Дорога перемен

52 Сэм

Последние два дня меня мучает головная боль. Не обычная головная боль, а боль, которая возникает за ушами и распространяется к глазам, к переносице. У меня еще никогда, за все мои двадцать пять лет, так сильно не болела голова. Это заставляет меня думать, что виной всему Джейн Джонс.

Сегодня утром я наткнулся на нее в ванной, когда она решила принять душ в неподходящий момент. У меня была назначена встреча, и обычно, если я опаздываю, а Джоли или Хадли моются, они не против, что я вхожу побриться. Возможно, я просто не привык, что в доме женщины. Но как бы там ни было, эта конкретная женщина постоянно путается у меня под ногами.

Мы с Джоли возвращаемся из Бостона, где провели чертовски выгодные переговоры с покупательницей из Пьюрити и подписали договор на поставку «ред делишез». Не могу сказать, что я люблю Регалию — она толстая и за обедом съедает больше меня, но она ведь наш партнер.

— Я надеюсь, это станет началом очень долгого и взаимовыгодного сотрудничества, Сэм, — сказала она сегодня за пирогом с заварным кремом и опустила глаза, предварительно одарив меня многозначительным взглядом.

Смешно, но я стал брать с собой Джоли на встречи с покупательницами или с управляющими супермаркетами, потому что он всегда умеет вскружить им голову и знает, как очаровать. Он обладает искусством обольщения, чего нельзя сказать обо мне. Но Регалия запала на меня. Поэтому, будучи предпринимателем, я улыбнулся ей и подмигнул. Иногда мне кажется, что так вести себя нечестно, с другой стороны, из оптовиков женщин — одна на миллион, и я должен сделать все от меня зависящее, чтобы заключить сделку.

За рулем Джоли. Мы как раз проезжаем написанный от руки знак на подъезде к Стоу, когда он заводит разговор, — от самого Бостона он хранил молчание.

— Сэм, я хочу поговорить о моей сестре.

— О чем именно? — Я барабаню пальцами по приборной панели. — Не о чем говорить. Тебе хорошо с ней. Радуйся.

— Ну, я решил вмешаться, пока вы не поубивали друг друга.

— Ты все неправильно понял, Джоли. Между нами ничего не происходит. Мы просто стараемся избегать общества друг друга.

— А почему между вами сразу не заладилось?

— Воду нельзя смешать с маслом, — отвечаю я, — но нет причин, которые бы мешали им находиться в одном кувшине.

Джоли вздыхает.

— Сэм, я не хочу на тебя давить. Уверен, у тебя есть собственное мнение на этот счет. Но ради меня будь к ней не так строг.

— Без проблем, — обещаю я.

Джоли смотрит на меня.

— Хорошо.

Он останавливается у дома. Мы выходим из машины, и вдалеке я замечаю Джейн с Ребеккой. Наши взгляды встречаются. Такое впечатление, что мы перетягиваем канат и никто из нас не собирается сдаваться. Уступить — значит проиграть.

— Ты идешь? — спрашивает Джоли, направляясь в их сторону.

— Не думаю, — отвечаю я, не сводя глаз с его сестры. — Пойду ужин приготовлю.

Я сглатываю комок и отворачиваюсь, продолжая ощущать ее взгляд, прожигающий мне спину.

В кухне я кромсаю цукини и картофель и кладу их в горшочки, чтобы тушить. Разрубаю цыплячьи тушки на четыре части, обваливаю в муке и обжариваю на сковородке. Мелко рублю миндаль и чищу свежий горох. Этому я научился у мамы. Почти всегда готовлю я — если доверить приготовление Хадли или Джоли, мы будем питаться одними консервами «Блюда шефа Бойярди».

Через сорок пять минут я звоню в проржавевший треугольный колокольчик на крыльце, созывая всех ужинать. Джоли, Джейн и Ребекка идут из восточной части сада, Хадли спешит из западной. Они отправляются наверх в ванную, чтобы вымыть руки, а потом по одному садятся за стол.

— Налетай! — командую я, кладя себе куриную грудку.

Джоли рассказывает Джейн о Регалии Клипп, я не обращаю внимания на их разговор. В конце концов, я же при нем присутствовал. Сосредоточиваюсь на Хадли, который сегодня невероятно молчалив. Обычно за ужином ему рот не заткнешь, чтобы спокойно поесть. Но сегодня он гоняет горох по тарелке, вдавливая его в картофельное пюре.

Несколько минут мы просто едим — слышится лишь стук столовых приборов о старые мамины тарелки. Джоли держит куриную ножку, машет ею с полным ртом и довольно кивает головой. А проглотив, говорит, что очень вкусно.

— Знаешь, Сэм, — советует он, — если прогоришь с садом, открывай ресторанный бизнес.

— Я бы не стал называть обычного жареного цыпленка ресторанным блюдом. Кроме того, это всего лишь еда. Не стоит придавать ей такое значение.

— Конечно, стоит, — возражает Ребекка. — Вот она не умеет так вкусно готовить. — Она локтем указывает на мать, которая опускает вилку и нож и укоризненно смотрит на дочь.

— Чем вы сегодня занимались? — интересуется Джоли.

Джейн открывает было рот, но совершенно очевидно, что Джоли обращается к Ребекке и Хадли. Лицо и шею Хадли заливает краска. Что происходит? Я пытаюсь поймать взгляд друга, но Хадли ни на кого не смотрит. Вилка выскальзывает у него из рук, со звоном ударяясь о край тарелки.

Это заставляет Хадли вскинуть голову.

— Ничем, — раздраженно бросает он. — Довольны? У меня было полно работы.

Он что-то бормочет, комкает салфетку и швыряет ее в мусорное ведро. Но оно стоит далековато, поэтому Хадли попадает в Квинту — ирландского сеттера.

— Мне пора бежать, — говорит он и, чуть не опрокинув стул, встает из-за стола. Уходя, он хлопает дверью.

— Что с ним? — спрашиваю я, но, похоже, никто не знает.

От подобного проявления эмоций все опять замолкают, что мне только на руку. Я не люблю разговаривать за столом. Ни с того ни с сего сестра Джоли подает голос.

— Сэм, — спрашивает она, — а вот интересно, почему вы выращиваете только яблоки?

Я медленно выдыхаю через нос. По меньшей мере миллион раз я отвечал экспромтом на этот вопрос, заданный тупыми красотками, которые полагали, что поинтересоваться, чем я занимаюсь, — хороший ход.

— Яблоки отнимают много времени и сил, — отвечаю я, отлично понимая, что она спрашивала не об этом.

— Но вы могли бы зарабатывать больше денег, если бы не зацикливались на яблоках.

Возвращается знакомая головная боль. Она сводит меня с ума.

— Прошу меня простить, — говорю я Джейн, — но кто, черт побери, вы такая? Приезжаете сюда и уже через два дня указываете мне, как вести дела.

— Я не указываю…

Боль стреляет прямо в затылок. Я начинаю покрываться потом.

— Если вы хоть что-то понимаете в сельском хозяйстве — что ж, возможно, я послушаю.

Может быть, я ответил грубее, чем следовало. Она поднимает на меня взгляд, чуть не плача. На секунду — всего на секунду — я чувствую себя мерзавцем.

— Я не намерена терпеть оскорбления, — произносит она осипшим голосом. — Я только хотела поддержать беседу.

— А создали проблемы, — отрезает Сэм.

— Сэм… — предостерегает Джоли.

Слишком поздно. Джейн вскакивает и убегает. Да что с ними сегодня? Сначала Хадли, теперь Джейн.

За столом остаемся только мы втроем.

— Положить еще курицы? — предлагаю я, пытаясь растопить лед.

— Мне кажется, ты слишком бурно отреагировал, — выговаривает мне Джоли. — Лучше бы тебе извиниться.

Что тут скажешь — двое на одного! Я закрываю глаза, чтобы утихла боль, и вижу, как Джейн бродит по тускло освещенному саду. Она обязательно поранится или оступится.

О чем я думаю? Я качаю головой, взывая к разуму.

— Она твоя сестра, — отвечаю я Джоли. — Это ты ее пригласил. Послушай, ей не место здесь, в деревне. — Я пытаюсь выдавить улыбку. — Она должна носить высокие каблуки и цокать ими по выложенным мрамором гостиным в Лос-Анджелесе.

Ребекка вскакивает из-за стола.

— Так нечестно! — восклицает девочка. — Вы ее даже не знаете!

— Я повидал таких, как она, — возражаю я, глядя прямо на Ребекку. На секунду мне кажется, что она тоже вот-вот расплачется. — Ладно! Будет лучше, если я пойду и извинюсь? — Я хочу сделать это для очистки совести, но остальным знать об этом не обязательно. Я не могу ударить лицом в грязь перед Джоли, поэтому опускаю голову и делаю вид, что вздыхаю. — Черт! Ради мира и покоя. — Я тяжело поднимаюсь из-за стола. — Вот вам и счастливый, тихий семейный ужин.

На улице выводят серенады кузнечики. Вечер влажный, поэтому все полевые цветы вокруг дома устало поникли. Я слышу странный звук, доносящийся из сарая, где мы ставим трактор и моноблок. Высокий механический визг, а потом звон — что-то бьется. Я иду туда, поворачиваю за угол и обнаруживаю Джейн Джонс у коробки с глиняными фигурками голубей оранжевого цвета, которые я использую для стрельбы по мишеням. Она лезет в коробку, достает фигурку и швыряет ее в красную стену амбара метрах в шести. Первая еще не успевает превратиться в пыль, как она уже держит в руках вторую, готовая к броску.

Следует отдать Джейн должное — решимости ей не занимать. Я вижу это по тому, как она вкладывает в бросок все свои силы, как будто представляет вместо стены амбара меня. Я-то думал, что она в беде. А она вон чем занимается!

Я стараюсь подойти как можно тише.

— С пистолетом получается лучше, — говорю я.

Она резко оборачивается. Когда она узнает меня, то меняется в лице.

— Я думала, тут никого нет. — Она кивает на мусор у стены. — Прошу прощения.

Я пожимаю плечами.

— Они стоят копейки. Я рад, что вы не стали выпускать гнев в кухне. Там антикварный фарфор.

Джейн нетерпеливо сжимает руки. Никогда не скажешь, что она на десять лет меня старше, — она похожа на маленькую девочку. Насколько я вижу, она ведет себя как ребенок чаще, чем ее собственная дочь. Может быть, я был с ней чересчур строг.

— Послушайте, — говорю я. — Извините за то, что случилось за столом. У меня ужасно болит голова, я слишком бурно отреагировал. — Она удивленно смотрит на меня, как будто видит впервые. — Что? — робко спрашиваю я. — В чем дело?

— Просто никогда не слышала, чтобы у вас в голосе не звучало раздражение, — отвечает Джейн. — Вот и все. — Она подходит ко мне, размахивая руками из стороны в сторону. Она продолжает держать в руках двух глиняных голубков. На тот случай, если мне удастся увернуться? — Завтра утром мы с Ребеккой съедем в ближайшую гостиницу.

Я чувствую, как боль возвращается. Если она уедет, я так и не узнаю от Джоли, чем все закончилось.

— Я же уже извинился. Что мне еще сделать?

— Вы правы. Это ваш дом, ваша ферма, мне здесь не место. Джоли навязал нас вам. Ему не следовало обращаться с подобной просьбой.

Я усмехаюсь.

— Я не понимаю значения слова «навязал».

Она всплескивает руками.

— Я не это хотела сказать. — Она поворачивается так, что свет из амбара падает прямо ей на лицо, и я вижу, что она вновь готова заплакать. — Вы все мои слова воспринимаете превратно. Такое впечатление, что все, что я говорю, прокручивается у вас в голове в другом порядке.

Я прислоняюсь к сараю и начинаю рассказывать о своем отце. О том, как раньше спорил с ним, как управлять садом. Я рассказываю ей, что, как только он переехал во Флориду, я выкопал молодые деревья и пересадил их, как считал нужным.

Она терпеливо слушает, стоя ко мне спиной.

— Я понимаю тебя, Сэм, — решает она перейти на «ты».

Но она ни черта не знает о том, как я веду дела. И хуже всего, она это и за дело-то не считает. Для нее садоводство — еще одна отрасль сельского хозяйства. А работу руками девушка, рожденная и выросшая в Ньютоне, разумеется, считает второсортной. В это мгновение я чувствую то, что не испытывал уже давно, еще с училища, — стыд. Разводить сад — этим в настоящем мире люди не занимаются. Если бы я действительно что-то собой представлял, то хотел бы заработать много денег. И костюм был бы у меня не один, и ездил бы я не на тракторе, а на «тестерозе».

— Нет, не понимаешь. Мне насрать на то, что ты считаешь, что в этом саду нужно выращивать арбузы и капусту. Иди и скажи это Джоли, Ребекке, кому хочешь, черт возьми! Когда я умру, тогда действуй, если сможешь убедить остальных, пересади здесь все. Но не смей, никогда не смей говорить мне в глаза, что то, что я сделал, — плохо! Этот сад — лучшее, что я создал в жизни. — Я наклоняюсь ближе, наши лица всего в паре сантиметров друг от друга. — Это как… это как если бы я сказал тебе, что у тебя плохая дочь.

Когда я произношу эти слова, Джейн отступает, как будто я ее ударил. Ее лицо становится белее мела.

Она смотрит на меня, и я ощущаю тяжелую силу ее взгляда — по-другому не скажешь. Словно она способна взглядом стереть меня с лица земли. Я, в свою очередь, смотрю на нее и как будто вижу впервые. И тогда я замечаю то, что написано на ее лице: «Ради бога, не говори так!»

Она открывает рот, чтобы что-то ответить, но не находит слов. Откашливается.

— Я бы не стала разводить арбузы, — наконец произносит она.

Я улыбаюсь, а потом заливаюсь смехом. Она тоже смеется.

— Давай начнем сначала. Я Сэм Хансен. А вы…

— Джейн. — Она убирает со лба волосы, как будто хочет мне понравиться. — Джейн Джонс. Боже! Звучит как имя самого занудного человека на земле.

— Сомневаюсь.

Я протягиваю руку и чувствую рисунок кожи на ее ладони, когда она отвечает на мое пожатие. Когда мы касаемся друг друга, между нами пробегает искра — наверное, статическое электричество оттого, что мы ходили по пыльному полу сарая. Мы оба отпрыгиваем на одинаковое расстояние.

На следующее утро, когда я спускаюсь вниз, Джейн уже сидит в кухне. Еще очень рано, поэтому я удивлен.

— Хотела пораньше принять душ, — улыбается она.

— Какие планы на сегодня? — интересуюсь я, наливая себе стакан сока. Протягиваю и ей бутылочку. — Будешь?

Джейн качает головой, кивая на чашку с кофе.

— Нет, спасибо. Еще не знаю, чем буду заниматься. Когда мы вчера вечером вернулись, Джоли уже спал, поэтому я не спросила о его планах.

После нашего вчерашнего разговора я водил Джейн по саду. В темноте ходить нужно осторожно, но если знаешь сад как свои пять пальцев, как знаю его я, — бояться нечего. Я показал ей плоды, которые отправятся к Регалии Клипп, и те, что созреют позднее, осенью, и предназначены для ларька. Мы даже заключили пари на пять долларов, приживется ли дерево, которое Джоли привил последним. Она уверяла, что приживется, я — нет. Насколько я вижу, дереву уже не помочь — даже Джоли не всегда может творить чудеса. Джейн интересуется, как она получит свой выигрыш, когда станет ясно, прижился привой или нет, ведь она уедет из Массачусетса.

— Отправлю тебе по почте, — усмехаюсь я.

Она говорит, что я забуду.

— Не забуду, — заверяю я. — Если сказал пришлю — значит, пришлю.

На обратной дороге к Большому дому мы обсуждали, что остальные думают о нашем исчезновении. Мы сошлись во мнении, что, скорее всего, они решат, что мы поубивали друг друга, и ждут рассвета, чтобы поискать тела. Но тут на полпути к дому дорогу нам перебегает сурок. На секунду он останавливается на тропинке и смотрит на нас, а потом шмыгает назад в норку. Джейн никогда раньше не видела сурков. Она наклоняется над норой и чуть ли не засовывает туда нос, пытаясь еще раз увидеть зверька. Многие мои знакомые женщины при виде большого уродливого сурка бросились бы наутек.

Я наблюдаю, как она пытается размешать кофейную гущу в чашке.

— Я думал, что сегодня отведу вас на Щучий пруд. Отличное место для купания.

— Ой, я не очень-то люблю купаться, но вот Ребекка обрадовалась бы. На улице жара.

— Тут не поспоришь! — Хотя еще только семь утра, но на улице уже градусов тридцать. — Я думал сходить на рыбалку, пока все спят. — Я сажусь за стол напротив нее. — Обычно я беру с собой Квинту, но, думаю, с тобой будет веселее.

— На рыбалку… — задумчиво произносит Джейн, как будто взвешивая эту идею. Поднимает на меня глаза и улыбается. — Конечно. С удовольствием.

Поэтому я беру ее с собой в загон для овец и лопатой перекапываю землю. Здесь под навозом столько червей, что не знаешь, куда от них деваться. Я выбираю десять самых мясистых и кладу в консервную банку. К моему удивлению, Джейн присаживается, протягивает руку и достает толстого извивающегося червя.

— Такой годится?

— Не боишься брать червей в руки?

— Нет, — отвечает она, — но насаживать их на крючок я не буду.

Я бегу в сарай за удочками, а потом мы спускаемся к озеру Благо. Там на берегу привязана деревянная лодка, оставшаяся у меня еще с детства. Она лежит перевернутая вверх дном на желтых камышах, весла спрятаны под ней. Лодка зеленая, потому что именно этого цвета у меня была грунтовка, — мне было двенадцать, когда я решил покрасить лодку. Потом мне никогда не хватало времени, чтобы купить краску.

Утро — мое любимое время дня в саду. Вода поет, когда я выгребаю на середину пруда. Джейн сидит напротив, сложив руки на коленях. Она держит банку с червями.

— Как хорошо тут! — восхищается Джейн. Потом качает головой. — Невозможно передать словами.

— Знаю. Если есть возможность, я прихожу сюда каждое воскресенье. Мне нравится ощущать себя частью этого пейзажа.

— В таком случае я, наверное, нарушаю гармонию, — говорит Джейн.

Я открываю коробку со снастями, достаю крючок и наживку.

— Совсем нет. Ты как раз дополняешь эту картину. — Я киваю на банку с червями. — Подай червячка. — Джейн открывает крышку и, не колеблясь, достает толстого червя. — Ты должна поймать первого окуня. — Я протягиваю ей удочку. — Забрасывать умеешь?

— Думаю, умею.

Я говорю, чтобы она целилась в заросли лилий у меня за спиной. Она, пошатываясь, встает, пытается сохранить равновесие, отпускает шпульку на катушке. Леска со свистом проносится у меня над головой; очень хороший заброс, если честно. Потом она немного подкручивает катушку и садится на место.

— А теперь просто ждать?

Я киваю.

— Рыба скоро будет здесь. Можешь мне поверить.

Я люблю рыбалку, потому что она напоминает мне Рождество, когда тебе вручают коробку и ты не знаешь, что внутри. Ты тянешь леску и не знаешь, кого выловишь — окуня, солнечную рыбу или щуку. Поэтому начинаешь наматывать леску, но неспешно, потому что хочешь продлить удовольствие. У тебя на крючке что-то трепыхается, отливая чешуей на солнце, и добыча твоя, только твоя.

Мы сидим в тихо дрейфующей лодке-колыбели, солнце пригревает нам затылки. Джейн не слишком крепко держит пробковое удилище, а я думаю: «Господи, пожалуйста, не дай ей уронить удочку, когда будет поклевка». Меньше всего мне хочется, чтобы моя счастливая удочка упала за борт. Джейн, расставив локти, откидывается на нос лодки. Ноги она кладет на сиденье, чтобы они уравновешивали вес тела.

— Мне следовало раньше сказать об этом, — говорю я, — но, надеюсь, ты поняла, что можешь пользоваться телефоном. Если нужно, можешь позвонить в Калифорнию. Мужу, например.

— Спасибо.

Джейн одаривает меня небрежной улыбкой и крутит удочку рукой. Как по мне, она должна позвонить своему ученому. Наверняка он с ума сходит от беспокойства, не зная, все ли с ними в порядке. По крайней мере, я бы точно сошел, если бы она была моей женой и бросила меня. Но я держу свои мысли при себе. Я же сам велел ей не совать нос в мою жизнь и уверен, что не должен вмешиваться в ее.

Джейн спрашивает, во сколько обычно все встают по воскресеньям, но я не успеваю ответить, потому что кончик удочки начинает неистово подергиваться. Она распахивает глаза, крепко хватает удилище, а окунь начинает уплывать с леской.

— Сильный какой! — кричит Джейн. При этих словах окунь дугой вылетает из воды, вновь пытаясь спастись бегством. — Ты видел? Ты видел его?

Я перегибаюсь через борт и чуть подтягиваю леску вверх. Из воды появляется сине-зеленая рыба. Крючок зацепился за уголок губы, но рыба не собирается сдаваться без боя.

— Ну-с… — говорю я, поднимая окуня вверх.

Его подвижный полупрозрачный рот образует идеальную букву «О». Через него можно увидеть его внутренности. Рыба бьет хвостом, изгибаясь полукругом, и кажется, будто у нее нет позвоночника. Я держу ее на весу таким образом, что один покрытый пленкой зеленый глаз смотрит на меня, а второй на Джейн, — рыба видит нас одновременно.

— Что скажешь о своем улове?

Она улыбается. Я вижу ее аккуратные ровные белые зубы — словно маленький ряд кукурузных зернышек сорта «Снежная королева».

— Он восхитителен! — восклицает Джейн, трогая пальцем хвост. Как только она его касается, рыба дергается.

— Восхитителен, — повторяю я. — Я слышал, как окуней называли огромными, но никогда ни один рыбак не хвастался восхитительным уловом.

Я поглаживаю скользкое тело рыбы. Нельзя ее слишком залапывать, потому что она будет пахнуть человеком, когда я отпущу ее назад в воду. Достаю у нее изо рта крючок.

— Смотри, — говорю я, держа рыбу над водой, и отпускаю ее. На долю секунды она замирает у поверхности озера, а потом одним мощным движением хвоста ныряет так глубоко, что мы теряем ее из виду.

— Мне нравится, что ты ее выпустил, — говорит Джейн. — Почему?

Я пожимаю плечами.

— Я лучше поймаю ее еще раз, чем буду жарить такую крошечную рыбку. Я оставляю рыбу, только если точно знаю, что съем ее.

Я снова протягиваю удочку Джейн, но она качает головой.

— Теперь ты.

Я забрасываю удочку и тут же ловлю солнечную рыбу, двух маленьких окуньков и одного большеротого окуня. Каждую рыбу я поднимаю к солнцу, гордясь уловом, и объясняю Джейн разницу между ними. И лишь выпустив последнего пойманного окуня, я замечаю, что Джейн меня не слушает. Она держится правой рукой за левую и баюкает ладонь, поджав указательный палец.

— Прости, — извиняется она, когда замечает мой взгляд, — просто занозу загнала.

Я беру ее за руку. После прохладной рыбы ее кожа кажется удивительно горячей. Заноза засела глубоко.

— Попытаюсь ее достать, если не хочешь, чтобы произошло заражение, — обещаю я.

Она с благодарностью смотрит на меня.

— У тебя есть иголка? — спрашивает она, кивая на коробку со снастями.

— У меня есть чистые крючки. Они подойдут.

Я достаю совершенно новый крючок из тонкой пластиковой упаковки, разгибаю его — и он становится похож на крошечную стрелу. Не хочу, чтобы ей было больно, но кончик крючка специально заострен таким образом, чтобы цепляться за любую плоть, в которую он попадает, чтобы рыба не сорвалась. Джейн закрывает глаза и отворачивается, протягивая мне руку. Импровизированной иголкой я царапаю ей кожу. Когда выступает кровь, я опускаю ее руку в воду, промыть.

— Уже все?

— Почти, — говорю я неправду. Я даже не приблизился к занозе.

Я все глубже и глубже просовываю крючок в кожу, время от времени поднимаю глаза и вижу, как она морщится. Наконец я подцепляю занозу и крючком придаю ей вертикальное положение.

— Теперь не дергайся, — шепчу я и, прижав зубы к ее пальцу, достаю занозу. Опускаю ее руку под воду и говорю, что можно поворачиваться.

— А нужно? — спрашивает Джейн.

Ее верхняя губа дрожит — я чувствую себя отвратительно.

— Прости, что было больно, но, по крайней мере, занозу вытянули. — Она храбро кивает, совсем как маленькая девочка. — Наверное, ты никогда не мечтала стать доктором.

Джейн качает головой. Она вытаскивает руку из воды и критически осматривает палец. Когда ранка начинает заполняться кровью, она снова закрывает глаза. Я наблюдаю, как она засовывает палец в рот, чтобы остановить кровь. И думаю: «Я и сам мог бы это сделать. Я бы с удовольствием это сделал».