Дорога в никуда (СИ)

ГЛАВА 11

Маринка очухалась только часам к трем дня. Болело все, мутило страшно, еле встала, по стеночке пошла попить водички, случайно взглянув в зеркало — ужаснулась, если бы её волосы не стояли дыбом, сейчас точно встали..

Опухшая, мерзкая, как у пропитушки-бомжихи рожа, шея синяя??

— Синяя??

Маринка распахнула какой-то страшенный халат, надетый на голое тело, и охнула — она вся была в синяках и укусах, внутренняя сторона бедер в засохшей сперме и отпечатках пальцев.

— Мама! Мамочка моя! — Маринка сползла по стеночке.

Мутило, голова кружилась, но она смутно вспомнила, как Димка подсовывал ей сигареты с травкой, как смеялись сидящие возле неё жутковатого вида, сплошь бородатые мужики. А ещё она урывками вспомнила… вот она сидит у этотого страшноглазого на коленях, а он кусает её за грудь… вот в одних трусах она танцует на столе, а кто-то из бородатых гладит и щиплет её за задницу — она же визгливо смеется… вот кто-то из них… трахает её, второй сует ей в рот… а Димка, муж её, который не уставал повторять, что она самая любимая, самая-самая — Димка, с удовольствием смотрит на все это и похахатывает.

— Мама, мамочка моя, куда я попала??

Опять напрягла свои мозги и… вспомнила… вот тут ей совсем стало плохо, еле успела добежать до помойного ведра, её долго выворачивало, обессиленная, еле доползла до расшатанной табуретки…

— Значит, продал меня этот козёл?

Вспомнила она, как при очередном трахе, когда её куда-то тащили голые, заросшие шерстью повсюду бородачи, сидевший за столом муж её-сволочь, считал деньги, явно не одну пачку.

— Дууура, стервааа!! — завыла в голос Маринка.

А потом испугалась до онемения.

— Сын? Петька? Мамочки! Если меня так, то пацана-то?? — она опять обреченно завыла, вспомнила она теть Лиду, на которую была смертельно обижена, там, в далекой теперь и недоступной России.

— Господи!! Господи, помилуй! — Она подняла залитое слезами, страшное лицо к небу. — Господи, миленький, помилуй моего сына, спаси его, Боженька! — разом вылетели из её головы все намазы, она сползла на колени и уткнулась головой в грязный пол.

Нарыдавшись, еле встала, пошла искать свою одежду, порванный лифчик, грязная тряпка вместо трусов — видимо, подтирались эти — её опять затошнило.

— Вот и получила ты, Марина Николаевна, сексу улетного и много любви! — горестно подумалось ей. И опять похолодела — четко так вспомнила слова теть Лиды, она в отличие от теть Наташи, говорила прямым текстом всегда:

— Увезет тебя, дуру к себе и будут пользовать всем кишлаком, а ты вякнуть не сможешь, там женщина — никто!!

И её, Маринкины вопли:

— Не Ваше дело! Вы сами одинокая, просто завидуете мне! У Вас-то никого нет, кто на Вас, такую, польстится?? — и такой спокойный ответ теть Лиды:

— Ты ещё дурее, чем я думала. Счастье, что мать твоя не дожила до этого!

Маринка тогда чего-то ещё орала в пиликающую короткими гудками трубку.

— Тетечка Лидочка, как же ты была права.

В перерытом и почему-то почти пустом чемодане — исчезли почти все её кофточки, лифчики-трусики, нашла трусы, натянула старенькую, но такую любимую безразмерную футболку — дома в ней щеголяла, и пошла было на выход, трясло её знатно, но Петьку надо было искать.

В чужой стране, не зная языка — а все старались говорить на своем, изредка говоря сальные комплиметы на ломаном русском — вспомнила и такую подробность, сынок не должен уйти далеко.

Опять похолодев до мурашек, подумала — если не увезли куда и не надругались…

Она заскулила от страха, а к дому подъехали старенькие «Жигули», и выскочил сияющий довольный Димка. — Какой он на хрен Димка? — самой себе ответила Маринка. — Чурбанская рожа, как папа обзывался! Папа? Ох!

— Ты встала? — удивился Дильшот. — Я думал, спиш?

— Где мой сын?

— Син? — пожал плечами этот… — Ни знаю, можит, пагулят пашёл. Пайдем, миляя, сабиратса будим.

Маринка, еле передвигая ноги, пошла в дом, болело все — видимо, пошел откат — кому, как не ей, медсестре со стажем, не знать о таком.

Дильшот, не рассчитав силы, подтолкнул её.

— Сабирайс бистро!

Маринка налетела на стол с остатками вчерашней жратвы, и тут её накрыло — она развернулась к нему.

— Почему у меня нет вещей в чемодане? Зачем ты, так сильно любящий меня, отдал этим? — её передернуло. — И где мой сын??

Дильшот заюлил, она успела изучить его натуру:

— Панимаиш, давай, Марин, закурим! — он шустро раскурил две сигареты с травкой, Маринка, едва учуяв запах, рванулась к ведру. Её опять зверски тошнило, одной водой, но вместе с тем пришла дикая злость.

Она прошла к столу, опираясь на край, опять повторила свои вопросы. Он как-то нервно поглядывая на новые часы, торопливо забегал по комнате, собирая и кидая в открытый чемодан все её и сына разбросанные по комнате вещи.

— Сабирайс, я велел!!

— Кто ты такой, чтобы велел?

— Я — тывой мужь!! — в гневе заорал Дильшот.

— Муж? Сука ты позорная, а не муж, ты ж, тварь, продал меня этим, насильникам.

— А ты сама хотел много секс!! — когда Дильшот нервничал, он всегда плохо говорил по русски. — Эт там ты бил жина, надо же мне иметь хороший… замичателно — и жилье ест, и хазайка горячий. А здэс у мине есть жина не праститут, верный и послюшний! — заорал Дильшот, этот чужой и хитровыделанный мужик. — Мине не жалк твоя… сама хотел сильный мужик. Эт там, в твой Расия я бил послюшный, а здес ты никто, праститут! Пилевал я на штамп, паспарт утиряю, и нет никакой жина! Жина, ха-ха, такой жина у мене три раз бил!

— Мужик, но не мужики, грязные вонючие! — заорала Маринка и запустила в него кастрюлю с остатками плова.

Попала удачно, прямо в рожу… Успела порадоваться, что на морде будет знатный синячище. И тут начался ад, озверевший Дильшот в одно мгновение подскочил к ней и ударил её в грудь. Охнув, она отлетела в угол, и уже не смогла подняться, а муж — любовь всей жизни, бил её куда попало, обзывая русской проститукой. Маринка сжалась в комочек, закрывая голову руками, озверевший таджик начал пинать её ногами, крича что-то на своем языке.

— Господи, пусть я сдохну! — пришла мысль, и Маринка потеряла сознание.

Дильшот же, пиная её, не услышал, как подъехали Зверь со товарищи, и когда его ухватили за шиворот и с разворота впечатали в разбитую кастрюлей рожу приличный кулак, отлетел к противоположной стене.

— Так?? — голосом, которым можно было заморозить воду, протянул Зверь, брезгливо вытирая кулак о какую-то Маринкину тряпку.

— Я, эт, хател проучит, чтоби послушный стал! — забормотал Дильшот, вытирая разбитую морду и кривясь от боли.

— Что там? — спросил Зверь наклонившегося над Маринкой бородача.

— Хреново, избита до полусмерти, скорее всего, есть переломы, на руке, вон, точно, да и тело все синее.

— Выживет? — отрывисто спросил Зверь.

— При здешней медицине? Вряд ли? Скорее всего, окочурится, тут много факторов, травка непрерывная, секс-марафоны и жестокое избиение, думаю, не потянет, а если и оклемается… Горячей женщины уже не будет.

— Вколи ей что-нибудь из аптечки.

Бородач кивнул:

— Обезболивающее и антибиотик, сделаю. Жаль, этот козлина говорил, медсестра со стажем, нам бы она и в постели, и в больничке пригодилась.

Мужик шустро выскочил, полез в машину, вернулся с каким-то баулом и наклонился над безжизненным телом Маринки.

Зверь не мигая смотрел на Дильшота, и тот, поняв, что пришел ему трындец, испуганно забился в угол.

— Саид! — не отрывая от него глаз, позвал Зверь.

— Да, Зверь?

— Ты у нас любитель мальчиков — забирай! Но предварительно вытряси с него деньги за испорченный товар.

— Но есть же ещё щенок, малчик маленкий, пачему не береш за мой долг!! — заблеял Дильшот.

— Ах ты тварь, этот щенок полудохлый, его на один раз не хватит! Ты, урод! Саид, не жадничай, дай другим попользоваться!

Саид кивнул и потащил орущего, пытающегося дотянуться до берцев на ногах Зверя, чтобы выпросить милости. Тот брезгливо скривился, пнул в бок вопящего, как поросенок, Дильшота, и, сплюнув, сказал одно только слово:

— Мерзость!!

— Ты скоро? — спросил колдующего на Маринкой мужика.

— Зверь, надо бы, чтобы кто за ней присмотрел. Если выживет — медсестра нам сгодится всегда.

— Хмм, — Зверь на минутку задумался, потом шумнул:

— Лутфулло? Садись в машину этого, отвезешь её, — кивнул на Маринку к бабке Мухе (Мухобат с его легкой руки превратилась в Муху). Скажешь, я велел, присмотреть, если выживет, пригодится нам. На вот! — он вытащил из кармана какие-то купюры. — Отдашь ей.

— Саид, ты с нами или поедешь до бабки??

— С твоего разрешения, Зверь, я бы доехал до неё, кой-какие инструкции бы дал, — ответил бородач явно славянской внешности.

— Только недолго! Пошли отсюда!

Когда пацаны пригнали овечек, возле дома, где была Маринка, стояли, переговариваясь, несколько человек, из местных.

Валик прислушался, шустро загнал овечек, велел Петьке сидеть не высовываться в их жилье, сам же побежал узнать, что и как.

Вернулся мрачный.

— Петь, ты это… Дильшот мать твою сильно избил, её увезли на лечение. Сказали, что не скоро поправится, нам надо в ближайшую неделю рвать отсюда. Одно радует, Дильшот теперь девочкой стал!

Петька, съежившись, горько всхлипывал.

Валик обнял его:

— Не плачь, братуха. Мы с тобой теперь точно братья, насовсем. У меня никого, один ты, и у тебя пока тоже. Вот выберемся если, Бог даст, тогда и дед у нас с тобой точно будет. Ты это, поплачь пока, но точно скажу — больше слезы свои никому не показывай, слабаков всегда обидеть быстрее. Петь, надо в дом сходить, вещи твои, пока не растащили, хоть что-то забрать, ты пока посиди, я сгоняю!

Петька так и сидел, сжавшись в комочек, горько всхлипывая, никак не укладывалось в его голове, что он остался один, и так далеко его настоящий дом, где есть и ванная, и туалет, и школа, и секция, и ребята, и дед.

Дед в это время осунувшийся, сильно похудевший и совершенно трезвый разговаривал с Лидой и Натальей — очень просил их приехать, поговорить.

— Девки, вы меня простите. Я знаю, что скотиной стал, после Галинки, девки, но я с ума схожу от неизвестности. Ведь я её, суку за внука… — он зажмурился и судорожно вздохнул. — Верите, спать не могу, жрать не могу, Петюня перед глазами стоит! Десять лет ведь всего!! Я, козел полупьяный не понял, когда он звонил из аэропорта, что беда. Девки! — он поднял измученные глаза. — Вы хоть меня не бросайте!! Я жить не хочу — одно только и держит — может, что прояснится про Петюню.

Девки, горестно смотревшие на него, обе не сдержали слез.

— Коль, Володя постоянно тормошит своих, но чужая страна, одно только и сообщили, что проверка по городам результатов не дала — не появлялись Носова Марина и Тарасов Петр в них, скорее всего, сразу в горы увезли, а там… Надеемся, Коль, что мозги включит Маринка, она у тебя девка кредитная, может, извернется как.

Что можно было ещё сказать?? И Маринка, и Коля, оба виноваты в случившемся, но добивать этого, убитого горем и неизвестностью мужика, совсем не хотелось.

— Я, девки, выгнал на хрен всю черноту из квартиры съемной. Вещи вышвыривал в окно с пятого этажа, опечатали с участковым её. Пусть сука только сунется. Муж, я ему устрою мужа! — вскинулся было Коля и опять горестно поник. — Петюня мой, Петюня!

Валик притащил немного — остались старенькие джинсы, спортивный костюм и два стареньких же джемперочка — в кои-то веки скупость Маринки пошла на пользу, те, кто прошарил в домике, забрали все новое, ношенные вещи не тронули. Петька горестно вздохнул.

— Не горюй, Петь, я ещё успел самые нужные принести, утром там не останется ничего, местные все утащат, знаю я их. А ношеные вещички, они в глаза совсем не бросаются! Так, — Валик о чем-то глубоко задумался, потом вскочил. — Пошли-ка к бабке Шуре добежим, посоветуемся.

Пошли опять задами, Валик ловко перелез через какие-то колышки.

— Вон тут дырка, лезь в неё.

— Баб Шура, приветствую тебя! — заходя в маленький домик, сказал Валик.

— Валик, ты почему долго не заходил? — довольно сносно спросила по-русски маленькая, сухонькая старушка.

— Дела были, вот привел братика своего найденного — Петьку.

— Слышала-слышала! — старушка погладила морщинистой рукой Петьку по голове. — Ай, беда большая!

— Баб Шура, Шухрон-апа, — низко поклонился ей Валик, — пришел к тебе за советом и помощью. Ты сама говорила, училась и жила в другой стране — СССР, где все были братьями и не делали различия по национальностям. Помоги советом мудрым!!

Бабуля заулыбалась:

— Валик, ты оказывается умеешь вежливым быть?? Чем я могу тебе помочь, старая и одинокая?

Валик совсем тихонько сказал ей, что собираются уходить в Россию.

— Там у Петьки дед остался и папка есть, я давно уже собирался на родину, сейчас вот надо больного пацана туда попытаться довести, пропадет ведь здесь, сама знаешь! — шептал Валик, а Петька, умученный и зареванный, положив голову на стол, крепко спал.

— Слабак ведь, да ещё и астма у него, дышит, вон, как побыстрее пойдет, как свисток внутри у него. Чё скажешь?

Старушка погладила его по голове.

— Славный ты мальчишка, меня вот не бросаешь, и этому мальчику хочешь помочь. Первое, его надо покрасить в черный цвет, пока идете, загорит, волос темный, не так будет в глаза бросаться всем, а что глаза светлые, так на Памире полно таких, говорят, что это идет ещё со времен похода Македонского на Персию — сколько веков рождаются светлоглазые и рыжеватые таджики, что в горах живут… Подумаю я крепко, давай до завтра?

— Да, баб Шур, обещаю, доберемся если — денег тебе заработаю и пришлю, ты только дождись, не помирай, ты же мне настоящая бабушка стала.

— Хорошо, внучек! — печально улыбнулась Шухрон-апа, — дождусь!

Поутру Валик с Петькой опять погнали овец… а бабулька полезла в свои стародавние запасы, нашла два пакета иранской краски, от одного чуток отсыпала, развела и нанесла на свои седые волосы, цвет получился что надо, жгуче-черный.

Через три дня овцы, явно кем-то напуганные, испуганно блея, неслись с горы, а пастухов не было. Сначала подумали, что мальчишки задержались, мало ли, у Валика нога подвернулась, придут — куда денутся.

Но мальчишки не пришли, народ и не заволновался, ну пропали, может, куда провалились или оступились-горы, они коварные. Только приехавшие два бородача дотошно искали следы ребят, да никто ничего не знал про них, все пожимали плечами, так и уехали бородачи ни с чем.

А по дороге в сторону Киргизии неспешно брели два заросших, чумазых пацана, иногда им удавалось немного подъехать, иногда они подметали или убирались в придорожных забегаловках за еду, и даже Маринка не узнала бы в этом чумазом пацаненке своего сына. Казалось бы, бредут бесцельно пацаны, но Валик, крепко запомнивший слова баб Шуры, шел к одной цели — к железной дороге.

Маринка провалялась без сознания десять дней, пришла в себя рано утром. В голове был туман, перед глазами тоже, она тупо уставилась в потолок, мучительно вспоминая:

— Кто она, где она??

Услышала чьи-то шаги, над ней нагнулась пожилая женщина, вроде как узбечка??

— Марина, ты меня слышишь?

— Марина — это я?? — вяло подумала Маринка. — Да! — еле слышно просипела в ответ.

Бабка напоила её, вздохнула, жалостливо посмотрела на неё:

— Поспи пока!

Маринка засыпала и просыпалась, понемногу вспоминая, кто она. Вот только никак не могла понять, где она и почему не в больнице?? Начала понемногу говорить с женщиной, та ничего толком не говорила, обещая рассказать, когда она сможет хотя бы сидеть.

В каком-то из снов, приснился… сын, Петька, Петюня!!

Судорожно хватая воздух, она проснулась, ясно вспомнив, как и почему она очутилась здесь. Была страшная истерика — она выла и мотала головой по подушке, куда-то рвалась, пыталась вскочить.

— Жить не хочу, не буду!

Испуганная её истерикой женщина едва сумела напоить её какой-то заваренной травкой.

Маринка, проснувшаяся после этого, стала совсем другой.

Её ничего не интересовало, она ни о чем не спрашивала, полностью уйдя в себя. Приехавший посмотреть на неё Саид пытался разговорить её, как-то растормошить — она безразлично отвечала только «Да» или «Нет».

— Марина, твой обидчик жестоко наказан, ты слышишь? — пытался вызвать у неё хоть какую-то реакцию на свои слова Саид.

— Да!

— Марина, ты не хочешь о нем говорить?

— Да!

И так постоянно. Саид отчитался Зверю:

— Бабенка стала никуда не годной, скорее всего, улетит крыша, никаких реакций.

— Так может такая безразличная вон орлам сгодится, все равно же — женщина.

Саид помотал головой.

— Это все равно что труп трахать, да и скорее всего, не получится и такое. Есть у неё одна ярко выраженная реакция — я специально при ней травку закурил, как её рвало, едва унюхала запах. А у нас тут все этим запахом пропиталось, зачем блюющая постоянно баба.

— Может, пройдет у неё все? Пусть пока там у Мухи поживет.

Но ничего не менялось, Маринка все также равнодушно отвечала двумя словами на всё, так же жутко рвало её при запахе травки, и так же равнодушно она восприняла свою беременность, дошло как-то в один из дней, что ставшая сильно чувствительной грудь сигналит о беременности.

Твердо знала, что родится урод — она-то все эти дни была под кайфом, или очень больной, да и зачем пускать на свет не нужного никому ребенка — сама себя матерью она не видела, ей было все равно, что с ней станется — затрахают её до смерти, или же прибьют, жалко, тот, который был в России хорошим, не добил её.

Все это проходило у неё в мозгах, ну, как бегущая строка в телевизоре.

Равнодушно же пришла к выводу, надо пойти утопиться. Жутко исхудавшая, с ввалившимися глазами и щеками, она абсолютно ничем не напоминала ту прежнюю, нагловатую-хамоватую Маринку.

Даже доведись ей чудом попасть домой, что ей там делать? Сына нет, отец однозначно не станет жить с ней вместе в одной квартире, мужики? После всего случившегося она их просто не воспринимала, выход был только один — утопиться.

Знала она из разговоров, понимала кой чего из их речи — что километрах в десяти есть горная речка с быстрым и холодным течением, но план пришлось немного отложить, случился выкидыш.

Она ничего не делала, просто встав утром с лежанки — где её роскошная двуспальная с двухсторонним матрасом кроватка? — резко дернулась от прострелившей низ живота боли, и из неё полилось…

Муха, шедшая к ней в закуток, охнула, что-то запричитала, уложила несопротивлявшуюся Маринку обратно и начала суетиться. Поила её какой-то дрянью, приезжал встревоженный доктор Саид, делал какие-то уколы, ей было все равно, она твердо знала — все равно пойдет к этой реке.

Саид, никакой не Саид — явно славянских кровей не сдержался:

— Что ж ты так, я надеялся, встряхнешься и будешь моей правой рукой, медсестра-то ты со стажем.

Маринка равнодушно пожала плечами.

— Подумаешь, подлецом оказался этот твой… жизнь-то не кончается, все ошибаются и не так…

— Нет! — едва слышно ответила Маринка.

— Что нет? Ты посмотри какая здесь природа, зима теплая. Я зимой в кроссовках и ветровке хожу, фрукты-овощи, все натурпродукт, будешь хорошие деньги иметь, я тебя своим замом сделаю. Мужика подходящего выберешь…

Маринку передернуло — она опять сказала:

— Нет!

— Ну, как знаешь, — рассердился Саид. — Ладно, подумай все-таки, я как-нибудь еще загляну. Вот выздоровеешь и куда пойдешь? Батрачкой если только! Россия, она далеко, не выберешься ты отсюда!

— Зачем выбираться? — подумала Маринка. — Жить-то незачем!

Она порадовалась, что случился выкидыш, не родится больной, а то и совсем уродом на муку, этот неизвестно кем зачатый ребенок.

Многое вспомнила она из начала поездки, как пустая голова принимала все эти льстивые комплименты за чистую монету, как старалась блистать — перед кем? Как строила глазки…

— Мамочка моя, что ж ты меня, дуру, не научила в мужиках разбираться?

Потом уже, поразмыслив, вспомнила и теть Лидины резкие слова.

— Права, ох, как права теть Лида, я никого не слушала и не слышала, ну да сейчас уже ничего не исправить!