Дождь в полынной пустоши. Часть вторая [СИ]

3. День Святой Иоллии (5 октября)

В последние дни архиерей монастыря Святых Хрисса и Фриды, находился на пределе жизненных и душевных сил, безвылазно прибывая на монастырском подворье. В бытность иноком обители в Бро, довелось ему посетить тамошнюю прославленную на весь Фриуль ярмарку. Ныне в его кормлении суеты, шуму, гаму и колготни едва ли меньше. Шагу не ступить наткнешься на тележку с известью, бочку с песком, штабель досок, кучу осинового и березового горбыля, отвал мелкой щебенки или укладку бутового камня. Повсюду мельтешат мастеровые, пилят-стружат дерево, копают отмерянные и отмеченные колышками и веревками ровки и ямины. Чуть зазеваешься, затолкают, измажут, обложат матерно и бесстыдно, без всякого уважения к сану и возрасту. И управы на охальников не найдешь. Кому на них жалобиться? Уж не артельному ли голове, поставленному владыкой над строительным хаосом? И слушать не станет. Ему иных забот полно.

Крепкий, хромый на правую ногу мужик, очень не по сердцу архиерею. Служб не признает ни малых, ни больших, ни праздничных, ни будних, ни утренних, ни дневных, ни вечерних. Паскудит рот сквернословием и в божбе усердствует. Троеперстие накладывает, кривоногий бес - прости Господи! без должного благоговения. Выгнал бы песье семя, да не властен. А и власть имея, терпеть пришлось бы мастерового.

Согласуясь со старыми планами, разысканными в монастырской библиотеке, вскрыли грунт и обследовали древний фундамент. Не передоверив никому, артельный голова придирчиво обстучал дубовым молотком бутовые плиты. Признал за лучшее укрепить работу предшественников. Часть верхних слоев подняли, щебнем заполнить обнаруженные пустоты. Готовить раствор, жгли в печах известь, тут же гасили в огромных чанах, мешали с песком. Каждый заново уложенный слой трамбовали тяжелой, на десятерых, колотушкой. Заливали приготовленной смесью, дренажили не допустить пороков. Работали артельные дружно, что мураши, не ленились. Поднявшись спозаранку, не разгибали спин до самого темна.

Пока одни возись с фундаментом, другие при помощи кирок, ломов и веревок разбирали ганах. Годный камень складывали отдельно, похуже − дробили, подмешать в раствор для прочности. Вековую святыню − клепало уронили в грязь. Монахи возроптали кощунству и под истовую молитву и скорбные причитания, перенесли реликвию в киновий, укутали в покрова, окружили свечами.

Брат Килиан изгнанный с обжитого места, плакался и прятался в разваленной воскобойне.

− Злое затеяли! Злое! - кричал он на строителей, потрясая худыми кулачками. Ни еда, ни вода, ни приглашение к теплому ночлегу не подкупали скудоумного.

− Умереть хочу! Дозволь! - кидался безумец в ноги Васпиниану.

− Окстись, человече! Чего просишь?

− Смерти прошу! Смерти! Откроюсь тебе, дозволь только.

− В Царствие Небесное восхотел? - злился архиерей и больно хлестал беднягу по впалым щекам ввести в разум.

− Боюсь я, − заливался горючей слезой Килиан, обнимая колени и припадая ликом к архиерейским стопам.

Васпиниану и самому порой делалось боязно. Не подворье, а воинский табор. Горят костры, готовят еду, тут же греют воду стирать тряпье, носятся ребятишки, толкутся бабы. Кто за куском, кто за лаской. Архиерей на безобразия закрывал глаза.

ˮОтмолю,ˮ − обещал он себе, братии и богу. В первую очередь себе. Исполнение обещания не откладывал, вставал первым, ложился последним, молился истово, с мирской потаенной надеждой оставить потомкам память добрую и долгую. Не одним из многих, но великим деянием время поправшим.

Кроме переделки и укрепления древнего фундамента под будущую гордость и красу монастыря и разборки ганаха, ломали скрипторий.

− Чего руине стоять, глаз мозолить? А ну как не хватит колокольню сложить? - не понимал артельный голова архиерейской скаредности убрать ни к чему непригодное здание. - Запас он и есть запас, не лишний. А погода позволит, в мае, кладку поднимем зачнем. В зиму стены никто не ставит, но основу до больших морозов положить надо. И приготовить остатнее.

Веспиниан соглашался, отгонял тревоги и беспокойство малой молитвою. Исподволь выпытывал, когда возьмутся ли и когда прочее в хозяйстве править? На киновий и воскобойню лишь материалы выделены.

− Сами чините, − передал артельный голова волю нанимателя на очередную жалобу архиерея на скудность и стесненность житья. - А лишних много, нищих и побирушек выставите. Жрут только, да мешаются.

На подобное архиерей не соглашался. Не по-божески. Потому жалобы оставил, а своим наказал терпеть, молиться и помогать силой малою. Негоже слугам Господним в мирском радении первенствовать, но доглядывать за всем строго. Чего доглядывала братия и сам архиерей, куда головы вертали, но некоторые странности минули их бдительность. В таком бардаке немудрено проглядеть. В отличие от ганаха, скрипторий рушили аккуратно и неспешно. Сбивали камень за камнем, ряд за рядом. Не поддавались, мучились, но не выворачивали полстены за раз. Не роняли, вопя и улюлюкая, не поднимали пылищу до небес, не сорили двор. Работали сменно, часто меняясь. Проказливая ребятня, охочая участвовать во всем и сразу, боязливо сторонилось быковатых двужильных каменщиков. Бабы, что помоложе и покрасившее, с тамошними мужиками не заигрывали, берегись. Настырную Хлои, не боявшуюся ни архиерея, ни бога, мастеровые без грубости урезонили, в ум ввели.

− Всех-то сдюжишь, красивая, как разложим?

К себе, за границу обозначенную натянутой веревкой, никого не допускали. Самого Веспиниана с обходом остановили.

− Не ровен час осыплется руина.

− А сами чего? - ужаснулся архиерей возможности трагедии. Людская смертушка не смываемым пятном на монастырь ляжет. Никакая колокольня не искупит, хоть до облаков вытяни.

− Нам плачено. А сгинем, убыток малый.

Поквохтал, повздыхал архиерей, с тем и ушел. Молитвы да поклоны бить, отвести дурное.

Одним днем на подворье принесла нелегкая бейлифа. Чернее тучи был, грозней грозы. Даром архиерей, и тот заробел.

− С чего вдруг развернулись? - пытал законник Васпиниана, прикидывая, во сколько станет строительство. Не те времена деньгами расшвыриваться. На что иное, склад торговый или блудильню, а то колокольню. В столице и без того малиновых звонов − заслушаешься.

− Барона Поллака стараниями, благослови его Господь!

Благодарные слова архиерея в адрес унгрийца, Акли не успокоили. Причина бывшему новику в святость удариться? Какой грех искупить хочет? Не убиенных же в ночи лиходеев из поминальника отчитывать, за упокой души свечи ставить? И деньги откуда взялись у голодранца, зодчеством увлекаться?

Бейлиф по стройке проехался, народ посмотреть, в дела их вникнуть. Артельного голову с пристрастием попытал. Тот с почтением. Без уверток, все как есть обсказал. Чего бы и волноваться? А вот не спокойно. Будто червь грызет, сердце тревожит. О строительстве донесли сразу. Попробовали бы не донести. Кто другой, бог с ним, но смущал зачинатель, новоиспеченный барон Хирлоф. Или правильно Хирлофа? Хрен бы побрал этих грамотеев. Не подавалась разумению блажь, потратиться на колокольню, когда собственное жилье в непотребном виде. Разве что пыль столице в глаза пустить? Прославиться на многие лета, а то и века. Вот, мол, колокольня, возведенная на средства юного Поллака, человека благочестивого и верующего. И не вспомнят, резал благочестивый человек людишек нещадно, сдирал с их голов волосья, а в церковь заглядывал по малой нужде или задницы девок поглазеть, как поклоны бить начнут. В общем, с какой стороны не глянь, затевать подобную стройку, барон Хирлоф последний человек в Эгле.

,,И последние станут первыми,ˮ − убеждало Святое Писание бейлифа, не верующего в благие порывы души. Убеждало, но не убедило. Благого в унгрийце еще меньше, чем в семействе Ренфрю, вековавшего в соседях у монастыря.

От недобрых предчувствий и безответных вопросов настроение бейлифа не улучшилось. Что символично, в последнее время слишком на многие вопросы он не получал ответов. Никаких. Теперь добавилась стройка, затеянная молодым обалдуем. Архиерею понятно, радоваться, а ему что делать? Вмешаться? Запретить? Беда мниться, дескать. Это сколько помойных жалоб на него попы напишут? До патриарха дойдет, тот королю настрочит. Отписываться замучаешься.

Акли в очередной раз положил на ум все-таки взяться за Поллака. И непременно повторить официальный запрос Серебряному Двору. Пусть расстараются разъяснить закону раздор с Гусмарами. Не бредни пересказывать. По существу доложиться.

ˮЧем не повод колокольню отгрохать?ˮ - желчно заметил Акли незавидной судьбе зарвавшегося провинциала. Не ворье красоваться в одиночку резать. Тут армию набирать надо. И обойдешься ли армией, с солером схватиться.

С Хирлофа и Гусмара, само собой, Акли переключился на запропавшего сыскаря.

ˮГде же эта сволота Сеньи?ˮ - какой раз за день вспомнил бейлиф своего недисциплинированного подчиненного. С этим очередным безответным вопросом законник и отбыл с подворья.

Не обделил вниманием монастырь и Вион Ренфрю.

− Стройки, что и пожара, без шума не бывает, − сочувствовал артельный голова ростовщику. Ренфрю сочувствием и довольствовался. Дурного не заподозрил, но собственную выгоду углядел. Отстроятся, народ к чуду приобщиться потянется, а лавка его и ста шагов отсюда не будет.

Наведывались купцы. Со своими хитростями. Продать чего. Еду, одежду, инструмент. Блудницы сунулись, еле отвадили позорное племя. Ладно строители, братии греховным искушаться.

Очередной приезд унгрийца пришелся на межень. Поднялся Колин засветло, а в монастырь вырваться припозднился. Наперво вник в расходные бумаги, поругал (не зло) артельного голову, пошпынял за леность и недогляд. Тот сносил упреки со стойкость прибрежного утеса перед штормовой волной. Пошумит, слюной побрызжет и успокоится.

− Камня-то хватит? - не побоялся испачкаться унгриец и осмотрел строительный хаос.

− Полно. И со старой башни и со скриптория. И так есть, где взять.

Не про киновий ли речь? Не про воскобойню ли со швальней толкует? У архиерея едва удар не случился от таких речений. С чего монахи жить будут, все снести? С колокольного звону?

Заглянул Колин и в сам скрипторий. Помощники барона или собутыльники - двое их, седел не покинули, сапог не измарали. А чего? Люди-то кругом свои поставлены. Всех сразу, как не шустри, не купишь. Унгриец мог бы им возразить. Была бы в том ему нужда. Пока не зачем.

− Не мешают? - задал унгриец вопрос старшему из рабочих.

− Артельный понятливый. Для остальных.... Камень бьем, − немногословен кряжистый, косолапый мужик. Одежка на нем грязная, мешком. Волос на лбу плетеным ремнем перехвачен, под ним шрам от срезанного клейма.

Хацег на стройке не случайно. Шесть побегов, три из них подкопом. Научен кайлом да лопатой работать, в камне проходы выгрызать. Да и многому чему научен. Про иное и не обскажешь. Не поверят.

− С бабами как? - спрашивал о житье-бытье Колин. Морду не воротил, общался запросто. - Хлеба с кашей хватает? С инструментом что?

− Всего в достатке, − ответствовал Хацег непростому, ой не простому юноше. - А к бабам в город ходим. С инструментом порядок.

− Мелких доглядывайте. Глазом не моргнете, пролезут. Шеи свернут.

ˮИли свернуть придется,ˮ − но это уже для понятливых. Хацег таковский и есть.

− Не пролезут, − заверили Колина. − Собак побояться.

Два огромных, смольной масти, мастиффа сфинксами охраняли вход.

− Разговоры лишние не пойдут? Чего им здесь стеречь?

− Добро ихнее, − стрельнул взглядом Хацег на сопровождающих барона. Рыбий Кум и в седле и пешим, и в рванье и в бархате Рыбьим Кумом остается.

Унгрийцу протянули кусок бутового камня, завернутый в чистую тряпицу, пояснили.

− С той стороны.

− Подробностями не поделишься, − не спешил Колин заканчивать расспросы.

− Три роста в наклон опустились. В сажень ход пробили. Грунт тяжелый. Снизу мокнет, но воды нет.

− Оседает?

− Крепи ставим. Держат хорошо. Вчера вверх пошли, оттуда и бут взяли.

− Недели хватит?

− Сколько скажите, саин, − согласился беглый.

Никто, с кем Хацег сходился, не назвал бы его трусом и халуем. Он ими и не был. Жизнь любил и вел вольную, перекати-полем года мерил. За вольность свою в колодки шесть раз обувался, и шесть раз, без спроса, скидывал. И в одиночку бегал и в паре, и трое-пятеро было. Но памятен первый раз. Как у девки первый мужик. И больно и кровно....

...Втроем подались. Дорога таежная, долгая. Мошка с комарьем жрала не жалела, опухли. Глаз не видно. Одежка-обувь худая. Ни греет, ни защищает. Харч скудный. Сухари, вода речная да подножный корм. Змейку поймали - не погнушались. Падалиной (медведь обглодал) не побрезговали. К концу седьмицы поняли, словят их. Обратно в железо сунут ли, возиться с ними? Скорее в сопках, где прикопают.

− Обратно не вернусь! - по юности шебутился Хацег, козырную масть не уронить.

− Посмотрим, − старательно общипывал Беллеж бедный ягодой смородиновый куст. Мужик в возрасте, почти старик, с дурацкой улыбкой на бескровных тонких губах. Чему улыбался?

− Нечего смотреть? Нет говорю! - стоял на своем Хацег. Не других пугал, себя драконил.

− Пожрать бы, - ныл Варп, друган Хацега. - А то ноги не несут. Руки что тряпки.

− Это верно, пожрать не мешает, − согласился Беллеж и проломил голову хацегову дружку. Булыжник загодя припас. Хрустнула маковка, что ореховая скорлупа.

Хацег запоздало вскинулся драку зачать, кровью суку умыть. За паскудство.

− Дурный ты, − хихикал улыбчивый Беллеж. − Даром молодой. Мясца пожуем и двинем дальше. Хошь вместе, хошь по врозь. Раз затеялся до конца держаться, надо и терпеть до последней возможности. А иначе чего и затевать.

Долго Хацег помнил и винил Бележа. Но чем дольше жил, тем легче оправдывал. А в последнем побеге....

Уж и забывать стал, а напомнили. Барон этот. Мясоед он, вот кто. Через кого угодно переступит, свое взять. И возьмет.

− Саин, для вас сделаю как надо, − пообещал беглый, не упустить момент, обозначить, на чьей он стороне. - Не сомневайтесь.

− Верю, − не отказал унгриец в службе. − Тебе верю.

ˮПростите парни,ˮ − не повинился, но обратился Хацег к своим приятелями. Простят. Чего не простить. Коли не узнают.

− Уж и приветить вас негде, − квохтал Васпиниан на бедность и скудость.

− Приветиться повеселей места найдутся, − Колин лихо свистнул вослед жопастой молодке. Эка, ты зараза! - Да и много нас, поить-кормить.

Васпиниан неодобрительно покачал головой, глядя на спутников юноши. Не первый раз приезжают, а разглядел только сейчас.

ˮОх, и дружков себе завел!ˮ

С самого первого дня, на строительство, унгрийца сопровождали двое. Тоффер и Стейнбек. Оба из ближнего круга Китца. Не самые-самые, но люди свои, надежные. И разные, что черный кот и белый пес. Тоффер прилипала. Ему во всем интерес, во все влезть, разнюхать, поучаствовать. Не спину гнуть, а команды отдавать. Такого приструнить, глотку сорвешь. Китц приструнил. Стейнбек другой. Без команды никуда. От сих, до сих и не шагом дальше.

Навязывая юному барону эскорт, канальщик готовился встретить сопротивление и несговорчивость. Колин отмахнулся.

− Лишь бы молчать умели.

Вот все требования.

Молчать люди Китца умели. Даже у бейлифа в подвале. После того как с одного говоруна содрали шкуру и вывесили под мост Святок. Для наглядности.

Покладистость унгрийца надолго лишила Китца покоя. Уж не удумал ли чего? Но подозрения подкрепить нечем, а беспокоиться есть о чем. Потому Колин под неусыпным присмотром Тоффера и Стейнбека. В монастырь только в их сопровождение и сие оговорено многократно и в деталях.

− Может еще страницу из Святого Писания сожрать, для верности? - издевался унгриец над хлопотами канальщиком не быть обманутым. Помогло бы, заставил бы сгрызть книгу целиком. Но не поможет. Первую встречу из памяти не вымарать. Потому Китцу оставалось лишь гадать, кого первого начнет обрабатывать неугомонный сопляк, и сколько иуде предложит. Сам Колин тоже рассматривал варианты переманивания надсмотрщиков. И если Китц грешил на Тоффера, то унгриец избрал Стейнбека. С собаками он умел замечательно ладить.

Что бы сказал Колин знай, заинтересовавший его человек благородного происхождения, а собачьи привычки приобрел, сидя на псарни собственного папаши. Старик, когда ему заходил в голову очередной бзик, отправлял отпрыска, впрочем, не его одного, к борзым и догам. Садил на цепь и кормил объедками. Последний раз Стейнбек провел на привязи три месяца. У собак нет привычки, сбегать от плохих хозяев, но он сбежал. И тысячу раз пожалел. В вольной жизни ему пришлось стократ солоней, чем в собачьем вольере. Но Стейнбек выжил, приспособился и научился понимать с полуслова. Китц держал его у себя нарочно. Нравилось канальщику помыкать благородным. Солидно.

ˮЭто как со шлюхой. Ей не нравится, а дает. Потому как за деньги, а не по любви.ˮ

Но это о человеке. Унгриец привлекало иное. В отношениях с кусающимися и лающими, главное показать кто хозяин. Утвердить право главенствовать. Этим Колин и собирался заняться в самое ближайшее время, преподать Стейнбеку урок эклектики.

По убытию с монастырского подворья, эскорт уведомили:

− Мне во дворец. Помимо прочего я еще и барон Хирлофа.

− По мне лучше в шинок, − намекнул Тоффер, отметить поездку и наметившиеся подвижки в предприятии.

− Про то, что лучше для меня, даже ОН не знает.

Тоффер и Стейнбек единообразно подумали про Китца. Что же, у каждого свой бог в этой жизни.

Визит к Серебряному Двору Колину удовольствие ниже среднего. Но инициатором оммажа выступал он сам. Никаких особых торжеств и празднеств не намечалось. Все келейно. Только свои. Узким кругом допущенных. Сатеник - коронный сюзерен. Фрей Арлем от Святой Церкви. Камерарий Липт свидетелем со стороны Поллака. Маршалк Гаус, полномочный представитель короны. Обряд не быстрый и Колин заранее попрощался с растраченным временем, уповая вечером растрату покрыть.

Не столь знаменательна, но не менее значима еще одна состоявшаяся встреча. К бейлифу прибыл Сеньи.

− Наконец имею счастье тебя лицезреть, − прорычал Акли, вставая из-за стола. − Соизволил откликнуться на мою нижайшую просьбишку?

ˮПусть бы сидел,ˮ − предвидел Сеньи долгий, трудный и неприятный разговор. Когда бейлиф на ногах, лучше и не загадывать, чем день окончится.

− Я пришел саин, как только смог, − почтительно поклонился сыскарь.

− А пораньше? - плохо справился с раздражением и недовольством Акли. - Потому как жду непозволительно долго. Можешь объяснить почему? Нет-нет. Почему жду, а не почему ты пришел? С этим как раз все понятно.

− Саин, я более не служу под вашим началом. Мое прошение об отставке вы приняли.

− Не припомню, такого прошения. Выгнать выгнал. За твои возмутительные требования.

− С вашего разрешения, саин....

− Вот и прошлый раз ты препирался, пока я не вышвырнул тебя за дверь, устав от твоего непомерного ослиного упрямства. Из этой самой комнаты. За вон ту самую дверь!

− Вы запамятовали саин.

− Мне решать, что памятовать, а что крепко держать в котелке. Ты мне нужен. Прямо сейчас. Не говоря о том, что нужен и день, и два, и три назад.

− Саин....

− Когда я говорю, прочие молчат. Заткнись и ты. За последнее время я столько наслушался, что с души воротит. И ладно бы путного, внятного или дельного. Одно вранье, пустые обещания и словесная вода. А я хочу правды. Её хочет король. Этого достаточно взялся за дело?

− Саин...

− То есть тебе недостаточно?

− Саин, поверьте.... Я бы с огромной радостью выполнил ваше приказание, но обстоятельства не позволяют мне этого сделать. У меня очень больна дочь.

− У меня болен младший сын и что? До этого болел старший. Болела жена и теща, и много кто. Но я хожу сюда хрен знает сколько лет и ничьи хвори не мешают мне исполнять возложенные короной обязательства. Выполнять их, начхав на все, что препятствует их выполнению. Так вот Сеньи, я не желаю слушать о причинах не заниматься делами короля, ибо в противном случае засуну тебя в такую жопу, что твоя малютка вырастит полной сироткой. И не при монастыре Святого Варфоломея и не под крылышком добреньких алексианок, а у Гелендера. Именно у него. Старая мразь все еще калечит детишек и заставляет просить милостыньку у церквей и рынках. Или отдам мамаше Лидицэ. Как ты думаешь, за сколько она загонит дырчонку твоей крохи? И сколько раз.

− Саин. Я безпорочно служил вам и королю, и теперь прошу только одного. Позволить быть со своим ребенком.

− Передоверь её кормилице, сиделке, новой жене. Кому угодно!

− Саин, я объяснил вам, она больна. Я не могу вернуться на службу.

− Полная чепуха. Он не может. Сможешь. Главное хотеть, остальное приложится. Так я понимаю? Я прав?

− Да, саин. Но все же прошу оказать милость не возлагать на меня поручений.

− Значит Сеньи ты ни хера не понял из того, о чем перед тобой тут распинался. И когда только отупел? Так вот, с сегодняшнего дня, этого часа и сей минуты, ты занимаешься расследованием хлебного дела и делом языкастого нищего с паперти Святого Хара, бывшего актера Алтуса. Что за козерог его прибодал к дверям, а, не, скажем, утопил или придушил. Попахивает публичной казнью. А тут еще колокольня долбанная рухнула! В нечистого я, в отличие от многих, не верю. Зато хорошо знаю людскую сучью породу, чья изворотливость даст фору самим Небесам! Докладывать будешь каждый божий день. Каждый божий день я хочу видеть твою свиную морду здесь, у себя. И не дай бог твое присутствие окажется пустой тратой моего драгоценного времени. Мне нужна полная картина произошедшего, подкрепленная собранными фактами и выводами из оных фактов. И ничто тебя не должно смущать или останавливать в твоей работе. Ни высокие должности фигурантов, ни их знатность, ни их связи, ни деньги, которые они тебе предложат. А такая коллизия может возникнуть. Особенно с серебром. Потому что хлеботорговцы неплохо поживились. Неплохо это я так, не сорваться кого-нибудь из них вздернуть. А один из них, как ты, наверное, слышал, преставился. Так вот, я и король, желаем знать, в какую сумму оценили голову Брисса? И кем? Братца можешь не приплетать. Он и против курицы в супе заговор не составит. Хотя если подумать, первый интерес в гибели родственника за ним. Опрошенные утверждают, помер Брисс от остановки сердца. То же твердят лекаря. Но им верить? Слишком удачно помер. Так что принимайся за дела.

Бейлиф вопреки огромному желанию, не стал посвящать Сеньи в подробности доноса на барона Поллака, сам лишь только, полчаса назад, его прочитал. К доносам Акли относился двояко. Как человек брезговал и порицал. Как бейлиф находил полезными. Даже если на бумаге полная чушь и больные фантазии, чем не повод пообщаться с героем пасквиля. Вот и с Поллаком, так же. И про Гарая, и про деньги и лично к унгрийцу, уйма вопросов.

ˮНе он ли порадел за канцлера? Заполучить записи. Продать их. Откуда и нобли на колокольню. Грех замолить?ˮ - терзался бейлиф. Именно терзался, ибо не верил, что подобные унгрийцу, станут тратиться на отпущение грехов за убиенных. Таким удальцам, что ноготь остричь, что человека головы лишить. − ˮПусть Сеньи наперво разберется с хлебом и нищим. До Хирлофа очередь дойдет. Не сбежит. Присосался что пиявка (это о Колине) к жирной заднице (о столице). Не скоро наестся. От кого только его мамаша такого шустрого понесла? А тут Туоз на него заглядывается. Кто другой, ладно бы. Но старый интриган инфанта подмял, что солдат податливую девицу, теперь из-под короля желает вывернуться.ˮ

Сеньи опять хотел возразить, но Акли не позволил.

− Не думай, что наш разговор повторится. И я буду вновь и вновь тебя убеждать и уговаривать. Не сделаешь о чем прошу... слышишь, ПРОШУ, пеняй на себя. А теперь выметайся! Жду первых результатов после Святой Хриссы.

Тяжелым разговор выдался не только у Сеньи. У некоторых он был нелегче и не в пример содержательней. Насчет вечера Колин не обманулся.

Все самое интересное Флеггё пропустил, схлопотав умопомрачительной силы удар в подбородок. Далеко отлетев назад, ударился о стену и выключился из участия в дальнейших событиях. Оно и к лучшему. Меньше знаешь, дольше живешь. Его спутнику и собутыльнику не столь повезло. Получив в зубы, так что брызнула кровь из разбитых губ, Вигг урылся в сугроб, испещренный желтыми следами мочи завсегдатаев ближайшего шинка.

− Охренел?! - отплевывался кровавыми слюнями скар. При попытке быстро подняться, он был жестко добит пинком под ребра.

− Сейчас узнаем, − заверил его Колин. Присаживаясь на корточки, сгреб в ладонь снежка почище и швырнул в лицо Виггу.

− Да тебя ребята....

− Угу, − и новый удар тычком. Не сильный, но болезненный.

Печень словно проткнули тлеющей головней.

− Ай!

− С чего вдруг разбогател? Приоделся. В Капустнице за своего. Ржавый кошкодер на пристойный меч поменял. Пользоваться-то умеешь? Не зарежешься?

− А что? Завидно? − хорохорился Вигг не поддаться боли и противнику.

− Любопытствую способом, столь быстрого обретения благосостояния. А то некоторые жалуются, сулишься дорого покормить и развлечь. Колечко не из дешевых подарил. На целку потянуло?

− Так ты из-за Снейт? Этой дьерской страхолюдины?

Удар. Еще удар. И для нечетности (нечетные числа приносят счастье) третий.

− Я у тебя не про девку спрашивал, а откуда деньги женихаться. Содержание скарам повысили? Не припомню. В карты не играешь, по скудости ума. Разбоем не увлекаешься.... Кровь на заказ не льешь. Откуда забренчало?

− Из дома передали, − отдышался Вигг, стараясь не шевелиться. Меньше болела отбитая печенка. А коротко говорить, губы не кровили.

− А раньше чего не присылали? - Колин опять сгреб снежка, на этот раз смыть кровь с перчаток. Дорого обойдется о чужие зубы вещи портить. - Спрошу еще разок. Откуда денег взял?

− Какая тебе разница? - громко возмутился скар, привлечь внимание Флеггё.

Приятеля не дозвался, но получил стольких люлей − на троих хватит.

− Заработал, − произнес Вигг, прикрываясь от ударов. Прикрывался плохо, пропускал много и больно.

Колин двинул в переносицу. Скару показалось, голова лопнула и развалилась на черепки.

− Чем? Задницей? Или бабу богатую подцепил?

− Вроде того, − упорствовал Вигг, рискуя получить не побои, а увечья.

Вранье не прокатило. За лживый язык ответила многострадальная печень, ребра и лицо.

− Быстрей соображай, − порекомендовал Колин упорствующему скару. - До утра не доживешь.

− А отвечать, не боишься? - вяло отплевывался Вигг, намекая на бредущего прохожего.

− А кто видел?

Прохожий посчитал правильным не встревать и убрался не оглянувшись. Свидетель тот же соучастник.

Вигг полежал отдыхиваясь. Сознаваться страшился. Сознаешься и бог весть, что сотворит с ним проклятый урод. А не сознаваться? Замордует. Оставит подыхать в зассанном проулке, в зассанном сугробе.

− Человек попросился на второй этаж пройти. Задаток хороший дал. Это я потом уже заподозрил неладное.

− И с кем поделился подозрениями?

− Ни с кем.

− А деньгами?

− С чего бы?

− А почему ты?

− А я знаю?

− К другим-то он не сунулся.

− А может подходил.

− Не тупи. Станет он лишний раз светиться. Твой человек. Кстати, как его зовут?

− Он не назвался.

− Ну, и как таких берут в скары? Как ты себе представляешь, некто с улицы отводит тебя в сторонку, просит пройти на этаж и проходит. Чтобы не привлечь внимания ни к тебе, ни к себе, он должен быть из дворца как минимум. Новик например. Или слуга. Или еще кто, кому свободно шастать по коридорам не дозволено. И на верхние этажи свободный доступ закрыт. Или вызовет подозрения. Должен вызвать. Так кто?

− Говорю же, не знаю имени. Из ваших он, из новиков.

− Опиши.

− Обычный. Как все.

− Как я? Туго доходит?

Со второго удара, или, пожалуй, с первого до Вигга дошло. Но получил он плюх с десяток. К концу просто лежал тряпичным тюком и квохтал.

− Добавишь несколько штрихов к портрету дружка?

Вигг едва кивнул, но прежде собрался с силами говорить.

− На рыбу похож. Гонористый такой....

Колин поднялся с корточек. Огляделся и посоветовал полуживому скару.

− Если что, сопри на Снейт. Я ей обещал оторвать тебе башку, будешь приставать. Отрывать повременю.

− Учту, − наскреб злости и обиды избитый Вигг.

Колин наклонился заглянуть в глаза. Ну-ка, ну-ка! Скар зажмурился не искушать унгрийца.