Долины и взгорья

Глава 2 Тот, который не стрелял

Пианино было посредственным. На троечку с минусом. Но уж чем богаты. Полковой клуб — это не филармония. К тому же это и не полноценный клуб, а так… нечто вроде. Культурно-воспитательная работа применительно к обстоятельствам.

Я каждый день провожу в клубе час минимум. Да, так я готовлюсь к матчу с Ларсеном. Музицирование устанавливает новые межнейронные связи коры головного мозга, и эти связи потом помогают шахматной мысли. Такова теория. Моя.

Ну, и всяко лучше час играть, нежели чистить автомат. Автоматы у нас старые, АК-47. Со склада. На складе они лежали себе в больших деревянных ящиках, покрытые консервирующейсмазкой и обернутые пергаментной бумагой. Мы ящики взяли (тяжёлые, однако), аккуратно вскрыли, автоматы достали и от смазки очистили. А после сборов опять законсервируем, вернём в ящики — и на склад. Сколько таких складов разбросано по нашей необъятной Родине? Достаточно.

Сегодня у нас были учения. Ну, опять же как бы. Шли редкой цепью и стреляли из автоматов. Каждому дали по дюжине холостых патронов и насадку на ствол — без неё холостые не играют. Мне так на полный магазин отсыпали, из уважения. А я их раздал желающим, тем, кому хочется пострелять. Атаманов только крякнул. Я объяснил, что нам, музыкантам, нужно слух беречь, а стрельба — она громкая.

На зачётных стрельбах я закладывал уши ватой. Во избежание. А сегодня я бегал, кричал «ура», но не стрелял. И когда все пошли чистить автоматы, я пошёл в клуб. Чистый у меня автомат. Чистый и смазанный.

При известном навыке — а навык у меня есть — игра на рояле, гитаре, аккордеоне делается на бессознательном уровне. То есть я не думаю, куда какой палец ставить. Процесс идет, минуя сознание, и потому много быстрее, чем у музыканта начинающего. Любую мелодию, даже впервые услышанную, музыкант опытный может воспроизвести с лёту, с поворота. Вот я и воспроизвожу.

Слушателей у меня немного, да почти нет совсем: во-первых, люди заняты, во-вторых, народу приятна музыка простая, «Семь сорок» или «Червона Рута», а я играю «Астурию» Альбениса. Это, собственно, тоже народная музыка, но — не наша, и потому воспринимается поначалу сложно. Зато потом…

Потом, во время шахматной партии, она зазвучит. И поможет найти верные ходы.

Всегда помогает.

— Товарищ курсант, срочно к замполиту, — сказал срочник.

Не так уж и срочно, раз посыльный не запыхался.

— Меня? — я удивился. Командованию полка до нас дела нет никакого. Во всяком случае, до отдельно взятого студента. А тут целый замполит, да ещё срочно!

Я опустил крышку пианино, встал, осмотрелся. Вид неважный: форма, изначально плохонькая, за три недели несменяемой носки стала вовсе партизанской. Ну да ладно, наше дело служивое.

И я пошел за посыльным.

Не случилось ли чего нехорошего? Но плохие вести чужой замполит передавать бы не стал, оно ему нужно? Передали бы свои, институтские командиры. А здесь что-то другое. Может, попросит дать сеанс одновременной игры? Я лучше концерт дам. Бетховен, Шопен, Чайковский, песни советских композиторов.

Нет, не концерт. Тоже попросили бы через наших.

Тогда что?

А вот узнаю.

Меня привели в штабной корпус: замполит сейчас ответственный по части. Так у военных положено, на случай внезапной и чрезвычайной ситуации. Всегда начеку!

— Разрешите войти? — сказал я, хотя уже вошёл.

— А, Михаил Чижик! Проходите, — замполит чувствовал себя неловко. Он, подполковник должен… А что он должен?

— Сейчас звонили из Москвы. По межгороду, — он показал на телефон, обыкновенный телефон в черном эбонитовом корпусе, поди, мой ещё ровесник. Или даже старше.

— И?

— Сейчас перезвонят. Просили, чтобы вы были у телефона.

Действительно, положение. Ему, ответственному по части, подполковнику, звонят и просят позвать Мишу.

Но, видно, звонит человек непростой. Совсем непростой. Так что я кашлянул, отодвинул стул и скромно, на краешек, присел. На стене два портрета. Андропов и Брежнев.

Замполит смотрел то на меня, то на портреты. Неужели кто-то из них и звонил? Или он просто в курсе — должен быть в курсе по должности — что Чижик не просто «здрасьте — до свидания», не шапочный знакомый, а вхож. Ну, или подозревает, что вхож. Тут лучше перестраховаться. А то вдруг и в самом деле нажалуюсь.

Неловкая тишина, а что делать? Уйти он не может, видно, не положено оставлять меня одного в этом кабинете. И заниматься делом ему неудобно при мне. Может, оно секретное, дело.

По счастью, телефон зазвонил вскоре. Зажужжал, у этого телефона зуммер, а не звонок.

Трубку снял замполит. Послушал, сказал «да» — и передал её мне.

— Что вы скажете о выходке Корчного? — сказал Миколчук. Не поздоровался, не представился, я его только по голосу и узнал, но телефонный голос не трудно и подделать.

— А с кем я, собственно, говорю? — спросил я.

— Миколчук на линии, — спохватился он.

— А о какой выходке идет речь?

— Вы не знаете?

— Не знаю. Я на сборах, у нас занятия, учения и всё такое…

— Корчной объявил, что остаётся.

— В каком смысле — остаётся?

— На Западе он остаётся. Не возвращается в Союз, а остаётся.

— И надолго? — включил Фуксика я.

— Что значит — надолго? — начал гневаться товарищ Миколчук.

— Это вы меня спрашиваете? Я же говорю, у меня сборы. Знать ничего не знаю, что там у вас происходит, — я выделил «у вас». Если Корчной стал невозвращенцем, это удар по Миколчуку. Прежнего руководителя отечественных шахмат, полковника Батуринского, сняли как раз после того, как невозвращенцем стал Карпов. Понятно, что Миколчук волнуется.

— Мы думаем, что Корчной не станет возвращаться в Советский Союз, — после паузы сказал Миколчук.

— Всякое может случиться, — не стал спорить я. — Но я не понимаю, зачем вы это сообщаете мне.

— Ну, как же. Ведь поступок Корчного всё меняет.

— Меняет? Ну да, ну да.

И в самом деле. Рассчитывали как? Рассчитывали, что если я выйду в финал отбора, то в нём, в финале, будут двое советских шахматистов и при любом исходе на чемпиона ФИДЕ выйдет наш человек. Во всех отношениях — хорошо. Это первое. И матч проведут у нас, в Москве, где же ещё ему быть? Весь мир вновь убедится, что Москва по-прежнему столица шахматного мира. Это второе.

А теперь?

Теперь вряд ли.

Теперь в финале Корчной. И если он выйдет на чемпиона ФИДЕ — будет кругом позор. И второе — финальный матч будут играть где-то там. На чужой земле. Не в Москве. То есть где она, столица шахматного мира — ещё вопрос. И если победит Корчной, то два невозвращенца будут решать, кто главнее, где-нибудь в Лас — Вегасе или Мадриде — этого Миколчуку не простят. И не только Миколчуку. Многим достанется. За плохую идейно-воспитательную работу, повлекшую не только утрату авторитета советских шахмат, но и льющую воду на мельницу наших идейных противников.

— Да ничего это не меняет, — передумал я. — Мне так или иначе сначала нужно хорошо провести поединок с Ларсеном. Потому что если я проиграю, то и говорить не о чем. А вот если смогу победить, тогда имеет смысл разрабатывать стратегию матча с Корчным — где, когда и почём.

Почём — это существенно. ФИДЕ определяет порог призовых. Меньше нельзя, больше — да сколько угодно. Себе забирает двадцать процентов призового фонда. Якобы на развитие шахмат в странах третьего мира, на деле же — на поощрение шахматных чиновников. Фишер против этого восстал, и у него получилось. Ну, пока получается. Другие на него смотрят, и тоже организуются турниры вне ФИДЕ, с крупными призовыми. Да вот хоть знаменитый ливийский турнир. Если и дальше так пойдёт, то ФИДЕ только и останется — развивать шахматы в странах третьего мира. Потому идет состязание: у кого больше пряников, там и будет финальный матч претендентов.

— Мы решили опубликовать обращение ведущих советских гроссмейстеров с требованием отстранить Корчного от претендентских матчей, — Миколчук перешел, наконец, к сути дела.

— Кому будет адресовано это обращение?

— К ФИДЕ. К шахматной общественности.

— И кто эти ведущие советские гроссмейстеры?

— Среди них вы, Михаил Чижик. Вы согласны подписать такое обращение?

— Сейчас я ответить на ваш вопрос не могу. Не видя позиции, ходов не делаю. Мне нужно понять: какой пункт регламента отбора нарушил Корчной? На каком основании его нужно отстранять?

— Измена Родине — недостаточное основание?

— Уже был суд, товарищ Миколчук?

— Будет, — пообещал товарищ Миколчук.

— Вот после приговора, если таковой последует, и можно заявлять свою позицию. Когда суд определит меру вины и определится с наказанием. А пока я не вправе подменять собой наш советский суд. Не вправе предугадывать решение. Не вправе оказывать на суд пусть косвенное, но влияние. И уж тем более я не собираюсь уклоняться от матча с Корчным. С чего бы вдруг? Наше дело правое, победа будет за нами. Это куда убедительней коллективных писем в редакцию, товарищ Миколчук.

— Вот как?

— Вот так.

— Вы берете на себя большую ответственность, Чижик.

Я промолчал.

— Надеюсь, ваша подготовка протекает успешно, — добавил товарищ Миколчук. И повесил трубку.

Я тоже.

Замполит с любопытством смотрел на меня. Странно, да — вместо того, чтобы отвечать «есть» и «так точно», я позволяю себе смелые выходки вроде «нет» и «подумаю». Может, замполит и разговор слышал: связь хорошая, в трубке голос Миколчука громкий.

— У вас есть сегодняшняя «Правда»? — спросил я.

Замполит без слов подал мне газету.

Я посмотрел последнюю полосу. Корчной досрочно выиграл турнир, отрыв перед последним туром полтора очка. Никаких невозвращенцев. Но да, сегодняшнюю газету подписали к печати вчера, в восемнадцать ноль-ноль. А вчера должен был состоятся последний тур, и закрытие турнира. Видно, тогда Виктор Львович и сделал заявление.

Я за турниром не следил. Я даже «Грюндиг» с собою не взял, чтобы не слушать новостей, ни шахматных, ни международных, никаких. Что происходит в стране, я знал и без радио: планы перевыполняются, стройки строятся, порося поросятся, и всё в таком же духе. Вернусь в обыкновенную, гражданскую жизнь, тогда и послушаю, посмотрю, почитаю. Газеты доступны, в Ленинской комнате есть и та же «Правда», и «Красная Звезда», и «Комсомолка», но по плану подготовки у меня информационная депривация. Не стопроцентная, но всякого разного я узнаю меньше процентов на девяносто. Того, что ко мне прямо не относится — о строительстве Саяно-Шушенской ГЭС, о надоях, о ловле рыбы в Атлантике…

Вот тоже: а не пойти ли врачом на какой-нибудь рыболовецкий гигант, гордость советского промыслового флота? Такие гиганты в окружении судов поменьше проводят долгие месяцы вдали от Родины. Сотни и тысячи людей работают в океанских водах и, случается, болеют. Требуются врачи, готовые по полгода жить вдали от родных берегов, умеющие и пневмонию лечить, и зубы пломбировать, и аппендэктомию произвести при необходимости. С вывихами и переломами тоже справляться нужно. До ближайшего стационара тысяча миль, и стационар этот чужой. К примеру, аргентинский. Больного там, конечно, примут, будут лечить, но за деньги. За большие деньги. За валюту. И ещё переживай, не убежит ли, не прельстится ли западным раем заболевший. А наши ребята за смешную зарплату, не выходя из медпункта, поставят на ноги, и никаких заходов в иностранные порты. Сегодня ширится движение: работаем без захода в иностранные порты! И сразу объявились вакансии. Прежде как? Прежде вышел в международные воды, и тебе капает валюта. Немного, но за полгода что-то, да набегает. Зашёл корабль в иностранный порт, там ты валюту и потратил. Джинсы купил, магнитофон импортный, пиджак замшевый. Очень дёшево. Потому как контрабандные в портах и джинсы, и пиджаки, и магнитофоны. А сейчас — шутишь. Дадут боны, с ними дома, в «Альбатросе» отоваришься. Но уже не тот выбор. И цены не те. Потому что товар от настоящих фирм. А какая разница, настоящие, нет, штаны они и есть штаны.

Это нам хирург рассказывал, на дежурстве. Он несколько лет в море ходил, а теперь всё, сошёл на берег. Вразвалочку. По молодости, говорит, было интересно, и опять же иностранные порты — экзотика, впечатления. А потом наскучило. Полгода на твердую землю только в бинокль смотреть — ради джинсов?

Да и за полгода, бывает, пару вывихов только вправишь, и вся практика. Оно хорошо, конечно, что никто всерьёз не болеет, но опыта на такой работе не наберёшься, квалификацию не повысишь. Ещё и ту, что есть, потеряешь.

Такие пустые мысли копошились в голове, пока я просматривал газету. Пустые — потому что в море я точно не пойду. Во-первых, нужен врачебный стаж в три года, во-вторых, а зачем мне в море на полгода? Джинсы? Магнитола? Замшевый пиджак? Итальянская дубленка?

Смешно, да.

Я вернул газету, поблагодарил замполита, и отправился восвояси. В палатку.

Наши все вернулись, и сейчас отдыхали. После учений положен отдых, поскольку занять нас было нечем. Ещё раз строевой песней? Но командиры устали. Это нам пустяки, идёшь себе, играешь автоматом, а у командиров ответственность. Ведь всякое бывает. Даже холостым патроном можно покалечить. Особенно себя.

Но не сегодня. Сегодня обошлось.

И мы устали тоже. Больше обыкновенного. Стрельба есть ещё и акустическое воздействие, устаёшь от громких звуков. И автомат тяжелый. И солнце горячее.

Потому все ждали ужина, а потом отбоя. Обеда сегодня не было, его, обед, изображала полевая кухня, но вышло плохо. Пересол. Да, наши готовили, наши. Думали, лёгкое дело, а оно вон как вышло. Интересно, свиньи едят пересол? А что, разбавят водой до кондиции, и кушайте, кушайте, поросята, очень у нас борщ сегодня вкусный.

Даже Атаманову читать не хотелось от утомления. Но он человек сильной воли. Раскрыл «Поиск» и продолжил повествование о доне Румате. Народ вяло, но потянулся, и через четверть часа нас было столько же, сколько и вчера. Даже больше, потому что сегодня мы голодные, а чтение отвлекает от еды. Меняет пищевую направленность мыслей на созидательную: создание видений под воздействием художественного текста.

Я зашёл в палатку и лег. Вообще-то не полагается, но и я тоже устал.

Корчной… Значит, решился. Ну да, другого такого шанса может и не быть.

Кто виноват?

Спасский! Он показал, что можно! Можно оставлять заработанные призовые себе, жить на шахматные деньги в Париже, и хорошо жить. Да ещё с третьей женой. Три жены! Ну да, кто-то живет последовательно, кто-то параллельно, а кто-то и так, и этак.

После Спасского пошли и другие. Либерзон, Сосонко, нынешний чемпион ФИДЕ. В советской печати только так и пишут — нынешний чемпион ФИДЕ, без упоминания имени. Ботвинник, Смыслов, Таль, Петросян, даже Спасский — это чемпионы мира, а нынешний — чемпион ФИДЕ. На слух и труба пониже, и дым пожиже.

Но нынешний чемпион ФИДЕ в поединке с Фишером заработал три миллиона! А в Ливии, а в других турнирах? И он сам выбирает, где ему играть, не спрашивая разрешения у товарища Миколчука.

Ну, и Чижик… Тоже баловень судьбы, а если повезет, то станет чемпионом мира. Мира, а не ФИДЕ! Так будут писать в наших газетах.

А Виктору Львовичу сорок шесть лет. Времени в обрез.

Жизнь гроссмейстера такого уровня представляется сторублевому инженеру, врачу или учителю мечтой. Стипендия, призовые, поездки на зарубежные турниры! Но он-то себя не с инженером на ставке в сто двадцать сравнивает. Он себя сравнивает со Спасским, с Карповым, с Чижиком. Сравнивает и думает — а чем он хуже? Он не хуже! Он, может быть, даже лучше!

И вот он, шанс.

И бездарно упустить этот шанс нельзя. Он вышел в финал. Уже достижение на сто тысяч. Если выиграет у Чижика — а почему нет? — тогда и о короне можно думать. А если не выиграет — сразу переведут в бесперспективные. Его и сейчас-то на турнир выпустили едва-едва, а дальше будет хуже. Если не решится сменить лебеду на малину.

Четвертьфинальный матч с Полугаевским он выиграл. Призовой фонд — тридцать тысяч долларов. Из них двадцать процентов, шесть тысяч получила ФИДЕ. А им с Полугаевским по документам, представленным ФИДЕ, пришлось двадцать четыре тысячи долларов на двоих, а реально — восемь тысяч советских рублей. Полугаевскому три тысячи, Корчному пять. Мол, вы должны понимать, матч для страны стоил очень дорого, ФИДЕ эвон сколько забрало, радуйтесь и рублям. Конечно, пять тысяч для советского человека огромные деньги, но тот же Чижик за победу над Мекингом получил семнадцать тысяч долларов. Не получил — заработал!

Что он, Корчной, вышел сразу в финал — это, конечно, хорошо. Но и плохо тоже — призовых-то за полуфинал нет. Если играть с Чижиком финал в Советском Союзе, то распишут призовые на сто тысяч долларов, минимальный фонд, ФИДЕ получит двадцать тысяч, а им с Чижиком на двоих дадут ещё двадцать тысяч, но рублями. Радуйтесь и благодарите.

Нет, нет, и нет! Он решился сыграть по-своему. Мне так кажется. Впрочем, увижу — спрошу. Не перед матчем, после матча. При случае.

Конечно, это все моделирование. Дедукция. Гадание на доминошках.

Но Корчной однозначно не первый, и очевидно не последний из серии невозвращенцев.

И что из этого следует?

Будут затягивать гайки?

И очень может быть. Но если закручивать бездумно, всякое может случиться.

Особенно если есть люди с левой резьбой.

Вот как я.