Дом последней надежды

ГЛАВА 29

Кэед плакала.

Гость ушел. А она осталась. Сидела. Смотрела на сад, но, готова поклясться, не видела ничего. Ее лицо было неподвижно, слезы же… что слезы?

Вода.

И когда я подала руку, в нее вцепились с нечеловеческой силой.

— Что не так?

— Все не так. — Она закрыла глаза и руку подняла, широким рукавом заслоняясь от мира. — Не понимаете… никогда не поймете…

Не пойму.

И соглашаюсь: конечно. Ей ведь не понимание нужно, а чтобы с ней согласились. Это просто. Веду ее не в дом, но в крошечную беседку, выстроенную в саду, чтобы им любоваться. Ныне она постарела, как и сам дом. Темное дерево блестело влагой.

Рыдало по прошлому?

Быть может.

Крыша слегка разошлась. И резьба покрылась темной слизью. Редкие пятна мха казались неуместно яркими. А вот седые ветви кустарника, острые, словно пики, пробирались внутрь.

Меланхолическое место. Самое оно, чтобы порыдать вволю.

— Если дело в господине…

— Нет. — Кэед шмыгнула носом и, оглядевшись, убедившись, что рядом никого, кроме нас, вытерла этот нос ладонью. — Он… он хороший… он очень хороший…

Не знаю, как мне показалось, меньше всего этот мужчина подходил под определение хорошести. Но кто я, чтобы спорить.

Главное, чтобы мы тут не подхватили какой заразы.

— Он довел тебя до слез.

— Не он… я… сама… я никогда не плакала… знатные дамы не плачут…

Ее бабушка была издалека, вернее, не бабушка, а ее бабушка, которая родилась в земле Хинай, а после прибыла ко двору вместе с императрицей Цысими.

Это было давно.

Но не настолько давно, чтобы забыть.

Память здесь берегли пуще золота, а уж ту, истоки которой ведут ко дворцу Императора, и вовсе с особым тщанием… и пусть та самая прапрабабка Ю-Ней не принадлежала к знатному роду, но матушка ее вскормила Цысими, а потому…

О Ю-Ней Кэед слышала с детства.

И о земле Хинай, столь огромной, что может вместить десять Империй и еще останется свободная земля. О золотом городе, в котором обретается Император земли Хинай и тысяча тысяч жен его…

Об утонченных красавицах, подобных хрупким цветам.

О…

Эти сказки достались бабушке вместе с иным наследием — убежденностью, что прабабка Ю-Ней совершила ошибку, поддавшись сердцу и из всех женихов — а их было множество — выбрав не самого достойного. Иначе как вышло, что праправнучке его от былой славы остался шелковый веер. И зеленые глаза. А еще долг возродить былое величие…

— Она твердила, что там, в земле Хинай, о нас помнят… как иначе… и что любая красавица может войти в Золотой город… стать если не женой Императора, но той, кто услаждает взгляд его… — она криво усмехнулась. — Надо лишь соответствовать… когда я была маленькой, я принимала все это всерьез. Я училась правильно разливать чай… там другие обычаи. Играть на цитре. Вести беседу на тридцать три дозволенные темы…

В доме благословенной госпожи Оритами появлялись учителя из земли Хинай, ибо негоже будущей наложнице Императора проявлять неученость.

Были и другие.

Много.

Учиться Кэед скорее нравилось, особенно в том, что касалось наук точных. Но иные… ее кожу ежедневно покрывали толстым слоем мази, которую бабка готовила сама по особым рецептам. Мазь эта, сперва прохладная, начинала жечь, кожа краснела, но, остывая, приобретала особую прозрачность и чувствительность.

Деревянные ботинки, которые надевались поверх бинтов, причиняли боль. Но боль требовалось терпеть. Ради будущего семьи, ведь нога у красавицы должна помещаться в цветок лотоса…

— Я терпела… плакала, но… бабушка злилась. Слезы — это низко. Недостойно… а меня ждало удивительное будущее… она даже списалась с кем-то там, в земле Хинай, чтобы меня встретили и препроводили ко дворцу. — Слезы постепенно высыхали.

Прошлое уходило.

Его стоило отпустить, как отпускают свадебных журавлей с перьями, покрытыми алой краской. Я помню, как Иоко тряслась, опасаясь прикасаться к огромной птице, чей острый клюв, казалось, только и ждал момента, чтобы впиться в руку.

— Она ведь была умной женщиной… во всем, что не касалось… этого. Она вела дела деда. И после смерти его тоже… она сумела сохранить и приумножить состояние… печалилась лишь, что дед не позволил воспитать маму мою правильно… а я теперь понимаю, что он ее спас. Мой же отец слишком зависел от бабушки, чтобы сказать хоть слово поперек. И мне пришлось… я надеялась… ждала… я приняла с покорностью эту ее… безумную мечту.

И вправду безумную.

Где-то там, за морем, лежит чудесная страна, в которой все счастливы. И стоит лишь перебраться через это море, как случится чудо… Знакомо. И самое страшное, что ее бабка была уверена: действует она во благо внучки. Та ведь слишком мала, чтобы разбираться в жизни.

— Я и вправду думала, что где то там меня ждут… шелковые носилки… покорные рабы… дворец. Император, который, конечно, восхитится моей красотой… и возьмет меня в жены.

Смешок сквозь слезы.

— А потом она взяла и умерла, и оказалось, что все это… это…

Губы задрожали, но Кэед справилась с собой.

— В доме появился отец… раньше ему дозволяли лишь изредка навещать меня. Бабушка боялась, что он меня испортит. Слишком прост и вообще недостоин того, чтобы отцом зваться. Была бы ее воля, она бы его заменила на кого-нибудь более подходящего.

Судорожный вздох тревожит красногрудую пташку, устроившуюся на ветке. Она с чириканьем взлетает выше. И еще выше, прячась в клубке ветвей.

— Он привел с собой сваху. А та, осмотрев меня, сказала, что… без хорошего приданого пристроить невозможно. Без очень хорошего приданого… без бабушкиной мази моя кожа начала шелушиться. Появились такие… такие… — Ее передернуло. — Она опухла… и волосы, которые перестали натирать смесью масел… отец не желал тратиться на такие глупости… стали путаться… а мои ноги… сваха потребовала, чтобы их исправили, но…

Полувсхлип-полувздох.

— Он ведь получил бабкино состояние… она была богата… очень богата… а он сказал, что она много тратила. На учителей. На мои наряды. На… и денег почти не осталось. Что у меня есть сестры, о которых он должен позаботиться… и дело…

Птичка выбралась.

Она скользнула по ветке, застыла, почти слившись с серым стволом. И опустилась ниже. Еще ниже. Разразилась веселой трелью…

— И отдавать золото колдуну, чтобы поправить ноги… тем более что колдун даже не уверен, что получится… он так и сказал, слишком уж те… вывернуты… и если получится поправить, то немного… а этого недостаточно… я всегда полагала себя красавицей. А оказалось, что я уродлива и никто не желает брать меня в жены… с той сотней золотых, которые отец давал за мной… то есть какой-нибудь бедняк или крестьянин взял бы… но… отец не мог допустить, чтобы я пала так низко.

— Мне жаль.

— Не стоит… мне в конечном итоге повезло… рано или поздно, но он бы избавился от меня. Нашел бы мужа, который…

…взял бы без денег.

Бедного?

Или настолько испорченного, что ни одна семья не рискнула бы доверить ему свою дочь?

— У меня ведь сестры… а пока я не вышла замуж, остальные… пошли бы слухи нехорошие… он бы, может, и удержался, но его жена… она всегда меня ненавидела. Не знаю, за что…

…за то, что оказалась второй.

И созависимой. Ее супруг не был хозяином в доме своем, полностью подчиняясь властной теще, и что уж говорить о той, которая вовсе не должна была бы появиться.

— Она шептала и шептала… она называла меня калекой… уродцем, который мешает всем жить… хотела выселить из моих комнат, но… бабушка многому успела меня научить. В том числе тому, как следует разговаривать с низкими людьми.

О да, воссоединение семьи не задалось. Не с характером Кэед.

— Это она подсказала отцу, куда меня отдать… это ведь вполне прилично… пристроить больную уродливую дочь туда, где за ней досмотрят.

Глаза ее высохли, и теперь Кэед следила за птичкой.

Птичками.

Вторая и третья.

Четвертая.

Они перелетали с ветки на ветку, переговаривались. Трясли серыми крыльцами и кланялись друг другу столь важно, что смех разбирал.

Серьезные какие.

— И я решила, что умру здесь… почему бы и нет? Я ведь видела, что происходит… без денег, без еды… мы бы долго не протянули. Но кому какое дело? Сперва я думала жалобу написать, но… кто бы ее донес? Остальные… казались глупыми и никчемными. Недостойными, чтобы помогать…

Птички уселись на одну ветку.

Рядком.

— А позже поняла, что эта жалоба ничего не изменит… потеряется, и только… вы… уж простите, производили впечатление очень… нездорового человека.

Безумного.

Это честнее.

— И когда вы заболели, я даже обрадовалась… если вы умрете, то Наместнику придется назначить кого-то другого… почему не меня?

Карьера?

По местным меркам вполне.

Кэед смотрит в глаза, и я выдерживаю этот взгляд.

— А потом все вдруг изменилось и оказалось иначе… я не хочу верить… не буду… это слишком больно, когда вера ломается.

Я погладила ее по ладони, а она не стала убирать руку. Только зеленые глаза, после слез невероятно яркие, закрылись на мгновение.

— Вы нашли деньги… и в доме стало тепло… вы сумели устроить ярмарку…

— Ярмарку я не устраивала, — на всякий случай уточнила я.

— Вы ведь понимаете… тьеринги… знаете, это ведь действительно шанс… Шину первой поняла. Шину хитрая… она кажется простой, но на самом деле весьма себе на уме. Не сомневаюсь, что из дома мужа она прихватила куда больше, чем отдала вам… но это ведь не имеет значения?

Я подтвердила, что не имеет.

Не хватало еще в чужих вещах копаться.

— И сейчас… она уходит не только к жениху. У нее много дел, и боюсь, не все они к нашей пользе.

Птички, осмелев, спустились ниже. Одна перепорхнула на беседку, устроившись на расстоянии вытянутой руки. Она крутила головой, разглядывая нас круглыми бусинками-глазами. Следит для тьерингов?

Или…

Не стоит думать о дурном. Вряд ли избраннику мертвого бога есть дело до женских сплетен.

— Вы… и Юкико… она скоро уедет… Мацухито, полагаю, тоже… они все, кого я считала ниже себя, кого-то нашли… а я… я действительно уродлива, если так…

Птичка заверещала и поднялась.

— Это не так важно… я ведь могу жить и одна… вышивать и продавать вышивки… получать деньги… я соберу достаточно, чтобы заплатить колдуну… и быть может, тот поправит мои ноги, если не сделает их нормальными, то хотя бы от боли избавит. Это много… много больше, чем я ожидала. А он говорит, что я красивая. И предлагает свой дом.

Вот так сразу и предлагает? Быстро, однако… подозрительно быстро, я бы сказала. Но молчу.

А Кэед продолжает:

— Он сказал, что… дом большой… и ему нужна хозяйка… он приведет исиго, лучшего из тех, что в городе есть… а если он не поможет, то заплатит другому, который самого Императора лечит…

Да, и вправду похоже, будто гражданин хороший в порыве пламенной любви луну с неба обещает. А что, вон она, близехонька, в каждой луже отражается — бери, не хочу.

И некоторые ныряют.

С головой.

А после выплывают, грязи нахлебавшись. Если выплывают вовсе.

— Не спеши. — Я погладила руку Кэед. — Если он и вправду серьезен, то не отступится. А исчезнет… так тому и быть. Ты и вправду красива, просто красота бывает разной.

Иоко бы рассказала… многое бы рассказала. Об очаровании осеннего листа, который ярок красками, но все равно не сравнится с хрупкостью новорожденного ростка. Об оттенках увядания и торжестве жизни… о воде и пламени, многообразии всего и вся… она многое знала о красоте из правильных книг.

Как и сама Кэед.

— Я… знаю, — тихо произнесла она, окончательно успокаиваясь. — Просто… он тоже знал… он побывал дома… и говорит, что мой отец продал старый дом. Тот, в котором бабушка жила… и ее мать… и та самая прапрабабушка, прибывшая из земли Хинай… как он мог?

Думаю, с легким сердцем, если цену дали хорошую.

Да, здесь чтут заветы предков, но дело в том, что те люди не были его предками. А память о старухе, оставшаяся в каждой вещи, в стенах этого дома, изрядно докучала, и не только о ней.

— Старшую из моих сестер уже сговорили… ей пятнадцать… она, должно быть, красива, если нашелся жених, который готов заплатить выкуп. Он и свахе дал десять золотых… десять…

— Хочешь, мы заплатим двадцать?

— За что? — вполне искренне возмутилась Кэед. А я пожала плечами: душевное спокойствие дороже денег. — Нет… это как-то… неправильно. Просто обидно… они готовятся к свадьбе. Осенью будет, но приданое уже складывают в сундуки… в мои сундуки. Их она вряд ли продала.

В этом дело? В вещах? Или… добавляет обиды… И кто ты, господин прекрасный, купивший — будем честны — право стать гостем в доме своем за свиток с печатями? Простой чиновник?

Сомневаюсь.

— Две дюжины кимоно… моя бабушка готовила их… есть те, которые состоят из семи… из двенадцати платьев… каждое чуть светлее другого, но носить их надо вместе… мне позволили забрать любимые, но про сундуки я просто не вспомнила.

Она сжала кулачки.

— И про украшения… они одной достанутся или между всеми разделят?

— Тебе это важно?

Глупый вопрос.

И… я, конечно, могу сопроводить ее к новому дому отца, но… что это даст?

— Он сказал, что по закону, если я отыщу свидетелей, которые подтвердят, будто вещи принадлежали мне, их должны будут вернуть… приданое не может быть наследством, а значит… — Она сглотнула слюну и призналась: — Я отказалась. Я… дура?

— Нет.

— Мне страшно стало… я не хочу в суд… их видеть. Они скажут, что я лгунья и плохая дочь… наверное, я действительно очень плохая дочь…

— Хорошая.

— Вы не знаете…

Почему-то вспомнился мужчина со страшными глазами. И вот как мне предупредить соседку? Извините, мы с вами не слишком ладим, но так уж получилось, что я оказалась в курсе ваших тайных дел? И знаю, что под полом вашего дома догнивает тело старушки? И надо бы вернуть его… а заодно уж опасайтесь собственного мужа, которого считаете никчемным.

Он уже убил однажды.

И ему понравилось.

Что-то, чувствую, после такой речи меня как минимум ненормальной объявят, а то и… я потрогала шею. Как бы наш соседушка цель не сменил.

— Я… я в какой-то момент была готова согласиться. Я хотела отправиться… я бы нашла свидетелей. Это легко на самом деле… и забрать вещи. Так, чтобы все их новые соседи видели… наверняка им не рассказали про меня… сделали вид, что меня вовсе нет!

Крик спугнул пташек.

Впрочем, не настолько, чтобы они вовсе исчезли. Лишь перепорхнули с ветки на ветку, а спустя мгновение, решив, верно, что смогут улететь в любой момент, перебрались ближе. Этак я поверю, что они и вправду следят.

— А тут я… я бы… — Она закрыла лицо руками. Снова слезы? Или… — Мне не жаль вещей… я понимаю, что смогу создать новые… с вами или без… раньше я думала, что вышивка — это просто еще один способ стать особенной…

— Почему нет?

— А теперь знаю, сколько стоят мои работы… и хочу, чтобы он тоже знал… чтобы понял, что мне не нужны его деньги, что я сама по себе…

…драгоценность.

Несостоявшаяся наложница Императора и, быть может, императрица, оказавшаяся вдруг вместо Золотого города в деревянной клетке. Птичка-невеличка… только крыльев лишенная.

Сейчас ей кажется, что свобода близка, но законы…

Женщине сложно в мире мужчин.

И с ними.

И без.

И… мне все равно очень интересно, что за добрый господин заглянул в мой дом. И готова поклясться, что визит этот был не последним.