Долина юности

3. Анатомический атлас

В пять с половиной лет я обнаруживаю, как доставить себе суперощущения, трогая себя за «это место». Да, именно за «это место». Как будто маленький гномик щекочет меня изнутри своим волшебным перышком. Здоровско! Я трогаю себя за «это место» вечером в кровати. Я трогаю себя «там» во время тихого часа. Единственная вещь, в которую я не врубаюсь: почему до сих пор никто мне сказал, что это так классно. Таклассно. Та-классно. Мне давали пробовать шоколад, ванильное мороженое и вишню, разрешали качаться на качелях и лошадке-качалке, показывали мультики по телевизору. Однажды я даже пил черный лимонад из Америки с колючими пузырьками и карамельным вкусом. Но никто не рассказал мне о маленьком гномике, который умеет щекотать изнутри своим маленьким перышком.

Я пытаюсь представить себе жизнь моего маленького гномика. Он гуляет по мне. Иногда он спит в животе, иногда посещает голову, смотрит на то же самое, на что гляжу я, а потом скатывается в ногу. Он шатается во мне где хочет и как хочет. Но как только я себя трогаю «там», он сразу же принимается щекотать меня изнутри своим волшебным перышком.

К сожалению, бабушка Кларисса застает нас в самый разгар сеанса щекотки во время тихого часа. Она приподнимает одеяло и обнаруживает меня совсем голого, скорчившегося и обливающегося потом, трущего себя «в этом месте» подушкой, на которой вышиты мои инициалы. Выражение ужаса на ее лице пугает меня. Можно подумать, что она подняла ком земли, под которым шевелится большой червяк. Испугавшийся гномик прячется вглубь меня. Я успеваю произнести: «Моя пижама. Сползла. Ппп… пока я спал». Бедная бабушка пятится к порогу. Она стремительно разворачивается, чтобы скрыться в кухне, покачивая головой.

Проходит несколько дней. Осмелевший, я опять зову своего гномика. Но теперь я понял фишку. Осторожность и стратегия! Я приказываю ему явиться ночью, когда вся квартира спит.

Я испытываю новый способ, без подушки: теперь тру себя пальцами, ладошкой и наконец обеими руками. Мой гномик доволен, что его разбудили, и вылезает из своего тайника. Его перышко взбудоражено до предела. Как здоровско! Как здоровско! Усталый и изможденный, я засыпаю под утро в летней духоте.

Когда просыпаюсь, вижу свою двоюродную сестру Марьяну. Ее ледяной взгляд устремлен на низ моего живота. Какого черта она притащилась сюда?! Она не живет у нас! К тому же она никогда не присутствовала при моем пробуждении. Бабушка Кларисса стоит рядом с ней. Решительным жестом Марьяна сдергивает с меня покрывало и стаскивает мои пижамные штаны. У нее есть на это право, потому что она специально училась для того, чтобы осуществлять подобные действия. Она ходит в Большую школу, где ее учат, какие есть болезни и как работает тело у взрослых и у пятилетних малышей.

Марьяна нагибается, чтобы обследовать меня, словно я — сломавшийся тостер. Эй! Я тебя не приглашал под мою пижаму. Это все — мое. Это тебя не касается! Но чувствую, что не должен делать замечаний. Мои возражения застревают в горле, и я тоже смотрю на себя. Сеансы щекотки оставили следы! Все красное: попа, писька, межножье.

Пурпурное пятно простерлось от пупка до середины бедер. Я смотрю на мою кузину, делая вид, что ничего не понимаю. Она, напротив, все поняла. В первый раз в своей жизни я сознаю, что значит устремленный на тебя суровый взгляд.

Потом все заканчивается. Меня оставляют в покое. Но я чувствую, что нечто замышляется против меня и моего гномика. Я спрашиваю себя, у всех ли мальчиков есть такой гномик, который гуляет по телу. Но не осмеливаюсь говорить об этом ни с братом, ни с приятелями во дворе. Я решаю, что это ТМС (только мой секрет), и никто не имеет право у меня его выведать. Я шепчу ласковые слова моему гномику, спрашиваю, как у него дела, интересуюсь, в каком месте моего тела он сейчас находится. И рассказываю ему истории, чтобы он заснул без кошмаров.

В воскресенье, как обычно, семья собирается вместе. Существует два варианта семейных сборищ. Либо бабушка Кларисса, дядя Проспер, тетя Эжени, Алекс и я пересекаем Бухарест на автобусе, чтобы навестить моих двоюродных сестер Марьяну и Родику, а также их родителей, либо мои двоюродные сестрички в сопровождении своих предков пересекают Бухарест на автобусе, чтобы навестить бабушку Клариссу, дядю Проспера, тетю Эжени, Алекса и меня. В это воскресенье мы осуществляем второй вариант.

Старшие разговаривают о совершенно непонятных вещах. Невероятные слова, из которых складываются ничего не значащие фразы. Тогда я ни во что не врубался. Но поскольку пластинка была, как правило, одинаковая, после многократного прослушивания одних и тех же аргументов, лирических отступлений, расистских рассуждений и человеконенавистнических высказываний сегодня я в состоянии сказать вам, что слышал в пятилетнем возрасте.

— Витализм Бергсона является оригинальным решением загадки жизни.

— Жизнь в любом случае является загадкой.

— Да, но это загадка, которая заставляет появиться на свет великих людей. Наполеона, например…

— Ах, Наполеон…

— Какой великий человечище.

— Он покорил Египет за два дня!

— За два месяца!

— Нет, за два дня: разве эти грязные черномазые могли бы оказать ему хоть малейшее сопротивление?

— Египтяне — не черномазые; они наследники фараонов.

— Оставь меня в покое со своими фараонами. Между Тутанхамоном и Наполеоном Египтом завладели арабы.

— Арабы — это низшая раса. Я вам напоминаю, что арабы справляют нужду, раздвигая полы халатов в уборных.

— Ты настоящий расист! Мне стыдно за тебя.

— Послушай-ка, Эжени, вместо того чтобы спорить со своими братьями, не могла бы ты приготовить нам кофе?

Старшие курят, пьют кофе и ругаются весь вечер. Иногда программа меняется: сначала они поругаются, потом хорошенько покурят и наконец пьют кофе. Мы с братом слушаем и наблюдаем за ними, как за странными животными. Потом карабкаемся на колени одного из семи — того, который выглядит наиболее правым, и больше не двигаемся. Взрослый, у которого мы сидим на коленях, широко машет руками, чтобы клубы табачного дыма не летели нам в лицо. Но нам с братишкой его поведение кажется дурацким, поскольку в гостиной дым стоит — хоть топор вешай. Взрослые похожи на моряков, отчаянно размахивающих руками в тумане. Когда наши глаза начинают слезиться, мы смываемся. Родика, самая юная из наших кузин, обычно уводит нас в другую комнату, чтобы поиграть.

В начале вечера, когда я занят тем, что дергаю за косички Родику, ее отец, дядя Марсель, входит в комнату. Он просит Родику выйти. Она беспрекословно подчиняется. Дядя Марсель — это Сила. Когда он объявляет что-либо, все умолкают и выполняют его требования. Иногда с некоторыми старшими мы решаемся зайти довольно далеко в нашем непослушании, прежде чем получить по попе. Однако с дядей Марселем мы держимся прямо, словно зубочистки, воткнутые в оливки. Даже его братья и сестры (папа, дядя Проспер и тетя Эжени) привыкли его слушаться.

Дядя Марсель несет в руке большую книгу. Он зовет моего брата, играющего на балконе. Когда мы все трое собираемся в комнате, мой дядя закрывает дверь и устраивается поудобнее в кресле, предложив каждому из нас занять место на подлокотниках, — Вы знаете, что это за книга? — спрашивает нас дядя Марсель.

Я отрицательно качаю головой.

— Это книга для того, чтобы видеть, как люди сделаны изнутри, — объясняет мой брат.

Я поражен его познаниями.

— Молодец, — продолжает мой дядя, потрепав белокурую голову Алекса. — Какой же ты умный! Сегодня я даже скажу тебе, как она называется: анатомический атлас.

Дядя Марсель открывает книгу, пролистывает несколько страниц и наконец с удовлетворенным видом останавливается на развороте. Там нарисован большой дядька. Но вместо того, чтобы нарисовать ему настоящее лицо с кожей, иллюстраторы испещрили его странными пятнами, кое-где красными, кое-где коричневыми или темно-синими.

— Вот видите, здесь находится сердце. А здесь — желудок. А вот тут у нас легкие, — описывает мой дядя.

Каждый раз, когда указательный палец его левой руки касается рисунка, указательный палец правой касается моего тела или тела братишки. С восхищением я внимательно изучаю картинку. Разглядываю, что находится справа от сердца, под желудком, за печенью и внутри каждого легкого. Хмурю брови, потому что не понимаю. Еще раз смотрю на рисунок. И наконец интересуюсь У дяди:

— А где же маленький гномик? Они его не нарисовали.

— О каком гномике ты говоришь? — переспрашивает он сухо.

Моя маечка начинает липнуть к спине. Я сильно потею. Братец смотрит на меня, вздыхая и искренне сожалея о моей глупости. Материя подлокотника заставляет чесаться мои бедра. Я не в восторге от минуты, которую мне приходится пережить. И чувствую себя полным дураком. Но урок продолжается.

— Посмотрите-ка, здесь находится позвоночник, — учит нас дядя Марсель, пока его палец двигается вдоль похожей на белую змею штуки, которая тянется от головы до ног.

Его голос меняется. Он становится все более и более серьезным и сосредоточенным.

— А здесь, здесь находится… писюн. У каждого мужчины есть писюн, чтобы ходить по маленькому в туалет.

Я начинаю понимать, к чему он клонит. Все это — гигантская ловушка: сначала бабушка Кларисса застала меня, когда я делал себе «здоровско» под одеялом, потом Марьяна проверила, что бабушка не выдумывала. И она донесла на меня дяде Марселю.

— Теперь поглядите хорошенько, — приказывает он. — Писюн с позвоночником соединяют нервы. Нервы — это тоненькие трубочки, через которые проходит много информации. Информации о горячем, холодном и об ожогах. Обратите внимание! Все эти нервы тянутся через весь позвоночник к мозгу!

Его лицо напряжено. Кажется, что все это доставляет дяде страдания. Из-за нас и нашего невежества он вынужден говорить о вещах, которые ему отвратительны. Он предпочел бы вернуться в гостиную, чтобы разговаривать о черномазых, Наполеоне и месте человека во Вселенной.

— Каждый раз, когда вы трогаете свой писюн, — продолжает дядя Марсель, — когда вы трете это место без нужды, а не потому, что вам хочется в туалет, вы подаете ложную информацию мозгу.

— А что делается от этого мозгу? — спрашивает мой брат слабым голосом.

— Это портит его! — объявляет дядя, по очереди пристально глядя нам в глаза. — Это уничтожает мозг. Если вы будете играть с вашим писюном, то сначала станете придурками. А потом, если будете продолжать, сойдете с ума. И вас запрут в сумасшедший дом. Знаете ли вы, что это значит — попасть в сумасшедший дом?

Я представил себе мрачное и сырое помещение, запятнанное кровью и усеянное обломками костей, в котором чудовища пытают детей, трогавших слишком часто свой писюн. Убедившись, что страх окончательно поселился в наших душах, дядя Марсель чуть-чуть улыбается. Он встает с кресла, кладет книгу на круглый столик и возвращается в гостиную.

Мы с братом не решаемся ни смотреть друг на друга, ни комментировать происходящее. Распластанные на полу, как щенки, уперевшие морду в передние лапы, мы молчим. Я хотел спросить у Алекса, обнаружил ли он тоже, как доставить себе удовольствие, щекоча себя в «этом месте», но не решаюсь. Мне даже боязно сказать об этом вслух. Я глотаю слова, хороню вопросы, прячу свое любопытство. Я даже не знаю, как называется то, что я переживаю. Мои глаза наполняются теплыми слезами.

Конец урока анатомии.