Дорога сворачивает к нам

„СУЖЕНЫЙ“ ЭЛЕ

Ну, чем не волшебница эта старая Рочкене! Как напророчила она Эле, так и стало сбываться… Конечно, в наше время всамделишных волшебниц и ведьм не бывает. Но встречаются такие мудрые старушки, что настоящим волшебницам не уступят.

А может, вообще никогда никаких волшебниц и ведьм на свете не было — только мудрые, прозорливые старушки?

В Гургждай еще и по сей день одна такая кряхтит — косматая, хромая, горбатая — как ведьма лесная. А люди зовут ее, когда свинья или корова заболеет. И ветеринар не запрещает. Хвалит ее травы и сам иногда ее травами да корнями лечит.

Вы еще не забыли, что сказала бабка Рочкене, снимая мерку с Эле? «А как знать, Эле? Может, завтра постучится твой суженый?»

И, представьте себе, постучался. Правда, не «завтра», а «послезавтра», но постучался!

Сначала я не подумала, что это и есть «суженый» Эле, и никто этого знать не мог. Он мне очень понравился, пока я еще не разгадала, что он и есть этот «суженый».

Всем «суженый» понравился, а больше всего, конечно, Эле. Она, видно, сразу почуяла, кто он такой. А может, и другие почуяли. Только я ничего не заподозрила.

Одни машины везли толстенные, длиннющие бревна, едва умещавшиеся в кузове с прицепом. Другие были нагружены железными прутьями — тонкие, гибкие, они весело позванивали. А еще одна колонна грузовиков везла… угадайте, что? Дом! Недоставало только крыши и фундамента, а стены ехали, облицованные белой штукатуркой, с застекленными рамами. Это было уже чуть ли не чудо — настоящий дом на машинах!

Шофер, которому предстояло стать «суженым» Эле, вез пассажиров. Во многих машинах сидели пассажиры, качались шляпы и чемоданы. Иногда из окон автобуса вырывалась даже ребячья песня. Пассажиры плыли рекой. Но у этого шофера «пассажиры» были особенные. Знаете, кого он вез? — коров!

Коровы ехали стоя и поглядывали по сторонам, как люди.

В Гургждучай и дома на колесах понравились, и песня ребят, летящая из открытого окна. Но коровы-«пассажирки» вызвали самый большой интерес. Понятно, каждому колхознику хочется иметь хорошую корову, а если и есть неплохая — с чужой не худо бы сравнить! Темно-красные, с круглыми, лоснящимися боками, они стояли в кузове грузовика и жалобно мычали.

— Как на подбор коровки!

— А вымя-то, вымя…

Удивлялись люди, протягивали руки, чтоб погладить, пощупать. А мой отец пожевал ус и сказал Эле:

— Эх, вот бы нашему колхозу таких!

Из кабины вылез шофер, довольный вниманием людей. Взобрался в кузов, осмотрел, похлопал «пассажирок», смахнул пыль с крайней.

— Латвийские красные, — как бы между прочим объяснил он. — Совхоз «Бложай» закупил.

Двигался и говорил шофер медленно, но сказал все, что надо было.

— Может, поменяем на ваших? — пошутил он, перехватив восторженный взгляд Эле.

Эле так и ела глазами блестящую, круглую коровку.

Не ответила Эле, только вспыхнула, словно не колхозу — ей меняться предложили. За Эле ответил мой отец:

— Незавидные наши. Как козы… А латыши не дураки. Коз не держат.

Отец, конечно, шутил. У нас в колхозе коровы — не козы. И все-таки нет таких красавиц, как эти «красные».

— Латыши — они с головой, — подтвердил шофер, и он мне тоже показался похожим на латыша, хотя я в жизни ни одного латыша не видела. — Чувствительные коровки, исхудали в дороге. Оправятся на пастбище — будет некуда молоко девать. Притомились в дороге… Напоить бы их…

— Напоите, почему же нет?

Люди очень хотели посмотреть, как «красные» пьют. А к тому же и сам шофер всем понравился. Не важничает, разговорчив, угостил мужчин латвийскими сигаретами. И что о скотине заботится, понравилось. А шоферов множество проехало, не один выходил из машины, запыленный, мучимый жаждой. Иной из-за баранки смотрит, как с трона, прищурясь, папироска в зубах. Наверное, не сто́ящей казалась такому наша Гургждучай, вынырнувшая вдруг на большой дороге. А этот, хоть и гордился своим грузом, с любопытством оглядывался вокруг, не сторонился людей.

Каждый звал шофера к своему колодцу, а он почему-то выбрал Шаучукенасов. Хотя Эле стояла опустив глаза и не приглашала во двор.

Ляксандра, конечно, не обрадовался, что по его владениям будут ходить, его воду лить. Но как тут на людях откажешь! Стоял Ляксандра, как аист, губы у него шевелились. Может, ведра считал? Может, заплатить попросит? Только кто за воду деньги берет? Наверное, и Ляксандра учуял, что не просто так скрипнула его калитка…

— Дай-ка помогу. Будешь здесь до ночи поить! — усмехнулась Эле, показав белые-белые зубы, и вынесла из избы свое ведро.

— Испоганишь мне! — недовольно крикнул Ляксандра.

Эле черпала воду, словно не слышала, и несла к кузову, а шофер поднимал ведра. Она поила латвийских коров, гладила, разговаривая с ними по-литовски. Я забыла вам сказать: Эле очень любит животных, особенно своих поросят. Люди шутят, что она их, как детишек, умывает и причесывает. Животные к ней сразу привыкают — стали и «красные» тянуться мордами.

— Эх, увез бы я тебя, девушка! — проговорил шофер, поднимая ведро.

Ударилось полное ведро о борт, и половина воды вылилась ему на сапоги.

— Я не корова! — усмехнулась Эле, и люди тоже усмехнулись.

И мне понравился хлесткий ответ. Больно смело хозяйничает здесь этот чужой человек. Поить пускай поит, а к чему эти шуточки?

— Так сколько причитается с меня, девушка? — снова спросил шофер, делая вид, что достает кошелек.

Эле ответила звонким смехом, и всем чудно́ стало, что серьезная, утопающая в работе Эле так смеется:

— Меня тебе все равно не купить! — и пошла, что-то напевая.

А шофер Ли́нас (его звали Линас!) смотрел, как она идет в том синем своем халате, и лицо его — взмокшее, с выступающими скулами, с прилипшими ко лбу волосами — становилось все серьезнее. Притихший, удивленный, смотрел он, какой-то совсем уже не гордый и не степенный. Мне показалось, что он и своими «красными» уже не так гордится.

— Красивый палисадник у тебя! — крикнул он Эле, отъезжая.

Ничем не отличался ее палисадник от других: настурции, розы, ноготки.

И Эле знала, что не отличается, но обернулась, словно ей рука на плечо легла, и посмотрела на свои грядки с цветами. Потом повернулась к дороге и долго глядела, а уже не было ни грузовика, ни коров.

— Эле, Рочкене велела сказать: на примерку завтра! — тронула я ее обмякшую руку.

Она вздрогнула.

— Что?

Обычно Эле всегда все понимает с полуслова, а тут не сразу поняла, чего я от нее хочу. Может быть, не сразу и узнала меня.

Неужели Эле забыла о нашей тайне?

— Ведро помял! — причитал посреди двора Ляксандра. — Что тут — заезжий двор, чтобы всякие пастухи шлялись? В другой раз чтобы не впускала! Слышишь?

Последние слова относились к Эле.

Эле всегда немного сутулится — наверное, от вечных коромысел с пойлом и водой. Если отец кричит на нее, она еще больше горбится. И Ляксандра привык, что Эле еще ниже гнет плечи и голову, когда он ругается.

А тут она в ответ повела плечами, словно стряхивая что-то. Эле сильная — какую хочешь тяжесть стряхнет, если только решится.

Ляксандра смотрел на дочь, выпучив глаза. Что это с ней? Что случилось? Что еще будет?

И я смотрела, смотрела, ничего не понимая, но довольная, что она не уступает хитрому старику.

— Обязательно примерим завтра! — Эле так прижала меня к своей груди, что у меня даже плечи заболели.