаз, ведьма? Охочие до зрелищ жамкали грязь кидаться. Праведные заранее припасли камни и кизяки. Нетерпеливые целили не промахнуться. Липкий комок конского навоза мазнул старухе по скуле, запутался в космах и остался висеть вонючей шалоболкой. Вытереться, выдрать пакость, потребуется отпустить левую, ломанную пытками руку, убаюканную правой, с разбитыми и вывернутыми пальцами. Пусть уж так. Не Чистый Четверг, не перед образами вставать.

Травница поборола страх, оторвала взгляд от толпы посмотреть вокруг. В последний раз. Все в последний раз. Небо, крыши домов, купола церквей, крикливые птицы, даже люди что пришли сюда. Совсем неподалеку, на перекрестие доходил мужчина. Разбитую человеческую плоть жрали черви, мухи грелись в ранах. Из порванных мышц торчали кости. В дыры щек вытекала сукровица, а единственный глаз едва видел. На расклеванном вороньем лице зависть. Она умрет, а он будет жить. Еще день или два. Существует ли наказание более тяжкое − жить?

Зашептать бы молитву, помочь человеку, да о чем просить? О смерти? Можно ли такое?

Взгляд травницы метнулся дальше. В металлической клетке, скрючившись в тесноте, еле шевелится.... Мужчина? Женщина? Ребенок? Нечто. Бледное пятно просунуто сквозь прутья. Улыбка черной пасти.

Она умрет, а он будет жить. День или два. Или больше. Жить! Слушать колокола, видеть восход, чувствовать холод, стынуть под ветром. Подхватывать языком снежные хлопья, ловить их открытым ртом, собирать в пригоршни. Он будет жить!

−....Именуемая себя Силин Ардаж, тайно торговала приворотным зельем..., − прогромыхал судейский обвинитель, подкрепив речь именами верных свидетелей. Никого из названных травница не знала и не слышала о таковых и уж тем более не продавала приворотного зелья. Не варила.

− ....Вступала в противоестественную связь с животными, − и опять длинная цепь незнакомых имен. Оказывается, чтобы о тебе не придумали, придумке найдется множество очевидцев. Даже тому, как в полную луну собирала свою нечистую кровь! В её-то годы? Но собаку ей жаль. До слез. Только не осталось их. Выплакала. В пыточной. ,,Наряжаясьˮ в Пектораль. Сидя в Железной Деве и верхом на Кобыле. Скрючившись в Аисте и под Слезой Ангела. Выплюнула с остатками зубов. Выхаркала отбитыми легкими. Выблевала с желчью и желудочной слизью.

Она подобрала Жужа слепым щенком, беспомощным и жалким. Выходила, как смогла. Жуж для нее не пес. Младший брат, на которого хорошо ворчать и кормить с ладони. Но это ей. Пса опалили, доискиваясь колдовских знаков в виде перевернутой звезды и креста в круге. Жуж визжал и скулил, и рвался спрятаться у нее в ногах. Она визжала и скулила пожалеть блохастого. Но что жизнь какой-то собаки? Что им жизнь человека? Они исполняли порученную работу. Хорошо и на совесть. С полуживого Жужа содрали шкуру. Теперь она служит доказательством её ведьмовских прегрешений.

− ...Наводила порчу, прибегая к нечестивым заговорам. Свидетельствует торговец Этен Морэс. Седьмого дня от Спаса он проезжал мимо подворья Силин Ардаж, после чего слег в горячке. Так же свидетельствует Ирма Лафот. Находясь в тяжести, столкнулась в притворе церкви с ведьмой Ардаж, и тем днем у нее случилось истечение из лона и выкидыш...

Здравомыслящим поразмыслить - ведьма в Святой Церкви? С каких пор? Не бывает! Но на площади не здравомыслящие. Здесь собрались посмотреть казнь старой разносчицы и пособницы зла. Некоторых из пришедших она в прошлом лечила. И хорошо лечила. Раз выжили и пришли.

− ... На Андрея-Стратилата, после покупки ведьмой Ардаж в шинке малого штофа вина, хозяин шинка, Мэт Дей, заболел потрясухой и лишился рассудка, − оглашал обвинитель очередной преступный эпизод, подтверждающий ведьмовство.

Его послушать, рот раззявишь! Ложь возвели, ложью засвидетельствовали и лжи своей боялись до обморочности. Когда судейский закончит драть глотку, недолго осталось, дадут последнее слово. Поплакаться на беды, холод, нужду и сиротство. Ей не надо придумывать, достаточно вспомнить. Поведать о маленькой девочке, из разоренного обоза беженцев, заплутавшей в незнакомом лесу. Об отбившей перепуганную реву у одичалых собак, старой отшельнице, не пожалевшей ребенку ломтя хлеба, лавки ночевать и времени учить. И про взрослую жизнь, начавшуюся не с благословения, а налета пьяных королевских ратников. Наставницу посекли сталью − мешалась, а её выволокли из церкви, где искала защиты и спасения, и надругались в очередь. После неделю металась в бреду, хотела умереть. Не умерла. Молодой умирать страшно. Как умереть, не поживши? Не вернувши в долг полученное?

Отплакала, отвыла, отлежалась. Отлежавшись, побрела к священнику за утешением, сочувствием, пониманием. За целительным словом, умирить душевную рану. Но получила отлучение и тяжкую епитимью. За блуд. Потом нищенствовала, бродяжничала и побиралась. Не околеть в лютую стужу, сожительствовала с диаконом за тепло у очага. Стелилась под углежогов, укрыться от непогоды в их тесном шалаше. Прибилась к горемыке и рвала жилы на бесплодной пашне. Рожала мертвых деток, и варила настои, травить беспутным деревенским гуленам греховный приплод. Много зим минуло, много вод в реках утекло, а получается за прожитый срок, только-то и были семь лет под опекой мудрой отшельницы, горько вздыхавшей на обращение ,,матушкаˮ. С тем и придется отойти в райские кущи, если они уготованы таким как она. Не за безгрешность. За терпение, за глупую надежду в высшую справедливость и перемены к лучшему. Не переменилось. И не перемениться. Полыхнет тополиной пушиной в смертельном огневище и раздует ветер пепел, то немногое что от нее останется, во все стороны света, в каких не нашлось ей ни приюта, ни трудного бабьего счастья, ни тихой старости, похожей на долгую теплую осень.

− ... Согласно закону королевства, прежде оглашения и исполнения приговора, Силин Ардаж надлежит выступить в свою защиту, ибо не сыскалось доброхота молвить за неё. Говори теперь или прими должное с покаянием!

В этот самый момент большого отчаяния, горькой обиды и тоскливого одиночества, травнице попалась на глаза фигура в темно-фиолетовых одеждах. На самом дальнем краю толпы. Не едино со всеми, не частицей в целом, но обособленно. Он приходил к ней. Это она могла сказать уверено. Покупал рвотное. Баранец. Спрашивал омежник. Не продала. Побоялась.

Странно узнать именно этого человека из десятков прочих. Может потому что он не с ними? Наверное, не зря её судят как ведьму. Было что-то в крови, в сердце, в душе, в мыслях, в умении увидеть и принять, зачем он здесь. Травница еще раз окинула взором людское болотище. Многие из них сдохнут. Скоро. И омежника не потребуется.

Но не утешилась. Не простила. Ни пропащей своей жизни. Ни смерти верного Жужа. Ни того что пришли.

Пожевав губами, Силин сплюнула черным кровяным сгустком.

− Тьфу! Вот вам мое покаяние! - и, под всеобщий запоздалый ах! шагнула в огонь.

Из оконной шибины, заткнутой трухлявой рогожей, здорово тянет стылым. Но и морозный сквозняк не в состоянии выветрить затхлость плесневелого дерева, едкой настоявшейся сырости, отопревшей кожи, копоти выгоревшего свечного воска, кислотности мышиного помета и еще десятка запахов тлена и распада. От худой крыши на стенах потеки и разводья. Безжалостная, вездесущая вода сгноила потолочные балки, смыла краски фресок со штукатурки, а саму штукатурку, где вспучила, где облупила до кирпича. В кладке многоместно щели, трещины и эрозия. Некогда нарядная горница, а это горница, выглядит заброшено. Не отрадно в ней ни жить, ни находиться.

Морщинистый темноликий архиерей Васпиниан, немилосердно древен. По всем человеческим срокам. И его великие года уже не торжество жизни и духовного подвига, а укор мешкающей с обязательным приходом смерти. Зачем мучить человека немощью, болезнями и невзгодами? До коли терпеть ему? Но пожалуется ли старик на свое долгое житье, попеняет ли на затянувшийся век? Нет, нет, и нет. Уходят те, кому нечего делать среди живущих, нечем занять свои дни и часы, а у него слишком много долгов и перед живыми и пред мертвыми.

Архиерей закончил вдумчивое, въедливое чтение, по небрежению владельца, мятого-перемятого свитка. Трясущимися, старческими, скрюченными болезнью пальцами, бережно поправляя и ровняя края, скрутил бумагу, но из рук не выпустил. Не вернул, не положил на пустой черный стол. Оставил при себе.

− И поэтому вы здесь? - в голосе старца теплилась надежда, получить подтверждение. - Исполнить последнюю волю покойного отца?

− Не вижу иной, мало-мальски приличной причины находиться в вашей дыре, − от гостя крепко пахнуло отвратной смесью дешевого пойла и чеснока. - Я видел разоренный тоджами Ксом, но и там не так скверно.

Осадить бы говоруна, призвать к уважительности, постращать епитимьей, а то и отходить архиерейской клюкой, за дверь вытолкать, прогнать, науськав дворовых псов. Но во власти юнца, ни больше, ни меньше, ближайшее благополучие монастырской братии. Во истину не познаваема мудрость Небес в своих помыслах. Потому не повздыхать, не поплакаться тяжкой доле, отпущенной Всевышним, но принять должной. Да и перед кем выказывать слабость? Перед неразумным маловером, отмеченным шрамами на юном лике.

− Время не щадит никого. Ни человека, ни его творения, − втолковывал недорослю Васпиниан. − Этим сводам тысяча лет. Столица начиналась от наших стен. Под нашим кровом находили пристанище первые монархи Эглер-хошксара. На наших алтарях выставлялись раки святых Хрисса и Фриды, а в подземельях монастыря годами хранилась королевская казна и Плащаница Шхины. С нашего иконостаса пяти церквам столичным щедро святыни отданы. На них и сейчас смотришь, сердцем благоговеешь. Не то, что нынешняя мазня, какую купцы вскладчину для Святой Афры в Энтурии приобрели. Там сроду хороших икон не писано, хотя от устава ни в чем не отступают.

− Зато теперь...., − Поллак не стесняясь обидеть старика, изобразил самое отвращение.

− Мы монахи. Наша участь смирение, молитва и вспоможение сирым и нагим, − поостыл старик. Или заморился от длинной речи.

− А в канаве у ворот, те, кому не вспомогли? - ёрничает унгриец, не жалея архиерейского самолюбия. − Но мне собственно безразлично сколь древни и живописны ваши развалины, а причина моего пребывания у вас, известна из содержания бумаги.

− Свершение богоугодных дел, достойно всяческой похвалы.

− Ни похвала, ни благодарности не уменьшат расходов, привести в порядок здешнюю разруху. Пять тысяч штиверов на постройку новой колокольни вынь да положи!

Архиерей снес упрек. Не ответно ли ему слушать подобное? Не он ли упрекал братию, не привечать бродяжек в разоренном доме. Не отдавать последнего. Не довершать разор.

− Всякая ноша тяжка.

− Интересно, чья тяжелей?

− То пустой спор, саин, − терпелив Васпиниан к неразумному юнцу. Не по добросердечию, по светлой корысти. Не взбрыкнул бы гость, не обманул бы нечаянных надежд. − Не нами назначено, не нам отменять. Мне своя - молиться. Вам - своя. Проявить сыновнюю почтительность к последней воле родителя.

− Почтение это на девяносто процентов розги, а на десять привычка подчиняться. И будьте уверены, все девяносто я прочувствовал своей поротой задницей и спиной. Ни полпроцента не скостил клятый пьяньчуга. Иной раз спать не мог. Змея столько не линяет, сколько с меня шкур спущено.

− Кто жалеет розги чаду своему...

− Старый дурак и не жалел...

Архиерей стерпел грубость и ругань. Не за себя, за братию. Может с его терпения им вскорости легче жить станет.

−...Так что остановимся на последних десяти. От меня требуется отстроить колокольню в Карлайре. Никаких особых распоряжений мне не дано. В чем вы убедились, внимательно прочитав отцовское поручение. Просто ваша обитель ближайшая к шинку, где я обычно засиживаюсь. Имеются какие-то возражения на мои намерения, выкладывайте, и мы расстанемся без нервотрепки. По мне, пять тысяч штиверов нашли бы применение и гораздо лучшее, чем оплачивать тысячу булыжников, уложенных в пустотелый столб, с десяти пудовым боталом на макушке, − мечтательная гримаса унгрийца, посыл архиерею, о юной греховности устремлений. − Но что поделать? Воля усопшего.

ˮВбить такому подчинение, надо сильно постараться!ˮ - восхитился Васпиниан баронской наукой. - ˮДругой бы деньги просто прокутил и не вспомнил о родительском наказе.ˮ

− Никаких возражений нет. Только небольшое пожелание, употребить часть средств на восстановление жилых помещений для братии. В большой нужде и большом стеснении живем.

− Тогда campanile* выйдет пониже, − сразу же предупредил Поллак, употребив архаичное название.

− Гордыня предосудительна, − согласился архиерей с условием.

Иметь колокольню славить малиновым звоном Царствие Небесное заманчиво, но и о юдоли земной следует подумать. Киновий нуждается в хорошем ремонте, двор в мощении, воскобойня и поволуша в перестройке. Всех дыр в хозяйстве не перечислить. Горько старцу за неприглядность вверенного кормления. За порушение и неухоженость, за допущенный чужой нерадивостью упадок.

− Не помешали бы старые планы монастыря. Имеются такие? Насколько знаю, монастырские подворья не возводили абы как. Хотя я гарантирую, развалившаяся колокольня, перестроенный под свои нужды, языческий ганах.

− Монастырь древен, несколько раз горел и разорялся войной. Не уверен, что планы найдутся. Но посмотрю в библиотеке. А что про ганах, не могу сказать. Не сведущ.

− Имея планы на руках, проще договориться со строителями, и выкроить вам, подлатать развалюхи монахов.

− Вы хотите нанять артельных?

− А что у вас полно толковых каменщиков сложить колокольню? Не обвалится через неделю?

− С божьей помощью....

− С божьей помощью только овсюг по полям растет, а пшеницу сеять и хлеб печь самому надо, − выкобенивался унгриец поучать старика. Роль ,,Задери-носаˮ не трудна, но до чего мерзка. Будто облит прокисшим супом. Но мудрость гласит, полководец, плачущий по солдатам, не выиграет битвы. Ему тоже не позволительно оступиться.

− Все в руце божьей, − не перечит архиерей.

− Тогда не теряем моего времени. Отправляйтесь в библиотеку, а я поднимусь на ганах. Туда можно подняться, посмотреть, пока не стемнело? Не свалюсь? А то в стенах трещины, кошка пролезет. Вон Милостивец стоял-стоял, а рухнул.

При упоминании ужасающей трагедии, архиерей осенил себя троекратным троеперстием.

− Смилуйся, на грехи наши.

− Ага, скидка не помешает, − пьяненько ухмыльнулся унгриец.

Заторопившись, Васпиниан позабыл (ах, память!) предупредить о брате Килиане. В жару и холод, под открытым небом, блаженный монах встречал и провожал восходы и закаты, на верху башни. Молился в тщетном усердии увидеть знак об искуплении. В чем грешен, не каялся и, на исповеди упорно молчал. Лишь твердил: ,,То между мной и Владыкой Небесным.ˮ В карцер бы его за строптивость, но там и молодой трех дней не протянет, а в блаженном душа еле теплится. Помрет до срока.

Первый этаж ганаха бывший хлев. Колину показалось, запах шерсти и тепла животных все еще присутствует, не выветрился, но затаился, схоронился до поры в швах кладки, под старыми балками, за белесыми саванами паутины. Жаль. Только показалось. Тот случай когда хочется обманываться.

Бестолково набито всякой рухляди. Увязанных десятками метел. Накиданных штабелем лопат, чистить и убирать снег. Гора торб с песком, посыпать дорожки. По углам жмутся бадейки с известью, подбеливать и подмазывать стены. То малое из монастырского порядка, на что хватало сил и средств поддерживать.

На втором этаже заделанные окна, копоть на стенах, разобранный очаг, над которым все еще висит очажная цепь. Забытая святыня, чуждая теперешней вере. Колин качнул рехыс*, послушать недовольный и обиженный шепот старого металла.

Третий и четвертый этажи − уазегдон - гостевые, сиротливо пусты. Когда-то здесь звучала речь, чествовали гостей и здравили хозяев. Над гостевыми − кьэбиц - кладовые. Тут уж совсем тоскливо и холодно. Ганах мертв давно-давно. С того времени как потух очаг. Кого согреет печальный звон чужой меди?

С братом Килианом унгриец столкнулся на верхней площадке, почти налетел.

− От кого прячешься, старый сыч?

− Не прячусь вовсе. Знамения жду. Ангела небесного! - обронив хлебную корку, перепуганный блаженный забился подальше.

− Считай, дождался, − посмеялся Поллак над монахом.

Не приближаясь, Килиан придирчиво осмотрел унгрийца, что-то бормоча о небесном сыне.

− Не похож, − монах втянул холодный воздух, отравленный вино-чесночным выхлопом. − Не может быть посланец таким.

− Кого ждали, того и прислали, − Колин подпнул утерянную горбушку к блаженному. - Встречай!

− Верно ли тебя? - не верил монах легким словам.

− И услышал я глас Господа моего: Кого послать мне? Кто пойдет за нас? И сказал, вот я, пошли меня. Я пойду*! − убеждал Колин, внося полную сумятицу в замутненный разум блаженного.

Убедил бы. Наверное. Подвела рваная щека. Не бывает ангелов с изуродованными ликами. Благостны они образом и нравом кротки, и речь их врачует раны душевные. Этот же больше похож на искусителя. Нет за ним правды! И ему нет!

− У, бесстыжий! - погрозил блаженный обманщику и затих домусоливать в беззубом рту, подобранную с полу хлебину.

Монастырь прибывал в упадке и запустении. Не со вчера и не с позавчера. Лет двести. Просветителей не любят. А за что собственно? Чего не коснись, во всем их верх. Что не слово − клеймо истины. Что не деяние, подвиг во славу Всевышнего. По земле ходят, головы к облакам задрав. Кому понравится жить с такими в соседстве и принимать таких в доме? То-то же.

С высоты ганаха запустение явственней, масштабней. Святые Ворота перекошены и левая створина забыла, когда закрывалась. Гранитная арка въезда, потеряв запорный камень, развалилась, и тяжелые обломки лежат у входа. Убрать то ли руки не доходят, то ли не хватает этих самих рук, то ли жалко тратить немногие силы на неблагодарный труд. Растолкали груду, удобней перешагивать и, слава богу. Сразу у ворот ночлежный дом, по-старинному поволуша. Гостей не привечали давно, но пускали нищих бродяжек. Отгородили специальный кут для бедствующих старух и баб с малыми ребятишками. Делились последним, не жадничали. В одном из окон повалуши висит искорка молитвенной свечи. Пришлые молятся, вознося хвалу Небесному Отцу за кусок и кров. Не велики дарованные блага, кров тесен, кус мал, но какие дадены. Грешно подозревать, но молились бы и татю разбойному и поганому иноверцу. Когда брюхо подведет к хребту, да ребятня дохнет, едино кто протянет сухарь и воды. Рядом с повалушей − хворобня, пользовать больных и немощных. Пустые окна, отсутствуют двери, схудавшая кровля ввалилась в короб сруба. Не практикуют монахи лечение. Некому. Вывелись лекаря, да и накладно. Сами себя пользуют молитвой и постом. За хворбней, по едва уловимым невыразительным теплым запахам распаренного зерна, поварня с выводком сарайчиков, сараюшек и сараев. В одном сонное кудахтанье кур и тоскливое блеяние голодных коз. От большинства подсобных строений остались лишь безобразные остовы. В холодные времена дерево разбирали на топливо. Не по карману дрова-то. Прямоугольники под соломенными скатами − киновий и воскобойня. Отдельно пожженный скрипторий. Все здания, не занимать пространства, притулены одной из своих стен к высокому каменному забору. Центр застройки, маленькая, древняя, без единого гвоздя рубленная, церковка, похожая на очерневшую головешку и рядом, основа всему, крепь веры и духа, храм, неподвластный бурям перемен. К храму пристроен низенький дом архиерея. На особицу, торчит ганах, приспособленный под колокольню, но бить не в колокол, а в клепало*.

Унгрийцу любопытна восточная сторона, со скрипторием. Не столько от пожара, сколько от людского недогляда, часть фасадной стены обрушилась. Из обломков камня и высоко поднявшейся полыни, боязливо подглядывают окошки полуподвала. Через забор к скрипторию, угол в угол, длинное строение, бывшая монастырская конюшня. Греховным считалось содержать такую скотину на святой территории, оттого и вынесена за пределы двора. Теперь конюшня часть ухоженной усадьбы Ренфрю. В сгустившихся вечерних сумерках хорошо видны огни двух сторожек, факельный обход с регулярностью в четверть часа, и ленивые призраки спущенных с цепи мерсейских леопардов.

− Отличный вид, - одобрил унгриец соседство монастыря с жилищем ростовщика.

Но было еще дополнение. К увиденному. Колин давно приучился выслушивать из разговоров, обрывочных и сказанных походя фраз, из недосказанностей, непонятностей, отвлеченностей, полунамеков и оговорок полезное. Мыть из чужих обдуманных и не обдуманных речений, драгоценное золото сведений. Оставалось только понять, в чем ему польза от упомянутой архиереем иконы Святой Афры, писаной по старым канонам?

Моффет выжидал не говорить под руку. Женщина жадно, по-мужски, хлебала вино. Кубок трясся и стекло мелко цокало об зубы. Ей до горловых спазм противен вкус его семени. Она и не скрывала своего отвращения. Что ж, у всякого свои сильные и слабые стороны. И первых гораздо меньше вторых. У нее - пьет, что верблюд и презирает своего богоданного короля.

ˮЧего мучается?ˮ − не впервой задавался Моффет вопросом, но как и до этого, лишь строил догадки. Спросить саму? Или лучше спросить самого себя, что он находил в немолодой, некрасивой бабе, держать её рядом и отказывать в подобной милости другим? Король разглядывал женщину, как разглядывал бы отменно натасканную охотничью суку и хорошо выезженную кобылу. Может все дело в том, она его сука, его кобыла? И плевать на заплывшие жирком бедра, отвисший животик, дряблую грудь с морщинистыми сосками, складки на шее и второй подбородок. На густые брови, не выразительные глаза, крупный мужской нос, рыбью хищную большеротость и кокетливую мушку над верхней губой.

ˮМушка совершенно лишняя,ˮ − утвердился Моффет и пока любовница большими судорожными глотками глушила годельо, выбрал из вазы коричный шарик, начиненный черносливом с медом и, роняя крошки в постель и на себя, с удовольствием схрумкал. От сладкого и корицы приятно печет язык и нёбо. Он сгрыз еще парочку и, обсосав вымазанные начинкой пальцы, спросил.

− Как поживает наш юный барон? Я с огромным удовольствие подписывал ему титульные бумаги. Даан буквально исходил желчью. Таким я его видел, когда тетка выставила оболтуса из собственной спальни без штанов и рубахи.

Женщина с хрипами отдышалась, отшвырнула кубок, навзничь откинулась в постель. Судорожно сглатывала не унимающуюся тошноту. Если бы Моффет мог рассчитывать на её искренность услышать мнение о себе, то не удивился бы, что ассоциируется у любовницы с выплеснутой из ночного горшка кучей дерьма. Расплывшейся и вонючей. По поводу себя он давно избавился от всяких иллюзий. Так и есть - куча. Того самого. И это крайне его забавляло.

− Вздумал отыскать генеалогическую связь с эгльскими фамилиями, − поделилась женщина свежими сведениями.

− Он занимается подобной ерундой? - не поверил Моффет. От унгрийца ожидаешь дерзостей и эпатажа, а не составления родословной.

− Ерундой? Похоже, мальчишка нацелен равноправно сесть за один стол с солерами в Королевском Совете и ищет тому не обоснование, но предлог. Тень предлога. След от тени. Предположения, что таковой след имелся, − убедительно доказывала любовница.

ˮМожет потому она со мной, что я ей верю? Все еще верю,ˮ - не озарение, но обвинение Моффета самому себе. С подобными заблуждениями надо прощаться при рождении. Дольше протянешь.

− Найдет?

− Не найдет, придумает.

− Еще один на мою хлипкую шею, − хлопнул король по собственному загривку.

Шее Моффета позавидует любой откормленный на убой боров со Скотного рынка.

− Забери к себе. Пока на него невелик спрос.

− Думаешь, унгрийца потянут?

− Вопрос ближайших дней.

− И денег.

− И денег, − согласилась женщина.

− Как он вообще? - грыз Моффет забившийся под ноготь чернослив и мелко отплевывал.

− Если в Унгрии хотя бы треть таких, либо выжги пфальц, либо прикорми как следует. А лучше страви с Анхальтом.

− У них нет общей границы.

− Зато есть ты.

− Я подумаю, − почти пообещал Моффет. Идея-то хороша! Баба-баба, а соображает! − Расскажи мне о Поллаке, − попросил он. Парень занимал его. Наглость второе счастье. Станет ли унгриец вдвойне счастливым? Быть ли тому скорым свидетелем?

− Себе на уме. Ни с кем близко не сходится, ни к кому особо не привязан.

− Достоинства?

− Основных два. Резаная морда и хер между ног. Остальное прилагается.

− А недостатки?

− Все-то же, но в обратном порядке. Как и у всех мужиков.

ˮЗлится?ˮ − расслышал Моффет некие подозрительные нотки.

− Лисэль освободила ему подушку?

− Сам освободит. Не упустит уцепиться за возможность удержаться в столице. Столичная канава ему, как выяснилось, тесна.

− То есть вопрос решенный? - оставил в покое ноготь Моффет.

− А ты сомневался?

− В ней нисколько. А в нем... Хм..., − король подумал о чем-то, чего женщина не смогла предугадать. Или не стала этого делать. − Если Лисэль выкинет из-за него какую-нибудь глупость, подарю марку. Маркграфа не стыдно и в Совет пригласить.

− А если он?

− На каторге вечно не хватает крепких рук и спин.

− Ему передать?

− Так будет не интересно. Но предположу, он оберет мою свояченицу до нитки.

− О, деньги унгриец считает, не хуже твоего казначея.

ˮВ своем тыканье она само очарование,ˮ − восхищен Моффет фамильярностью и непосредственностью любовницы. Тыкать надо уметь. − ˮЯ умею,ˮ − почти смеется король.

− Увы, моему бедному казначею нечего считать, а вот твоему унгрийцу, похоже, очень даже есть. У мальчишки недешевая одежда и дорогое оружие. В Стальной Лоб не всякий вхож. А он из него не вылазит. И не всем по карману шнепфер ковки двухвековой давности и два чудесных алкуса. Ты не знаешь, кого он готовится прирезать?

− Нет, я еще не доросла до таких откровений с ним. Разве что Аранко.

− Вот-вот, еще прибавь юную баронессу и смазливых служанок. Достоверно знаю, его родитель не входит в первую сотню Унгрии и даже третью не замыкает. Откуда у засранца серебро?

Слушая Моффета, женщина утвердилась, толстобрюха информируют о Серебряном Дворе регулярно и помимо нее. Приглядывают и за новиком.

ˮАкли или канцлер? Или он еще с кем-то спит, кроме меня?ˮ - подкатилась она под толстенный бок монарха.

− Тебя это беспокоит?

Король сам не вполне определился, беспокоит его или нет активность, а главное деньги, какого-то сопливого выскочки.

ˮПопытать бейлифа?ˮ − Моффет медленно вез липким пальцем по телу любовницы. От подбородка, по складкам шеи, ниже.... − ˮУ нее чувственная грудь,ˮ − обводил он концентрические круги вокруг топорщившихся сосков.

− Меня всегда нервирует, если кто-то живет не на последний грош и отменно владеет мечом. Поскольку где-то он этот грош взял или ему ссудили, а меч не связан со мной вассальной клятвой.

− Ничего не поделаешь. Аранко умудрилась всех опередить.

− Чушь! Он попользовался девчонкой, так же как Гусмаром.

− Попользуйся ты. Раз тебе такой необходим, − второй раз предложили королю.

ˮУж не хочет ли она мне его подсунуть. А что? Он во дворце, она в постели?ˮ − вкралось подозрение Моффету. К любым советам король относился с предельной осторожностью. Но в паранойю не впадал.− ˮА втроем получится разместиться?ˮ − оглядел он широченное ложе.

Справиться с приступом неуместного веселья, спросил.

− А как его баронство проглотили остальные?

Женщина прекрасно короля поняла.

− Завидуют. Кто больше, кто меньше.

− Могут создать неприятности?

− Кому? Унгрийцу?

− Вижу, ты высоко ценишь Поллака.

− Тебя не было на крыше дворца в тот момент, когда он окунал в помои Гусмара и Исси.

− Новики настолько мелки? - не поверил Моффет. Серебряный Двор, конечно, не центр столичной жизни, но и там живые люди.

− В общем-то, да.

− То есть среди малолетних дурачков и шлюшек завелись нормальные?

− Тараканов не выведешь.

− А эсм рыцарь? Кэйталин, кажется?

ˮЕму важно о ней знать,ˮ − тут же отметила женщина.

− Рыцарством содержимое мотни не заменить.

Моффет честно захохотал. Когда любовница нескучна, многое меняется.

ˮЧего в ней больше, бабы или шпионки?ˮ - доискивался король правды, и в который раз приходил к выводу о редком сочетании одного с другим. Умелая - ублажить. Умная - поддержать разговор. Строптивая - лезть в его дела. Сообразительная - понимать, чем излишнее вмешательство для нее закончится. Продажная - при торговле его привязанностью. Верная - не в постели, хотя это тоже, но в выполнении его некоторых поручений. Достаточно осмотрительная не перегнуть палку с личными амбициями. Чего уж там, женщина со всеми напастями неплохо справлялась. Даже с его ,,Te irrumo*ˮ.

− Ага! Уже крутит подолом кому понравиться?

− Тебя удивляет? Девочке надо устраиваться. От Сати её быстро ототрут.

− Поллак?

− Вполне возможно он проделает это первым.

− Устрой девчонку сама, − пропала веселость у Моффета. - Так чтобы хоть какая-то польза.

− А от нее должна быть польза?

− От нее - да! И от её п..зды тоже.

− Я подумаю.

− Думай, но не долго. Пока эсм рыцарь сама не придумала. Своеволие Илльзов у нее в крови.

ˮДевка у него на глазуˮ, − не пропустила женщина мимо невольной оговорки Моффета. − ˮКамер-медхин старается?ˮ

− Зачем же было её тащить в Карлайр? - звучит промежду прочим, но с прицелом выведать.

− Не твоего ума дело, − не грубо, но заткнул Моффет любовницу. - Лучше сообрази, как Поллака привить к Сати. Иначе моя вредная и недалекая дочурка, стопроцентно бестолково распорядиться унгрийцем. А он бы ей очень пригодился.

− Поллак берет дорого.

− В столице дорого все. Вот если вывезти нашего барона подальше.

− И куда?

− В Анхальт.

Палец Моффета несколько раз объехал пупок. Тело женщины легонько содрогнулось касанию.

ˮЩекотно?ˮ − ему нравилось изучать и дразнить её. - ˮИли притворяется?ˮ

Он прислушался к её дыханию. Ровное. Притворяется. И палец, рисуя волны, побежал ниже. Женщина угадывая намерения, чуть раздвинула ноги. Моффету стало совсем-совсем не интересно и он убрал руку.

− Сати едет?

− А почему, собственно, ей не ехать? Отправится сразу после Дня Всех Святых. Раз брак с Гусмаром побоку (кто бы его допустил?), нечего тут болтаться, искушать других.

− Она справится? Штатгальтером?

− Штатгальтером будет тот, кто доберется до её манды. Ведь кто-то же позарится и доберется? Почему бы не унгриец? А ей достанется роль прекрасного символа штатгальтерства в вольнолюбивом Анхальте.

− Там нужен не штатгальтер, а палач.

− Вот именно. Даже ты это понимаешь. Поллак подошел бы. Со мной он не связан. С Краком тоже. Легче баронам переварить его присутствие в их вотчинах.

− Не переварили бы унгрийца самого.

− Тогда он мне бесполезен. Но не думаю, что это легко и безнаказанно проделать. Даже смутьянам из Анхальта. Изжога замучает.

− Тебе не жаль отправлять дочь к дикарям?

− Я король. Единственно кого мне жаль - себя. Поскольку я в данном случае..., − Моффет звонко шлепнул себя по брюху, -...наглядный образ Эгле. Не столь прекрасный, но вполне терпимый.

Он рассмеялся, воспоминая, как любовница хлестала годельо. Не всякий выпивоха так управится.

− Не торопишься отсылать её в пфальц? Почему не потянуть до Рождества? Ты же вроде хотел? Или ближе к весне?

− Торопят. Свалил бы на обстоятельства, но у обстоятельств весьма конкретные имена.

− Арлем отправится с ней?

− Нет. А почему спросила?

− Последнее время некоторые склонны подозревать её твоей дочерью. Старине Ноксу это бы не понравилось.

− Старине Ноксу пять лет как все равно. И прежде было все равно, когда он выгреб малышку Мейдлин из-под меня. Что до того, чья она дочь.... Чем еще занять праздные умы некоторых моих подданных? Пусть гадают. Пока заняты гаданием, на остальное времени не хватит. А я.... - Моффет мечтательно вытянулся и закинул руки за голову. Густо заросшие подмышки воняли застарелой кислятиной. Он их протер углом одеяла. Стало липко, но воняло не меньше. Женщина терпела.

Моффет знал родовую историю любовницы. По настроению верил и сомневался в ней. Давно, когда её неудачливый папаша вернулся из плена, первое что сделал, отдал старшую дочь солдатам, пособившим ему сбежать. Так просто, вывел за руку и толкнул в лапы слюнявым, грязным оборванцам.

− Ваше!

Не ваша, а ваше, словно какую-то никчемную бросовую вещь.

Те не отказались.

В отместку средняя дочурка подсыпала в котел отравы и папашины вызволители передохли прямо во дворе замка. Следствие длилось недолго, и разозленный родитель вывесил средненькую за замковую стену, в отхожую дыру. Младшая из сестер, ей тогда было одиннадцать или двенадцать, повременила квитаться, набралась ума и силенок, и удавила отца в постели. Удавила медленно, упиваясь каждым мигом отмщения. Каждой секундой его смерти. Любовалась кривыми ногами выпачканными в исторгнутых нечистотах, намокшей в моче рубашкой, эрегированным членом, выпученными красными глазами. Довершая месть, смачно сплюнула в открытый, сведенный предсмертной судорогой, рот. Его любовница умела дожидаться необходимого момента и использовать его, черпая силу в ожиданиях.

ˮМожет и сейчас ждет, но меня?ˮ − нынче Моффет веровал в прошлое женщины.

− ...А я наблюдать, как ты пьешь годельо, − закончил король прерванную фразу.

Гость, опустил приветствие и, не чинясь, по-свойски свободно, сел на предназначенное ему место. Спиной к окну и боком к дверям. С нескрываемым удовольствием скрипнул спинкой кресла, шлепнул ладонями по подлокотникам. Опять же, по-свойски, без спросу выхватил из тарелки самое крепкое и краснобокое яблоко. Перебросил из руки в руку. Словом повел себя безрассудно и беспечно. Китц наблюдал за унгрийцем, как наблюдает в засаде хищник за мелким проказливым грызуном. Не ведомо сопляку, скольких в этом креслице умучили. То же, небось, думали, на дружескую пирушку приглашены, под вино и ветчину турусы разводить. До дружбы надо постараться и очень постараться дожить. С этим у юнца откровенно плохо. Со старанием. Как говорится: ˮНе в ту сторону оглобли.ˮ Китц вымучил на своем лице нечто несуразное. То ли улыбку, то ли доброжелательную готовность угрызть. Недоумки любят, чтобы им улыбались. Не девки вроде от улыбняков млеть. Конечно, душевный разговор, на который парень настырно набивался, лучше бы организовать в другом месте. Купания в холодном канале ни один барон долго не перенесет. А сидение в могильных катакомбах Старого Кладбища благотворно влияет на понятливость и сговорчивость. Очень, очень трогательно получается слушать, когда каленое железо прикладывают к мудям. А эхо? Нигде такого не услышать. Звонкое, долгое, переливчатое. Но с молодым умником приходилось разбираться здесь, вне катакомб и холодной воды. До момента встречи мнение о нем складывалось благоприятное. Но вот вошел, сел и все испортил.

Китц искоса глянул на Удава, пристроившего сухой зад на подоконник.

ˮКак тебе?ˮ

Удав в полных непонятках. Не сходятся дела с картинкой.

− Многие про тебя говорят. Разное. Вот и решил самого послушать, − приготовился Китц судить и рядить.

На одного взглянешь - лужу наделает. Другого голосом возьмешь, что мышь сидеть будет, не пискнет. Есть такие, не припугнешь − не сговоришься. С иными не сговоришься вовек. Кто гонорится, кто хорохориться, кто с почтением, но свое гнет. С разными людьми общаешься. Жизнь такая. Но вот этот... Непонятный он. То ли сам по себе непонятный, то ли те, кто за ним. Вот и разберись. Но в одном Китц убежден, весь бардак от таких. Непонятных.

− Свет от окна выдаст вашего помощника, вздумай он покинуть свой насест, − Колин указал на темное пятно, накрывшее часть столешницы. - Вам до меня дотянутся, стол широк. Даже не представляю, куда с вашим брюхом рыпаться. А вот креслице, что подо мною... Я достаточно тощ, не застрять между тесных подлокотников. - Яблоко со шлепком перелетело с ладони в ладонь и, унгриец уверенно, не сказать нагло, продолжал. − Подняться сюда ведет узкая лестница. Одному-двум куда ни шло, но больше народу не выдержит. К тому же на площадке, перед порогом, скрипучие половицы. Поют, за версту слыхать. Дверь хороша, не придерешься, а задвижка допотопная. А это шнурок от нее, − срезанная веревка змейкой скользнула на пол. − Теперь открыть только изнутри комнаты. А в комнате вы, я и окно, − и напомнил. - И невысоко. Сделаем ставки? - это уже о собственном шнепфере.

Китц хищно прищурился, кивнул подручному - глянь дверь, не пустое ли мелет?

ˮИнтересно себя поставил,ˮ − подивился канальщик званному гостю.

Удав двинулся в пол-оборота, не упуская Колина из вида. Но только отвернулся и, мелькнув красным мазком в воздухе, яблоко ударило сзади, в подзатылье. Жестко хрустнуло. То ли шейные позвонки, то ли черепушка, то ли разлетевшийся брызгами тяжелый и сочный плод. Удав нырнул вперед, грохнулся на пол и не шелохнулся.

ˮЧувствовал же гнилуху!ˮ − ожгло Китца чувство близкой опасности.

Глава канальщиков дернулся, но ничего не предпринял. Характер показать не повелся. А может прибздел малость, памятуя, скольких молодчик облупил да ошкурил.

− Меньше действующих лиц, больше взаимопонимания, − объявил Колин явно напрягшемуся собеседнику. - Уговор! О ваших и не ваших покойниках, вспоминать не будем.

ˮНе я ему, а он мне мозги мыть собирается!?ˮ − мешкал возмутиться Китц. Быстрые перемены выбивают из колеи. За что хвататься, с чего начинать? Жизнь учит быть вертким, но тут-то куда повернуть?

− Не боишься? За головенку? - потянулся канальщик налить себе вина. Рядом с бутылью нож, слоить мясо. С мечом толком не развернешься, тесно. Успеет среагировать. А вот ножичек самое оно. Сподручно. Не прикончить, так самоуверенности мальцу поубавить. Метки на роже подновить, да разнообразить. А то и в глаз вогнать.

Унгриец одобрительно покачал головой - давай, пробуй!

Ох, и чесалось Китцу вздуть нахального щенка. Но мудро отказался от всяческих резких телодвижений. Но мандраж свой доведется, припомнит.

− За чью? - уточнил Колин, удобно развалясь. Даже чуточку сполз полулежать.

ˮНогой в стол и назад перекатиться,ˮ − прочитал Китц действия юнца в случае забав с ножом. И тут же сообразил, не в стол, а в блюдо, выступавшее за край. - ˮТочно зубы черепком выбьет!ˮ - даже ошалел канальщик от дерзкой задумки сопротивляться. - ˮНе.... не будет он, что крысенок по углам метаться. Да и не загонишь его в угол,ˮ − уже трезво рассуждал гостеприимный хозяин. − ˮСамого бы не загнал.ˮ

− За свою, за чью еще, − подсказал канальщик дарованию потрошить ночных и дерзких.

− Моя при мне, − забавлялся унгриец, терпеливо дожидаясь, когда забавляться обоим надоест.

− Временно, − смаковал Китц вино и слово. Ни от того ни от другого, никакого удовольствия. Не любил он, когда все разом и не по его.

ˮЧего же про парнишку не рассказали? Или Удав проушанил, толком не вызнал?ˮ

− Нет более постоянного, чем временное. А вы легковерны, − Колин уселся ровней, говорить о важном. − Яблочком не угостите?

− Не похож на голодного-то, − отказал Китц, вглядываясь собеседнику в порезанную рожу. Все что он сейчас чувствовал, желание наподдать сосунку. По-отечески привить науку уважения к старшим. Раз у других руки не дошли.

− Как скажите. А за приятеля еще поблагодарите, − нахально заявил унгриец. − И вы и он, как оклемается. Сохранил вам от вас же.

− Удав слишком ценный подручный, разбрасываться.

− Но не ценней того, о чем будем договариваться.

− Считаешь, такое возможным? - не стал отказываться Китц выяснить из-за чего весь сыр-бор. Видывал он парней и рисковей. Тех, кому легко все давалось. С серебряной ложечкой во рту родились. Правда и жили такие, что мотыльки-бабочки. Раз и погорели на очередном фортеле.

ˮУдача не баба − раком не поставишь,ˮ − к месту, в тему поговорка. Кому как не ему, разменявшему пятый десяток, знать.

− Заверяю, вы столько не заработаете нигде, никогда и, ни у кого. И не наворуете, и не награбите и не отберете, даже за сто лет.

− Ну-ну. Пока даже на языке не сладко.

Оуф Китц никогда не жаловался на судьбу. Грех пенять Всевышнему на житуху и отпущенные таланты. Кому ума три меры вложено, кому руки золотые приданы, кому знатность и родовитость досталась. Оуфу Китцу перепало безошибочное чутье на прибыток. На богатую в деле добычу. И вот, сидя напротив зеленого юнца, невесть кого из себя возомнившего, а скорей всего неких людей представляющего, которого терпел в силу собственного желания и любопытства, он готовился услышать волнующую сказочку, про молочные реки и кисельные берега.

− Так и ваш друг Виллен Пес в начале говорил.

− Он мне не больше друг, чем городской палач.

− Палач-то вам, чем насолил? - пошутил унгриец. Китцу не смешно. Гостю плевать. Он имел в виду совсем другое. − Послушайте, качир...

Тальгарское словечко шершавило слух, что точило клинок.

−... в одного не получится. Или получится, но плохо. Плохо не подходит.

− А я еще ничего не услышал из того, что подойдет лично мне.

− Вион Ренфрю, − выдал Колин волшебное имя.

− Что-что-что? - канальщик подался вперед, едва не свернув стол. Оказывается он еще способен удивляться. И еще находятся люди способные его удивить. Черезмерно.

− Вион Ренфрю, − довольный хлопок по подлокотникам сменить позу. Расшевелил-таки старого мерина.

− Гы... Гы-гы... Гы-гы-гы.... Ты ненормальный, барон? - сдерживал подкатывающий смех канальщик. - Ты соображаешь, о чем мне толкуешь?

− У тебя сомнения?

Китц неуважение пропустил. Как оно дальше будет?

− И очень... очень большие.

− Напрасно..., − готов доказывать Колин.

ˮПридется повозиться,ˮ − не особо огорчился унгриец.

− Вот скажи, у кого сейчас больше всех в мошне в Эгле?

− У короля, - не подумав, ответил Китц.

− Я этого бреда не слышал, − возмутился Колин наивностью тертого мужика.

− У солеров или попов, − пустился гадать канальщик.

− Очень неверно. У торгашей. Особенно зерном и мукой.

− А причем тут Вион?

На всякого должен иметься свой ,,камень за пазухойˮ и Колин выложил перед Китцем шесть ноблей. Три старых и затасканных, и три новых, ярких что яичный желток. ˮТридцать серебряников по два раза,ˮ − сказал бы, но не осудил тринитарий.

− Эти, − палец Колина подвигал старье, − в ходу у торговцев и менял. Редкость, но попадаются. Не все казна приютила. А вот эти, − подтолкнул блестящие кругляши. - У них не встретишь. И по качеству они лучше. Представляешь, некто не жадничая, шлепает нобли, которые не достаются королю.

− И что?

− У тебя много золота в заначке?

Китц не сознался. Водилось, конечно. Но с желтым металлом канальщик предпочитал не переигрывать. Меньше поводов общаться с бейлифом и мытарями.

− Вот именно. Желающие жить спокойно, ворчат, но обменивают нобли на штиверы. Избавляются. Некоторые в обход казначейства. Новыми, − Колин подвигал монеты, − со мной по векселю рассчитался Вион у себя в лавке. Девятнадцать монет, как раз плюнуть.

− Хочешь сказать Ренфрю...

− Старший так подставляться остережется. Младшего отрядил мутки с зерноторговцами вести. Сделаем хорошо, − унгриец щелкнул пальцами обозначить понятное канальщику действие. − Вион даже не заявит о пропаже. Не пояснять Акли, а потом и казне, откуда у него столько денег в закромах. Налоги еще никто не отменял. Сомневаюсь, что он с неучтенных капиталов их честно заплатил. А попробует вякнуть, сразу всплывет история его шашней с купцами по обмену желтого на белое. Те золотишко, скорей всего, в Элат гонят. Там курс один к пятнадцати и выше. И все довольны. В мирное время может подобные шалости и сошли бы с рук, а тут на носу война. Королю позарез нужно золото. Чем не законные основания наложить жадную королевскую лапу на все движимое и недвижимое имущество младшего Ренфрю.

− Откуда у него рыжье?

− И не у него одного. Не стесняйся, не стесняйся, − подогнал Колин канальщика. - Мне Гусмар сотню таких за сыночка прислал.

Китц выбрал монету, рассмотреть чеканку. Не придерешься. Куснул, а потом безжалостно разрубил. Честный металл.

− Спрашиваешь откуда золото? Пока выясняю. А ввозят под видом серебра с рудника Кинрига. Заметь, через долы и пашни обширных вотчин Гусмара. Не стесняясь выгружают с баржи аппетитные сундуки и тянут к кому? К Ренфрю-старшему. А тот их передает Туозу, чеканить монету. Ничего не смущает? И еще.... Никогда не задумывался, почему окружную дорогу выбрали? Не короткую. Нападения бояться? Там охраны на хороший бой.

Китц мысленно поиграл услышанными именами, проследовал путь эскорта и транспорта. Он сам так с дьерским воском проделывал. Прятал в винную бочку.... Окружающее сразу сделалось громким. Под полом скребет лапками мышь, обожравшаяся ядовитой приманки. Отогревшаяся муха тупо стучит в стекло. Долго ли ей? На дворе почти зима. В печную трубу, по-собачьи тонко подвывает ветер.

− Рассудить, правильно, делается, − гнул свое Колин. − Мостовая. Колеса не завязнут. И лошадям легче. Но ведь и, то верно, золото в десять раз тяжелей серебра. На отпечаток в грязи глянь и понятно, тяжеловата колымага для восьми ящичков.

ˮЗабавно если воздух возят,ˮ − дополнил себя унгриец. Про воздух считал более правдоподобным. Риска меньше. А Китцу зачем о том знать?

− И кстати, избыток нового серебра тоже не наблюдается.

− А должен?

− Обязан. Серебро королевское по качеству жиже старого. Меди много. Следовательно добрые штиверы надо укроить, а новые пустышки подсунуть. И где новые? На медь сейчас даже папуасы с Белых островов бусы не меняют.

− Сам додумался?

− Тебе-то что? Сам не сам. С баронства не прокормишься, − Колин довольно развалился в кресле. - Разве прирезать кого? Запросто, но малодоходно.

− А вдруг на барже не золото? - очень хотелось подтверждений Китцу.

− Вот для выяснения и нужен Виллен Пес. Разнюхать откуда тянут на баловство и кто балуется?

ˮОн в своем уме предлагать такое? А я в своем уме его слушать?ˮ − канальщик дернул ворот пурпуэна, вдохнуть свободней, прояснить в идущей кругом голове.

В свое время, прихватив власть, он пользовался ей рачительно. Не раздражая тех, кого не следует раздражать, но и с кем не следует, не цацкался. Он напоминал честного аптекаря, тщательно выверявшего ингредиенты, не перемудрить ни с одним, испортить лекарство, превратив в пустышку или в яд. Он добыл свое положение кровью и потом. Кровью, пожалуй, больше. Расчистил от врагов, прополол от лишних друзей, отгородил сталью и серебром от имеющих желание и возможность попользоваться его трудами. И вот сейчас, когда он твердо стоял на ногах и чувствовал за собой силу, объявляется юнец и сулит такое, от чего запросто случиться заворот кишок. На такой шмат надо иметь широкую пасть. А еще лучше крепкие зубы. И отгрызть, и других отпугнуть. Иначе вывернут добычу с требухой.

ˮЗавязывать надо с ним, вот что, ˮ − готов отказаться Китц. Из осторожности, из самосохранения, отчетливо осознавая, на что его подбивают.

ˮА вдруг! А вдруг!ˮ - стучит в висках предательские сомнения.

ˮПес-то впрягся? Впрягся. А ты?ˮ - будто шепчут за левым плечом, отравляя разум.

ˮРенфрю это Ренфрю! У семейства полстолицы под каблуком. Они тебя без Акли отыщут. Сам серебро вернешь. В собственную шкуру укутаешь, принесешь, в ножки поклонишься, возмите!ˮ

ˮНе обоссысь,ˮ − дал укорот собственным страхам Китц. Ему не хотелось отказываться. Уже не хотелось, но и безголово соглашаться не следовало. В древности, вору, перед тем как отсечь руку, совали в кулак монетку. За ней тянулся? Получи. Ничего не напоминает? Не монеткой ли искушают? Отказываться надо. А как откажешься?

ˮЛиняет, что хамелеон,ˮ − наблюдал Колин за душевными метаниями канальщика. Ничего возвышенного. Ревность к другим (про Пса удачно ввернул) и обыкновенная жадность. Такие деньги и не в твои руки. Китц не монополист, ни в том, ни в другом. Один из многих охотников за счастьем дураков. Много, сразу и возвращать не придется.

ˮДобавим огня в прокисшую кровь,ˮ − Колин выдернул из эскарселя сложенный листок.

− Читать умеешь? А то некоторые себя грамотой не обременяют. Денег много, − не подал, бросил плотный треугольник канальщику.

− Что это?

− Ознакомься.

Канальщик погрузился в чтение. Бумага была примечательная. Настоящая. Дату только пришлось подправить и пару строк аккуратненько дописать.

− Подпись чья?

− Какая разница. Как только наследник сядет на Золотом Подворье, накроется твоя кормушка. С Туозом шутки плохи. Оседлает торговлю на канале единолично. Самое время обеспечить себе и мне безбедную старость.

Колин жестом потребовал вернуть лист.

− Они обошлась мне в круглую сумму.

Документы не стоили ему ни медяка. Но зачем оставлять в чужих руках. Вдруг обратит внимание, бумага несколько ветха, чернила блеклы, а с датой путаница.

Китц уставился на унгрийца, соображая отыскать нужные к текущей ситуации слова.

− Пес также вот делал умное и строгое лицо, обозначить мыслительный процесс. Нет бы почесать макушку и сказать дельное. Скреб задницу и пыхтел, словно его пороть собрались. Как вы с ним поднялись, на жопе ровно сидючи? Я вам дело предлагаю.

− Предлагаешь? Он предлагает? - поплыло из канальщика, в ответ на сказочку ,,про кисельные берегаˮ. - Ты ли?

Приводить людей в чувства надо уметь. Или иметь смелость это проделать, невзирая на последствия. Тут пан или пропал. Остается определиться, где и когда пропадать.

− А на хер бы ты и Пес мне сдались, если бы МЫ, а не я! − с вызовом произнес Колин.

Канальщику потребовалось время осознать и принять что ему сказали, как сказали и кто сказал.

ˮИз какого омута эта рыба всплыла?ˮ − резко отрезвел Китц, наблюдая унгрийца. - ˮИ одна ли?ˮ

Кому однажды довелось, спасая жизнь прыгать через широкую расщелину, знакомо, то отчаянное и тоскливое чувство острой опасности, когда может, не получится спастись. Но получается. Вопреки всему. Обстоятельствам, логике, вселенскому порядку. Позже этим хвалятся и гордятся, выдавая за удаль и доблесть. Но вот ощущение близкой, в затылок дышащей погибели не забывают до последних дней. Странная смесь дикого ужаса и буйного восторга. Ни с чем не сравнимая, памятная. И вот сейчас и здесь, перед Китцем, в кресле, принаглевший юнец, а на столешнице блестит золото. И все как у обрыва. Оттолкнешься и дальше, как получится. Обратного пути уже нет. Либо перелетел, либо достался бездне.

Осознание роковой шаг через край давно сделан, к канальщику не приходило. Сделан в ту самую минуту, как унгриец только-только вошел в дверь. Даже раньше. С мыслью встретится с ним.

Жарко. От пота мокнет нательная рубаха. Остыть, Китц залил в глотку остатки из кружки. Не помогло. Свет за окном обрел золотистый отлив нового нобля. Теперь уже ничего не поможет. А раз так....

− Что потребуется?

− Надежные люди, немного вложений и несложная работа под моим кураторством.

Китц снова молчал.

− Долго думаешь качир.

− Думать никогда не поздно, − канальщик куснул губу. - Много вас таких в Унгрии?

− Бывали?

− Не сподобился.

− Разживусь деньгами, съезжу, погляжу. Унгрия-Унгрия, − передразнил Колин. - Все уши прожужжали.

ˮВот оно что!ˮ - пялился на юнца Китц, утопая в догадках.

ˮДырку не прогляди,ˮ − настроен на короткий ответ Колин. Но сказал другое. Спасибо тринитарию, наговорил в свое время. На любые случаи жизни.

− Все мы, дядя, взбираемся по лестнице Судеб. Карабкаемся. Чем выше, тем просторней. Меньше лишнего народу. Чище воздух. И вообще чище. Может и не достигнем той высоты, которой достойны или желали бы достичь, но нам будет полегче тех, кто остался по пуп в навозе и грязи.

Китцу ничего нового не открылось. Но как не согласится с юнцом? Так оно и есть!

От плохо горящих и мерцающих бра тусклые блики ложатся разводьями на лакированном дереве, собираются слезками на полированном металле и опалесцируют искрами в пуговицах пурпуэнов. Овальный стол и терпеливая тишина. Отличное место одновременно быть и отсутствовать, а сумрак вовсе не недостаток освещения, и не избыточность темноты, а непременное условие прятаться или прятать.

Актуарий новиков Сеон аф Лизас разворачивал собранные от присутствующих квадратики записок и раскладывал на две стороны. Занятие завораживающее и волнующее. Решается нечто важное. Способное сплотить или разъединить. Но без надрывного ,,окончательноˮ. Игра поменяет форму, но не потеряет от этого своей сути. Игра останется игрой.

− Девять против трех, − объявил новик, закончив сортировать. - Одной не достает. - Подождал слов. Их следовало подождать. Выслушать и высказаться ответно. Не дождался. − Неразумно избегать принимать решения. Мы уважаем несогласие, чем бы оно ни было вызвано и мотивировано.

− Можете не уважать, − отозвалась Ализ. Прежней жизнерадостности вьеннки нет и в помине. Лишь горькая складка очертила крылья носа и спряталась в уголках губ.

− Полюбопытствую, что тебя не устраивает?

− То, за что сейчас собирали голоса. Глупая зависть. Я вообще не понимаю, зачем это понадобилось.

− Принимать решения?

− Заступать Поллаку дорогу!

− Еще неизвестно кто кому заступает, − подал голос Кэй. Редкий случай открыл рот говорить, редчайший - его не зашикали, а выслушали.

− Соглашусь, почему бы не оставить Поллака в покое, − поддержала вьеннку Людвика. Встречу с унгрийцем в Зале Арок ей до сих пор неприятно вспоминать. Что нашло, распустить язык? Вздумала сыграть на поле камер-юнгфер? Нет, все шло прекрасно до последних фраз. Трюк приманить и оттолкнуть на унгрийце не сработал. Мужчины не переносят отказов, но очевидно отказать следовало как-то иначе. И не срывать обиду, бросаясь словами. Да-да, унгрийский уродец не в её предпочтениях, она сказала сущую правду. Но с правды, как известно, что с жеребца молока и того меньше. И теперь никаких перспектив в ближайшее время сделаться баронессой Поллак, подвинув малолетнюю дурочку Аранко. Но большое яблоко не большая тыква. Угрызть можно. Пусть даже с поддержкой этой толстой коровы. Которая рано или поздно, сунется к унгрийцу объясняться.

ˮМне тоже не помешает,ˮ − созналась Людвика, не представляя, что скажет барону Хирлофа, при следующей их встрече.

− Вот уж кладезь здравомыслия, - возмущен Гиозо. К его несдержанности привыкли, и старались не особо обращать внимания. Всегда отыщется не согласный ни с кем и ни с чем. Не в силу убежденности или приверженности каким-то там умозрительным и маловразумительным идеалам, а потому как много проще быть против всех и бравировать этим при всякой удобной ситуации.

− Представь, да! - не отступалась Ализ, уверенная в правильности своего мнения. На её родине, во Вьенне, нет пословицы: ˮНе будите спящую собакуˮ, но есть: ˮНе дразните змею осеньюˮ. Сейчас поздняя осень и именно со змеёй ассоциировался у нее унгриец. С холодным, скользким, противным, скрытным, расчетливым гадом, нацеленным укусить на смерть. И лучше не подставляться. Не попадаться, не пробовать перехитрить. Тебя прекрасно видят, а ты только когда укус нанесут. Однако, не это доминировало в расстроенных чувствах вьеннки. Насильно любить зря стараться. Но если унгриец для нее змея, то собравшиеся, в её представлении мышиное гнездо, возня и писк.

ˮДаже пахнем так же мерзко. Пометом, страхом и голодомˮ.

− И что скажет Кэйталин? - старалась Людвика, не ради вьеннки, но будущего баронского герба на дверцах кареты.

− А эсм Илльз обязательно высказываться по всякому случаю? - спокоен Сеон на замечание.

− Поручишься за обратное?

− Поручусь, − не отступает актуарий новиков. - И вот почему, − он пододвинул к Ализ девять записок. - Правила для всех одни. И наша Кэйталин не исключение. А разногласия что тебя снедают, можешь оставить при себе.

Единство не рождается в разговорах, в спорах и рассуждениях. Ничего подобного. Только общее дело. Еще вернее, пролитая кровь. Своя и чужая. На это рассчитывать не приходится. На пролитую кровь.

− Эсм сейчас занята, − пискнула служанка, намереваясь предпринять, но, не предпринимая решительных действий, помешать унгрийцу войти.

− И чему эсм посвящает столь позднее время? - надвигался Колин на бледную, потерявшуюся от волнения и страха, девушку.

− Эсм Сатеник принимает вечернее омовение, − выболтала бедняжка секрет, и вздрогнула от отчаяния. Отступать дальше некуда, больно уперлась в холодную дверь спиной.

Она недавно при дворе, но отлично усвоила правила, о возможном, допустимом и исключающим любые допущения. Эсм Гё умела объяснять доходчиво, дополняя объяснения ударами крепкой палки по икрам и пяткам.

− Я вас не впущу.... Я позову скаров.... Я....

− Сколько всего лишнего, − скрадывал и скрадывал унгриец разделяющее пространство, не прибегая к обычной привычке скалиться. Настроение что ли такое? Быть хорошим, вежливым и говорить любезности перепуганным девицам. Даже провинциалкам в чепцах и старомодных робах в бисерном шитье с накрахмаленными белейшими воротничками.

ˮОна ими гордится,ˮ − верно определил Колин. Но ведь не о тряпках говорят со скромницами и простушками, с расстояния в пядь.

− У тебя чудные волосы...

ˮЧто чудного в блеклых кудряшках?ˮ

− ...И глаза. Особенные....

ˮВодянистые как у слепого.ˮ

− ...Кажется Медди?

Называть человека по имени, завоевать чуточку его доверия.

− Снейт, саин, − пролепетала девушка. Она настолько перепугана, что готова удрать, оставив неприкосновенность покоев владетельницы Серебряного Двора на совести Поллака.

ˮЕй здесь приходится несладко,ˮ − готов Колин жалеть и гладить бедняжку, но не готов потратить на это лишней минуты.

− Так я войду Снейт?

− Вы не можете...., − захныкала девушка, избегая встретиться глазами с унгрйицем. Про него такое рассказывают... Такое.... Мурашки по коже!

− Я могу, - Колин бережно взял служанку за руку. - Ты же знаешь. Я могу.

ˮДействительно, Снейт,ˮ − ощутил он холод девичьих пальцев.

− Саин...., − блеяла несчастная.

− Слушаю тебя, − отозвался унгриец и его близкое дыхание колышет выбившуюся жиденькую прядку.

В полном отчаянии девушка потянулась нашарить колокольчик, позвонить, вызвать помощь. Морли, эсм Гё, скары, кто-нибудь!

− Не думай о гранде, камер-медхин и других. Думай о себе.

− Не понимаю вас, саин.

− Что у тебя с лицом? - обратил внимание Колин на странность. Девушка немного отворачивалась от него. И сейчас и до того как напугал её до смерти.

− Ничего.

− Разве допустимо обманывать? - устрожил он и взял служанку за подбородок. Снейт покорилась повернуть голову.

− Эсм Сатеник. Я пролила воду. Я не нарочно.... Я....

ˮСлушал бы и слушал, трогательную повесть о несчастьях невинных,ˮ − преисполнился унгриец мнимой вселенской печалью.

− Попрошу её больше не поступать с тобой грубо.

Девушка попробовала поблагодарить. Но не пересилила страха.

− А на руке? Тоже она? − продолжал выпытывать Колин, не ожидая стольких открытий в одном неприметном человечке.

− Нет-нет! Что вы!

− Тогда кто? Снейт, при дворе пропадешь без друзей и хороших знакомых. На дружбу не претендую, но от доброго знакомства с тобой не откажусь. Приехать из глухой провинции, я знаю, каково это. Ни благодарности. Ни участия. Ни помощи. Плевки и оплеухи.

ˮВ столице явно извращенное понимание человеческой красоты,ˮ − расценил Колин присутствие дурнушки в покоях гранды. −ˮ Или беспросветное кумовство. Как она здесь оказалась?ˮ

Девушка всхлипнула от жалости к себе.

− Кто бы он ни был, он пожалеет, − пообещал Колин и коснулся желтого отпечатка на запястье. Синяк только нарождался.

Снейт колебалась, но обиды помогли преодолеть неуверенность.

− Саин Вигг... он служит во дворце, − призналась девушка. - Он заставил взять... вот, − она протянула подарок от скара. - И обещал сводить в Капустницу. Если я... если я....

Отчаяние и слезы не поддельны. Не научена. Не испорчена. Одно это дорогого стоит. Кто бы оценил только?

− Колечко? - разглядывал Колин украшение. Вещица не дешевка с базарного лотка. За потраченные деньги скар мог неплохо провести время в любом городском борделе. Но ему запала в душу эта блеклая деревенская пастушка.

ˮЛюбимая солдатская забава, кто первый подомнет новенькую. Но для этого не обязательно покупать дорогие... столь дорогие цацки и водить дурех в дорогущий шинок. Или тут что-то другое? Решил выпендриться? Пред своими?ˮ

− Тебе он неприятен?

− Так с честными девушками себя не ведут! - позволила возмутиться обладательница чепца и накрахмаленного воротничка.

ˮНу-да, ну-да,ˮ − согласился Колин. − ˮБеда и морока с этой честностью.ˮ

Осуждать Вигга унгриец и не думал, а думал, откуда у вечно безденежного скара появились деньги. И хорошие деньги.

− Передай, не оставит своих приставаний, очень и очень пожалеет. Слово унгрийца и барона!

− Я передам, − со вздохом приняла Снейт покровительство.

− Теперь мне можно войти?

Вход послушно освободили.

− Тебе больше идет Медди, − шепнул ей Колин. − Сладенькая. Или лучше Медовая?

Девушка попробовала улыбнуться.

ˮЛимонов не ем,ˮ − отказал Колин во взаимности и открыл дверь, не соизволив предупредить стуком или вежливым покашливанием.

ˮНорка прятаться грандамˮ, − изучал унгриец просторную комнату.

Стены, от пола до потолка, темны энтурийским бархатом. Множество и не к месту бра. Между ними, что дыры в хорошем сыре, резные рамы портретов. Наследие предков, огромная креденца, недружелюбно пялилась на него зрачками десятков мутных серебряных тарелей, выставленных на полках. Алчный рот - нижний ящик, приоткрыт. Любопытно подглядеть.

ˮСорочки, чулки?.. ˮ

Заглянул. Кто знает один женский секрет, знает остальные. Но до чего прозаичная тайна. Ну, конечно.... Патрийский шелк и кружавчики!

На старомодном бомбе с кованными углами и накладками поперек, выставлен выводок керамических зверушек.

ˮХорошо швырять в слуг. Под рукой и многоˮ. Колин поискал следы попаданий и не нашел. Не практикует? Или меткость на высоте фриульского пращника?

Наглухо задвинутые оконные портьеры, оберегали владелицу покоев от лунного света и любопытства праздных глаз.

ˮА есть что оберегать?ˮ − спрошено по-мужски цинично, актуально и пытливо.

− Что. Ты. Тут. Забыл? - отчеканила гранда. Из ушата наполненном свинцом воды, торчала её голова. Волосы промыты и прибраны в узел-кочку.

ˮКупающаяся мадонна с обостренным желанием собачиться,ˮ − готов восхититься Колин. Унгриец явственно ощутил желание чуда. Почему ей не явить его? − ˮНе из морской пены, так из мыльной.ˮ

− Вы заняты весь день, − пожаловался унгриец, последовав привычке хозяйки комнат, пялиться за спину собеседнику. За грандой не дверь, а спальня. Бывают ли подобные ложа? Пустые и холодные, как само одиночество. − Не пробиться поговорить. А поговорить необходимо.

− Я и сейчас занята, − приподнялась гранда, явив постороннему взору хрупкие костлявые плечи. Первая растерянность прошла, возмущение схлынуло и она настроена объявить очередную маленькую войну. Чтобы не забывался. Барон не настолько значим (ложь! ложь! ложь!), вторгаться без приглашения и стука.

− Представьте и я тоже, − Колин с удовольствием расположился в кресле. - Выгонете свою служанку. Полная деревня. Вздумала меня не пускать!

− Я сама решу, как с ней поступить. Она МОЯ служанка, а не ТВОЯ...

ˮИ почему я не огорчен?ˮ

− ...И плохо старалась, раз ты вошел.

ˮЭто продолжение старой войны или уже начало новой?ˮ − решал для себя унгриец. Но старая это война или объявлена новая, отсиживаться и пережидать её бессмысленно.

− Меня мало что останавливает и, не многие осмеливаются отказывать в просьбах. Даже ваше чучело, − злил Колин гранду.

Вредный характер (Латгард с ним бы согласился) подтолкнет сделать все с точностью наоборот. Чего от гранды и требовалось. Не желательно чтобы девчонку убрали в прачки или на кухню. Свой человек у дверей не помешает и будет весьма полезен.

− В следующий раз она вызовет охрану! - предупредили унгрийца.

ˮВследующий, так вследующий,ˮ − согласен Колин с исключительной принципиальностью владелицы Серебряного Двора.

Горел камин, играя желто-белыми языками и стреляя в дымоход искрами. Нагретый камень выпаривал вино из кубка. Ровный жар подсвечивал комнату и только в выбранном унгрийцем углу затенено, раствориться, почти пропасть из виду. Нечеткий силуэт. Расплывчатость контуров, неясность образа. Не угадать кто. Если не знать, наверное.

− И о чем тебе срочно понадобилось говорить? - обмывала Сатеник пену с рук и плеч, убедив себя не проявлять перед нахалом стеснительности. Стесняются ровни. А он кто? Мужик из захолустья. Лапотник. Слаще репы яств не пробовал. Обувь на палке, на плече таскал. Перед церковью обувался. − И необходим ли мне разговор?

Латгард предостерегал её об унгрийце.

− Я бы не очень ему верил. Такие говорят то, что хочешь услышать. И не делают ничего из того что обещают, не получив выгоды. У него на морде написано - торгаш!

Конечно, следовало прислушаться к совету умудренного жизнью человека. Плохого Латгард не желал. Но и неправильно не распространить предостережение на самого канцлера. Исключать исключения тоже его наука.

− Уверен, да, − Колин дотянулся до кубка с вином, провоцируя возмущение. Гранда не поддалась, накапливала недовольство. - Надеюсь, вы не предпочтете купание дружеской беседе?

− Я редко меняю привычки.

− А я никогда. Поэтому здесь. Поговорить.

− Отыскал свою воровку? - черед дразниться Сатеник. У нее неплохо получилось, но недостаточно пронять толстокожего унгрийца.

− Вас еще беспокоят подобные пустяки?

− А как же обещание?

− Есть вещи более насущные, искать вороватых девиц.

− И какие?

ˮАх-ах, какие мы... Не подступиться,ˮ − предварила насмешка дальнейшие слова унгрийца.

− Начну с маленькой благодарности. С вашей стороны.

У гранды невольно вспыхнули щеки. Она обещала. Тому нет прямых свидетелей и доказательств, но саму себя не обманешь. Она обещала ему фрей. Ему!! Фрей!!

− И насколько мала, добиться её? - теперь идея победоносной войны обретала у Сатеник остроту крайней необходимости. У победителя свой взгляд на долги, пусть и тайные. И способы их выплатить.

− Легкий союзнический поцелуй, безо всяких обязательств, − Колин указал на изуродованную щеку. - А после поцелуя, сразу поговорим на тему менее легкомысленную и к дружеским нежностям касательства не имеющую абсолютно. Если только позже.

Он говорил, она слушала. Плохо справляясь с неприятием им сказанного. Война объявлена, отступать поздно.

ˮИ чем удивишь дремучего мужика? Чудо должно быть утонченным, как игла. Пронзить самое сердце и застрять занозой,ˮ - следил Колин за грандой. Прикрыты веки, поджаты губы, подбородок вперед. Решительность в яви! Он почти восхищен.

Маленькие войны, потому и маленькие что скоротечны. В них молниеносное принятие решений, молниеносное проведение маневра, молниеносный разгром врага. И правила в таких войнах одно - никаких правил!

ˮНа счет три!ˮ − поторопил Колин с открытием активных столкновений.

Передаются ли мысли на расстоянии? Спорный вопрос, никем не решенный окончательно. Но иногда просто не найти рациональных объяснений людскими поступкам, а иррациональные выглядят двусмысленно и сумасбродно.

Что необходимо и достаточно мужчине для готовности к схватке? Напялить пуд ратного железа. Женщине? Достаточно раздеться до нитки.

Гранда поднялась из ушата, смыть пену из кувшина....

ˮНеплохо задумано, недурно исполнено,ˮ − одобрил Колин и, встал навстречу. Однако оставался вне зоны света. Только блестели нос, лоб и изуродованная щека. Сатеник казалось, а может она и была права, уголки его губ предательски подрагивали, сдерживаясь не улыбнуться. О! Ей очень хотелось добиться улыбки на унгрийской мерзкой роже. Это значило бы, она одержала верх.

Колину не до улыбок. Девочка пыталась делать самостоятельные шаги. Какое уж тут веселье?

ˮОсталось довести дело до конца,ˮ − наблюдал он светло-свинцовый отлив мокрого женского тела. − ˮНу-же! Смелей!ˮ

Незапланированная смена образа. Гранда некстати оступилась, и узел влажных волос распался по плечам.

ˮУтопленница,ˮ − мелькнуло у Колина непоэтичная ассоциация.

Сатеник не шла, а пряталась от света. Ей удавалось. А когда нет....

Темные пятна сосков, впадина пупка, волосы на лобке. Ореолы размытых радуг и сполохов причудливо украсили влажную кожу. Она видела себя сказочной наядой, исполняющей желание. Тот, кто исполняет желание, не проигрывает войн.

− Подать обсушиться? - вызвался Колин, не обнаруживая ни малейшего сходства между грандой и сказочной обитательницей реки. Выуженная из воды плотвица. Не особо мяса, не особо костей. Мало серебра, много олова, блекло-розовое с вкраплением черного. Движения конвульсивны, в них нет гармонии. В контурах много острого и ломких сочленений. Эстету не понравится. Унгриец не эстет, но и ему не очень. Мужское эго не цепляет.

Шлепки босых ног. Между Колином и грандой не втиснуть и ладонь, так близко они друг к другу. Недопустимо и обязательно. Она пытается смотреть с вызовом. В его взгляде ни грана желания разглядывать её.

Рискни унгриец дотронуться, или дотронься до Сатеник, получил бы смачную, звонкую оплеуху, после которой горит отбитая рука и пылает приложенная щека. Но легко удовольствовался выцыганенным поцелуем в уродующий шрам.

Так целуют чужих детей. Звонким чмоком, не вкладывая никаких особых чувств. Дети чужие, какие особые чувства?

Вытерла бы губы, но это слабость. Победитель, а она победитель, не может, поддаться слабости.

− Сама справлюсь, − отказалась гранда, от ухаживаний.

Завернулась в ткань, пропитанную запахом дикой груши.

ˮЕще хуже розмарина,ˮ − возмутился Колин. - ˮХотя что может быть хуже?ˮ

− Я подам вам вина, − готов он угодить наяде-плотве.

Она милостиво дозволила. Триумфатору личит дозволять и осчастливливать.

Рыхлый, с фасолину, катышек нырнул в кубок и растворился без остатка. Не прибавил горчинки и не сделал благородный напиток слаще, не подчеркнул терпкость и не привнес нового аромата. Пропал в рубиновой жидкости, ничем не выдав своего в ней присутствия.

− Так о чем ты хотел говорить?

Пригубив вина, она чувствовала себя достаточно уверено.

− Чью голову вы хотите увидеть на своем герионе*? Не буквально конечно.... Хотя... не посмею отказать.

В соляном столбе больше эмоций. Мысли гранды враз сделались куцыми и путанными, похожими на стайку мальков. То метнулись скрыться в глубине, то шарахнулись в стороны, то устремились к теплому прибрежью. Дыхание сбилось, но воздуха достаточно сделать выдох.

Не назвать имя, смыть его с языка, растворить внутри себя, глотнула вина. Виноградная благодать не вкусней травяного взвара. Заторопилась повторить, поперхнулась глотком, мелко кашлянула, облилась и едва не выронила кубок из непослушных пальцев.

− Позвольте, − поспособствовал Колин преодолеть гранде затруднения.

В четыре руки пилось неудобно, но легче. Значительно.

ˮНе скажет,ˮ − думалось унгрийцу, наблюдая удручающую беспомощность девушки, ощущая её дрожь.

ˮСволочь! Сволочь!ˮ − холодела гранда от собственной трусливой немоты. Но помощь не отвергла. Не оттолкнула. Не высвободилась. Побоялась, воспримет за отказ. Отказа она не желала.

Слабость спасительна. Кощунство не состоялось. Запреты не нарушены. Табу в неприкосновенности.

ˮЗря,ˮ − подосадовал Колин. Произнеси, выдохни гранда имя, сколько ненужностей отпало бы или удалось избежать.

− Так чью? Маммара аф Исси? Его голова устроит?

С человеком, у которого весь мир в статусе врага, не затруднит найти взаимопонимания. Легче легкого. Даже после успешной войны.

Сатеник кивнула, невнятно выдохнув.

− Гмда...

− Вот и славно.

С кандидатурой унгриец подгадал. Может поединщик не самый желаемый, но один из них. Маммар аф Исси приближенный инфанта. Друг, нянька, опекун, сводник, глухая стена спрятаться, крепкий панцирь из-за которого ненавистного братца не достать. Смерть поединщика, болезненный щелчок по самолюбию Даана. О! это уже не чахленькая история с белобрысым Гусмаром.

Как всегда она не думала о последствиях. Предвкушение маленького торжества затмило все. Редкое в последнее время чувство, прихотливо связанное с Поллаком. Скрыть эмоции не получится. Нужна хорошая жизненная школа, врожденный дар лицедейства или, по крайней мере, железная воля. Из всего набора у гранды ничегошеньки, только предвкушение, запирающее дыхание.

− Голову. Исси. Сюда, − не вдумывается Сатеник в то, что говорит, вторично целуя унгрийца в рваную щеку.

− Десять дней, − оговорил Колин срок исполнения. - А до этого примите мой consilium*.

За голову Исси даже этого много.

Перед уходом унгриец что-то подцепил с гериона. Сбоку, на границе виденья, маятником качнулась расшитая вензелем ткань.

− И эсм, примите добрый совет, откажитесь от вредной привычки, дарить пустые кошели.

Она долго не могла успокоиться. Её блуждающий взгляд, блестящий и полусумасшедший, останавливался на герионе и не мог от него оторваться. Пока на нем лежала не голова Исси, которую она представляла задряблевелым капустным кочаном с рынка, а пустой плоский кошель с её гербом.

Сатеник отказалась от ужина, но выпила еще вина и только после этого легла в постель. Ей казалось, ход событий ускорится. Совсем как в детстве. Праздник всегда завтра. Она ждет праздника. Она ждет....

Поспать не удалось. Гранда долго не могла согреться. Когда согрелась, пришла новая напасть. Ей виделся не обезглавленный Исси и не плюющийся желчью разъяренный Даан. Стоило смежить веки, перед глазами вставало изуродованное лицо унгрийца. Навязчиво накатывали воспоминания поцелуя, и прикосновения губами к шершавым жестким шрамам. Гранду мутило и тряс озноб. Началась рвота, а следом преждевременные регулы. Служанки сбились, менять ей ночные сорочки, льняные подкладки и перестилать простыни. Лекаря гранда не допустила. Наорала на Лисэль. Швырнула подушкой в Гё. Все чего она желала, пусть оставят её в покое. До утра. Впервые в жизни Сатеник отбилась от доброхотов и настояла на своем.

Ни еды, ни выпивки. Сюда ходят не за этим. Свет по необходимости. Слова тоже.

Колин аф Поллак пододвинул к собеседнику толстенный кошель. Назвавшийся Фрашке, денег не тронул, приготовился слушать. Внимательно. Каждый звук, каждую паузу. Приучен. Род деятельности обязывал.

− Габор аф Гусмар.

Баротеро мелко качнулся - понимает о ком разговор. Он не в восторге. Связываться с благородными обременительно. Не то чтобы трудно и невыполнимо. Все головняки начнутся позже. Искать и назначать крайних, будут без разбора. Не попасть под раздачу и в козлы отпущения.... Стоит ли оно того?

−... Ему запрещено приближаться ко мне, а мне к нему нет.

Месть простое чувство. Категории любви и ненависти понимаются хуже. Предательство и измены вовсе не стоит рассматривать. Придется долго объяснять. А месть.... Месть что нобль. С какой стороны не посмотри − золотой. И не существенно, что на аверсе или реверсе.

− Надо надоумить мальчика. Его чувства... его теплые чувства не останутся без внимания со стороны баронессы Аранко. Я рассержусь... Новый поединок. Место выбирать ему.

− Вообще-то я не нянька, − заметил Фрашке унгрийцу.

− Могу посоветовать расширить набор услуг, − Колин сжал кошель. В стянутой горловине проглянул золотой бок монеты. − Твое участие обусловлено безвременной кончиной лучшего приятеля. На выбор, любого из четырнадцати. Хочешь поквитаться.

− Чего сам не впрягусь за дружка? - вопрос стоил баротеро пять процентов от суммы.

− Рана или старость.

Фрашке признал причины бездействовать уважительными.

− Гусмар из солеров. Кто я, а кто он, связываться со мной?

Долой еще пять процентов.

− А ты пообещай научить Кругу Тибо. Подействует безотказно, − сарказму унгрийца позавидует сама насмешница Удача. − Я покажу.

На лице баротеро отразилось крайняя степень изумления и недоверия. Круг Тибо это же.... это же ключ от Райских Врат, тропинка прямиком в Чистилище, короткая дорожка в Ад, всем его недругам!

− Покажу-покажу, − пообещал унгриец с такой легкостью, будто речь шла о пустячной услуге. − И Удар Жарнака персонально для тебя.

Баротеро живенько смел кошель со стола. Теперь он обрел право задавать вопросы свободно. И задал.

− Почему так?

Унгриец пожал плечами. В своем праве. Ответ Фрашке нисколько не обескуражил.

− А откажется?

− Не откажется, − исключил Колин несговорчивость альбиноса. - Самопожертвование слишком для него сложно. Ручаюсь, мальчик, какой день мучается придумать обойти родительский запрет и ограничения закона. Ты и придумаешь.

− И все же.

− Деньги твои в любом случае. Но лучше добиться согласия.

− Хочешь получить еще откупных?

О тысяче золотом за Гусмара-младшего, взбудораженная столица судачила который день и все не могла уняться. Многие придерживались мнения, унгриец продешевил. Баротеро с ними полностью солидарен.

− Поторгуюсь с его папашей за Саскию аф Гусмар.

Новая плоскость будущих взаимоотношений клиента и именитого солера, заставила Фрашке пересмотреть свою позицию, относительно покладистости унгрийца. Жизнь сводила баротеро со многими заказчиками, чьи фантазии он брался осуществлять. Вздернуть на колокольне, затравить псами, скормить свиньям, разорвать лошадьми, розы в глазницах, язык долой, горсть монет в глотку, зерно в распоротое брюхо, отрезанный член в руку или свечку в гульфик. Этот, похоже, превзойдет всех в изысканности настричь шерсти с золотого руна, прежде чем слупить шкуру и снять мясо. То, что слупит и снимет, баротеро не сомневался.

Разговор не окончен. Унгриец деловито выставил следующую оплату.

− Джозз аф Яусс, найди его.

− ???

− Передашь это, − на стол, рядком, легли тощенькие кошели-близнецы с гербом гранды. Сколько в них? Пять? Десять монет?

− Передать?

Важное. Важнейшее уточнение.

− Для начала передашь, − повторился Колин. − Не сразу. Один при первой встрече, второй погодя. День-два. Объясняться не надо. Велено - передал. Остальные подробности получишь позже.

Деньги Фрашке забрал без всяких дополнительных расспросов. Простое задание расспрашивать.

Третье поручение - третья оплата.

− Укажу одну особу.... У меня с ней назначена встреча, на мосту Святок. Избавишь её от забот. Не знаю, кто у нее в нахлебниках, отец, мать, бабка, но избавишь.

− О! Наш великолепный барон! - встретили унгрийца широко раскрытыми объятиями. Эсташ в изрядном подпитие, но держался молодцом. Старался держаться. - Несколько добрых советов своим бедствующим товарищам, склонить переменчивую фортуну к сожительству на постоянной основе.

В ˮМечах и Свиристелкеˮ, за одним из лучших столов, разместилась дружная компания. Шестеро. И они решительно настроены потесниться и принять седьмого.

ˮПо поводу, без повода или повод изыскать?ˮ − озадачился унгриец присутствием лишних виласов.

− Мужской магнетизм и красота! - объявил Колин великий секрет взаимности с Великой Неверной.

Подозрительно дружно загоготали. Вино не тронуто, с чего тогда весело?

Из собравшихся знакомы только двое. Эсташ и Бово. Сегодня в первом меньше сплина, во втором − фатализма.

ˮЛучшее в нас утрачивается незаметно,ˮ − пожалел унгриец наметившуюся в приятелях ущербность.

ˮВо истину жизнь это череда потерь и разочарований,ˮ − согласились бы с ним. Бово обязательно.

− Насчет красоты к кому обращаться? - сострили с дальнего края.

Ответить Колин придумать не успел.

− Предпочту несколько уроков хорошего меча, − пробасил сосед Эсташа, перенести внимание на себя.

Изгрызенное фурункулезом, крупное неприятное лицо. Носатое, губастое, и щекастое. Ленивое веко харизмы виласу не прибавляло. И нужда ли ему в харизме? С таким-то фальшионом?

− А что мэтр Жюдо? Еще не выздоровел? - спровоцировал Колин новый взрыв дружного хохота.

− Разреши представить, − командовал Эсташ шумным застольем. - Миро аф Лестор, беглец из-под венца в третий раз.

− В четвертый, − не позволил умолить достоинств длиннолицый экс-жених, с лупатыми кошачьими глазами.

Вилас поразительно завистлив. Сядь на кого муха, он почувствует себя бесчестно обделенным и ни мало не утешится, крылатые грязнули садятся не только на мед.

− ...Дугг аф Кассис, непризнан законом, но допущен к родительской груди и родительскому карману. Известный бастард Холгера!

Персона-картинка. Хорош, пригож, но не застенчив. Отцовское признание не сделает его счастливым. Тот, кто не знает, чего хочет, ничего не добьется и путного не свершит. И благодарным не будет. Все заслуги благодетелей опустит себе в копилку.

Присутствие бастарда унгриец готов принять.

ˮИдеальная пара гранде. Нашей одинокой и несчастливой. Оттачивать и острить ноготки самоутверждения.ˮ

− ...Тигесбатуст аф Гуффо, соискатель воинской славы и большого приданного. Готов взять в жены...

− Королевскую казну, − неудачно бравировал амбициозный вилас с немыслимым именем в одиннадцать букв и собачьей кличкой фамилии.

− Зачем тебе нищенка! - гоготали и толкались приятели. - Даже пощупать нечего!

− Может нарастет!

− Так уже не девочка, ждать хорошего!

Человек-ветер. Он на всякой стороне, против всякой стороны. Он за себя. Сколько не заплати, недостаточно. Захлебнется в золотом песке, но посчитает себя нищим.

− Илай аф Юссен. Изгнан от отчего очага.

− Несправедливо или справедливо, смотря, сколько выдует вина.

− Судить по прошлому разу...

− В Капустнице?

− В ней. Его родитель был ой как прав!

Это о носатом и щекастом.

− ...Парни они простые, не обремененные наследством и средствами. Но склонные к безделью, праздности, почесать кулаки и помахать мечом, − закончил Эсташ представлять сослуживцев.

ˮИм назначено собраться или выдвиженцы от общества? Или добровольцы?ˮ - любезно улыбчив с новыми знакомыми Колин. Ему старательно любезны в ответ. Что же, каковы таланты, таковы и поклонники. Их не выбирают.

−...А это саины, вчерашний безызвестный провинциал Колин аф Поллак, а нынче столичный барон Хирлофа и как выяснилось, неожиданно для меня и неприятно для других, удалой малый.

− Налейте ему заткнуться, иначе будет молоть до утра! - предложил Юссен, не стерпев пьяного словоблудия.

ˮВот и распорядитель праздника отыскался,ˮ - интерпретировал Колин несдержанность щекастого.

− Не возражаю! - отзывчив главнокомандующий сходом. - Наливайте!

Щедро, с искушающим бульканьем, разлили пятилетнее альбиано.

− За знакомство! − обвел рукой Эсташ, но не сидящих, а заставленный бутылями и закусками стол.

Кружки сошлись со стуком и плеском, и подверглись дружному осушению.

− Пьешь ты безобразно, − ковырнул Юссен бастарда. Юноша запоздал управиться с обильной выпивкой.

− Я же не из Ковельяка, как ты, − не остался в долгу Кассис.

Стол грохнул ответной подначке.

− Но и не из Патрии.

Грубо на грани дозволенного, но хохот не удержать. Дугг покрылся румянцем неудовольствия, однако хохотал вместе со всеми, чокался и пил.

Когда люди смеются, они открыты, беззащитны и не способны лгать. Они до безобразия честны и честность их не делает им чести. Сплошной стыд и умаление всех заповедей человеческих и божьих. Надо все-таки стараться соблюдать приличия, так открываться стороннему глазу.

ˮЭти двое,ˮ − проследил Колин Лестора и Юссена. - ˮКлассическое деление кому заедаться, а кому мирить. Прочие для численности. Гуффо не прибыльно. Бово и отпрыск Холгера разбавить компанию, излишне меня не нервировать. Эсташ образчик страданий. Не смог отказаться. С того и пьян. Обычная практика порядочных слабаков, прятаться за выпивку и искать у других понимания собственных слабостей.ˮ Угадывать чем купили или на чем сломали любителя тоски и меланхолии, не представлялось унгрийцу необходимым. Достаточно осознания, Эсташ аф Трэлл в любых раскладах расходный материал.

− За корону Эгля! - прорезался патриотизм в Лесторе, не уточнившего за малую или большую предлагает пить.

− За славу и доблесть! - И тост, и клич по сердцу всем. Оттого и пьют стоя не обремененные ни славой, ни доблестью.

− За удачу, − вклад Колина в наполнение кружек. - Под чьим знаменем не стоишь, за чье дело не бьешься, чья бы длань тебя не хранила, но без удачи утонешь в ложке супа, свернешь шею на подушке и проиграешь шестью кубиками против одного*.

Унгрийца поддержали. Впрочем, призыв выпить не нуждается в поддержке и не останется долго безответным.

Чтобы там не напридумывали, мужчины пьют по двум причинам. Потому что мужчины, и потому что пьют. Вполне достаточно для понимания достойного времяпрепровождения в одиночестве или компанией. Все остальное сопутствующий необязательный антураж. Как то: хрусткие маринованные корнишоны; поджаренные ошские колбаски в соусе; чудесные фриульские отбивные в подливе; сыр с благородной голубой плесенью, обваленный в трюфелях; копченые ребрышки с кровяной корочкой и прозрачным сальцем; нежнейшая утиная печенка с орехами и чесноком, в каплях золотистого жира; куски отварной свинины под слоем свежайшей зелени; крупно шинкованные овощи, запеченные и остро сдобренные пряностями, возбуждать жажду.

Елось и пилось без стеснения, принуждения и понукания. Со стороны, пирушка на зависть всем! Хорошие знакомые отлично проводили время за полной чарой и жирным куском. Настолько жирным, что унгриец невольно задался вопросом, кто-то же платит за не обремененных наследством и средствами к существованию? Не Даан ли? От этого настроение Колина заметно улучшалось. Ему не делалось веселей и беззаботней, но острее воспринималось чужеродность окружения и неизбежность скорой развязки. Всегда приятно сознавать, что достоин чего-то большего, нежели удара ножом в спину или собачьей свалки в подворотне, а глубина канала проверенный способ скрыть следы, но никак не доказательство торжества победителя. Ради этого Колин готов простить исполнителям их топорную самоуверенность и нежелание признавать за другими никаких достоинств, кроме как оставаться жертвой.

После очередной порции альбиано, опережая хмельной тонус застолья, взялись рассказывать анекдоты и веселые истории.

ˮНачинается,ˮ − решил Колин, поскольку первым слово взял Юссен.

− Просыпается барон в шинке. Голова трещит, в кишках ад, а хозяин ему предъявляет к оплате, пять мясных рулетов, свиной окорок, головка сыра, жаркое из барашка. ,,Ого!ˮ − удивлен своей непомерной прожорливости барон. ,,Бочонок фино, ведро годельо,ˮ − продолжает хозяин. ,,Эхе-хе,ˮ − чешет макушку наш гулена. ,,Одна шлюха, еще одна шлюха, еще три шлюхи.ˮ ,,Мда,ˮ − гордится он своей непомерной мужественностью. ,,Белая кобыла,ˮ − закрывает перечень хозяин шинка. ,,Зачем это?ˮ ,,Так тоже, оприходовали.ˮ

За столом рыготание, не сказать ржание. Кобылу, да еще белую!!! Гуффо сполз под стол, опрокинув тарелку с паштетом на пол.

ˮРаз,ˮ − открыл счет Колин.

Бурное веселье подвигло Юссена на новый анекдот.

− ...Однажды короля спрашивают. Саин, разве в столице мало нищих? Король опечаленный состоянием подданных, признал. Достаточно. И даже более чем. Тогда у него полюбопытствовали. Зачем саину их множить, приглашая из провинции?

ˮС натяжкой, два,ˮ − продолжил унгриец. Старый трюк нежно оттоптать ноги, а потом убеждать, сам виноват, подставил, он проделывал над другими и не раз.

Дальше, по знаку ли, по договоренности, взялся рассказывать Эсташ. Стоило ли терзаться, если сделаешь как велено?

−...Пригласили барона во дворец. Бал. Благородные люди веселятся. Барон приняв лишнего, спрашивает у слуги. ˮКак добраться до отхожего места?ˮ Бедняге объясняют. По коридору, вниз по лестнице, потом налево, до конца, опять вниз и третья дверь справа. Барон подумал и говорит. ˮНе успею. Лучше уж по привычке, в камин.ˮ

ˮТри,ˮ − досчитал Колин, предвидя смену темы разговора или хотя бы маневра в нем.

− Не надоело быть бароном? - вроде бы по-дружески подначили унгрийца между взрывами веселья

Не надоело. А вот терпения дожидаться финала интриги порядком убыло. Но есть и свои плюсы. Прелесть пьяных кабацких драк, невозможно найти крайних. Много участников и никто ни в чем не виноват. Само собой вышло.

− Все когда-нибудь надоедает, − почти предупредил унгриец владельца фальшиона. Он же здесь за церемониймейстера.

− Расскажи тогда что-нибудь. Можешь не про барона, − дозволил ему Юссен.

− Валяй! - поддержали виласа остальные.

ˮЛегче, чем плюнуть в соседскую тарелку,ˮ − отзывчив Колин воспользоваться разрешением.

− Надумал инфант жениться, − начал унгриец повествование ,,не про баронаˮ. − К вопросу подошел щепетильно, долго выбирал, выискивая непорочную, несклочную и воспитанную в надлежащей строгости, в соответствии с Домостроем. Нашел. И женился. После первой брачной ночи, преисполненный самых нежных и высоких чувств, говорит своей молодой жене. ,,Я испытываю некоторую неловкость и угрызения совести, что взял вас в столь юном возрасте.ˮ Она ему отвечает. ,,Ах, перестаньте себя попусту корить. Я вполне созрела исполнять супружеский долг.ˮ ,,Так-то оно так,ˮ вздыхал жених. ,,Но на вашем лобке еще не шерстинки. Он гладок и гол, что старое седло!ˮ На что услышал. ,,Чему тут удивляться? Наездники и вышаркали.ˮ

Анекдот принят не однозначно. Можно констатировать неуспех у слушателей.

− А почему не про виласов? - в недоумении Дугг о сюжете анекдота.

ˮВ дерьме он меньше остальных,ˮ − признателен Колин бастарду за неведенье и недомыслие. − ˮДля гранды самый он!ˮ

− А что с ними случится примечательного? На кобылу денег и то займут.

Тишины как таковой не установилось. Легкий провал звуков. Проседание, послушать обиженное сопение, недовольное хрипение и скрип лавок под задницами, а столешницы под локтями.

− Не желаешь наведаться в Крак? - опередил Лестор щекастого. Тот не схватиться за фальшион, вцепился в кружку.

ˮПлеснет в морду вина, завершить собрание?ˮ − загадал Колин традиционное решение обид. Себя же похвалил. − ˮНе зря явил ангельское смирение!ˮ

Предложение ему безусловно понравилось. Не могло не понравиться. Придумщик, пусть и Даан, сам того не ведая, сделал унгрийцу истинно царский подарок.

− Моего желания недостаточно. Формально на мне эполет с гербом баронессы Аранко, а она подданная Серебряного Двора. Мой оммаж ей все еще в силе. Аннулировать займет не меньше недели, − умышленно преувеличил Колин срок. − Столичные гриффьеры не расторопней провинциальных собратьев, но жадней в разы! Потребуется официальная бумага от инфанта.

- Эсташ возьмет приглашение на себя, − обременили хлопотами или напомнили об обязанностях Трэллу. − Ему Даан не откажет.

− Что-то намечается? - провинциально любопытен Колин. Зрелищ, как и хлеба, всегда недостаточно.

− Скромные состязания в оружном бое.

− О! Тоска смертная! - неподдельно разочарован Колин. - Аппелса мало, колотить по бокам колбеном?

ˮЭ! Юссен? Давай, отцепись от кружки, скажи чего!ˮ − хотелось унгрийцу послушать распорядителя заговорщиков.

Но заговорил не щекастый, а Эсташ.

− Нет, дружище - пустился вилас в объяснения. - Биться придется по-настоящему.

− Это как? - озадачили унгрийца неправдоподобными подробностями. Навязывают открытую схватку? В чем подвох?

− Из Анхальта законники нагнали отрепья. Дезертиры, ворье, неимущие. В Яме сейчас. Инфант выкупил человек двадцать, пригодных для боя. Выбираешь противника и кто кого. Все по-честному!

− Звучит заманчиво, − призадумался Колину. В честность Крака только и верить. В его случае, её следовало исключить безоговорочно и забыть. − А что отломится победителю?

− Пятьдесят штиверов от инфанта.

− Пятьдесят? - не очень доволен Колин, поддразнить виласов и вызнать что-нибудь полезное. - Не густо.

ˮНе переборщить бы с жадностью,ˮ − заслужено упрекнул себя унгриец. Обошлось.

− Но и не пусто, − подталкивал с нужным выбором Лестор.

− Не о деньгах речь! − сильно хлопнул унгрийца по плечу оживший Юссен. - Жизнь! Жизнь почувствуешь!

− У меня хозяйство, - не подав вида, рассмеялся Колин. - Мне сук кормить надо.

Шутка пришлась по вкусу. Даже щекастому.

Бово пил мрачнел и не пил мрачнел. Виласы косились на него, но не приставали ни с расспросами, ни с подначками. Он явно не к столу, не к компании. Избыток совести столь же порицаем фаталисту, как палачу жалость к жертве.

ˮНе ходи!ˮ - выстрелил взглядом Бово, когда остальные дружно хлебали вино. И для непонятливых − ˮБудешь последним ослом, заявиться в Крак.ˮ

Колин предупреждению не внял, поскольку заинтересован приглашением воспользоваться.

− И кто участвует? - желал он подробностей.

− Я сто раз да! - порывисто заверил Дугг, краснея, что девица.

− А я только зритель, − сразу отказался Гуффо. - И то если успею смениться с караула.

Фаталист отмолчался. Вилас не желал мараться ни в заговорах, ни в интригах, ни в подстроенных убийствах, ни в договорных поединках, ни в чем-то подобном. Тоже своего рода заговор.

− Ты, Эсташ?

− Друг мой....

ˮМне расчувствоваться?ˮ − глянул на приятеля Колин. Тот ничего не понял, но собирался объясниться.

− Лучше не надо, − чуть не хором заорали виласы, заткнуть Трэлла.

ˮНе буду,ˮ − посмеялся унгриец вместе со всеми, столь причудливому совпадению.

− Даан не позволит, − признался Эсташ опечалено и обреченно.

ˮМалюсенькая тайна и её захочется вызнать. И разочароваться. Что за тайна без разочарования? Копните любую. Опухшая рожа (это про приятеля). Рваная щека (уже про себя). А в итоге, ничего, что оправдывало бы потраченные усилия вызнать, − читал Колин мимику расстроенного виласа. − Мир не перестанет множить безголовость. От великих полководцев, до великих поджигателей прекрасных храмов. Для чего ему теперь ломать устоявшийся порядок вещей?ˮ

− Нынче пас, − объявил Лестор. - Лекарь вытянул из меня все деньги, но я все еще не вполне здоров. Так что обойдетесь. Хороших бойцов не убудет. Один Цепеш чего стоит. Барте в умелых руках достойная вещь!

− Мясник он, − максимализм (или выпитое вино) провоцирует Дугга на несвойственную резкость.

− Его так и зовут. Цепеш-мясник, − напомнили бастарду.

− Так что? Правил нет? - восхитился Колин, предоставленной ему возможностью. В чужой монастырь да со своим уставом? Лепота!

− Есть, но не в Круге, − осчастливил Юссен новой подробностью.

ˮПора соглашаться,ˮ - понравилось унгрийцу основополагающее условие поединков. - ˮПока не устали уговаривать,ˮ − перехватил он красноречивое молчание Юссена и Лестора.

− Мне подходит. Дело за официальным приглашением, − напомнил унгриец условие своего появления в Краке. - Будет, почему бы не поприсутствовать.

Согласие Колина окончательно расправили грозные морщины Юссена.

− Поприсутствовать? Хотелось бы посмотреть заезжих удальцов.

− Посмотришь. Возникнет желание, испытаешь, - пообещал Колин и сильно хлопнул щекастого по плечу.

Ничто хорошее не остается безответным и безнаказанным.

Холгер застыл на пороге своего кабинета. Было от чего. За его столом, в его кресле, сидел не прошеный гость. Не захвати солер с собой свечу, погрешил бы, показалось. Пришлый почти сливался с комнатным мраком, казался тенью, чуть более темной, чем окружающий мрак. Скудный свет не отражался ни в камнях аграфов, ни в металле пуговиц, ни в стали оружия.

− Добрый вечер, − поприветствовал унгриец из знаменитого эбенового трона опешившего хозяина. - Или скорее доброй ночи.

− Как ты сюда попал? - холоден Холгер, в ответ на изъявленное дружелюбие. Взгляд солера непроизвольно скакнул на картину, за которой припрятано наиболее ценное: дарственные, счетные книги, значительно денег, фамильные драгоценности, реликвии и кое-какие важные записи и переписки. Он даже отставил руку подсветить, все ли в порядке. В последнюю очередь подумал, сегодня не надел привычный гамбизон. Видите ли нынче в моде выряжаться в пурпуэны с разноцветными рукавами и полусотней пуговок.

− Напрасно тревожитесь. У меня самые наилучшие намерения.

− Забраться в чужое жилище? - солер, как мог сдерживал эмоции. От нечего делать, ночью непрошенным не являются. Либо что-то предложит, либо потребует.

− Уверен, вы бы меня не пригласили, − неизменно вежлив Поллак. - Во всяком случаи сюда.

− Настолько уверен, что влез самовольно?

− Все претензии вашей охране.

− Мне кликнуть виффера?

− Наделать глупостей загладить вину? Потрафить вам, отыграться за вашу..., − унгриец специально замялся, подчеркнуть деликатное слово, − ээээ... растерянность? Допустим, позовете. Придет. Что заставляет предполагать, благоприятную последовательность событий с момента его появления?

− Сомневаешься?

− Не хотелось бы дискутировать на столь щекотливую тему и шуметь в столь неурочный час, разубеждая вас и других. Вы, наверное, обратили внимание, я не прячусь и не пытаюсь причинить вам какое-либо физическое или материальное ущемление. В коридоре это проделать значительно удобней. И заверяю, ничего не собираюсь от вас требовать.

− Тогда объясни твое присутствие в моем доме, кроме наилучших намерений.

− Охотно. Добиться вашего доброго расположения и позволить несколько добрых советов.

− Не нуждаюсь в советах человека, лазающего в чужие окна.

− А в чьих нуждаетесь?

− Без твоих обойдусь.

− Последние лишено очевидности. Проникнуть сюда забава посредственного вора. А уж о спальне ваших дочерей, промолчу вовсе, − Колин выложил тряпичную куклу, с фарфоровым лицом. Игрушка глухо стукнулась лбом об стол. - Расположить её над крышей мансарды согласитесь, не лучшая мысль. Дети часто подвержены импульсивным желаниям. И не обольщайтесь, что у вас девочки. Спуститься с крыши, как и попасть на нее легко. По старой липе. Ваш предок неразумно высадил дерево рядом с домом. В цвету она великолепна. Весной замечательно пахнет, привлекая пчел. По веткам толкутся и чивкают птицы. Но по-моему это не перевешивает того, что однажды медонос используют в качестве лестницы, проникнуть внутрь вашего жилья.... Кстати, я вошел в двери.... При достаточной сноровке, по карнизу, он достаточно широк, ловкач способен добраться и до покоев эсм Холгер. Будете рубить дерево, не забудьте старый тополь в углу сада. Ветки торчат во все стороны. Подгоняй фургон или воз с сеном и перебирайся через забор. Дальше объяснять? Мерсайские леопарды всем хороши. Не беспокоят лаем, быстры, ловки и пахнут мускусом. Но самцы в неволе делаются ужасно ленивыми. Легкая кормежка разбалует даже таких кровожадных зверей. Лишний раз за жертвой не кинуться, сочтя её неаппетитной или прыткой убежать. Многие держат их из тщеславия или непомерного самолюбия. Восемь тысяч за экземпляр! Самки леопардов куда лучше, но и они не без изъяна. Не реагируют на кошек. Подержите милого пушистика в руках и четвероногие стражи вас проигнорируют, под самым своим носом. Если у вас нет особых предубеждений, заведите гусей. Стеречь ваш покой птицы будут не хуже хищников. К тому же из них готовят отменное жаркое по-унгрийски.

− Это все? - терпелив Холгер. Сказанное ночным гостем справедливо, но явно лишь долгая преамбула. Осталось дождаться услышать истинные причины его появления.

− Позвольте, продолжу. Ваш стол обтянут кожей. Очень красиво. Но поверхность мягкая и вы, когда пишите, подкладываете второй лист. Однако у вас сильный нажим на перо. И то, что написано, можно при определенном умении прочитать с подложки. Не полностью, но достаточно, − Колин взял листок, наклонил к свету. − Запрашиваемую вами сумму нахожу.... несколько завышенной... поскольку вы не гарантируете... решение моего вопроса.... И так далее.

− Это все? - поубавилось терпения у солера.

− В основном. Э... Забыл представиться. Колин аф Поллак из Унгрии, ныне барон Хирлофа.

− Мог бы не стараться. У тебя запоминающаяся внешность.

По жесту унгрийца, они поменялись местами. Солер с опаской, ожидая подвоха. Колин с показной готовностью уважить хозяина. Холгер занял любимое эбеновое кресло и почувствовал себя уверенней, а его незваный гость облюбовал краешек стола. Эдакий проситель на птичьих правах.

− Легко запомнить и трудно забыть, − вернулся унгриец к обсуждению своей внешности. - Многие полагают это недостаток, а я склонен считать редким достоинством.

− У всякого своя мера достоинства. У некоторых она, влезать в чужие дома.

− Не только.

− Чего ты хочешь? - прямо спросил Холгер, возмутителя его спокойствия.

− Предвижу, у нас с вами в будущем, определенно возникнут точки соприкосновения. Хотелось бы избежать недопонимания или неприязни. В доказательства, что выступаю за добрые отношения с вами, позвольте несколько... не советов. Опрометчиво советовать столь умудренному человеку, скорее рекомендаций.

Холгер зажег несколько свечей. В дополнительном свете нет острой надобности, но как отреагирует унгриец? Тому собственно безразлично.

− Советы или как ты их называешь рекомендации, дают оказать влияние. Сейчас или впоследствии.

− Не без того, но я совершенно бескорыстен.

− Не встречал таковых.

− Жизнь горазда на сюрпризы. И чаще, чем принято думать.

Разговор затягивался, вызывая у Холгера обеспокоенность. Ночные визиты не наносят из стремления пожелать спокойного сна. К солеру вкрадывались подозрения, речь пойдет о Дугге.

ˮКуда паршивец влез?ˮ − по-отечески сердился Холгер. Парню по возрасту полагалось влезать в передряги. Желание взрослеть не успевало за способностью трезво оценивать возможности и последствия, отсюда проблемы, нарастающие снежным комом. В основном денежные.

ˮСколько на этот раз? И только ли деньги?ˮ − пристально изучал Холгер самозваного советчика, пытаясь предугадать. Ведь за новоиспеченным бароном Хирлофа, скорей всего, скрываются некие люди, поручившие или надоумившие на ночной визит. И показная открытость не успокаивает. С теми о ком не имеешь представления, следует вести себя осмотрительно. Балансируя на грани конфликта и сотрудничества. По крайней мере, пока не станет возможным понять или выяснить подлинные цели неизвестных.

У Колина все проще. Ему солер потребен в друзьях, и он своего добьется. И солера и дружбы, и все что из этого вытекает. Свяжите человека обязательствами, обстоятельствами, и он будет с вами дружить, скоргоча зубами и сыпля проклятьями.

ˮДружба это навечно,ˮ − ухмылялся унгриец. − ˮЧто-то вроде горба. Таскать, не скинуть.ˮ

− Стоило ли так беспокоиться?

− Добрые знакомства никогда не лишне.

Слова ,,доброе и добрыеˮ произнесены столько раз, что вызывали желчную горечь. Что может быть доброго в ночном разговоре с подозрительным бароном?

− Обычно сойтись ближе стараются с моим сыном. Но думаю, ты не вполне подходящая компания для него.

− Вы об этом? - Колин указал на шрамы. - Готов с вами поспорить на тысячу монет, важнее не скольких, а кого. Прихлопнув сотню комаров, не похвалишься что одолел льва.

− Принимаю, − согласился Холгер, не уточняя в каком славном деле гость заработал столь впечатляющие отметины.

− Что еще во мне не подходящего?

− Как с финансами. Дугг порой небережлив. Я бы сказал расточителен.

− Задайся я целью получения источника стабильного дохода, вился бы возле эсм Модры Ренфрю, − называя имя, Колин прикрыл глаза ладонями.

В пантомиме своя неутешительная правда. Наследница старшего из ростовщиков личиком не уродилась. Всем остальным тоже, но лицом особенно. Про уродку говорили, ей не поможет сделаться желанной и привлекательной пояс самой Венеры*. Но солер скорее осуждал бы тех, кто обращает внимание на внешние недостатки и не думает о благополучии семьи, заключенным в большущий сундук с приданным. За Модру Ренфрю давали очень много.

− Мы были бы с ней удивительная пара! - шутливо продолжал Колин. - Её деньги, мой герб. Союз двух металлов. Все сходится. На гербе Поллаков - меч.

− А Ренфрю согласиться?

− А как еще ростовщику облагородить свое плебейство?

− Король не позволит.

− К весне Моффет пересчитает казну и прослезится. Дыр больше, чем золота и серебра. Дыры принято латать.

− Далеко пойдешь, − из уст солера это явно не комплемент.

− В Унгрии на мезальянсы смотрят практичнее, поговаривая, меч и пояс стоят денег, но кровь обходится чуточку дороже.

Холгер понял преамбула завершена, добрались говорить о важном. Важном для него.

− В свете намечающихся весенних событий, вы близки к опале. Из-за не согласия с внешней политикой, построенной на войне и ненужной конфронтацией со степью. Опала вещь серьезная. И если король не позволит себе ничего лишнего, он выше этого, то нет гарантий, лишнего не позволит кто-то другой. Наслышан, вы обратились к монарху с просьбой узаконить своего бастарда в правах наследования фамилии и достояния. В одиночку ничего не добьетесь. Привлеките в союзники еще нескольких, со схожей потребностью, когда единственный отпрыск мужского рода, рожден не в законном браке. Но и сотня голосов Моффета не проймет. Монархи отличаются подозрительной тугоухостью и черствостью к собственным подданным. Включая самых преданных и верных. Король любит себя, коричные орешки и идею расширить Эгль до рассветного горизонта. Всему остальному не дошла очередь. И не дойдет. Хоть чума разразись. Преодолеть монаршею глухоту, пообещайте, с обретением Дуггом аф Кассисом законного статуса, к королевскому домену отойдет четверть ваших территорий. Или внесете в казну равную по стоимости земли сумму. Учитывая обстоятельства последнего времени, грядущая компания нуждается в значительных вложениях и Моффет прибегает к заимствованиям, где и у кого только может. Быть должником унизительно. Особенно первому среди равных. Но куда деваться, деньги ему необходимы. Ну и территории, которые легко обратить в те же деньги или верные мечи. Ко всему, у него у самого два прижитых на стороне и не признанных им бастарда. Может оказаться, прецедент с вашим сыном сыграет и в его пользу.

− У него есть прямой наследник.

− Саин, честно, какой из Даана король? В Унгрии таких держат на коротком поводке. Что не всегда сказывается положительно на характере. К сожалению, величие державника не передается по наследству и не заразная болезнь. Прецедент позволит Моффету выбирать, достойного из достойных. Ну, или задуматься о том. А нынешнего инфанта подвигнет действовать осмотрительней, и поубавит вокруг него доброжелателей с тугими кошелями.

ˮС чьего голоса поет?ˮ - не верил Холгер в рассудительности зеленого юнца. Угадать же неведомого доброжелателя, прячущегося за провинциальным выскочкой никак не получалось.

− Не многовато ли отдавать четверть? - заметил Холгер унгрийцу. Раз начался торг, надо возмущаться.

− Пообещайте пятую, − ,,уступилиˮ солеру. − Но лучше внесите деньгами. Деньги нажить проще. Пусть вас не смущает размер отчислений. Не уломаете короля, и достояние растащат ваши будущие зятья. У Гелста и Уццо репутация отличных вояк, но дырявые руки и головы, удержать богатство. А уж приумножить.... Свой ум вы им не завещаете. К тому же, на крошки Моффет не позарится. У него большие аппетиты и извечная недостаточность средств. Так что пятая часть и не меньше, не последние отдаете. На приданное вашим дочерям останется. Не договоритесь с Моффетом, с Дааном не договоритесь никогда. Инфант злопамятен. Ведь вы не участвуете в его судьбе звонкой наличностью. Отсутствие вашего герба в боевых порядках и крепкого пожатия руки, он переживет. Как и вашего отсутствия в самой столице.

− Теперь-то все?

− Почти, − заверил Колин. - Скажите, Дугг приписан к виласам в Крак или ему нечему себя посвятить?

− Вступит на Рождество. Для бастардов не худший выбор. Таско, Маяр, Кошта.... Будущему королю начинают служат задолго, как он обретет корону.

− О времена! О нравы! − рассмеялся Колин, а Холгер вынуждено, в который раз за встречу, признал за ним правоту. Бастардов явно многовато. И они по странной прихоти судеб или Всевышнего, гораздо талантливей законных наследников. - Но кто я судить? - смирен унгриец.

− Вот именно, кто?

− Колин аф Поллак. А здесь я попросить отослать Дугга в ближайшие дни куда-нибудь с важным поручением. Действительно важным. По сути, по форме и по исполнению.

− Почему? - насторожился солер. Что сейчас было? Угроза, предупреждение или очень грубый намек на сговорчивость? С кем? В чем?

− Потому что он у вас один. Заупрямится, переломайте ему ноги. Целее будет и доживет до наследства.

− Не связанно ли это с забавами в Круге? - предположил Холгер источник опасности.

− Это связно с приглашением в Крак меня. Но решать вам, − унгриец чуть наклонил голову, − Прошу прощения, мне уже пора.

Усидел Холгер в кресле не дольше, пары мгновений и, проявив не свойственную неосмотрительность, кинулся догонять. Кинжал, извлеченный из-под столешницы, тяжелил руку.

Погоня не задалась. В темноте коридора, сзади, в шею уперлось колкое острие стилета.

− Посвятите вечер размышлениям о судьбе сына. Много полезней и для вас и для него, чем гоняться за мной. И не отказывайтесь от моих рекомендаций, только потому, что я младше вас втрое, провинциал и плохо знаком.

− А если откажусь?

− Я и не настаиваю.

Остриё убрали. Солер резко обернулся. В коридоре непроглядная темнота и едва слышимая, быстрая удаляющаяся, поступь.

Полки с книгами частично выпотрошены, стулья расшвыряны, письменный стол сдвинут, столешница набок, схрон изъят. На полу листы бумаги, чистые и исписанные. Любимая чернильница, наследство на удачу, пяти поколений славных предшественников, разбита об пол. Латгард сжал ключ в ладоне. Болью перебить другую боль, в левой стороне груди. Инстинктивно кашлянул, снять приступ. Не очень помогло.

ˮЭто следовало ожидать...,ˮ − укорил себя Старый Лис, боясь войти в собственное жилище.

Его мечущийся взгляд случайно зафиксировался на окне. Портьера отдернута в сторону. Рама! Рама открыта! В кольце сумбурных мыслей взрыв колючего страха. Что искали понятно. Его записи. Его, бляжьего сына, записи! Нашли? Забрали? Ведь невозможно вообразить, что вор довольствовался разгромом, драгоценными безделушками и памятками о Серебряном Дворе. О, будь это так, он сочтет произошедшее знаком свыше, перестать доверять бумаге, не доверяемое духовнику на пасхальной исповеди.

Но если бы дело замыкалось только на краже. Когда история хищения выплывет наружу, многие в столице захотят задать ему неудобные вопросы. А не было ли уважаемый саин Латгард, в твоих пописульках такого, чего другим знать не положено? И другим и тебе. Извинят ли? Не объявят ли умалишенным упрятать в Золомат*? Не утопят ли в помоях лжи и наветов? Его предшественника ,,съелиˮ, подсунув в постель мальчика. Ему, не утруждаясь выдумывать, вменят сводничество. По дворцу уж вовсю гуляют сплетни о гранде и бароне Поллаке. Испачканные простыни воспитанницы, чем не саван для её воспитателя и наставника?

Топтаться на пороге дольше бессмысленно. Надо было что-то предпринимать и канцлер, наконец, насмелился шагнуть в комнату. Обогнул груду книг, редчайших изданий, варварски сброшенных со своих мест, сваленных и разодранных. Заглянул на опустевшие полки. Закладка пропала. Прикрыл скрипучую дверцу. Коснулся свернутой столешницы, убедиться, действительно ли секрет вскрыт? Худшему свойственно сбываться.

В спальне разгром не меньший. Все та же неприглядная картина суматошных поисков. Латгард с облегчением вздохнул. Потрогал столбик в изголовье кровати, повернул навершие, отбросил край ковра, нажал на половицу. Из тайника извлек шкатулку. Злодей не добрался до наиболее ценного и значимого. Быстрыми пальцами пробежался по уложенным бумагам. Проверил сохранность. Все на месте. Боль в груди немного ослабла. Подержав шкатулку на коленях, закрыл, с удовольствием щелкнув замочком, отставил. Поднялся осмотреть злополучное окно.

Приметный отпечаток подошвы сапога. Вор имел неосмотрительность наступить в чернила. Касание пятерни в пыль. Мелкие щепочки, крошки, грязь....

Канцлер поторопился высунуться наружу, увидеть карниз. Слой голубиного помета в первозданной нетронутости.

ˮХитрюга!ˮ − возликовал Латгард, изобличая воровской трюк.

Охотник за чужими тайнами потянулся из-за портьеры и легонько придержал канцлера сзади, прежде чем обрушить задранную раму. Под тяжестью стекла и дерева хрустнули позвонки старческой шеи.

Убедившись в смерти Латгарда, вор ( зря что ли вдыхал портьерную пыль?) забрал шкатулку из спальни, приобщить содержимое к добытым записям из стола и закнижья. Возможно, существовали другие тайники. Не возможно, а существовали, но искать их, мало времени. Надлежало привести комнату в порядок. Бардак не вяжется с несчастным случаем.

Из осажденного браттами Мюнца, эсм Лилиан спасала две вещи. Обсидиановое зеркальце с процарапанным портретом и доставленное накануне письмо из Карлайра, адресованное ей Колином аф Поллаком, бароном Хирлофа. Не откликаясь на зов перепуганных дочерей, бросив без поддержки тяжелораненого мужа, она покинула охваченный огнем и боем замок, забирая с собой то, чем дорожила и без сожаления оставляя, то, что мешало её любви. Многие бы осудили беглянку, единицы позавидовали бы решимости женщины и матери.

Неразумно мечтать о недоступном, неисполнимом, невозможном. Но именно эти мечты самые заветные, самые дорогие, самые близкие. И сколь ни велики и непреодолимы препятствия, на пути к их осуществлению, всегда остается надежда обрести желаемое. В последнее время Мэлль только и жила мечтами и надеждами....

В отличие от стряпухи, Сеньи распрощался со своими мечтами год назад. А вездесущая безнадега сглодала его надежды, истончила его веру и подбиралась к его любви. Ей оставалось не так много, столкнуть человека с островка отчаяния, в темный омут апатии....

...Мэтр Буаль прагматик и никогда не задуривал себе голову ничем подобным. Мечты, надежды, любовь? Это из арсенала тонкокожих и нервных юнцов, впечатлительных и обморочных девиц, увядших в старости бездетных матрон и бесталанных ленивых неучей. Разуму более понятны труд, пот и вознаграждение. Такого большого заказа на селитру, серу и ольховый уголь ему еще никогда не давали и не вносили в качестве предоплаты ,,Заклятую книгу Гонорияˮ. И как после этого не отнести себя к счастливейшим из смертных?..

...За окном, в ровном лунном свете, медленный мелкий снег. Не хлопья, не снежинки. Пыль. Серебристая и невесомая. Обхватив Колина рукой и забросив ногу, чуть слышно сопит Нумия.

ˮХоть кому-то беззаботноˮ, − слушает унгриец ровное дыхание женщины. Слушает и завидует.

Ему не спиться. Не хочется. Не можется. Как перед близким, коротким, яростным и последним боем.

Если бы близким. Если бы коротким. Если бы яростным. Если бы последним. Сколько таких ,,если быˮ можно вытянуть в цепочку?

Может потому и не спиться. Нет им скорого края....

...Малыш отпустил грудь, сердито хныкнул, зевнул, повозил крепко спеленованными ножками и заснул. Моршан не удержалась чмокнуть кроху в лобик, вдохнуть запах детских волос, покачать на руках.

−А-а! А-а! - напевала она баюкая. Но слышалось ей другое. Даан.

Имя сына?...

Круг второй. Согбенные.

ˮ...живуший с войны никогда не примет мира.ˮ

Велиар. Тайная история.