Долина юности

8. Ботинок в стране Там-Наверху

Школьники вылезают из серых автобусов. На улице чертовски холодно. Наш автобус в течение получаса карабкался вверх меж зеленых гор. Сегодня воскресенье, и мы покинули лагерь рано утром. Наш лагерь находится над Шато-дэ. Шато-дэ находится в Стране Там-Наверху[6]. Страна Там-Наверху находится в Швейцарии.

Мне в новинку абсолютно все вокруг. Во-первых, у меня нет друзей: мне исполнилось десять, и я только что пошел в среднюю школу Бельведер. Пришлось расстаться со всеми друзьями из начальной школы, которые разошлись по разным классам.

Другая катастрофа состоит в том, что мы начали изучать немецкий. Тетя Эжени, которая наконец приехала в Швейцарию два года назад, утешала меня летом, что она немного знает немецкий язык и сможет мне помочь. Как назло, мы уехали из школы в горы прямо накануне начала учебного года. Значит, я приступлю к урокам немецкого без какой-либо поддержки. А для меня мир делится на две части: заботливая семья и враждебный мир. И сейчас я как раз чувствую себя потерянным во враждебном мире.

Кроме того, у меня еще третье несчастье. Поход в горы происходит… в горах. А я ничего не смыслю в горах. Мы с родителями ездили пару раз на прогулку на вершину Фурка, чтобы посмотреть на ледник, — вот, собственно, и все. Мы не были нигде, за исключением стоянок на автостраде. Ну да, мои родители просто без ума от стоянок на скоростных швейцарских автострадах. От бетонных скамеек и столов, чистых урн и туалетов. Кроме того, лес всегда рядом. Таким образом, пару раз в год мы останавливаем машину на стоянке, разворачиваем пикник, потом забираемся немного в лес, чтобы поиграть или разложить плед. А через два часа возвращаемся к машине и едем по автостраде, меняем направление на ближайшей развязке, и — хоп! — мы уже дома.

Так что я никогда не слышал о стране Там-Наверху. Что за странное название! Как если бы существовала страна Там-Внизу, Там-Направо и Там-Налево. Не хватает только стран Там-Спереди и Там-Сзади — и были бы опробованы все возможные варианты. Но страна Там-Наверху действительно существует. Перед моим отъездом папа развернул дорожную карту кантона Во. Страна Там-Наверху находится внизу справа (не пытайтесь понять).

Итак, как я уже сказал, дело было в воскресенье. Мы уехали на автобусе из лагеря, который и так высоко расположен, — чтобы забраться еще выше. Из окна я восхищался маленькими коричневыми шале[7], крыши которых блестят на солнце. С момента нашего приезда в Шато-дэ все время шел дождь. Сегодня первый по-настоящему солнечный день. Пока мы ехали, я немного молился Богу (иногда это срабатывает), чтобы никто не заметил, что я — иностранец. Я и так уже заикаюсь, как монстр, а если еще отличусь тем, что сделаю что-нибудь, над чем будут смеяться… Четверо вожатых разбивают нас на группы, и мы начинаем движение. Через пять минут одна девчонка спрашивает:

— А еще долго?

— Какая нюня! — усмехается высокий блондин.

— Это настоящий бабский вопрос, — замечает его приятель, маленький, но злой, как в телесериалах.

— Заткнись, ты засоряешь атмосферу! — добавляет еще кто-то из группы.

Вожатые восстанавливают порядок и прекращают взаимные издевательства. Но делают это весьма вяло. Они скорее хотят получить удовольствие от голубого неба и окружающего пейзажа. Короче: обстановка как на войне. Малейшая ошибка — и ты опозорен. Я повторяю свою молитву. Иногда, когда молишься два раза, это лучше работает. К сожалению, я трогал пипиську вчера вечером в кровати. Бог, наверное, сердится на меня за это, и я ему обещал, что больше не буду.

После того, как мы прошлись по асфальтовой дорожке, старший вожатый указал на тропинку, которая круто уходит в гору. Начались серьезные дела. Мое сердце сильно забилось. Я так взволнован, как если бы мне надо было прочитать стих перед классом, а это — самое ужасное, что может произойти с заикой. Тропинка совсем узенькая, и мы вынуждены раздвигать еловые ветки. Я тихонько оглядываюсь вокруг. Высокий блондин карабкается вверх, как горный козел, будто он всю жизнь только этим и занимался. Что касается меня и моих путешествий по автостоянкам, то с таким опытом далеко не уйдешь.

Земля под ногами становится влажной. Время от времени мы перешагиваем через лужицы грязи. Я слышу разговор двух вожатых: надо ли продолжать поход? Учитывая то, что в течение трех дней непрестанно лил дождь, может быть, лучше спуститься в долину? Во мне возрождается надежда. Но другой вожатый отвечает спокойно, что нет, мол, разыграется. Что «разыграется»? Странное выражение. Кому охота играть, шагая по грязи в горах?

Я смотрю на своих товарищей. Они обуты в огромные ботинки до щиколоток. У меня же пара непрочных кикерсов из секонд-хэнда, потому что мы — политические беженцы. Когда нам выдали список вещей, которые нужно взять с собой в горы, то мне недоставало половины! Некоторые слова заставили нас попотеть. Например, К-Вей[8]. Что такое K-Вей? Словарь французского языка 1976 года не знал такого слова. И кроме того, «негорестная одежда» — это что имеется ввиду? Тут мы позвали на помощь тетю Эжени. Сидя за столом в гостиной, папа с мамой и тетя Эжени долго думали.

— «Горе» — это синоним «несчастья», по словарю.

— Значит, «негорестная одежда» означает вещи, которые можно носить легко и весело.

— Что ты мелешь, с твоими легкими вещами?! Ребенок идет в горы. Ему нужен толстый свитер.

— Да, но «негорестный» — свитер, который не жалко.

— Хорошо, но как это понимать?

Они рассуждали довольно долго. Наконец я взял всего понемногу. Теплые вещи, «которые очень жалко», футболки «жалко, ну ладно», футболки «не слишком жалко» и брюки «носи на здоровье». Короче, нормальные брюки. Что касается ботинок, то это было еще сложнее. У семьи, которая приехала из Бухареста и устраивает пикник на автостоянках, нет ни одной пары горных ботинок! Я заплакал.

— Почему мы не нормальные люди? — спросил я у мамы.

— Помолчи, пожалуйста.

Мама дала мне самую прочную обувь, которая только была в комоде. Красивенькие кикерсы голубого цвета с белой прошивкой вдоль подошвы.

Мы шагаем около четверти часа по горной тропинке. Вдруг вожатый поворачивается, чтобы предупредить о трудном участке дороги, который нас ожидает.

— Там действительно полно грязи, — уточняет вожатый. — Так что будьте осторожны, дети. Не изгваздайтесь!

Я подхожу к опасному участку, на котором отчетливо видны десятки следов девчонок и мальчишек, прошедших здесь до меня. Я начинаю осторожно идти. Мой левый кикерс уже наполовину испачкался. Я иду на носках. Очень быстро мои ноги начинают увязать, а под подошвами хлюпает. Тогда я иду на пятках. Так тоже не получается. Тогда я расставляю ноги как можно шире, чтобы продвигаться быстрее. Мои ботинки изгажены.

Вдруг я поднимаю правую ногу и прихожу в изумление. На ней больше нет ботинка! Только мокрый носок. Башмак остался в грязи, где-то в глубине. Нет, это неправда! Этого не может быть! Я поворачиваюсь в надежде отыскать его. Но другие ребята продолжают двигаться вперед: они втаптывают в грязь своими хорошими горными ботинками мой маленький голубой кикерс! Я хочу их убить. Остановитесь! Перестаньте это делать! Настоящий кошмар начинается, когда я слышу голос высокого блондина:

— Эй, смотрите! Эжен потерял свой ботинок в грязи…

— Ага! Действительно!

— Вот чайник!

Вожатый, находящийся поблизости, оборачивается. Я показываю ему свой носок, а слезы уже застилают мне глаза. Я сильно потею от мысли, что вокруг меня соберется толпа.

— Погоди, — заверяет меня вожатый. — Мы сейчас его найдем.

Я смотрю, как он копается в грязи палкой. Ребята останавливаются и спрашивают, в чем дело.

— Ничего-ничего, — отвечаю я.

— Ну да, как же, — обрывает меня высокий блондин. — Эжен потерял свой ботинок. Поглядите, он в одних носках, этот идиот.

Все, слух запущен. Теперь те, кто ушел вперед, возвращаются назад, чтобы посмотреть на спектакль, тогда как те, кто был сзади, напирают, чтобы тоже ничего не пропустить. Мне хочется провалиться сквозь землю, чтобы избежать катастрофы. Вожатый копает, обследует яму и снова роет. Другой приходит ему на помощь. Но ничего не поделать. Мой ботинок исчез: из страны Там-Наверху он переспел в страну Там-Совсем-Внизу.

— Ох, какая история, — раздражается вожатый, которому надоело копать. — Ты не мог быть поосторожнее?

Я пожимаю плечами.

— Ладно, что теперь с тобой делать? — спрашивает меня вожатый.

— Оставим его здесь, — предлагает кто-то из ребят.

— Да, — говорит другой. — Ему ничего не остается, как нас ждать. Мы придем за ним вечером.

— Нет, — отвечает вожатый. — Мы не будем возвращаться той же дорогой, а пойдем вперед. Автобусы ждут нас в другой долине в пять часов.

Одна из девушек-вожатых смотрит на меня и вздыхает. Другая глядит на часы и тоже вздыхает. Я всем мешаю. Не надо было меня брать! Я не знаю гор и не умею ходить в походы. Я — чистый ноль.

— Так, слушай, — говорит вожатый, положив руку мне на плечо. — Мы не можем вернуться назад. Автобусы уже уехали. Мы должны продолжать поход, ты понял? Ты пойдешь в левом ботинке и в правом носке.

Я поднимаю голову. Он, наверное, шутит. Это — швейцарский юмор.

— Давай. Мужайся, парень.

Группа продолжает движение. Школьники фыркают от смеха, показывая на меня пальцем. Я изо всех сил стараюсь идти по каменистой, а иногда заросшей мокрой травой дорожке. Но в любом случае, пусть под ногами твердо, остро, ухабисто, холодно, тепло или мягко, — у меня болят не ноги. У меня болит там, где людям бывает стыдно. Я вспоминаю анатомический атлас, который дядя Марсель показывал нам с братом в Бухаресте. Мы видели, где находится сердце, легкие, желудок. Но где находится стыд? Медленно тянется время. Пара девочек защищает меня, когда другие школьники становятся слишком злыми.

— Перестаньте смеяться! Я посмотрела бы на вас на его месте!

Мне от слов этих незнакомых девчонок делается лучше. К сожалению, прогулка длинная. Мы без остановки поднимаемся и спускаемся. Когда кончается лес, начинается луг. Стайка ребят катается в траве, другие гоняются друг за другом. А я хромаю.

После полудня мы прибываем в деревню. Домики с красными ставнями теснятся вокруг церкви с тоненькой колокольней. Несколько упитанных коров смотрят, как мы проходим мимо. За сараем нас ждут крестьяне. Они расставили тарелки на деревянном столе. Из большого котла неподалеку доносится запах, который мне не нравится. Мы должны встать в очередь, чтобы получить суп. Пока я жду своей очереди, высокий блондин толкает меня локтем:

— Ну что, как тебе прогулка?

Я хочу наброситься на него, раздробить ему челюсть, бить его с закрытыми глазами так сильно и так долго, как только могу. Но не решаюсь. Вожатые потребуют объяснений, и я начну чудовищно заикаться. Дурацкая ситуация. Поэтому я ничего не отвечаю высокому блондину.

С полной тарелкой зеленой жидкости в руках я иду к столу. На ходу хватаю кусок сыра грюер из кучи, наваленной в большой пластиковый таз. Я изучаю суп с недоверием. Мне больше нравится борщ, а эта зелень в тарелке кажется отвратительной. Я кусаю грюер. Фу, он слишком соленый. Не люблю швейцарские сыры. Чтобы немного утолить голод, заглатываю большие куски белого хлеба. Потом нам дают обжигающий чай с четырьмя кусочками шоколада. Это, конечно, супервкусно.

Вожатый уже хлопает в ладоши.

— Ребята, идем дальше!

Радостные крики раздаются со всех сторон. Я же качаю головой. Мой носок превратился в коричнево-черную тряпку в клочках травы. С низко опущенной головой я догоняю группу. Мое бедро начинает по-настоящему болеть. Конечно, проковыляв всю дорогу, надо было быть к этому готовым. О, как я хотел бы оказаться в другом месте! В Лозанне, с моими игрушками, родными и в сигаретном дыму, который постоянно плавает в гостиной. Во мне зреет приступ ярости, и я ничего не могу сделать, чтобы его остановить. В результате поступаю весьма глупо: бросаю свой левый кикерс на склон холма.

— Браво, — комментирует с иронией вожатая.

— Ээ… зато я больше не буду хромать.

— Зато у тебя будут болеть обе ноги, — поправляет она.

Я пожимаю плечами.

Поход продолжается. Школьникам объясняют работу сложного механизма в загоне для коров. Потом вожатый нам предлагает выстроиться в ряд. Он говорит, как называются горы перед нами, но я его не слушаю. Сдерживая слезы, я валюсь в высокую траву. Мои ноги — тверже деревяшек.

Мы продолжаем идти и прибываем в окрестности другой фермы. Черные и белые козы свободно разгуливают по щебенке. Мальчишки забавляются тем, что пугают их, изображая первобытных людей. Я же в отчаянии смотрю на свои ноги. Даже в ботинках мне было бы трудно осуществить это путешествие. С семьей мы никогда не ходили в такие длинные походы. У швейцарцев есть для этого слово: «рандоннэ». В течение многих лет я слышал, как школьная учительница и приятели рассказывали о «рандоннэ», которые они совершают на выходных. Я никогда не понимал, о чем они беседовали. Теперь знаю, спасибо.

Вокруг фермы на земле разбросаны маленькие черные шарики. Нахмурившись, я размышляю, что бы это могло быть. Незаметно подбираю один: материал странно мягковатый. Что же это такое? Я подношу шарик ко рту и осторожно кусаю. Вкус настолько отвратительный, что я сразу же выплевываю и иду дальше. Солнце садится, моя тень удлиняется и поднимается по склонам холма. Но я еще могу отчетливо различить козу, которая проходит мимо меня; из ее зада вываливаются такие же маленькие шарики. Фу, какая гадость! Я больше не могу. Не могу! Не могу! Я ничего не смыслю ни в горах, ни в «рандоннэ», ни в еде. Я ненавижу Швейцарию, ненавижу школу, ненавижу семью, ненавижу румын, которые не умеют правильно обуваться в горах.

Проводники подбадривают нас.

— Еще часик — и мы выйдем к автобусам, — объявляют они. — Потом спустимся в лагерь и посмотрим фильм на большом экране. Как в кинотеатре!

Я же чувствую себя маленьким сухим листком, готовым рассыпаться и исчезнуть на ветру. Просыпаясь сегодня утром, я не знал, что мне предстояло пережить самый ужасный день в моей жизни.

Но хуже бывает всегда. Как только мы приходим к автобусам, ребятня, толкаясь, сбивается в кучу. Все пихаются, «куролесят», как выражаются вожатые. У меня же кружится голова от горных виражей. Я вцепляюсь изо всех сил в подлокотники своего сиденья. У меня такое же головокружение, как в тот день, когда я поднялся на «Пиратский корабль» — самый страшный аттракцион луна-парка. Я знаю, что должно случиться. И знаю, что никак не могу предотвратить эту катастрофу.

Внезапно меня рвет между сиденьями. Раздается такой звук, как будто вынули затычку из умывальника. Везде — суп и кусочки грюера. Все смотрят на меня. Один мальчишка фыркает от смеха, зажимая нос, тогда как другие действительно сочувствуют мне. Я тихонько кладу голову на спинку своего сиденья. Мне хочется умереть.