Прошлое матери

Однажды встал я на заре и вышел из дому на луг. Росы не было, багровая заря охватила восток. Верная примета — к дождю.

Я дошел до реки. Бурая трава тянулась широкой полосой вдоль реки. Небо висело над ними темное, печальное и совсем не розовело от зари. Кто — то гнал по траве коня. Глухо стучали копыта. Мне стало почему — то грустно и тревожно от этого неба, от этой неозаряющей зари, и я вернулся домой.

Во дворе в большом ящике отец что — то месил босыми ногами, засучив брюки до колен. Потом вылез, принес из коровника несколько лопат навозу, кинул его в ящик, добавил песку, глины и снова зачавкал широкими ступнями.

Помогай, чего стоишь? — сказал он мне.

Я нехотя засучил штаны и полез в ящик, спросил:

Для чего это?

Стены подмазывать буду, — объяснил отец.

Мы приготовили раствор и с полными ведрами поднялись наверх. В зале я увидел голые стены. Мать прибивала дранку в тех местах, где виднелись серые бревна.

Замазывай следом, — сказала мать отцу.

Отец принялся шлепать густой раствор на клетки из дранок. А я устроился на пыльном диване. Ярко горели керосиновые лампы. Резко пахло известкой, мокрой глиной.

И на кой шут ты все это затеяла? — проворчал отец.

В божьем доме должно быть чисто.

Чисто должно быть в душе. А где она, эта чистота? Все наши помыслы, все чувства — смрад и суета. Душа рвется на небо к господу, а тело — на землю к сатане. Так и раздираемся надвое. А особо ты. До сих пор плачешь о своей земле да мельнице.

Это за грехи наши такое испытание дано нам всевышним, — горячо возразила мать.

Душа ни к чему не лежит, из рук все валится, — отец шмякнул липкий ком на дранку и ушел.

Наш дом с закрытыми ставнями хранил много тайного. Вот и сейчас отец сказал загадочное о какой — то земле и мельнице. Мать, что — то невнятно шепча, ушла. И как только появился дед с охапкой дранок, я пристал к нему с вопросами.

Ишь ты, пострел, — покачал он головой, — все тебе знать надо!

Все, — подтвердил я.

Ну, так слушай. Только не болтай об этом.

Мы сели, и дед начал:

Богатой кулачкой твоя мать была. Отсель за сорок километров проживала в Заковряжке. Муж у ней был, ну, вроде как твой отец. Его потом в тюрьму загнали. Там он и кончился. Он со свекром председателя колхоза убил. Хотели они снова свою власть сделать, да не вышло. В общем, раскулачили твою мать и повезли в Нарым. А по дороге она возьми да и сбежи.

В метель пешком в сторону нашего поселка пошла. В поле — то ее и замело снегом. Благо я в ту пору ехал домой из города. Учуял ее мой конь. Я и откопал ее из сугроба. Чуть живую привез в этот молельный дом. Ничего, отошла бабенка. Красивой была. Приглянулся ей мой сын, Никифор, вот и поженились они. И вас, оглашенных, нарожали.

Дед молчал и неожиданно заявил:

Уеду я скоро, внучек, отсюда, оставлю все им, пусть живут.

Куда уедешь? — забеспокоился я.

В город. С Феней там буду жить.

А я — то как без тебя? Говорил, что рисовать научишь. Бери и меня с собой!

Нельзя, внучек. Ведь у тебя мать с отцом есть.

Нет, я с тобой поеду! — воскликнул я, прижимаясь к деду.

Стало быть, любишь меня, хоть и бью иногда тебя?

Ты за дело бьешь!

А как же отец — то с матерью? Ты не любишь их, что ли?

Не люблю! Они всегда со мной злые. Только колотят да молиться заставляют. Ну, возьми меня с собой!

Возьму, коль отдадут.

А не отдадут, я все равно сбегу!

Эх ты, голова твоя садовая, — добродушно сказал дед.

Он о чем — то задумался, потом решительно сказал:

Никого я не возьму с собой. Сами по жизни ступайте. Ванька уже на твердую тропку встал. И ты на нее выберешься. Перед вами две жизни, одна во Христе, другая в миру. Выбирайте, да смотрите — не ошибитесь.

Я уже понимал, что Ванюшка выбрал жизнь мирскую. Он мне казался отчаянным. Сам же я страшился бога, трепетал при мысли о его карах. Я не знал, что мне делать.

Загрузка...