Дом без чёрного хода

Оскорбленный рыцарь

В окнах горел свет и двигались тени. Яшка вытащил из штанов рогатку. Из другого кармана достал маленький, чуть больше горошины, камешек. Чтобы камешек ласково стукнул в стекло, нужно иметь верный глаз и точную руку. Яшка оттянул резинку левой.

«Дзын-н-н!» — тихо пропело окно.

Ответного сигнала не последовало.

Яшка подождал и прицелился снова.

«Дзын-н-н!..»

Опять ничего. Выходит, зря он сегодня отмывал с мылом шею и уши. Он даже в парикмахерскую сходил и надел лучший костюм, который мамка даёт только по праздникам. И хотя этот костюм он надел ещё и по другой причине, всё равно было обидно.

На всякий случай Яшка послал ещё один вызов. На этот раз горшок с фикусом передвинулся с одного края подоконника на другой.

Анка вышла во двор какая-то странная. И голос её прозвучал странно, словно издалека.

— Чего ты? — удивился Яшка.

— А что?

— Нет, так просто.

На проспекте разгорались ртутные лампы. Торопились по своим делам прохожие. У детских колясок сидели мамы. Мимо прошли парень с девушкой. Они держали друг друга за руки, как детишки из детского сада, когда их выводят на прогулку.

— У тебя папа водку пьёт? — спросила вдруг Анка.

— Нету у меня его, — нахмурился Яшка. — Я же тебе говорил.

— Ну, который вместо.

— Жлоб он, — сказал Яшка.

— А у меня напился.

— Ну и что?

— Ничто. Противно просто.

— Подумаешь, нежности. Если бы у меня он был, пусть бы сколько хочешь напивался.

— А мне противно. Возьмёт и ни с того ни с сего напьётся.

— И что?

— Ничто. Не люблю я его. Ненавижу прямо.

— Разве за такое ненавидят? — удивился Яшка.

— Конечно.

— И ты прямо так ему и говоришь?

— Не а, — покачала головой Анка.

Яшка спросил:

— А если что-нибудь знаешь и не говоришь, это ведь тоже врёшь?

— Тоже, — согласилась Анка. — Только я ещё не совсем точно знаю, люблю я его или нет. Я только когда он выпьет. У меня вообще-то и глаза как у него, и нос.

— Значит, любишь, — решил Яшка.

Анка пожала плечами.

— Противно только, — сказала она.

Они перебрались через железнодорожную насыпь. Парк встретил их тишиной и острым запахом прелых листьев.

— Нужно всегда говорить то, что знаешь, и то, что думаешь, — сказал Яшка.

— Вообще-то нужно, — со вздохом подтвердила Анка.

— Хочешь, я тебе что-то скажу? — спросил он.

Она подняла на него глаза.

Яшка набрал побольше воздуха и выпалил:

— Я тебя люблю.

— Совсем даже не умно, — без особого удивления отозвалась она. — Даже глупо в твоём возрасте.

— Ты что, не веришь?

— Ни капельки.

— Ну и дура тогда, — обиделся Яшка. — Я как только тебя увидел… Знаешь? И вообще я для тебя чего хочешь.

— Совсем-совсем, чего хочу?

— Конечно.

— Тогда сейчас мы идём к Гоше, и ты перед ним извинишься, — сказала Анка.

— Чего это? — удивился он.

— Того, что бить людей стыдно и гадко.

— Вот ещё! Я же ему за дело выдал.

— А теперь извинишься.

— Ну уж дудки.

— Нет, извинишься.

— Нет, не буду.

— Ах, так? Врун ты. А ещё сказал — совсем-совсем.

Она повернулась и ушла. Яшка стоял и растерянно тёр ладонью мытую шею. Приветик! Теперь ещё нужно и перед Анкой извиняться.

Он догнал её, когда она уже сворачивала на свою улицу.

— Графиня, не сердитесь.

Она отвернула лицо.

Он зашёл с другой стороны:

— Я лучше чего хочешь другое сделаю.

— Я хочу, чтобы ты извинился.

— Извините, пожалуйста, — сказал Яшка.

— Перед Гошей.

— Так он же тип.

— Всё равно.

— Принцип, да?

— Нет, это очень нужно.

— Кому нужно?

Анка остановилась:

— Я же тебе говорила, что мы его перевоспитываем. Он не пропащий какой-нибудь. Ему тоже трудно. У него знаешь мать какая.

— Мать? Какая у него мать?

— Такая. У меня папа и то лучше.

— Фу ты, ну ты, — пропел Яшка. — Так он же совсем не потому тип.

— А почему же?

— Почему, почему, — передразнил он. — У тебя вон тоже отец, а ведь ты не тип.

— Яшка, не смей! — топнула ногой Анка.

— Подумаешь, — сказал он, — нежности какие. Ладно, идём к твоему Гоше.

На вздёрнутом Яшкином носу возмущённо раздувались ноздри. Он готовил себя к унизительной процедуре. Ему смотреть было тошно на этого Гошеньку. И вдруг — простите, пожалуйста. Наше вам с кисточкой.

— Идём, — повторил он и зло сплюнул сквозь зубы.

— Яшка, не плюйся, противно! — крикнула Анка.

— Ты что? — удивился он. — А мне, думаешь, не противно?

Он чувствовал себя оскорблённым рыцарем, гордым и великодушным. Он клал к ногам дамы своё попранное достоинство. В награду за это он считал возможным разговаривать с ней не очень любезно и даже грубо.

— Ну? — крикнул он.

Анка улыбнулась.

— Смешной ты, Яшка, — сказала она. — Но вообще-то в тебе что-то есть… настоящее.