Дом Утраченных Грез

15

Ким добралась до аэропорта, когда едва начало темнеть. Только что приземлившийся самолет как раз катился, подпрыгивая, по посадочной полосе. Громко скрипели тормоза. В воздухе повис запах выхлопных газов и плавящейся резины покрышек. Стоя у ограждения возле посадочной полосы, она заметила Никки среди бледнокожих британских туристов, неровной цепочкой идущих по горячему гудрону к похожему на сарай помещению для прибывших пассажиров.

Вечерняя прохлада не проникала внутрь зданий аэропорта. В помещении, претендующем на роль зала ожидания, было нечем дышать от потных, порозовевших на местном солнце британских туристов, ожидавших вылета. Лениво вращавшийся одинокий огромный вентилятор на потолке был не в состоянии разогнать застоявшуюся духоту или взбодрить полусонных греческих служащих в голубой униформе. Ким предпочла дожидаться Никки снаружи и присела на большой камень.

Никки ушла от Криса, как сообщала в письме, навсегда. Ким сомневалась в этом. Никки уже дважды навсегда уходила от мужа и возвращалась, очевидно, чтобы опять уйти. Они оба были одинакова близки Ким. Все они познакомились примерно в одно время. Ким была студенткой, училась на медсестру, когда Никки попыталась вовлечь ее в группу с броским названием «Радикальные акушерки». Крис был врачом-стажером. Они познакомились на вечеринке. Ким заметила, что у Криса задрожали коленки – в буквальном смысле, – когда он увидел Никки. Он довольно бесцеремонно вмешался в их разговор, желая узнать, что скрывается под названием «Радикальные акушерки». Двенадцать лет прошло, а он, – что, по словам Никки, было одним из его недостатков, – так ничего и не понял из ее объяснений.

Ким тоже не понимала, чего добивались «Радикальные акушерки», но, похоже, для Никки это было не столь важно, как то, что этого не понимает Крис.

Подумав, что к ней относятся с пренебрежением, Ким возмутилась:

– Это еще почему?

– Потому, что он-то хренов врач-гинеколог, – проворчала Никки.

В письме не объяснялось, почему Никки ушла от Криса на этот раз, хотя объяснения вряд ли требовались. Причины Ким уже слышала раньше. Крис не бил ее; он не был неисправимым бабником; редко пил что-нибудь крепче минеральной воды, не был ни наркоманом, ни заядлым игроком. Больше того, коленки у него так и не перестали дрожать с той первой их встречи на вечеринке. Впрочем, по словам Никки, то, в чем он был виноват, намного подлей – и бесчестней в основе – любого возможного из вышеперечисленных грехов.

– Он подавляет меня своим интеллектом.

– Неужели все настолько плохо? – сухо сказала Ким.

Она увидела появившуюся Никки, которая беспокойно оглядывалась вокруг. В руке Никки сжимала потертый чемодан. Заметив Ким, она выронила чемодан и вцепилась в подругу, словно аэропорт был открытым морем, а Ким – проплывавшим мимо бревном.

– Боже мой, я уж думала, ты не придешь! Собиралась даже лететь домой обратным рейсом! Слава богу, ты здесь, Ким!

– Разумеется, здесь! Как ты, Никки?

Никки всю трясло.

– Мне так легко! Первый раз за много лет вздохнула по-настоящему свободно. Нашла в себе мужество уйти от него и теперь чувствую такое облегчение.

У Ким сердце упало.

– Прекрасно выглядишь.

– Это потому, что… Потому, что у меня боевой настрой. Да. Первый раз за целую вечность чувствую себя по-боевому.

Ким подняла ее чемодан и отнесла к машине. Никки продолжала трещать:

– Я вся трясусь после самолета. Это меня трясет или сам остров трясется? Это же от самолета, да? Просто я такая чувствительная к вибрации, что потом меня еще долго трясет…

Она была как зажженная шутиха. Чтобы ее немного пригасить, Ким предложила остановиться по дороге и посидеть в какой-нибудь таверне. Но Никки еще раньше заставила ее остановиться, выскочила из машины на обочину, и ее тут же вырвало.

– О господи! – простонала она, забираясь обратно на пассажирское сиденье. Ким протянула ей бумажную салфетку, и Никки вытерла губы. – Кажется, меня стошнило прямо на лягушку.

В придорожной таверне, кроме них, не было ни души. Официант назвал их прекрасными дамами, засуетился. Никки за пять минут уговорила полбутылки вина.

Она смотрелась усталой красавицей: высокая пепельная блондинка с голодными глазами львицы, вокруг которых улыбка собрала мягкие морщинки. В благоприятные дни она выглядела обольстительно тоненькой, как тростинка, в другое время – болезненно тощей. Ее походка была полна кошачьей грации – на зависть тысячам женщин, – но ей казалось, что ее достоинства всегда недооценивали.

Грудь… Тут похвастать было нечем. Подростком, как большинство застенчивых девиц, она выработала привычку обхватывать плечи скрещенными руками, загораживая набухающие – а позже и раскрывшиеся – бутоны. В отличие от большинства женщин, она так и не избавилась от этой привычки. Сидела, обычно скрестив руки на груди, при ходьбе – тоже и даже могла, выгнув запястье или прижимая страницы к столу выставленным мизинцем, читать книгу со скрещенными руками. Иногда, делая паузу в разговоре с Ким, она невольно переводила взгляд на безупречную грудь подруги: не завидуя, или восхищаясь, или мечтая о такой же, а, можно сказать, искренне поражаясь тому, сколь непоследовательна природа, одаривающая своей милостью.

– Какие у тебя планы? – поинтересовалась Ким.

Таверна стояла в оливковой роще. По ветвям змеились электрические гирлянды с красными, синими и желтыми лампочками. Под окном таверны находилось устройство с фиолетовой лампой, которое приманивало и уничтожало насекомых.

– Могу не возвращаться домой, – ответила Никки; крупный мотылек, потрескивая, сгорел в устройстве. – Могу, как неделя пройдет, просто остаться здесь. Как Майк?

– Прекрасно, хотя он попал в аварию и сломал руку. Сегодня он ушел с пастухом.

– Должно быть, расстроился, что не смог приехать встретить меня.

– Он любит тебя, Никки; хотя тебе так не кажется, но он правда любит тебя.

– Где ты находишь время быть такой доброй к людям?

Ким хорошо знала эту манеру Никки – к лести добавлять толику язвительности. Она оценивающе разглядывала подругу в безжалостном свете разноцветных лампочек. Эту женщину грызет червь неудовлетворенности. Ким надеялась, что с их помощью она сможет отдохнуть от самой себя.

– Ну что, уходим отсюда?

– Еще бокальчик. Где этот красавец официант?

Молодой официант подошел к ним. Никки, опершись подбородком на сложенные ладони, заказала еще вина. Улыбнулась ему. Глазки она строить умела: могла переключать, как автомобильные фары, с дальнего света на ближний. Сейчас она включила мощный дальний.

Сраженный наповал официант придвинул стул и подсел к ним. По-английски он говорил ужасно, но старался:

– Откуда? Дойч? Инглиз?

Никки убавила сияние глаз. Слегка подалась вперед:

– Нам с подругой надо о многом поговорить. Пошел ВОН!

Официант глупо улыбнулся. Взглянул на отвернувшуюся Ким. Снова посмотрел на Никки и наконец понял. Встал, подхватил свой поднос и скрылся.

– Кем они, черт подери, себя считают? – возмущалась Никки.

– Он просто мальчишка, – сказала Ким.

Очередное насекомое затрещало, поджариваясь на фиолетовой лампе.