Досье Габриэль Витткоп

ИСТОРИЯ КРОКОДИЛА[11]

Возвращение на борт старого доброго «Муфаката» и - клотоки, клотоки, клотоки...[12] Изредка мы пришвартовываемся у деревушек, громоздящихся высоко на глинистых берегах. Дебаркадер почти всегда состоит из нескольких плавучих стволов - ряда поленьев, бросаемых в полужидкий ил до самой кокосовой пальмы с содранной корой, зарубки на которой служат ступенями.

Волна мягко бьется о понтон с отхожим местом и еще один - для стирки. Женщины наполняют бидоны, стирают, споласкивают волосы, словно деревья, искривленные течением, под спиралевидной корой своих саронгов[13]. Наверху склона - деревня. Крошечные огороды, затеняемые тростниковыми зарослями. Белье, что сушится на веревке меж бугенвилиями, и ультрамариновое цветение салака[14]. Бакалейная лавка китайца - прилавок в тени бараков. Это по-прежнему мир Олмейера[15], поменялись лишь названия. Геринг, Рукун-Дамай или Дата-Биланг с рисовыми амбарами, разукрашенными черно-белым узором, и тотемные столбы, обклеенные приношениями и облепленные мухами. Кениям из Апо потребовалось больше тридцати лет, для того чтобы расписать Дата-Биланг, медленно прокладывая путь сквозь джунгли, в соответствии с языком птиц, пока их не остановила Большая река.

Фред - малаец, но он христианин. В Нью-Йорке и Марселе, Греции и Саудовской Аравии он сменил немало профессий. Об одной он охотно рассказывает, об остальных - нет. Мелочно было бы упрекать Фреда за его нетрадиционную биографию и тайные доходы, поскольку он отличается непоколебимой жизнерадостностью, да к тому же познакомил меня с Сами. Ведь Сами - пожалуй, единственный человек на свете, держащий крокодила как домашнее животное, и не повидать его - грех.

Вот как это произошло. Старый махакамский рыбак Сами, с царственным достоинством прикрывающий свою худобу выцветшим саронгом, однажды обнаружил в сети недавно вылупившегося крокодила и выбросил его обратно в реку. На следующий день, вновь найдя крокодильчика среди своего улова, он опять бросил его в воду. В ту же ночь ему приснился сон. К нему явились три женщины: старая в черно-белом, молодая в желто-белом и женщина средних лет в черно-желтом саронге. Они возвестили Сами, что хотят втроем жить у него в облике крокодила. Назавтра, когда Сами, в третий раз обнаружив крокодильчика, уже собрался выбросить его в реку, он услышал сверхъестественный удар гонга. Тогда, вспомнив свой сон, Сами подобрал рептилию, теперь уже взрослую и достигавшую целых двух метров, и назвал крокодила Сетиа - «Преданный». Каждый день Сетиа меняет цвет, становясь поочередно черно-белым, желто-белым или черножелтым, в зависимости оттого, какая из женщин в нем воплощается.

Мне захотелось увидеть Сетиа, и Фред пообещал отвести меня к Сами. В десять вечера, в потемках и под проливным дождем, мы взбирались по берегу, скользкому и будто намыленному. На наш зов явился старик с фонарем, изваянный

из света и тьмы. Его жилище представляло собой лабиринт досок и бамбука - сараи без крыши вокруг деревьев, включенных в их архитектуру. Я извинилась перед Сами за наш поздний визит.

— Ничего страшного, добро пожаловать... А вот и Сетиа. Днем он сидит в саду и даже не пытается спуститься к реке. Потрогайте Сетиа, ему будет приятно...

Я робко потрогала Сетиа, искренне надеясь, что это будет мое первое и последнее соприкосновение с крокодилом. Я нахожу весьма неуместной их привычку превращать ванную в столовую. Лежа неподвижно на куске линолеума, Сетиа смотрел на меня угрюмо и хитро. Быть может, он воплощал также Великого Крокодила Таронгари - хозяина подземных рек, пожирающего неосторожных путешественников?

— Сегодня Сетиа желто-белый, - сказал Сами, — значит, здесь самая молодая из женщин.

Часами, днями, неделями - нескончаемые берега джунглей, светло-коричневые волны Большой реки и бескрайнее небо. А затем - деревня, лавка китайца, погрузка мешков и корзин, разгрузка бидонов и картонок, и снова в путь: клотоки, клотоки, клотоки... Слышен лишь шум мотора, а вдалеке - крики птиц, барабанный бой цикад да звуки леса. На этой великой переправе, каковой является Махакам, мы встречаем и другие суда: ветхие плоты, где китайские семьи ютятся в тростниковых лачугах, пироги, dug-outs[16], джалуры, клотоки, tugboats[17] и большие медлительные баржи, словно утопленные в воде. Сидя перед штурвалом, находа управляет ногами, куря кретек[18] или жуя лук, ароматы которого доносятся до самой кормы вместе с монотонным речитативом Али, читающего вслух газету.

Я взбираюсь на крышу полюбоваться закатом. На горизонте громоздятся пурпурные тучи с золотистой каймой и кучевые облака аспидного цвета, Махакам преграждают стены фиолетового пара. Над верхушками деревьев парят божества и титаны, тая и рассыпаясь оперением фламинго. Первые калонги[19] и маленькие летучие мыши, обитающие в полых стволах мертвого бамбука, сотрясают воздух над рекой. Весь мир погружается в чернильную синеву, в ирисовый сок, углубляющий оттенки, и спускается по шкале темноты, пока, наконец, светляки не начинают проворно сшивать ночной бархат. Звезды - созревшие плоды, готовые упасть. Танцующая луна перебирается с одного берега на другой по излучинам реки, появляясь то здесь, то там. Клик ночной цапли отступает в заросли нипы[20] и мангровых деревьев. Ужин всегда суетлив и поспешен, оттого что лампа привлекает мириады москитов и приходится ее максимально приглушать. Прежде рядом подвешивали стручок чили, хоть это и не помогало. Вскоре Али помогает мне развернуть мой небольшой капоковый[21] матрас и натянуть москитную сетку.

Борнео наводнен анту - фантомами, что появляются, едва закроешь глаза: это старухи с обезьяньими лицами, похожими на пустые и морщинистые кожаные оболочки, призраки, словно сошедшие с рисунков азиатского Гойи. Рассевшись вокруг спящего, упыри высасывают его кровь с помощью хлопковой нити, вставляемой в вены. Порой во время бессонницы по ночной реке безмолвно скользит большое судно - корабль-призрак с сигнальным огнем, краснеющим на конце мачты. Это плоты из стволов белиана, меранти, акажу, сандала, которые связаны большими бамбуковыми поперечинами, скрепленными индийским тростником. Нередко они достигают шестидесяти метров в длину, на высоких шестах горят огни, а в лиственных лачугах скрываются люди, которые своими огромными лопатообразными веслами направляют их по реке до самого моря.

Однажды в полдень, окрашенный в пепельно-белый цвет, когда призрак Банаспати[22] бегает на руках, я заметила погребальный корабль - гроб в форме лодки с изваянием ке-ньяланга[23] на носу. На пути в Страну Мертвых он тоже плыл к морю, весь черный от копошащейся вороньей стаи.