Дорогие мои мальчишки

Глава 12. Морей альбатросы и волжские чайки

Уже темнело, когда шли с Судоремонтного ремесленники. Бледны были плохо отмытые, словно задымлённые лица. Ремесленники шли молча, и огромными казались глаза, подведённые тёмным налётом копоти и металла.

А у «Сада водников» толпился народ перед афишей кино. В парке играла музыка, а по аллеям, метя песок дорожек широкими отутюженными клёшами, в чистеньких бушлатах, сдвинув бескозырки на правую бровь, по четыре в ряд прохаживались затонские новосёлы — юнги с острова Валаама. И, когда проходили они мимо не затемнённого ещё входа в кино, выделялись на бескозырках буквы тёмного золота: «Краснознамённый Балтийский флот». Девчонки с пристаней Затона и Свищевки, сидевшие в ряд на скамьях, перешёптывались, провожая любопытными взорами молодых балтийцев.

Мальчишки с уважением, без особой приязни, но зато не без зависти смотрели, как, покачиваясь по-морскому, шли аллеей юнги. И общее мнение было уже таково, что «ремесленникам нашим теперь крышка. Морячки верх возьмут по всем статьям».

Пронырливый Лёшка Ходуля был уже тут как тут. Он так ныл в цеху, что всем осточертел, и добился своего: мастер отпустил его из-за больного пальца раньше других. Сам Ходуля никогда на море не бывал и по Волге ниже Ахтубы не плавал. Но он любил уснащать свою речь морскими словечками, хвастался, что непременно будет служить во флоте, и на руке у него был грубо вытатуирован якорь. Поэтому сегодня он смело подошёл к юнгам, присевшим отдохнуть на длинной садовой скамье.

— Разрешите пришвартоваться? С благополучным прибытием. Надолго бросили якорь у нас, в песчаных степях Аравийской земли?..

— Там видно будет, — сдержанно ответил худощавый юнга с длинными и тонкими бровями. Это был Виктор Сташук, с которым утром познакомилась Рима. — А вы местный?

— Тутошний, как говорится, — отвечал Ходуля. — Здесь родился, и это всё, что я любил…

— Ну, как у вас тут ребята, ничего?

— Ребята, конечно, имеются, — заискивающе поспешил сообщить Ходуля. — Всякие, конечно, есть. Есть чересчур кляузные, к начальству подъезжают. Вообще, конечно, вы тут всем этим шпинделям сто очков дадите. Одно слово моряки, флотские, морей альбатросы. Сам давно имею мечту. Курите?

Юнги покосились на предложенные им Ходулей папиросы, потом посмотрели на Сташука. Он, очевидно, был у них вожаком. Сташук чуть заметно сделал головой знак: ни боже мой. Юнги вздохнули и отвернулись.

— Некурящие, — жёстко отрезал Сташук.

— Могу зажигалочку предложить, собственной работы, — сказал Ходуля, вынимая зажигалку, которую ему вернул утром Капка. — Пожалуйста, для приезжего человека, тем более морякам, без всякого возмездия. Насчёт расходов не беспокойтесь, сочтёмся как-нибудь. Вы — альбатросы, мы — волжские чайки. Одно к одному, и всё в порядочке.

Сташук смутился было, не хотел брать, но Ходуля насильно вложил ему в руку зажигалку, прихлопнул ладонью сверху и сказал при этом: «Шито-крыто, взято-бито и с кона долой». Однако Сташук уже не смотрел на Лёшку. Машинально опустив зажигалку в карман бушлата, он привстал, завидя появившуюся в аллее Риму Бутыреву с подружкой.

— А, по синим волнам океана, лишь звёзды блеснут в небесах, — задекламировал Ходуля, — уж Римочка наша несётся, несётся на всех парусах…

Сташук не слушал его. Он во все глаза смотрел на Риму, с трудом узнавая в этой красивой приодевшейся девушке простенькую девчонку, с которой он так небрежно разговаривал утром.

— Что? Познакомить? — заторопился Ходуля.

— А мы уже с ней немного знакомые, — ответил Сташук и чётко откозырял Риме.

— Здравствуйте, — сказала она. — А это подруга моя… Здравствуйте, Лёша.

Ходуля так удивился, что даже не сразу ответил, и только через минуту спохватился:

— Здравствуй, Римочка, здравствуй, Лидочка. Добрый вечер, честь имею. А мы тут, знаете, с морячками то да сё, обнявшись крепче всех друзей…

— Кино будем смотреть? — спросил Сташук у Римы.

— Так билеты, наверно, уже все.

— А у меня и у одного моего товарища уже имеется как раз четыре, случайно рядом, вон дожидается стоит, — сказал Сташук, и они пошли в кино, оставив в аллее оторопевшего Лёшку Ходулю, который всё же пробормотал:

— Мне дурно, проговорила она…

Сташук познакомил девочек со своим товарищем Серёжей Палихиным. Вчетвером они направились в кино. Рима и Лида шли под руку и посерёдке, а юнги по краям и чуточку на отлёте. Причём оба так отчаянно вышучивали друг друга, что девочки то и дело покатывались со смеху, не замечая, как ловко товарищи помогают один другому сострить и показать себя с наилучшей стороны.

— О, он у нас рыбак известный, — говорил Сташук про Палихина. — Вы его спросите, как он на Ладоге камбалу ловил, а сам немецкую мину выудил…

— Нет уж, — отвечал Палихин, — пускай сам расскажет лучше, как он трубочистом сделался, когда в Ленинграде на крышу зажигалка упала в трубу, а он за ней туда полез… Красивый фасон после имел!

Потом Палихин и Лида ушли немного вперёд. Рима и Сташук поoтстали.

— Да, Рима, — сказал вдруг Сташук, — вы, кстати, местная?

— Да, родилась тут.

— Тогда вы, может быть, мне скажете, кто это такие тут у вас синегорцы. Я тут никого не знаю, а не успел приехать, уже письмо получил. И написано что-то не разбери поймёшь. Стою на вахте, а какой-то мальчонка подбежал, сунул мне письмо, а сам драла. — Он протянул Риме письмо. — Вот видите?

Сбоку был нарисован знак — радуга со стрелой.

— Вот уж ничего не пойму! — сказала Рима.

— Да и я не знаю, что это такое. Может быть, командованию показать?

— А это который выходил, усатый такой, нашито много вот здесь… Он у вас главный командир? Капитан?

— Не капитан, а мичман. Пора разбираться, Римочка. Антон Фёдорович Пашков. Известно: четыре узкие нашивки — это значит мичман, а шевроны углом на рукаве — это за сверхсрочную службу. Он ещё в ту войну кондуктóром был.

— На поезде?

— При чём тут, извиняюсь, на поезде? На корабле. На поезде кондýктор, а на флоте кондуктóр. Надо понимать.

А ремесленники шли усталые и злые. Юнги казались им бездельниками и щёголями. Не знали ремесленники Рыбачьего Затона, что эти аккуратно подобранные парни в бушлатах и в бескозырках хлебнули такого, что и не снилось затонским. Под огнём и бомбами финских самолётов ушли юнги с острова Валаама в Ладожском озере. Лютую голодную зиму провели они под осаждённым Ленинградом. И немало их ещё прошлой осенью пало в главном деле у Невской Дубровки, когда юнги, сами совсем ещё мальчишки, задержали немецких десантников и отстояли важнейший рубеж до прибытия частей Красной Армии. Не знали затонские, что у самого Вити Сташука с голоду умерла в ту зиму близ Нарвской заставы мать. Не подозревали затонские, что Серёжа Палихин в ледяной воде Ладоги своими руками отвёл мину, на которую едва не наскочила шлюпка с балтийцами. Многого не знали ребята и с пренебрежительным как будто, а на самом деле с завистливым высокомерием посматривали на приезжих. Но юнги словно и внимания на них не обращали.