Дотянуться до звезд

Глава 13

Что ни говори, а это лето словно явилось из самых сладких грез Дианы. Дни были длинными и теплыми, и их переполняло дурманящее чувство покоя и близости. Тем утром они все вместе — Диана, ее мать и Эми с Джулией — катались на лодке по болотам. Они вытащили шлюпку на песок, потом закрепили небольшой якорь поглубже в прибрежную траву и, перейдя дюну, пешком направились к пляжу возле маяка.

В этой части волны были выше, нежели на болотах, которые от ветра защищал высокий холм. Буруны накатывали с моря, вздымались и падали, рассыпаясь искрами брызг. Диана занималась установкой зонтика, пока Люсинда стелила одеяло и раскладывала шезлонги. Облачившись в новый темно-синий купальник, Эми переживала, что теперь будет выглядеть толстушкой, но Люсинда убедила ее, что она просто бесподобна и соблазнительна. Эми потребовала у нее объяснений незнакомых слов.

Диана отнесла Джулию к кромке прибоя. Здесь песок был влажным и прохладным, и в нем блистало больше камушков, чем на том месте, где они разбили лагерь. Диана осторожно гладила мягкую кожу своей дочери, втирая солнцезащитный крем. В мокром песке Диана вырыла для Джулии небольшое углубление, затем усадила ее туда и начала возводить песчаный замок.

— Помощь нужна? — спросила Эми.

— Не помешает, — ответила Диана.

Они работали с противоположных сторон замка, делая его внушительным и огромным. Диана руками придавала форму стенам и башенкам, пока Эми голубым пластмассовым ведерком выстраивала парапеты и крепостной вал. Они пригоршнями загребали сырой песок и посыпали его кружевными зигзагами на крышу и перила. Диана сделала флаги из обрывков коричневой и зеленой морской капусты. Чтобы при всем своем великолепии замок еще и сверкал, они вдавили в песок обломки ракушек мидий и гладкую гальку. Вместо окошек переливались кругляши обточенных морем кусочков стекла.

— Он прекрасен, — сидя на корточках, сказала Эми.

— Замок Джулии, — сказала Диана, помогая Джулии добавить финальный штрих: кусочек деревяшки для подъемного моста.

— Собирая игрушечные домики, ты чувствуешь то же самое? — спросила Эми.

— Ну вроде того, — улыбнувшись, сказала Диана. Она обожала плотницкое ремесло, тот факт, что ее творение доставит радость малышам, и конечно получение чека с оплатой. Замки из песка были похожи на летние дни: даря тепло и счастье, они потом исчезали в морской пене. Единственное, что оставалось, — это радость от их постройки, и она была ценнее любых чеков.

— Ты любишь работать?

— Обожаю, — ответила Диана.

— Хм, — сказала Эми и сразу же замолчала.

Диана знала, что она подумала о своей маме. Пребывание Эми у Роббинсов было продлено на неопределенный срок. Диана ходатайствовала об этом через Алана, и после начальных протестов Тесс Брукс все-таки согласилась.

Звонила мать Эмбер и жаловалась насчет того, что Эми толкнула ее дочь. К ним приезжал полицейский. Марла Арден заявила, что дети учатся насилию у взрослых, и СДС не собиралась отправлять ее обратно в опасную среду обитания без проведения должного расследования обстоятельств произошедшего инцидента. Папка с делом Эми толстела не по дням, а по часам, и иногда Эми казалось, что ее жизнь кто-то с громким шумом спустил в унитаз.

Порой Диана чувствовала, что Эми сравнивала ее со своей матерью. Диана трудилась — ее мама спала. Диана была постоянно занята — ее мама ленилась. Из-за всех этих противоречий, разрывавших ее изнутри, Эми ходила хмурая, словно майская туча.

— Но больше всего, — с улыбкой сказала Диана. — Я люблю играть. Давай поплаваем.

— Не хочется.

— Нет?

Эми передернула плечами. Она помрачнела, будто над ней зависло черное грозовое облако:

— Тут слишком высокие волны. Обычно мы отдыхаем на Джетти-бич, там спокойнее.

— Эми, волны тебя не укусят. Я показала бы тебе, как здорово на них скользить.

— Нет, я правда не хочу.

— Ну, может быть, еще передумаешь, — расстроившись, сказала Диана.

Для Джулии эти волны были действительно опасны, поэтому Диана отнесла ее к Люсинде.

— Как водица? — спросила Люсинда.

— Теплая, — сказала Диана.

— Устроите заплыв?

— Я — да. А Эми боится.

— Не торопи ее, милочка. Ты тоже сначала не очень горела желанием лезть под большие волны. Помнишь, как ты упала головой в песок? Тогда ты поцарапала нос и лоб.

— Помню, — сказала Диана, — но я была намного младше — лет четырех или пяти.

— Первый раз — это первый раз, — сказала Люсинда.

— Спасибо, мам.

Люсинда довольно кивнула и помогла Джулии устроиться рядом с собой. Она прекрасно вписалась в образ пенсионерки: у нее был пляж, книга, семья и уверения дочери в том, что вода теплая. В библиотеке вскоре намечались танцы, и Люсинда уже была приглашена в качестве почетной гостьи.

К тому времени как Диана спустилась к воде, Эми сменила гнев на милость. Она ничего не сказала, а просто встала с того места, где работала над песчаным замком, и вошла в воду рядом с ней.

— Ты хорошо плаваешь, — сказала Диана, когда они были вдали от берега, где море колыхалось относительно спокойно.

— Мама научила меня, — ответила Эми. — Еще в детстве.

— Она молодец, — сказала Диана. — Меня тоже мама учила.

Она поглядела на Люсинду, сидевшую с Джулией под бело-зеленым полосатым зонтом. В соломенной шляпке и затененных очках, читая книжку в своем старом выцветшем шезлонге, она выглядела ни капли не изменившейся, такой же, как и раньше, молодой матерью Дианы.

— Моя мама боится волн, — нервничая, сказала Эми. — На Джетти-бич их почти не бывает.

— Секрет, — сказала Диана, взяв Эми за руку, — в том, что не нужно бороться с ними. Представь себе, что ты — морской котик и все время проводишь в воде. И здесь тебе лучше, чем где бы то ни было.

— Как дельфин?

— Скорее как котик, — ответила Диана. — Ты должна двигаться вверх-вниз.

Море дарило свежесть и прохладу. У него был соленый привкус, и оно снимало тяжесть с груди Дианы. Когда Эми приготовилась, они позволили течению понести себя к пляжу. Диана показала Эми, как смотреть через плечо, предугадывая появление следующей волны. Вытянувшись, словно бесстрашные амазонки, и подняв руки над головами, окутанные пушистой белой пеной, они вылетели на берег на гребне прибоя.

— Ничего себе! — воскликнула Эми, смахивая волосы с глаз.

— Молодчина!

— Люсинда! — позвала Эми. — Ты видела?

— Да! — крикнула Люсинда.

Диана очень радовалась за Эми. Скольжение по волнам было только началом. Получив новый опыт, девочка не хотела останавливаться. Весь остаток дня она провела, изображая из себя серфера без доски. Неподалеку играли другие дети, но Эми сторонилась их. Казалось, ей больше нравилось плавать с Дианой и Люсиндой и возиться с Джулией.

Вода постепенно прибывала, и Диана видела, как она все ближе подбиралась к песчаному замку. Она ощутила комок в горле. Первая волна смыла утрамбованный песок, легонько облизав крепостной ров. Диана не хотела смотреть на то, как замок исчезал у нее на глазах.

— Ох, море, море, — сказала ее мать, выйдя на берег и вытирая полотенцем волосы.

— Джулия тоже любит море, — сказала Эми.

— Ее второе имя, — сказала Люсинда, — Лея. Оно означает луг у края моря. Л-е-я.

— Джулия Лея Роббинс, — сказала Эми. — Ой, как красиво. Джулия Луг-у-края-моря Роббинс.

Диана глядела на песчаный замок. Волны неумолимо приближались. Она наклонилась к Джулии. Дитя проснулось и молча смотрело в глаза матери. Диана взяла ее крохотные ладошки. Они были мягкими и теплыми, и, прикоснувшись к ним, Диана испытала облегчение.

— Я возьму Джулию поплавать, — сказала она. — За холмом.

Эми и Люсинда собрали пляжные принадлежности. Диана понесла Джулию через дюны. Сверху открывался вид на полукруг пляжа, широко раскинувшиеся болота и белый маяк. Море уничтожило их прекрасный замок из песка, и Диана отвернулась от него.

Джулия шевелилась у нее в руках. Диана прижала ее к себе. Их голые руки и теплая кожа слились воедино. Джулия обожала лето; так было всегда, а сейчас наступала ее самая любимая часть — плавание. Диана спустилась с ней на подветренную сторону небольшой дюны. Слева лежало открытое море, справа родные болота.

Вода излучала спокойствие и тепло. И Диана вместе с Джулией вошла в нее. Песчаное дно мягко обволокло ее ступни. Диана прогнала от себя мысли о крабах и острых ракушках, развернулась лицом к берегу, подняв Джулию почти до подбородка, и откинулась на спину. Солоноватая шелковистость заключила их в свои нежные объятия.

— Маа, — сказала Джулия.

— Да, любимая, — ответила Диана. — Я твоя мама.

Покачиваясь на спинах, они отдалялись от берега. Диана придерживала Джулию у груди и легонько двигала ногами. Став невесомыми, они ощущали на лицах солнечные лучи. Стая куликов со свистом неслась вдоль пляжа, а потом сорвалась вверх в коричневом вихре. Диана представила себе полет и Джулию, не обремененную своим искалеченным телом.

— Мы плаваем, милая, — сказала Диана.

Джулия уткнулась носом в ее ключицу. Не имея возможности обвить руками шею Дианы, она доверяла эту обязанность матери. Диана плыла за них обеих. И морская вода помогала ей. Она поддерживала их на своей поверхности и, нисколько не напрягаясь, увлекала вперед.

— Лето, — сказала Диана; соленые брызги у нее на лице на вкус были словно слезы. — Ты любишь лето, Джулия.

— Маа, — сказала Джулия.

— Очень сильно. Ты всегда любила его, с самого своего рождения.

Лежа у Дианы на животе, Джулия дернулась, заламывая руки.

— Ты дитя лета, — говорила Диана. — Ведь ты так любишь это время года, правда, Джулия? Это теплое, чудесное время…

За болотами Диана увидела свой дом. Под солнцем потрепанная погодой кровля казалась серебряной, а ставни синими, будто само море. Садик Люсинды искрился всеми цветами радуги. Золотисто-зеленый тростник раскачивался на ветру, а флаг гордо реял. Ее мастерская отсюда выглядела крохотной, размером с ее игрушечный домик. На подъездной дорожке было пусто, но Диана гадала, заедет ли к ним Алан, чтобы проведать Эми с Джулией. Она вспомнила, как они обнимались в тот последний раз, и еще крепче прижала к себе Джулию.

— Хэй-хэй! — закричала Эми, размахивая руками на вершине дюны.

— Слышишь? — спросила Диана. — Это тебя зовет твоя подружка, Эми.

— Гааа, — сказала Джулия.

— Привет, — крикнула в ответ Диана. — Джулия говорит «привет».

Подобно пушинке, Джулия была легка и свободна. На песчаном холме стояла Эми с Люсиндой. Их лица скрывала тень, но Диана была уверена, что они улыбались. Этот день стал подарком небес. Усевшись на высохшие ветки, за ними наблюдал зимородок. Солнце припекало, а ветер дарил свежесть. Это было лето, и все девчонки были вместе.

В девятистах милях на северо-восток, в старом буксире, сидел Малаки Кондон и слушал брачные песни дельфинов. На голове у него были наушники. Прошлой ночью он втащил гидрофон на борт и снялся с якоря у острова Биг-Танкук. Мимо стремительно промчались дельфины, оставив огненно-зеленый след. Их сложный, таинственный язык, словно поэзия, будоражил воображение сурового ирландца.

Теперь он вернулся в доки Луненбурга и занимался расшифровкой вчерашних записей. Он был крепким седовласым мужчиной семидесяти двух лет, который родился и вырос на западе Ирландии, где и отдал навсегда свое сердце морю. Его отец ходил с неводом на лосося, и однажды летом ребенком вместе с сестрами он проделал в нем дырки, чтобы выпустить рыб. Любовь этого непримиримого идеалиста к природе не знала границ. Вот и сейчас он был готов в любое время слушать воркование дельфинов под звуки флейты Джеймса Голуэя или пение Лучано Паваротти.

За окном рубки зеленела темная гавань. Ярко-красные и синие здания своей незамысловатостью напоминали детские кубики. В вышине кружили белые чайки. Из доков вышел рыбацкий катер, и Малаки тяжело вздохнул. Он созерцал драму северной гавани под чудесную музыку — так чего же ему не хватало?

Вопрос был слишком горьким, и он прикусил мундштук трубки. Малаки тосковал по своей жене. Бриджит умерла девять лет назад. У них была замечательная жизнь — в Ирландии, Штатах и на многих океанах по всему свету. Его жена была родом с острова Аран, и именно она поддержала его стремление посвятить себя изучению моря. Она работала уборщицей и брала стирку на дом, дабы ему хватало на учебу. В Океанографическом институте Керри было не так уж много студентов, чьи юные жены так же бы горбатились, чтобы их мужья могли изучать взморник и акулью печень.

— Придет день, — говорила она мелодичным низким голосом, сияя вересковыми глазами, — когда ты будешь в поте лица исследовать своих рыб, а я стану отдыхать дома и целыми днями напролет играть с нашими детьми в дочки-матери.

— Обещаю, — сказал Малаки, — поддерживать тебя и одиннадцать ребятишек до тех пор, пока ты не будешь настолько счастлива, что тебе станет невмоготу.

— А разве женщина может быть так счастлива, — склонив рыжую голову ему на грудь, спросила она, — что ей станет невмоготу?

— Ну, к примеру, после одиннадцати малышей она будет так счастлива, что начнет молить своего мужа оставить ее в покое, — пошутил он.

— Ох, Мал, — рассмеялась она.

Но у них не было одиннадцати малышей. Лишь один. У Малаки и Бриджит родился сын. Они назвали его Габриель[11], потому что он стал их архангелом. Бриджид больше не рожала, но Малаки был рад. Ему хватало Габриеля. Он был их ясной луной, их восходящим солнцем. Маленький и забавный, с курчавыми рыжими волосами матери, он был поэтом.

Нет, он не печатал свои произведения. Но Малаки верил, это непременно случилось бы. У мальчугана был талант. Его язык был наследием предков: Йетса, Синга и Джойса. В четырнадцать лет он обладал душой умудренного жизнью человека. В его словах чувствовался ритм песен, а когда он писал о лунном сиянии над заливом, вы могли увидеть рябь на поверхности воды. Когда он слагал оды о любви к девушке, которую сам еще не успел испытать, его стихи пронзали сердце, оставляя в нем кровоточащую рану.

Блеск и живость были даны Габриелю самой природой. Он был самым счастливым из когда-либо появлявшихся на свет детей и с пылом и страстью ухватился за дарованную ему жизнь. Все в его окружении было прямиком из необыкновенной сказки. Его учителя, друзья, соседи. Его стихи побеждали на литературных конкурсах. Учителя английской литературы боготворили его, твердя Кондонам, что их сын обязательно станет знаменитостью. Но Малаки было наплевать на славу. Если бы только он мог слушать речь сына до конца жизни, он был бы безмерно счастлив.

Но Габриель умер. В возрасте четырнадцати лет он погиб в автомобильной аварии на шоссе 132 в Хайянисе, недалеко от аэропорта Ротари. Удар буквально уничтожил его родителей. Если бы не их вера…

Каждое утро Бриджит ходила на мессу в церковь Святого Франциска Ксавьера, преклоняя колени всего в нескольких скамьях от Роуз Кеннеди. Иногда их взгляды встречались — пожилая женщина прекрасно понимала печаль Бриджит.

Малаки похоронил себя заживо в собственной лаборатории. В ВОИ были привычны к полуночникам, но даже там огни офиса Малаки гасли позже всех остальных. Он страстно увлекся дельфинами. Он часами прослушивал их щебетание. У него были притянутые за уши теории, на которые никто не обращал внимания, — о том, что дельфины, как существа романтические, имели свои церемонии ухаживания и, мол, их голоса меняли звучание, когда они влюблялись.

Ссутулившись и натянув наушники, Малаки обезумел от горя. У него остались силы лишь слушать. Разве мог человек понять брачные песни дельфинов, не позволяя их музыке проникнуть в себя? В тот год он чуть не лишился своего исследовательского гранта. Потеряв способность воспринимать любовные рулады морских обитателей, он перестал писать научные доклады на эту тему. А исследования без теории не получали финансирования.

Малаки помог его молодой ассистент. Спустя пару месяцев после смерти Габриеля Алан Макинтош передал ему аудиокассету.

— Это с Карибского моря, — сказал он. — Дельфины из пролива Анегада.

— Еще больше тарабарщины, — буркнул Малаки.

— Не соглашусь, — сказал Алан. — Особенно после того, как ты научил меня слушать. Я бы назвал эти звуки поэзией. Сейчас на факультете мы читаем Йетса, и по мне так они очень похожи.

— Йетс, — сказал Малаки. Габриель был его Йетсом. Габриель творил слова, разбивавшие сердца и пробуждавшие душу. Что мог американский студент вроде Алана Макинтоша понимать в Йетсе?

Малаки долго и болезненно морщился от одного его вида: молодой человек, в отличие от Габриеля, был жив и каждый день ходил на учебу. С другой стороны, Алан потерял брата. Это была трагедия, подкосившая его родителей. Поэтому, желая выразить свою благодарность, Малаки облачился в наушники, пытаясь уловить Йетса в языке дельфинов. Но вместо него он услышал Габриеля.

Сам того не зная, Алан вручил ему этот дар. Упомянув Йетса, он передал Малаки ключ к Габриелю. И Малаки до сих пор слышал своего сына. Песни дельфинов были похожи на поэзию Габриеля: прекрасную, невесомую, невыносимо благозвучную для этого мира. Спустя все это время Малаки удалось повстречать лишь несколько людей, которые могли слышать их, ощущать их магию. Большинство его знакомых не улавливало ничего кроме щелчков, трелей, курлыканья и рыданий. Только эмоциональные, духовно развитые, безудержно влюбленные, сумасшедшие, до предела безрассудные, убитые горем, виновные, просветленные люди с душами поэтов и сердцами детей могли слышать, как дельфины распевали песни о своей любви.

Алан Макинтош был таким человеком. А его братец Тим — нет.

Парнишки Макинтош: единственные сыновья, оставшиеся у Малаки Кондона. Они не приходились ему родней, но разве это имело хоть какое-то значение? Малаки усыновил их в своем сердце, и они ответили ему тем же. Малаки считал, что люди не выбирали друг друга. Они предназначались друг другу Богом в качестве вечных спутников. Появление братьев Макинтош в жизни Малаки было добрым знаком, и не важно, догадывался ли он об этом или нет.

— Позвони своему старику, — сказал он вслух, передвинув трубку в уголок рта.

Кроме него на буксире никого не было. В его ушах без умолку болтали дельфины, без единого человеческого голоса, если, конечно, не считать дух Габриеля. Малаки верил, что голос преодолевал немалое расстояние и что, даже если Тима и Алана не было видно, они все равно могли услышать его зов.

— Позвони мне, — повторил он. — Ты знаешь, что должен. Так чего же, черт возьми, ты ждешь? Думаешь, такая жизнь будет продолжаться вечно?

В прошлом месяце ему звякнул Алан. Теперь настала очередь Тима. У братьев осталось неулаженное дело — источник всех их неприятностей, — и они не могли должным образом начать новые жизни, не разобравшись со своим прошлым. И у Малаки были припасены слова мудрости для них обоих.

У него было необычное качество ясновидения — характерное для ирландцев, но очень редкое у мужчин. Он представил себе Диану, ее спокойную, совсем как у Бриджит, естественную красоту; он отчетливо видел купавшуюся в материнской ласке и любви Джулию, искривленную будто корень дерева. Малаки мог бы сам связаться с братьями, но это было бы уже совсем не то. Отцам нравилось, когда им звонили. Хорошие люди не забывали про своих стариков. Малаки крепился духом и слушал дельфинов, приготовившись в любой момент ответить на звонок Тима.

Потому что время пришло.