Эх, Витька!
В городе очереди, да очереди не то. Здесь людям есть нечего. Совсем. Понимаешь? Бабушка с дедом весь скот забили. Соседка на жалость давит, то и дело заходит спросить кусок. И не стыдно ей, к пожилым людям повадилась! А бабушка не может отказать.
Хорошо ты живешь, ничего не знаешь. Только газеты читаешь. Умоляем бабушку приехать в город. Она ни в какую. Говорит, если помрет, то в деревне. Глупое упрямство!
Писать совсем не хочется, нарисую тебе Черныша. Вдруг ты позабыл, как он выглядит.
Письмо допишу завтра.
Не понять Витьке. Всё как тогда. Как в тот год, когда Людочка умерла.
Я захожу, а она лежит на полу, не шевелится. Я надеялась, что она притворилась. Мне бы так хотелось, чтобы она притворилась. Людочка такой актрисой была!
А я же к ней такая счастливая шла – съела на завтрак две картофелины и кусок хлеба, чаю несколько кружек выпила, и так хорошо на душе было от того, что желудок полный. Я позвала: “Люда, Людочка”.
Легла рядом, положила ее холодную ладошку в свою, так и лежала. Меня папа и нашел. Говорит, всех на уши подняли, столько часов я там пролежала. А мне казалось, только прилегла.
Людочка у меня ни разу ничего не попросила. Гордая, сильная. Не сказала, что еды у них ни крошки который день. Только когда на полу мертвую увидела, поняла, насколько она стала тощая, кожа да кости остались от моей Людочки.
Так глупо. Все это. Глупо! И всем плевать!