Дорогая Клара!

Клара – Виктору 25 января 1937

Витька! Вот что ты вечно с расспросами лезешь? Не твоего это ума дело, ясно?

На остальных плевать. Эти слова разносятся эхом в моей голове. Столько жестокости. Я охладел к Кларе, и никакая сила не заставит написать ей письмо. Что меня больше всего удручает – я совершенно не разбираюсь в людях. Я ведь мыслил, что Клара светлая, добрая, а ею движет жестокость. Печальная картина.

А в самом деле – плевать! Больше не стану ей писать.

Идет второй процесс троцкистов. Обнаруживаются такие жуткие вещи, что мне и не до Клары вовсе. Должно быть, всех расстреляют. И правильно сделают, и поделом.

Она посмотрела на меня взглядом, взрезающим воздух. Только Клара умеет так смотреть. Всего секунда, а я до сих пор не могу прийти в себя.

Держусь, не пишу Кларе. Оптимизм – прекрасное качество, если он не граничит с бесчувственностью. Настроение неважное. Разочарование меня придавило. Сел писать стихи, ничего не выходит. Шаблонность, бесформенность, банальность. Поговорить не с кем.

Что такое, в сущности, жизнь? Отчего за нее так цепляются? Да ведь кроме нее – ничего. Пустота, тьма. Борются в человеке два стремления. Стремление к жизни и стремление к смерти. Одно теснит другое, не догадываясь, что одно без другого не может.

Умер Орджоникидзе.

На маму вновь напала ее загадочная болезнь. Второй день не выходит из комнаты. Обычно мама спокойна и безмятежна, но в период болезни что-то на нее находит, она становится несдержанна. Не знаешь, чего от нее ждать. Может наговорить всякого. Стоит случайно ее коснуться, резко дергается или вскрикивает. Может оскорбить. Иногда извиняется, но чаще нет. Бабушка говорит, нервы.

Зачем я только написал ей тогда? Сам обрек себя на страдания.

Пытаюсь отвлечься. В пятом номере “Работницы” “Песня о Ворошилове”[11]:

Мы помним степные походы…

Сыграл бабушке. Она слушала без особого удовольствия.

Вообще журналом она осталась крайне недовольна.

– “Коммунизм и СССР – это программа мира”. И тут же: “Смерть врагам народа!”, “Да здравствует Красная армия!” Разве ты не видишь противоречия, Витя?

– Да что же остается делать, если фашизм строит свои гнусные планы?

Бабушка тяжело вздохнула. Настроение ее испортилось, я это сразу почувствовал.

– Кругом одни враги… И как ведь извернулись. “Очищает землю от нечисти”[12]. Это Ежов-то? Да он палач и убийца!

Бабушка в своих высказываниях слишком категорична. Я боюсь, как бы кто не услышал. Боюсь, как бы не услышал отец. Что тогда?

Заиграл ее любимые романсы, попытался отвлечь от газетных заголовков.

Должен сказать, что музыкальные предпочтения в нашей семье отличаются. Отец любит революционные песни и чтобы я играл их на аккордеоне. Бабушка напевает романсы, у нее красивое сопрано.

У нас с бабушкой две больших любви – музыка и литература. Поэтому нам так интересно вместе.

Каким бы человеком я вырос, если бы не бабушка? Что бы представлял из себя Виктор Славинский?

Целый месяц тишина. Я бы выслушал, если бы она попыталась объяснить.

Плевать.

Плевать.

Что делается с матерью? То плачет навзрыд, то смеется как-то нервно, ломанно. На меня накричала. Чего, мол, сижу тут. Точно и я дышать рядом с ней не должен. Сегодня опять ревела, до меня доносились всхлипывания. Что я за сын, что не проявляю к матери заботы? Лучше держаться от нее подальше в такие дни.

Отец получил письмо. Арестован дядя Миша, его близкий друг, детей отправляют в детский дом. Дядя Миша, как следует из письма, был замешан в какой-то контрреволюционной организации. Отец в ярости. Пригрел змею, подпустил близко врага народа.

Два месяца без писем.