Древняя Спарта и ее герои

Предание о Клеомене

О том, насколько тщательно спартанское государство следило за своими царями, подавляя в зародыше их тенденцию к самостоятельности, свидетельствует судьба многих спартанских царей, большинству из которых не довелось спокойно умереть в собственной постели. Чаще всего предметом для судебного разбирательства было поведение царя в действующей армии. Любая неудачная военная кампания вызывала у эфоров сильнейшие подозрения в отношении главнокомандующего. Судя по судьбе отдельных царей из обеих династий, наибольшее давление со стороны эфоров цари испытывали в Vb., когда влияние эфората на все стороны спартанской жизни достигло своего максимума. Именно в этот период многие цари под тем или иным предлогом были лишены власти[8], причем некоторые из них подвергались суду несколько раз, как, например, царь Клеомен (согласно дошедшему до нас преданию, он, вероятно, был первым царем, привлеченным в Спарте к суду).

История жизни и смерти спартанского царя Клеомена[9] является одним из интереснейших сюжетов во всей истории Спарты. Как у древних авторов, так и у современных исследователей[10] отношение к личности Клеомена и его деятельности было весьма неоднозначным. Эта противоречивая оценка берет свое начало от Геродота. Поскольку Геродот является чуть ли не единственным источником сведений о Клеомене, рассмотрим, насколько достоверен этот источник.

Современная академическая наука, начиная с известной работы Ф. Якоби[11], как правило, высоко оценивает «Историю» Геродота как исторический источник. Ф. Якоби, а вслед за ним и другие исследователи обратили внимание на то, что Геродот никогда не изменяет традицию по своему усмотрению и не переделывает того, что услышал. Он сам намеренно никогда не искажал полученных сведений и, как правило, если в его распоряжении оказывалось несколько вариантов предания, по-разному трактующих тот или иной факт, добросовестно их перечислял. В результате мы нередко получаем противоречивую информацию о людях и событиях, поскольку Геродот передает традицию, взятую из разных, часто враждебных друг другу источников. «Отец истории», как правило, не подвергал полученные варианты предания критической оценке и не старался согласовать их между собой.

Геродот при написании своего труда в основном опирался на устную традицию. Он был настолько надежен, насколько надежными были его информаторы. Анализ имеющихся сведений о круге общения Геродота показывает, что его осведомителями, как правило, были люди высокопоставленные, пользующиеся большим авторитетом в своих государствах. Эти его конфиденты, с одной стороны, обладали ценными сведениями, с другой — преподносили эти сведения, уже подвергнув их аберрации, нередко продиктованной кланово-партийными или личными интересами. Так, например, у Геродота наряду с благоприятной для Фемистокла традицией отчетливо видны следы радикальной переделки предания в крайне враждебном для этого великого афинянина духе.

Точно такая же метаморфоза скорее всего произошла и с преданием о царе Клеомене. Как и в случае с Фемистоклом, у Геродота можно найти полярные высказывания в отношении Клеомена. Причина столь противоречивой оценки лежит в изначально неоднозначном отношении к Клеомену его современников и ближайших потомков как внутри, так и вне Спарты. В «Истории» Геродота, нашем основном и практически единственном источнике по данной теме[12], мы постоянно находим отражение двух диаметрально противоположных взглядов на личность Клеомена.

Царь Клеомен вызывал и продолжает вызывать интерес у исследователей по целому ряду причин. В новой и новейшей историографии правление Клеомена нередко оценивают как решающее не только для Лаконии, но и для всей Греции в целом. За этой оценкой стоят известные реалии: действительно в период правления этого царя Спарта окончательно закрепила свое первенство в Пелопоннесе и стала бесспорным общегреческим лидером. Именно с Клеомена начинается четко обозначенное противостояние эфората и царской власти. Во многих отношениях Клеомен был выдающимся правителем: он укрепил авторитет Спарты за рубежом, проведя несколько удачных военных кампаний; он создал как внутри страны, так и вне ее сильное лобби, с помощью которого ловко избавился от своего соправителя Демарата; он проявил удивительный для спартанца цинизм в отношении религии; он легко шел на самые отчаянные провокации ради достижения своих целей. Одним словом, для Спарты это был слишком сильный и самостоятельный политический лидер, чьи экстравагантные поступки выходили за рамки принятых в Спарте норм поведения.

Интерес к Клеомену, кроме объективной значимости этой фигуры, объясняется также и тем, что он был первым спартанским царем, о котором сохранилась столь богатая традиция[13]. По всей видимости, Геродот получил полную и разностороннюю информацию о Клеомене благодаря тому, что воспоминания об этом выдающемся царе еще долго были живы в Спарте. Картина царствования Клеомена у Геродота базируется в основном на устной традиции. Важно отметить, что Геродот благодаря своим ксеническим[14] связям с кем-то из видных спартиатов, возможно, Архием, сыном Самия, имел возможность посещать Спарту и получать нужную ему информацию из первых рук (Her. III, 55).

Что же заставило спартанцев, которых часто обвиняли в «короткой исторической памяти», и через полвека не только помнить Клеомена, но и по-прежнему расходиться в оценке его деятельности?

Попробуем внимательно вчитаться в древнее предание, последовательно рассмотрев отдельные темы, наиболее важные для понимания Клеомена и его эпохи. Это следующие сюжеты: военная и дипломатическая деятельность Клеомена; его вражда с царем-соправителем Демаратом; отношение Клеомена к религии и, в частности, к оракулам и предзнаменованиям; выдвигаемые против Клеомена обвинения в коррупции; антигосударственная деятельность царя в Аркадии; самоубийство и связанная с ним версия о безумии царя.

Клеомен, Демарат и Афины

В первую очередь мы рассмотрим кардинальную проблему всего царствования Клеомена — невозможность проводить собственную внешнюю политику из-за постоянной оппозиции со стороны его коллеги Демарата. При существующей в Спарте двойной царской власти, так называемой диархии, два сильных царя, правящих одновременно, неизбежно становились соперниками. Пример Клеомена и Демарата в этом отношении по-своему хрестоматией. Демарат помешал Клеомену довести до конца несколько военных предприятий, обещавших быть удачными. Клеомен в свою очередь сумел лишить его трона.

Рассмотрим последовательно цепь событий, приведших одного царя к изгнанию, а другого — к смертной казни.

Первый случай открытой вражды Клеомена и Демарата имел место в 506 г. в ходе очередной военной кампании, направленной против Афин. Напомним вкратце предысторию этого похода.

Главное место в послужном списке военных и дипломатических достижений Клеомена занимает изгнание им из Афин в 510 г. Писистратидов. Эта акция лежит в русле широко рекламируемой борьбы Спарты с тираническими режимами в Греции, начатой около сер. VI в.[15] Однако случай с Афинами имел свою специфику. Так, судя по рассказам Геродота (V, 63–65) и Аристотеля (Ath. pol. 19, 4–5), чьи версии даже в деталях очень близки между собой, спартанцы не питали никакой ненависти к афинским тиранам. Наоборот, согласно преданию, «спартанцы находились с Писистратидами в самой тесной дружбе» (Her. V, 63, 2; 90,1; 91, 2) и были связаны с ними узами гостеприимства (Arist. Ath. pol. 19, 4). Перемену этого отношения Геродот связывает с влиянием Дельф. По его словам, «Алкмеониды… подкупили Пифию деньгами, чтобы она всякий раз, как спартанцы вопрошали оракул… возвещала им освободить Афины» (Her. V, 63, 1). Но если все источники единодушны в том, что именно Алкмеониды — знатный афинский род — были более всего заинтересованы в ликвидации афинской тирании, то в отношении спартанских властей таких сведений нет.

Как нам кажется, отнюдь не только глубокая религиозность, требующая от спартанцев безусловного подчинения воле Аполлона, заставила их изменить свое первоначальное отношение к Писистратидам и решиться на их насильственное смещение. Кроме почтения к Аполлону, здесь действовали какие-то реальные интересы и мотивы. Спарта, конечно, могла использовать и Дельфы, и Алкмеонидов в своих собственных целях. Но, с другой стороны, это был тот редкий случай, когда цели Алкмеонидов, Дельф и спартанских властей совпали. Что касается спартанцев, то они скорее всего стремились остановить рост афинского могущества, начавшийся при Писистратидах. Мы согласны с мнением И. Е. Сурикова, что «освобождение Афин помимо прочего могло способствовать вовлечению этого крупного полиса в спартанскую сферу влияния, вплоть до включения его в Пелопоннесский союз»[16]. Личная дружба при этом, конечно, отступила на задний план, тем более что ксенические связи с Писистратидами были установлены до того, как те стали тиранами.

Спартанцы, по-видимому, были единодушны в своем желании уничтожить тиранию Писистратидов, хотя побуждения рядовых граждан и политической элиты вряд ли полностью совпадали. Для рядовых граждан решающим аргументом было многократно повторенное изречение Дельфийского оракула, призывающего их помочь Афинам избавиться от тирании. Правящая элита руководствовалась скорее всего более практическими соображениями: во-первых, большую настороженность вызывал союз, заключенный Писистратидами со старинным врагом Спарты — Аргосом (Arist. Ath. pol. 19, 4), во-вторых, Спарта, оказывая военную помощь Алкмеонидам, вполне могла рассчитывать на получение в будущем значительных политических дивидендов. Хотя принципиальное решение о вооруженном вторжении в Афины было принято без каких-либо серьезных возражений со стороны членов герусии и эфората, масштабы будущего предприятия, вероятно, стали предметом дискуссии. В результате было решено послать морем сравнительно небольшой отряд. Возможно, эта первая экспедиция готовилась в тайне от союзников: необычным кажется как выбор пути (по морю, а не по суше), так и выбор главнокомандующего, которым стал Анхимолий, человек влиятельный, но не царь (Her. V, 63, 1). После того как спартанский отряд был разбит фессалийской конницей, а сам Анхимолий погиб, была организована вторая, уже более многочисленная экспедиция, возглавляемая Клеоменом. Военная кампания 510 г. для Клеомена оказалась удачной. Разбив союзную Писистратидам фессалийскую конницу, спартанский царь занял Афины и осадил Гиппия и его сторонников, которые заперлись в Пеласгических стенах, древнем бастионе западной части Акрополя (Her. V, 64; Arist. Ath. pol. 19, 5). Геродот не сомневается, что спартанцы никогда бы не смогли взять крепость и захватить Гиппия, если бы не случайность: в руки спартанцев попали дети Писистратидов, и последние согласились сдаться, пообещав покинуть страну в пятидневный срок. Клеомен гарантировал Гиппию и его семье безопасность и не выдал их на расправу Алкмеонидам. Так сравнительно легко и без большого кровопролития спартанский царь достиг своей цели — избавил Афины от тирании Писистратидов (Her. V, 65).

Судя по тому, что экспедицию против Гиппия весной 510 г.[17] возглавил Клеомен, он и являлся наиболее заинтересованным лицом в смене политического режима в Афинах. По словам известного британского антиковеда Пола Кэртлиджа, «человек, который в 491 г. мог подкупить дельфийское жречество, был, конечно, не таким, чтобы подчиняться дельфийским командам, разве только они совпадали с его собственными взглядами и намерениями»[18]. Возможно, режиссером многократного обращения Алкмеонидов в Дельфы был сам Клеомен.

Однако после изгнания Гиппия события в Афинах стали развиваться не по спартанскому сценарию. После того как неожиданно для спартанцев вместо ожидаемого олигархического правления силу стал набирать Алкмеонид Клисфен, заключивший союз с демосом, спартанские власти, видимо, решили, что для них настало время вмешаться в афинскую политическую борьбу и помочь взять верх над Клисфеном его противнику — Исагору. По приглашению Исагора в Афины был направлен небольшой отряд во главе со спартанским царем (Her. V, 70. 1; Arist. Ath. pol. 20, 2). Клисфен бежал, а Клеомен, придя в Афины, изгнал из города «под видом очищения от скверны» 700 семейств, на которые указал Исагор. Однако попытка Клеомена осуществить полномасштабный государственный переворот, распустив управлявший Афинами Совет четырехсот и отдав власть в руки Исагору и тремстам его приверженцам, встретила сильнейшее сопротивление афинского народа. В сложной обстановке, не желая подвергать свое небольшое войско опасности, Клеомен предпочел уйти из Афин, бросив приверженцев Исагора на произвол судьбы. В результате у власти оказались изгнанные Клеоменом сторонники демократических преобразований во главе с Клисфеном (Her. V, 66–73; VI, 131; Arist. Ath. pol. 20–22). Афины были спасены от установления крайней формы олигархии, а Клеомен лишился возможности управлять этим полисом как своей вотчиной. Через столетие в ходе строительства спартанской империи Лисандр повторит опыт Клеомена: он успешно будет внедрять в союзные города корпоративные тирании (декархии), охраняемые и управляемые спартанскими военными комендантами (гармостами) и их гарнизонами.

После неудачи Клеомена в Афинах спартанские власти наконец решили предпринять более серьезные усилия, чтобы впредь избавить себя от опаснейшего с их точки зрения афинского варианта демократии. В 506 г. была подготовлена внушительная экспедиция, куда, кроме лакедемонян, вошли также союзные контингенты, а во главе ее встали оба царя (Her. V, 74). В нашей традиции — это первое совместное предприятие Клеомена и Демарата.

Геродот утверждает, что решение о насильственном восстановлении аристократического правления Исагора было принято Клеоменом самостоятельно. Во-первых, царь хотел вернуть себе реноме успешного полководца и дипломата, несколько подмоченное после его поспешного бегства из Афин, во-вторых, он, вероятно, испытывал сильное желание сделать афинского аристократа и своего друга Исагора правителем Афин и тем самым своим вассалом. Судя по действиям Клеомена сначала в Афинах, а затем в Дельфах, он использовал личные контакты с представителями многих знатных греческих семей для того, чтобы проводить свою собственную политику, не особенно считаясь с мнением спартанских властей. Профессор Тринити-колледжа Дублинского университета Дж. Хаксли, оценивая многообразие и разносторонность связей Клеомена с зарубежными партнерами, сравнивает его с выдающимся деятелем времен Пелопоннесской войны Алкивиадом[19].

На этот раз личная инициатива Клеомена была поддержана на самом высоком уровне, и в Афины был отправлен не просто отряд во главе с царем, а армия Пелопоннесского союза, возглавляемая обоими спартанскими царями. Однако отсутствие четкого правового законодательства, регулирующего отношения членов Пелопоннесского союза как между собой, так и с государством-гегемоном Спартой[20], вело к тому, что спартанские цари как главнокомандующие союза чувствовали себя вправе самовластно распоряжаться военными контингентами союзников. Геродот, явно считающий одного Клеомена главным инициатором похода, сообщает, что царь как руководитель Пелопоннесского союза собрал союзную армию не только без предварительной консультации с союзниками, но даже не поставив их в известность о цели экспедиции. Вот что пишет по этому поводу Геродот: «Между тем Клеомен считал себя крайне оскорбленным афинянами на словах и наделе и стал собирать войско со всего Пелопоннеса. О цели похода царь, правда, умалчивал, хотя желал отомстить афинскому народу и поставить тираном Исагора» (V, 74).

Поход на Афины, инициированный Клеоменом, закончился позорным провалом. И причина была вовсе не в военном поражении: до сражения дело просто не дошло. Этот неудавшийся поход, однако, оказался чреват очень важными политическими последствиями, прежде всего для самих спартанских царей. Авторитарный способ обращения Клеомена с союзниками и возникшие уже во время похода разногласия с царем Демаратом, вместе с ним командовавшим союзной армией, привели к весьма негативным для всего военного предприятия результатам. Когда союзная армия достигла Элевсина, истинные намерения Клеомена стали известны, и все союзники по примеру коринфян покинули спартанцев. То же самое сделал и его коллега Демарат (Her. V, 76). Как пишет И. Е. Суриков, «публичный конфликт между двумя архагетами, да еще в самый момент военной кампании, стал, конечно, скандалом эллинского масштаба»[21].

Впоследствии эфоры оправдали действия Клеомена, что, конечно, свидетельствует о том, что по крайней мере часть эфоров и геронтов были на его стороне и одобряли планы царя избавиться от демократии в Афинах любой ценой и с помощью любых методов. Спустя столетие Лисандр, опять же с согласия властей, будет деятельно помогать Тридцати тиранам в Афинах. Оба варианта типологически близки друг другу: речь в обоих случаях шла об установлении диктатуры аристократии над народом.

Что касается отношения Демарата к Клеомену и его планам, то из лаконичного замечания Геродота об отсутствии какой-либо вражды между обоими царями до этого похода (V, 75) следует, что причиной вражды, возможно, стало расхождение царей в вопросе о будущей судьбе Афин. Демарат мог возражать как против установления корпоративной тирании в Афинах, так и против кандидатуры Исагора как главы будущего правительства. Но скорее всего дело было вовсе не в принципах. Демарату просто надоело «постоянно находиться при Клеомене в качестве пешки, и он воспользовался неудачей своего коллеги, чтобы реализовать шанс самому стать “первым” царем»[22]. Точно так же в 403 г. царь Павсаний помешает Лисандру оказать помощь Тридцати тиранам и поддержит афинских демократов только ради того, чтобы избавиться от своего политического врага и соперника Лисандра, этого «некоронованного царя Эллады».

Позорная для реноме Спарты ситуация, спровоцированная Клеоменом, имела своим результатом внутриполитический кризис, который был разрешен принятием закона, впервые серьезно ограничившим военную власть спартанских царей. По свидетельству Геродота, «из-за этой-то распри в Спарте был издан закон, запрещающий обоим царям вместе идти в поход» (V, 75, 2).

Не исключено, что инициатором этого закона был сам Клеомен. Именно он более всего был заинтересован в единоличном командовании армией, без царя-соправителя. Это тем более вероятно, что в царствование Клеомена данный закон далеко не всегда соблюдался. Так, Клеомен уже после его принятия совершил поход на Эгину вместе с новым царем Леотихидом, своим сторонником, и никакое установление ему в этом не помешало. Создается впечатление, что во 2-й пол. VI в. между эфоратом и царской властью в Спарте существовало известное равновесие сил, и авторитетный царь еще сохранял свободу в принятии решений, связанных с его военной деятельностью. Однако если Клеомен мог себе позволить игнорировать принятый по его же инициативе закон, то в дальнейшем это постановление, видимо, соблюдалось. Клеомен таким образом вольно или невольно выбил очередной камень из-под ног царей.

Поскольку вся полнота военной власти принадлежала обоим царям вместе, то спартанцы, приняв подобный закон, на деле, если не формально, ослабили позиции своих царей не только в сугубо военной, но и, возьмем шире, в общеполитической сфере. Почти непрерывная вражда Клеомена и Демарата, бесспорно, негативно сказывалась на всей их деятельности, а запрет на совместные военные походы должен был еще сильнее отдалить царей друг от друга и углубить пропасть между двумя правящими домами.

Закон 506 г. можно считать весьма чувствительным ударом, который община нанесла своим царям. Принятие новых законов или поправок к ним было исключительно редким для Спарты явлением[23]. На это шли лишь в самых крайних обстоятельствах. Видимо, охвативший Спарту кризис как результат несогласованных действий ее царей был настолько серьезен, что заставил спартанские власти нарушить вековой обычай, касающийся царских полномочий. После принятия закона 506 г. герусия и эфорат получили возможность вторгаться в закрытую для них ранее область военного права, являвшуюся до того бесспорной монополией царей. Было преодолено таким образом известное несоответствие между исключительно гражданским характером эфората и тем милитаризованным обществом, внутри которого эта коллегия существовала.

С момента принятия этого закона начинается соперничество между царями за право руководить военными кампаниями. Раскол между Агиадами и Еврипонтидами был, таким образом, закреплен, и в дальнейшем почти все правительственные кризисы в Спарте так или иначе были связаны с враждой двух царских родов. Разногласия между царями культивировали и использовали в своих интересах разные политические силы. Как правило, цари являлись партийными лидерами противоборствующих политических группировок, отстаивающих интересы различных слоев спартанского гражданства[24]. В целом же перманентное состояние соперничества и вражды между двумя царскими родами было в интересах других властных институтов Спарты, особенно эфората.

Последняя попытка Спарты изменить политический вектор Афин была связана также с именем Клеомена. Около 504 г. в Спарте было принято парадоксальное на первый взгляд решение — вернуть бывшего тирана Гиппия в Афины (Her. V, 90–93). Как можно понять из сообщения Геродота, инициатором столь необычного решения выступил Клеомен. Именно он, действуя как сакральный лидер, подобрав, а может быть, и сфабриковав подходящие для данного случая оракулы, представил их спартанцам как главный аргумент против опасной для Спарты нарождающейся афинской демократии.

Странное для тираноборцев предложение о возвращении Гиппия в Афины, по-видимому, можно объяснить тем, что конкретные интересы Спарты или скорее ее лидеров иногда брали верх над провозглашенными ранее принципами. Мы согласны с И. Е. Суриковым, что «здесь мы имеем дело с личной инициативой Клеомена, которую вряд ли следует отождествлять с позицией спартанского полиса»[25]. Но, с другой стороны, коль скоро спартанские власти не отвергли эту инициативу и сочли ее вполне достойной обсуждения как с собственными гражданами, так и с союзниками, то вряд ли можно говорить «о категорическом неприятии Спартой тиранических режимов»[26], во всяком случае, в данное время и по отношению к данному государству.

Спартанцы, опасаясь повторения ситуации 506 г., когда коринфяне в явочном порядке покинули Клеомена, были вынуждены созвать собрание союзников и раскрыть им истинные цели похода (Her. V, 90–93). В этот период большинство городов Пелопоннеса управлялись родовой аристократией, пострадавшей в свое время от тиранических режимов. Спартанцам приходилось учитывать ее настроения. Предварительные консультации с союзниками ни к чему не привели: они во главе с Коринфом отказались поддержать Спарту, и, что важно отметить, спартанцы подчинились такому решению. Клеомену не удалось заставить спартанские власти пойти на открытую конфронтацию с союзниками и в одиночку предпринять столь парадоксальную для тираноборцев акцию, как восстановление тирании в Афинах.

Как видим, в последнее десятилетие VI в. все военные и дипломатические мероприятия Спарты в отношении Афин были напрямую связаны с царем Клеоменом. После изгнания Гиппия из Афин Клеомен приложил большие усилия для установления в Афинах благоприятного как для Спарты, так и для него лично политического режима. После неудачи с Исагором его даже не смущала идея восстановить им же уничтоженную тиранию Писистратидов. Но внутри Спарты и вне ее нашлись силы, разрушившие планы Клеомена.

Начиная с 506 г., когда Демарат открыто выступил против Клеомена, вражда между царями приобрела перманентный характер. Традиция не сохранила каких-либо следов их совместной деятельности после 506 г. Наоборот, при всяком удобном случае Демарат старался нанести своему коллеге как можно более чувствительные удары, целью которых было помешать любым внешнеполитическим инициативам Клеомена и дискредитировать его в глазах соотечественников. Так, незадолго до похода Дария в Грецию Демарат помешал Клеомену успешно завершить уже начатое военное предприятие. Когда Клеомен в 491 г. направился к острову Этина, чтобы взять в плен руководителей тамошней персофильской партии[27], Демарату с помощью интриг удалось расстроить его планы (Her. VI, 50–51; Paus. III, 4, 3).

Поход на Эгину, по всей видимости, был предпринят по личной инициативе Клеомена. Во всяком случае, Демарат не только в нем не участвовал, но и через своих агентов убеждал лидеров проперсидской партии на Эгине оказать сопротивление Клеомену. На этом основании некоторые исследователи приходят к излишне радикальному выводу, что «в Спарте имелась группировка, которая была готова сотрудничать с персами, и она формировалась вокруг Демарата»[28]. Но скорее можно говорить о существовании дружеских связей у Демарата с некоторыми представителями полисных элит, оказавшимися в лагере персофилов. У Демарата, как у любого спартанского царя, были свои «друзья и ксены» во многих греческих полисах. Так, например, Демарат был связан узами гостеприимства со знатным фиванцем Аттагином, ориентированным на союз с Персией. Позже уже в изгнании Демарат помог Аттагину стать «другом и ксеном (то есть гостеприимцем)» царя Ксеркса (Plut. Mor. 864f.). Подобный же тип отношений скорее всего был у Демарата и с Криосом, главой аристократов-персофилов на Эгине. Иначе трудно объяснить, как спартанский царь, один из лидеров государства, возглавившего антиперсидскую коалицию, мог вступить в переговоры с персидскими коллаборационистами на Эгине. По свидетельству Геродота, «Криос заявил, что Клеомен не уведет ни одного эгинца безнаказанно, так как он-де действует без разрешения спартанских властей, подкупленный афинскими деньгами: иначе он ведь прибыл бы с другим царем». Приведя реплику эгинца, Геродот добавляет, что «говорил все это Криос по приказанию Демарата» (VI, 50). Подобный тип отношений между Демаратом и Криосом предполагает, что они скорее всего были потомственными ксенами. Именно Криос оглашает версию о подкупе Клеомена афинянами, родившуюся, вероятно, в кругу Демарата. Эгина, таким образом, стала полем столкновения амбиций обоих спартанских царей. Верх одержал Демарат, который, будучи гостеприимцем одного из руководителей Эгины, пользовался большим авторитетом среди местной знати, чем Клеомен.

Демарат провел весьма успешную для него кампанию по диффамации Клеомена как внутри, так и вне Спарты. Его действиями руководили не столько принципы, сколько личная ненависть и зависть к более удачливому соправителю.

В результате интриг Демарата Клеомен был срочно отозван в Спарту (Her. VI, 49–51, 61; Paus. III, 4, 3). Ни Геродот, ни Павсаний не говорят, в чем конкретно обвинял Демарат своего коллегу. Вполне вероятно, что речь шла о подкупе: Демарат мог утверждать, что Клеомен был якобы подкуплен афинянами, которые действительно были чрезвычайно заинтересованы в ослаблении Эгины. Обвинение в получении взятки должностным лицом даже самого высокого ранга было в Спарте нередким явлением[29]. В отличие от Афин обвинитель не нес никакой юридической ответственности за ложное обвинение. Этим и воспользовался Демарат. Как свидетельствует Геродот, Демарат «оклеветал Клеомена, когда тот переправился на Эгину, чтобы наказать там сторонников персов» (Her. VI, 64). Это замечание Геродота могло бы показаться странным, если вспомнить, что «отец истории», как правило, приводит негативный вариант предания о Клеомене. Но в данном случае Клеомен выполнял важную миссию — защищал Грецию от предателей-персофилов. Для Геродота это было настолько самоценно, что он даже решается выступить адвокатом Клеомена.

История с провалом похода на Эгину[30] стала для Клеомена той последней каплей, после которой, по словам Геродота, вражда между царями стала уже «смертельной» (VI, 64). Клеомен не мог простить Демарату поддержки, которую тот оказал Эгине, и решительно пошел на беспрецедентные меры ради избавления от своего врага. Не имея никакого легального способа избавиться от Демарата, Клеомен задумал и осуществил весьма сложную комбинацию, заменив законного царя его троюродным братом Леотихидом, представителем побочной ветви Еврипонтидов. Свой выбор Клеомен остановил на Леотихиде не случайно: у того была личная причина ненавидеть Демарата. По свидетельству Геродота, Демарат расстроил брак Леотихида с дочерью эфора Хилона Перкалой (VI, 65).

Заговорщики начали с того, что активно стали распространять слухи о якобы незаконном происхождении Демарата (Her. VI, 61–64)[31]. Важная роль в этой истории с самого начала была отведена Леотихиду. Принадлежа к тому же царскому дому, что и Демарат, он, вероятно, смог привести целый ряд правдоподобных аргументов в поддержку версии о незаконном происхождении царя. Он же стал и официальным обвинителем Демарата. О механизме принятия решения рассказывают Геродот и Павсаний (Her. VI, 65; Paus. III, 4, 4). По словам Геродота, «Леотихид под клятвой обвинил Демарата, утверждая, что тот — не сын Аристона и поэтому незаконно царствует над спартанцами» (VI, 65, 3). Свидетелями по делу были вызваны бывшие эфоры, которые много лет тому назад будто бы слышали от самого Аристона, что Демарат не его сын. Версия об эфорах-свидетелях вызывает некоторые сомнения. Вряд ли к моменту судебного разбирательства кто-либо из бывших эфоров был еще жив и дееспособен[32]. Возможно, Клеомен и Леотихид представили ложных свидетелей, хорошо зная, что едва ли кто-либо помнит состав коллегии сорокалетней давности. Конечно, это скорее умозрительное предположение. Ведь мы не знаем, велись ли в период архаики списки эфоров, а если велись, то всей коллегии или только эфоров-эпонимов[33].

В источниках нет указания на то, в какой судебный орган обратился Леотихид со своим заявлением. Скорее всего это была герусия (совет старейшин). Герусия в Спарте была высшим уголовным судом, где решались дела, влекущие за собой самые суровые наказания в виде смертной казни или изгнания. Только герусия, куда по обязанности входили также эфоры, могла судить и спартанских царей (Paus. III, 5, 2).

Но, несмотря на показания под клятвой претендента на трон Леотихида и старания царя Клеомена, спартанские власти не решились вынести самостоятельный вердикт и послали дело в «высшую» инстанцию — в Дельфы к оракулу Аполлона. Такая практика — обращение к Дельфийскому оракулу как последней и самой авторитетной инстанции — для Спарты была обычной (Plut. Agis 11)[34]. Геродот, хорошо знакомый с деятельностью дельфийских жрецов, сообщает скандальную историю, связанную с получением необходимого Клеомену оракула: «Когда по наущению Клеомена дело это перенесли на решение Пифии, Клеомен сумел привлечь на свою сторону Кобона, сына Аристофанта, весьма влиятельного человека в Дельфах. А этот Кобон убедил Периаллу, прорицательницу, дать ответ, угодный Клеомену. Так-то Пифия на вопрос послов изрекла решение: Демарат — не сын Аристона. Впоследствии, однако, обман открылся: Кобон поплатился изгнанием из Дельф, а прорицательница была лишена своего сана» (Her. VI, 66). В достоверности этого сообщения Геродота вряд ли можно сомневаться: хорошо зная многие скандальные истории, связанные с Дельфами, Геродот в данном случае счел нужным сообщить даже имена тех, через кого действовал Клеомен. Автор «Описания Эллады» Павсаний в связи с этой историей утверждал, что спартанцы были единственными, кто осмелился подкупить Пифию (III, 4, 6)[35].

Геродот не говорит прямо, с помощью каких аргументов Клеомену удалось привлечь на свою сторону Кобона, которого историк характеризует как «весьма влиятельного человека в Дельфах» (VI, 66). Возможно, конечно, здесь имел место подкуп[36]. Но важнее денег скорее всего были традиционно тесные связи Дельф со Спартой, которые осуществлялись главным образом через спартанских царей и их представителей в Дельфах — пифиев. Кроме того, лично у Клеомена могли быть наследственные ксенические отношения с семьей Кобона[37]. Предание свидетельствует, что дельфийские жрецы всегда выступали на стороне спартанских царей, а в случае разногласий между царями выигрывала та сторона, которая имела личные контакты с наиболее влиятельными представителями дельфийского жречества. Клеомен в отличие от Демарата был талантливым полководцем, проведшим несколько весьма результативных военных кампаний, в частности в 510 г. он, как мы знаем, изгнал Писистратидов из Афин, а около 494 г. предпринял победоносный поход против Аргоса (Her. VI, 76–82; Paus. II, 20, 8–10). После удачных военных кампаний цари, как правило, отправляли в Дельфы немалые денежные суммы и подарки[38], и вряд ли Клеомен был здесь исключением. Личные контакты с влиятельными жреческими семьями, с одной стороны, и щедрые подношения, с другой, обеспечили Клеомену в Дельфах режим наибольшего благоприятствования. О. В. Кулишова, автор известной монографии по истории Дельфийского оракула, вполне закономерно определяет тот тип отношений, который сложился у Клеомена с Дельфами, как «в некотором смысле уникальный»[39].

В Спарте прислушались к оракулу Аполлона, и Демарат, находившийся на троне уже более двадцати лет, был лишен царской власти (491 г.). Однако он еще некоторое время оставался в Спарте как частное лицо, рассчитывая продолжить борьбу за трон. Возможно, именно для этой цели он даже занял какую-то официальную должность (Her. VI, 67, 2). Некоторые исследователи без должного на то основания предполагают, что Демарат стал членом коллегии эфоров[40]. Но вскоре под видом поездки в Дельфы Демарат покинул Спарту и отправился в Персию, где стал гостем и военным советником персидского царя (Her. VI, 70, 2; VII. 3; Xen. Anab. II, 1, 3).

Избавление от Демарата — самая удачная политическая интрига Клеомена. Около века спустя, в 399 г., очень похожую комбинацию осуществили Агесилай и Лисандр: с помощью остроумно истолкованного оракула они убедили граждан, что законный наследник престола Леотихид — не сын покойного царя Агиса. В результате царем стал Агесилай.

Отношение Клеомена к религии и судебные процессы против него

Клеомен с помощью обмана добился нужного ему прорицания и лишил Демарата трона. Трудно расценить этот факт иначе, чем свидетельство крайне циничного отношения царя к религии вообще и оракулам в частности. Лилиан Джеффри, характеризуя Клеомена как «циника, готового… идти к своим целям даже с помощью откровенного святотатства», сравнивает его с Лисандром. «Подобно бессовестному и нещепетильному наварху Лисандру веком позже, Клеомен был готов “латать львиную шкуру Гераклидов с помощью лисьей шкуры там, где это было необходимо” (Plut. Мог. 229 В)»[41]. Проявленный Клеоменом цинизм в отношении оракулов никак не согласуется с широко распространенным в Греции представлением об исключительном благочестии спартанцев, которые, по словам древних, больше прочих греков боялись божественных знамений (Paus. III, 5, 8) и «веление божества считали важнее долга к смертным» (Her. V, 63).

Поведение Клеомена кажется тем более удивительным, что в других случаях, связанных с религией, он вроде бы выказывает подобающее спартанскому царю благочестие, так что может создаться впечатление, что воля божества считалась обязательной даже для такого откровенного циника, как Клеомен. Однако при внимательном прочтении источников впечатление о благочестии Клеомена несколько тускнеет.

Известно, что во время похода на Аргос 494 г.[42] Клеомен дважды менял свои планы по соображениям религиозного порядка. Так, по пути в Аргос, совершая очередное жертвоприношение, Клеомен получает неблагоприятные знамения. Но вместо того, чтобы полностью отказаться от дальнейшего движения и вернуться домой, как это трижды произойдет при вторжении спартанцев в Арголиду в ходе Пелопоннесской войны, он принимает паллиативное решение: поход продолжить, но маршрут изменить. В результате царь направляет армию не по суше, как первоначально планировал, а в обход — морем (Her. VI, 76). На этом примере видно, что даже при неблагоприятных знамениях у решительного и не очень суеверного полководца всегда оставалось место для маневра[43].

Второй раз Клеомен кардинально изменил свои планы в тот момент, когда он находился уже в непосредственной близости от цели своего похода — у Аргоса. Согласно преданию, Клеомен отказался от попытки взять город штурмом якобы из-за того, что по пути туда он захватил рощу под тем же названием и понял, как он сам говорил, сокровенный смысл изречения Аполлона о том, что он покорит Аргос: «О, прорицатель Аполлон! — восклицает царь. — Сколь жестоко ты обманул меня твоим изречением, что я завоюю Аргос! Я полагаю, что пророчество это теперь исполнилось» (Her. VI, 80).

Казалось бы, перед нами пример похвального благочестия царя. Но история с отказом от штурма Аргоса становится в Спарте предметом судебного разбирательства. Клеомен сразу же по возвращении домой был обвинен в получении взятки от аргосцев. Иначе, по мнению судей, трудно объяснить тот факт, что Клеомен даже не попытался взять штурмом сам город, лишенный в тот момент большей части своих защитников. Однако царю удалось доказать свою невиновность, используя чисто религиозные основания. Он виртуозно сумел истолковать в нужном для себя смысле адресованный ему оракул и полученное на месте знамение. Согласно Геродоту, судьи удовлетворились этим объяснением, сочтя его вполне убедительным, и царь «был оправдан значительным большинством голосов» (VI, 81–82)[44]. Снисходительность судей объясняется в первую очередь возросшим авторитетом Клеомена после одержанной им блестящей победы при Сепии. Геродот, рассказывая об этом эпизоде, от себя добавляет, что он не может с уверенностью сказать, лгал ли Клеомен или говорил правду (VI, 82, I)[45].

Начиная с Клеомена в спартанской судебной практике самым распространенным способом законного смещения царей стало обвинение их в коррупции. Клеомен был первым спартанским царем, которого несколько раз в течение его правления обвиняли во взяточничестве[46]. Нередко дело даже доходило до суда, но доказать факт получения Клеоменом взятки так ни разу и не удалось.

Инициировали судебный процесс против Клеомена, по словам Геродота, враги царя. Геродот не уточняет, что это были за люди. Но из его обстоятельного рассказа о правлении Клеомена совершенно ясно, что речь идет о Демарате и его сторонниках. Начиная с 506 г., когда Демарат открыто выступил против Клеомена, вражда между этими двумя царями приняла затяжной характер и продолжалась вплоть до 491 г., когда Клеомену наконец удалось избавиться от своего коллеги.

Геродот говорит, что дело против Клеомена было возбуждено перед коллегией эфоров (Her. VI, 82,1). Но значит ли это, что и судейская коллегия состояла из одних эфоров? Такому предположению противоречит заключительная фраза Геродота о суде над Клеоменом: «…слова Клеомена (в свою защиту. — Л. П.) показались спартанцам убедительными и правдоподобными, и он был оправдан значительным большинством голосов» (VI, 82, 2). Отсюда следует, что дело Клеомена, скорее, разбиралось в народном собрании (апелле) или герусии, чем в коллегии эфоров: во-первых, Геродот употребляет обычную для решения народного собрания формулу — «спартиаты решили», а во-вторых, он явно указывает на два этапа судопроизводства: первоначальное возбуждение дела — перед эфорами, и последующее судебное разбирательство — перед магистратами, которых он называет «судьями». Если учесть, что в классический период герусия в Спарте была высшим уголовным судом, то в судьях, оправдавших Клеомена, вероятно, надо видеть членов герусии.

Однако, кроме общих деклараций о значении герусии, в источниках нет ни конкретных примеров судебной деятельности этого органа власти, ни описания деталей самой судебной процедуры. Как правило, древние авторы или вовсе не упоминают герусию, как, например, Фукидид, или делают это крайне редко. Только Ксенофонт как знаток спартанских реалий детализирует механизм принятия ответственных решений. В своем рассказе о заговоре Кинадона (398 г.) он указывает на то, что эфоры, узнав об этом заговоре, все решения, направленные на его подавление, принимали совместно с геронтами (Hell. III, 3, 8). Из описания Ксенофонта следует, что коллегия эфоров не обладала полномочиями принимать самостоятельные решения в делах большой политической важности, где речь шла о жизни и смерти спартанских граждан.

Любопытно, что спартанские власти могли принимать ответственные решения кулуарно, не собирая народное собрание. Такое положение могло иметь место только в настоящих олигархиях. В предании не сохранилось ни одного ясного указания на то, что суд над царями когда-либо происходил в народном собрании. Аргументы, которые иногда приводят исследователи в пользу такого решения, не кажутся слишком уж убедительными[47], тем более что в Спарте скорее всего полностью отсутствовало общественное судопроизводство. Что касается суда над Клеоменом, то крайняя скудость источников относительно деятельности спартанских правящих структур не дает нам возможности с уверенностью утверждать, что этот суд осуществлялся именно герусией. Но тем не менее это наиболее вероятное предположение.

Возвращаясь к аргосскому походу Клеомена, отметим еще несколько моментов. Именно здесь Клеомен одержал самую памятную свою победу (у Сепии близ Тиринфа), и именно здесь он проявил исключительные даже для спартанца жестокость и вероломство по отношению к своим поверженным врагам. Он обманом выманил из святилища 50 знатных аргосцев и тут же приказал казнить их (Her. VI, 79). Затем сжег дотла священную рощу, посвященную эпониму страны — герою Аргосу (VI, 80). Крайнюю степень цинизма он проявил и в отношении аргосского жречества. Когда один из жрецов храма Геры попытался помешать Клеомену как иностранцу совершить здесь жертвоприношение, царь «приказал илотам прогнать жреца от алтаря и подвергнуть бичеванию» (VI, 81). Один из возмущенных историков даже назвал такие действия Клеомена в Арголиде «негреческими актами вероломства и святотатства».

Во время этой экспедиции Клеомен продемонстрировал целый ряд черт, неотъемлемо присущих спартанской элите: неоправданную жестокость, вероломство, цинизм, потребительское отношение к религии и, возможно также, склонность к коррупции. Правда, судить Клеомена будут только за одно из этих преступлений — взяточничество, поскольку все остальные не относились в Спарте к уголовно наказуемым деяниям.

Не прошло и трех лет после первого судебного разбирательства, как Клеомена снова судили. Инициатором обвинения, как и в первом случае, был Демарат. Он помешал Клеомену в 491 г. успешно завершить поход на Эгину, добился его срочного отзыва в Спарту и последующего суда. В источниках нет сведений о сути обвинений Демарата, но скорее всего речь шла о том, что Клеомен был якобы подкуплен афинянами, заинтересованными в ослаблении Эгины. Доказательства, однако, были не очень убедительными, и Клеомен снова был оправдан.

Поскольку ни одно из обвинений против Клеомена не было доказано в суде, для Геродота так же, как и для нас, вопрос о том, был ли Клеомен взяточником или нет, остается открытым. Скорее можно думать, что обвинения во взяточничестве были одной из обычных для эфоров форм давления на царей.

Тем более что тот же Геродот приводит два любопытных эпизода, свидетельствующих скорее о неподкупности Клеомена, чем об его коррумпированности. Оба случая имели отношение к дипломатической деятельности царя.

Так, около 517 г. подкупить царя попытался бежавший в Спарту правитель Самоса Меандрий: он рассчитывал на получение военной помощи для организации сопротивления персам. Геродот утверждает, что Клеомен добился у эфоров санкции на немедленное выдворение Меандрия из Спарты, опасаясь, как бы тот не успел подкупить все руководство страны (III, 148). Геродот, рассказывая о реакции царя на предложение Меандрия, характеризует его как «справедливейшего из людей». Это — удивительная оценка, если учесть в целом весьма прохладное отношение Геродота к Клеомену.

Следующая очень похожая история относится ко времени Ионийского восстания. В 499 г. в Спарту прибыл Аристагор, тиран Милета, и лично попытался убедить Клеомена начать военные действия против Персии (Her. V, 49–51). Аристагор даже показал царю карту ойкумены, которую скорее всего составил логограф Гекатей Милетский, сам являвшийся участником Ионийского восстания. Но, согласно Геродоту, Клеомен опять проявил завидное здравомыслие и не дал себя подкупить, хотя тиран за содействие предложил ему огромную сумму — 50 талантов. Однако царь немедленно прервал с Аристагором переговоры, как только узнал, что путь от побережья Малой Азии до Суз, столицы Персии, преодолевается за три месяца, да еще и обвинил Аристагора в том, что он хочет завести лакедемонян так далеко. Столь быстрая реакция Клеомена объясняется очень просто: он пытался отвести от себя возможное обвинение в коррупции.

Судя по всему этому, Клеомена несколько раз подозревали в получении взятки и два раза за это судили. Хотя ни одно из обвинений не было доказано в суде, само их количество является свидетельством того, что для Спарты коррумпированность ее царей уже в конце VI в. не была редким явлением и не воспринималась как что-то из ряда вон выходящее. В такой обстановке перманентной подозрительности по отношению к царям спартанские власти успешно могли манипулировать общественным мнением.

Антигосударственная деятельность Клеомена в Аркадии и его гибель

Хотя Клеомен сумел блестяще провести кампанию по устранению Демарата, это был его последний успех. Герусия и эфоры дали себя обмануть в 491 г., но очень скоро (самое большее через год) снова всплыла история с отстранением Демарата от власти, и на этот раз Клеомену не удалось выйти сухим из воды. В предании ничего не сохранилось о подоплеке этой истории. Но очень возможно, что сведения, порочащие Клеомена, исходили от Леотихида, которому Клеомен только что помог занять трон Еврипонтидов. Желая избавиться от сильного и опасного конкурента, Леотихид, не отличавшийся особой щепетильностью, мог обнародовать компромат на своего благодетеля. Косвенно эту версию подтверждает безусловно надежное свидетельство Геродота о коррумпированности Леотихида[48].

Когда около 491–490 гг. стало известно, каким бесчестным способом Клеомен лишил Демарата царской власти, в Спарте разразился скандал, и Клеомен, не дожидаясь очередного судебного разбирательства, бежал из страха перед наказанием сначала в Фессалию, а затем к аркадянам (Her. VI, 74)[49]. Поспешное его бегство скорее всего объясняется тем, что он оказался в изоляции и не верил в благоприятный для себя исход суда. К этому моменту в Спарте, возможно, образовалась сильная коалиция, состоявшая из сторонников как бывшего царя Демарата, так и нынешнего царя Леотихида. Опытный политик Клеомен мог уйти в добровольное изгнание только в одном случае — если подавляющее большинство членов герусии и эфората было настроено против него.

Поведение Клеомена в изгнании сильно отличается от поведения прочих опальных царей. Так, например, цари Леотихид и Павсаний, оказавшись в изгнании, не пытались силой вернуть себе трон и спокойно доживали свой век за границей. Клеомен, напротив, сразу же по прибытии в Аркадию развил бурную деятельность, убеждая аркадян выступить против Спарты.

Геродот сообщает некоторые подробности о том типе отношений, которые складывались между спартанским царем и аркадскими полисами: «Аркадии он заставил поклясться, что они пойдут за ним, куда бы он их ни повел. Именно, он хотел собрать главарей аркадян в городе Нонакрис и там заставить принести клятву “водой Стикса”» (VI, 74). Поддержка, которую оказали аркадяне Клеомену, вплоть до принесения лично ему присяги на верность, с одной стороны, свидетельствует об авторитете спартанских царей среди союзников, а с другой — показывает готовность аркадян при первой же возможности избавиться от союза со Спартой. Стоит напомнить, что после битвы при Левктрах (371 г.) аркадяне немедленно отпали от Спарты и основали самостоятельное общеаркадское государство во главе с Мегалополем — городом, который, по словам П. Кэртлиджа, стал «постоянным сторожевым псом аркадской независимости». «Только если держать в памяти эту будущую перспективу, — продолжает Кэртлидж, — можно оценить всю важность обращения Клеомена к Аркадии в 491 году»[50].

Угроза восстания аркадян во главе с Клеоменом была настолько серьезной, что спартанские власти пошли на беспрецедентные шаги: они пересмотрели свое прежнее решение в отношении Клеомена и амнистировали опального царя. Его убедили вернуться в Спарту, клятвенно пообещав снять с него все обвинения и даже вернуть ему трон. Это произошло, вероятно, около 488 г. Геродот сообщает, что по возвращении Клеомен, как и прежде, оставался царем (VI, 75, 1).

Не раз в научной литературе обсуждалась тема возможного обращения Клеомена к мессенским илотам. Как правило, большинство исследователей с осторожностью относятся к подобному предположению. Однако есть и такие, которые, по словам П. Оливы, были уверены, что «Клеомен пытался использовать скрытый потенциал илотских масс как свое последнее оружие против своих политических оппонентов»[51]. Одним из первых высказал такое предположение Г. Дикине. Он горячо отстаивал эту версию, считая, что Клеомен не ограничился аркадянами, а распространил свою агитацию также и на мессенских илотов, побуждая их к восстанию[52]. Дикине утверждал, что Клеомен, общаясь с илотами, не только обещал им свободу, но даже кокетничал с идеей распространения на них гражданства. Той же позиции, но высказанной более осторожно, придерживался и Виктор Эренберг[53].

Хотя оснований для такого суждения не много, но они все же есть. Это прежде всего краткая реплика Платона в его «Законах» (Leg. 698 d — е), что во времена Марафона было какое-то мессенское восстание. Учитывая крайнюю скудость сведений, исходящих из Спарты, о волнениях среди илотов, не стоит полностью отвергать эти слова Платона только на том основании, что они — единственное свидетельство о восстании илотов, произошедшем около 491 г. Если за свидетельством Платона скрывается какая-либо реальность, то естественным становится вывод о связи между агитацией Клеомена и восстанием мессенских илотов в 491 г.

О том, что илотов царственные диссиденты действительно могли рассматривать как возможных союзников, свидетельствует по крайней мере одна очень похожая история. Как передает Фукидид, герой греко-персидских войн Павсаний, принадлежащий к царскому дому Агиадов, вел какие-то переговоры с илотами и обещал им «свободу и гражданские права, если те поднимут восстание в поддержку его замыслов» (I, 132, 4). Как и в случае с Клеоменом, именно попытка Павсания с помощью илотов низвергнуть существующий государственный порядок заставила эфоров энергично выступить против него: он был заперт в святилище Афины Халкиойкос (Меднодомной), где в конце концов и умер от голода около 469–468 гг. (I, 132–134). Возможно, илотов считали своими потенциальными союзниками и заговорщики во главе с Кинадоном (398 г.), хотя сами они явно относились к элите спартанского общества (Xen. Hell. III, 3, 4–11)[54].

Во всех случаях там, где речь шла даже о гипотетической возможности обращения к илотам со стороны радикально настроенных политиков, спартанские власти проявляли удивительную для них оперативность. Так они действовали и по отношению к Клеомену. Антиспартанская агитация Клеомена в Аркадии, целью которой был выход аркадских полисов из Пелопоннесской лиги и, возможно также, поиск союзников среди мессенских илотов, сделала опального царя в глазах спартанской элиты государственным преступником. Однако, не имея никакой возможности силой вернуть его в Спарту, власти стали действовать в обычной для них манере: с помощью хитрости и обмана Клеомена сначала выманили из Аркадии и даже вернули ему все царские регалии, а вскоре, как только представился удобный случай, арестовали и казнили (около 487 г.). Формой казни было не столь уж редкое для античности вынужденное самоубийство, правда, совершенное «по отвратительному первобытному ритуалу».

Говоря о казни Клеомена или, что практически одно и то же, о его вынужденном самоубийстве, мы придерживаемся версии, которая не находит, однако, ясного и однозначного подтверждения в предании. Дело в том, что версия об убийстве Клеомена высказывается в науке вопреки свидетельству древних (Her. VI, 75; Plut. Mor. 224 а)[55]. По словам Геродота, сразу же по возвращении из Аркадии Клеомен впал в безумие и покончил жизнь самоубийством, нанеся себе множество ран (VI, 75). По всей видимости, Геродот озвучил официальную спартанскую версию, согласно которой царь довел себя до безумия из-за распущенности и безудержного пьянства: он якобы, «общаясь со скифами, научился пить неразбавленное вино и от этого впал в безумие»[56]. Сам Геродот, по-видимому, не очень верил версии о безумии Клеомена как результате пьянства и склонялся к тому, что это была божественная кара за святотатственный поступок царя в истории с Демаратом (VI, 84).

Однако традиции о природном слабоумии, сумасбродстве и пьянстве Клеомена противоречат многочисленные данные об его многолетней и вполне успешной военно-политической карьере. Слишком удобной для спартанских властей была версия о внезапном безумии царя, чтобы поверить в ее реальность.

Приведем целый ряд высказываний авторитетных ученых, сомневающихся в достоверности предания о самоубийстве царя как следствии его психического нездоровья. Так, автор статьи о Клеомене в Реальной энциклопедии Томас Леншау не сомневался, что это было политическое убийство, задуманное и осуществленное противниками царя во главе с эфорами[57]. Как справедливо замечает Джордж Хаксли, «что касается сумасшествия, то вплоть до последнего года жизни никаких признаков его не было, и даже история его самоубийства может быть прикрытием для судебного убийства»[58]. Хаксли полагает, что, хотя «многое неясно в истории о сумасшествии и смерти Клеомена, однако эфоры, конечно, желали избавиться от него, и, таким образом, остается возможным, что его убийство было государственным актом»[59]. Более того, некоторые исследователи даже называют конкретного инициатора расправы над Клеоменом. Так, по мнению П. Кэртлиджа, «Клеомен был убит по приказу человека, который наследовал ему на троне Агиадов, то есть по приказу его младшего сводного брата Леонида. Что касается слухов о пьянстве Клеомена, то скорее всего это была дымовая завеса, за которой пытались скрыть как само убийство царя, так и соучастие в этом убийстве другого царя»[60]. В том же духе высказывается и отечественный исследователь И. Е. Суриков: он выражает сомнение в правдоподобии нарисованной Геродотом «безобразной картины» самоубийства Клеомена и полагает, что царь был объявлен сумасшедшим по инициативе его ближайших родственников, братьев Леонида и Клеомброта и дочери Горго[61].

Мы считаем, что расправа над Клеоменом вполне вписывается в обычную для спартанских властей реакцию на крайнюю для государственных устоев опасность. Стоит напомнить историю гибели знаменитого спартанского военачальника Павсания, даже в деталях очень напоминающую рассказ Геродота о Клеомене. Можно указать также на молниеносную и исключительно жестокую расправу, которую учинили эфоры над участниками заговора Кинадона в 398 г. Здесь эфоры, как и в случае с Клеоменом, действовали весьма оперативно: они первым делом под благовидным предлогом удалили руководителя заговора из города, а потом арестовали и казнили всех видных его участников (Хеп. Hell. III, 3, 4–11).

Что касается обвинения Клеомена в безумии, это — обычная для многих стран и эпох практика в отношении политических диссидентов. Клеомен после попытки поднять Аркадию против Спарты стал в глазах спартанских властей государственным преступником. Однако его царское достоинство вынуждало правящие круги старательно скрывать факт политического убийства, представляя Клеомена безумным самоубийцей, понесшим наказание прежде всего за подкуп Пифии в деле Демарата[62].

Тема божественного наказания за святотатство была подхвачена и за пределами Спарты. Афиняне и аргосцы расширили круг преступлений Клеомена против божества: первые напомнили, что при вторжении в Элевсин царь приказал вырубить священный участок богинь, а вторые — что он вероломно перебил аргосцев, искавших убежище в святилище, и сжег их священную рощу (Her. VI, 75, 3; 80). Геродот рассказывает, что Клеомен хитростью выманил аргосцев из святилища лишь для того, чтобы тут же казнить их (VI, 79).

За небольшой промежуток времени между возвращением Клеомена из Аркадии и его гибелью спартанские власти, видимо, преуспели в агитации против него, которая могла вестись по нескольким направлениям: распространялись слухи, что он взяточник и святотатец, а уже после убийства возникла версия о его безумии, вызванном пьянством, и суициде как результате полного помрачения разума (Her. VI, 84). Геродот не раз повторяет версию о слабоумии царя. Из его слов следует, что уже при вступлении на престол Клеомен сильно уступал своему сопернику Дориею: Клеомен, «как говорят, был несколько слабоумен, со склонностью к помешательству» (V, 42). Массированная пропаганда, ведущаяся как внутри, так и вне Спарты, оказалась успешной, и Клеомен в древней традиции предстает безумцем и святотатцем, которого сами боги лишили разума и заставили покончить с собой.

Как не раз уже отмечалось в научной литературе, отдельные части рассказа Геродота о Клеомене не согласуются между собой, поскольку одна часть, очевидно, происходит из благоприятного для царя источника, а другая — из неблагоприятного. По всей видимости, рассказ Геродота отражает объективно существующую реальность, а именно наличие в спартанской традиции двух диаметрально противоположных версий о царе Клеомене. Преобладание негативного варианта предания объясняется тем, что после гибели Клеомена все представители власти, замешанные в этом деле, были кровно заинтересованы в том, чтобы скрыть как от собственных граждан, так и от всего внешнего мира факт политического убийства и представить Клеомена жертвой собственных пороков[63]. Немалое значение для распространения и закрепления этой версии сыграло и то, что не Клеомен, а его враги имели царственных наследников, которые сохраняли и передавали враждебную Клеомену традицию. Она исходила по большей части от враждебных Клеомену информаторов из обоих царских домов — как потомков его сводных братьев Дориея, Леонида и Клеомброта, так и потомков пострадавшего от него царя Демарата. Э. Тигерштедт предполагает, что Геродот, возможно, получил часть своей информации непосредственно от Демарата или же его родственников, которые еще долго продолжали управлять Тевфранией в Малой Азии как персидские вассалы (Xen. Hell. III, 1, б)[64]. Для посмертного реноме Клеомена фатальным, по-видимому, стало и то, что он не имел мужского потомства, а его единственная дочь Горго была замужем за его врагом царем Леонидом. Как известно, историю пишут победители. Эту истину еще раз подтверждает посмертная репутация Клеомена. Как верно замечает И. Е. Суриков, «один из самых ярких и талантливых архагетов, сделавший очень много для укрепления спартанской простасии[65] в Элладе, вошел в историю с ярлыком нечестивца и чуть ли не сумасшедшего»[66].

Стоит напомнить, что в Риме процедура посмертной диффамации насильственно смещенных императоров была институизирована и осуществлялась в виде сенатского постановления — damnatio memoriae (осуждение памяти). Подобные постановления были вынесены в отношении Нерона, Калигулы, Домициана, Коммода. Damnatio memoriae предполагала целый ряд мер: уничтожение изображений, конфискацию и уничтожение письменных документов, составленных осужденным, аннулирование его завещания, объявление даты его рождения несчастливым днем и т. д. Сенат с помощью damnatio memoriae предлагал обществу официальную оценку, которая, как правило, имела нормативный характер. Иногда эта процедура сопровождалась также выдвижением удобных для правящей элиты версий кончины императоров. Так, после убийства Коммода сенат ограничился издевательским заключением, что смерть императора наступила от апоплексии, вызванной перееданием и пьянством.

Как мы показали, крайне отрицательное отношение к Клеомену стало культивироваться в Спарте только после его смерти, а при жизни он был известен всей Греции как талантливый военачальник и неподкупный политик. У того же Геродота можно найти фрагменты благоприятного для Клеомена варианта предания. Позитивно, как правило, оценивают Клеомена и большинство известных современных историков, специалистов по Спарте. Так, например, Дж. Хаксли характеризует его как «одного из самых способных и энергичных спартанских царей, хотя официальная спартанская точка зрения на него… и была исключительно враждебной»[67]. Э. Тигерштедт говорит о нем как о монархе, который отличался сильным и незаурвдным характером[68]. П. Кэртлидж пишет, что «Клеомен I был, без сомнения, самым сильным спартанским царем со времен Полидора, и ему подобный не появится вплоть до Еврипонтида Агесилая II»[69]. Правление Клеомена Кэртлидж оценивает как решающее не только для Спарты, но и для всего греческого мира, поскольку именно при этом царе «Спарта твердо стала лидером Пелопоннеса и Греции в целом»[70]. По словам?. Клаусса, «с Клеоменом умер один из самых энергичных царей Спарты, который завоевал себе большой авторитет вне Спарты и умело им пользовался»[71]. Согласно Э. Балтрушу, «Тюхе (судьба. — Л.П.) подарила спартанцам, когда они были на вершине своего взлета к гегемонии, царя Клеомена»[72]. Г. Добеш отмечает, что именно благодаря Клеомену «Спарта ко времени Персидских войн стала самой могущественной и уважаемой греческой сухопутной силой и была признана таковой всеми другими государствами»[73]. В том же духе, как правило, оценивают Клеомена и отечественные антиковеды. Так, И. Е. Суриков, посвятивший Клеомену целый раздел в своей недавно вышедшей работе, считает, что «Клеомен являлся одной из самых крупных и авторитетных фигур в Элладе конца VI – начала V в. до н. э., хотя значение его личности и деятельности обычно недооценивается в историографии»[74].

В заключение отметим следующие моменты.

Соперничество между двумя спартанскими царями обусловливалось самим фактом существования в Спарте диархии. Это соперничество становилось особенно разрушительным как для самого института царской власти, так и для его конкретных представителей в случае прихода к власти одновременно двух сильных царей. Самый яркий пример тому — царствование Клеомена и Демарата. Конечным результатом их вражды стал уход с политической арены обоих соперников: Демарат благодаря проискам Клеомена лишился царской власти и оказался в изгнании, а Клеомен вскоре после этих событий был убит. Причем тайное убийство Клеомена было представлено как самоубийство безумца, наказанного богами за невиданное святотатство, проявленное им в истории с отстранением от власти Демарата.

Объективным результатом вражды Клеомена и Демарата было укрепление власти эфората в Спарте. В 506 г. был принят закон, запрещающий обоим царям вместе руководить одной и той же военной кампанией. Поводом к его принятию послужил скандальный провал афинской экспедиции 506 г. Этот закон стал важным рычагом в руках эфоров: теперь они могли более эффективно вторгаться в военную сферу, все еще остававшуюся монопольной вотчиной царей.

Непредвзятый взгляд на военную составляющую в деятельности Клеомена неизбежно приводит нас к следующему выводу: во внешней политике Клеомен непосредственно формировал ту политическую линию, которая в конце концов дала Спарте возможность оказать сопротивление персам в 480–479 гг. и добиться гегемонии в Греции.

Гораздо сложнее ответить на вопрос, каковы были отношения Клеомена с основными правящими институтами внутри Спарты — герусией и эфоратом. Геродот этой темы почти не касается, и потому все рассуждения современных исследователей на этот счет носят во многом умозрительный характер. Как правило, обращают внимание на стремление Клеомена действовать независимо от эфоров.

Конечно, тот факт, что Клеомен, будучи обвиненным в коррупции, дважды был оправдан судебной коллегией, состоящей из эфоров и геронтов, свидетельствует о том, что по крайней мере до своего бегства в Аркадию царь пользовался большим авторитетом у спартанской элиты. По сравнению со своими преемниками он обладал большей степенью свободы, особенно в военной сфере. Однако, когда он стал подстрекать к восстанию против Спарты ее аркадских союзников, а возможно, и илотов, с ним расправились как с государственным преступником. Сам факт беспрецедентной в спартанской истории расправы над царем свидетельствует о возросшей силе эфората. Клеомену, несмотря на все усилия, не удалось «вернуть назад стрелки часов», ослабив власть эфоров и усилив царскую власть. Судя по конечному результату, в борьбе с эфорами он не преуспел.

Именно с Клеомена берет начало целая серия судебных процессов, направленных против царей. В основном они были инициированы коллегией эфоров. При внимательном рассмотрении складывается впечатление, что эти обвинения были одним из рутинных средств давления на царей, слишком, по мнению эфоров, независимых. После процессов над Клеоменом обвинения в получении взятки должностными лицами даже самого высокого ранга станут в Спарте рядовым явлением[75].

Можно сказать, что с изгнанием Демарата и гибелью Клеомена эфорат в Спарте действительно превратился в высший исполнительный орган страны. В дальнейшем эфоры не раз успешно применяли опыт, приобретенный ими во время кампании по ликвидации Клеомена. Ближайшей их жертвой при сходных обстоятельствах стал знаменитый спартанский полководец Павсаний, принадлежавший к царскому дому Агиадов.

В то же время неуклюжая расправа над Клеоменом может служить доказательством того, что на рубеже VI–V вв. для эфоров еще не стало делом рутины организовывать судебные процессы по делу царей с последующим выдворением их за пределы Спарты. Два оправдательных приговора, которые скорее всего были вынесены коллегией геронтов, ясно показывают, что конфигурация политических сил в Спарте на рубеже веков еще не всегда складывалась в пользу эфората. Большая часть геронтов была склонна поддерживать скорее царей, чем эфоров.

Небезосновательной представляется в этой связи гипотеза, высказанная П. Кэртлиджем, что взаимный обмен клятвами между царями и эфорами был, вероятно, впервые введен не в середине VI в., как полагают большинство ученых, а позже — непосредственно после гибели Клеомена. По мнению П. Кэртлиджа, клятвенная церемония предполагает, что данная практика была введена как следствие какого-то царского, скорее всего судебно наказуемого проступка[76].

Политическое убийство Клеомена было эксцессом, на повторение которого спартанские власти решились не скоро. Второй раз в истории Спарты царя — Агиса IV в 241 г. — казнят через 250 лет после гибели Клеомена. Столь длительный мораторий на смертную казнь в отношении царей помимо соображений религиозного плана можно объяснить прежде всего опасением вызвать политический кризис в стране. И спартанские цари, и их антагонисты, эфоры, научились разрешать конфликтные ситуации более цивилизованным способом, не прибегая к крайним формам насилия. Был выработан не столь болезненный для общины способ избавления от неугодных царей. Им, даже в случае официально вынесенного смертного приговора, давали возможность уйти в изгнание.

Клеомен и Демарат стоят в начале списка тех политических деятелей Спарты, которые не смогли вписаться в систему и постепенно были из нее «выдавлены». Спартанские цари уже в силу своей «должности» провоцировали конфликтные ситуации и друг с другом, и с остальными ветвями власти. Это тем более было справедливо для сильных от природы личностей. Как заметил профессор Даремского университета Питер Родс, «Спарта была в существенной степени не толерантна к людям со свирепой потребностью собственного индивидуализма, и трудно представить себе, чтобы герой-индивидуалист легко нашел бы себе место при господстве спартанской идеологии или идеологии любого греческого государства, которое имело институты и коллективизм полиса»[77].