Древняя Спарта и ее герои

Глава VI Царь Агис IV: трагедия мечтателя и реформатора

Инициатором реформирования спартанского общества был царь Агис IV (правил с 244 по 241 г.), сын Евдамида II из династии Еврипонтидов. Об его реформах мы узнаем главным образом из биографии, написанной Плутархом. Остальные источники к данным Плутарха не добавляют практически ничего. От степени доверия к Плутарху зависит во многом и общая оценка всех тех событий, которые происходили в годы правления Агиса. Общепринятым является мнение, что для Плутарха главным источником при написании биографии Агиса был Филарх, современник царей-реформаторов, хорошо осведомленный о спартанских реалиях и давший хоть и пристрастный, но вполне достоверный рассказ о произошедших в Спарте событиях. Чувствительно-романтический стиль Филарха как нельзя лучше соответствовал стилю самого Плутарха, у которого Агис — идеальный герой, рыцарь без страха и упрека, руководствующийся в своих действиях исключительно высшими соображениями. Насколько этот романтический ореол соответствовал действительности, может подсказать только анализ текста Плутарха. Однако в целом материал Плутарха с поправками на известную тенденциозность его информатора и своеобразие жанра исторической биографии представляется нам вполне добротным.

Агис IV стал первым царем Спарты, который попытался восстановить ее военную мощь самым радикальным путем — созданием многочисленного гражданского ополчения. Эту задачу невозможно было решить без значительной перестройки социально-экономической структуры общества. Бездействие могло привести не только к потере независимости, но даже к исчезновению Спарты как государства. Требовался совершенно новый подход к критериям, определяющим гражданскую полноправность, чтобы вернуть маргинальным группам гражданского населения их прежний статус. Необходимо было уничтожить ту систему при определении гражданских прав, которая в Афинах, например, была отменена еще на рубеже классики и архаики. Таким образом, в основе реформ Агиса, Клеомена, а затем и Набиса лежала одна вполне прагматичная задача — создать боеспособную спартанскую армию для восстановления гегемонии в Пелопоннесе. Так понимал цель реформ Плутарх, так понимают ее, как правило, и современные исследователи[291].

Проблемы, которые встали перед царем-реформатором, не были только феноменом III в. Они возникли гораздо раньше. Процесс, который привел эллинистическую Спарту к демографическому коллапсу, стал набирать обороты с конца V в. А к III в. Спарта из-за огромного дисбаланса в распределении земли между богатыми и бедными и долгового вопроса оказалась примерно в том же состоянии, в котором большинство греческих полисов пребывало в эпоху архаики. Огромной проблемой стала и катастрофическая убыль гражданского населения.

Об олигантропии (доел, «малолюдство»), то есть сокращении гражданского населения и концентрации земли в руках немногочисленной спартанской элиты, писал еще Аристотель в 30-х годах IV в. (Pol. II, 6, 11–12, 1270а). История военной организации Спарты позволяет проанализировать с большей или меньшей точностью ход и скорость развития этого хорошо известного процесса. Все полноправное население Спарты в начале V в. составляло 8–10 тысяч граждан призывного возраста (Her. VII, 234). В 418 г. их оставалось уже не более 5 тысяч (Thuc. V, 64; 68; 74). Убыль граждан продолжалась в течение всего периода Пелопоннесской войны и спартанской гегемонии. В спартанском войске, сражающемся при Левктрах, насчитывалось уже не более семисот спартиатов (Xen. Hell. VI, 4, 17). Поражение Спарты в этой битве Аристотель объясняет малочисленностью собственно граждан: «Одного вражеского удара государство не могло вынести и погибло именно из-за малолюдства» (Pol. II. 6, 12, 1270а, 34–35). Ксенофонт в «Лакедемонской политии» называет Спарту одним из самых малонаселенных городов (1. 1). Аристотель, говоря о состоянии современной ему Спарты, заявляет, что она не могла выставить и тысячи гоплитов (Pol. II, 6, 11, 1270а).

Резкое сокращение числа полноправных граждан вряд ли можно объяснить только внеэкономическими факторами. Длительность и постоянство самого процесса олигантропии свидетельствуют о наличии глубоких кризисных явлений в социально-экономической сфере. Бесспорно, существовала известная связь между упадком гражданского сословия в Спарте и кастовым характером ее социальной политики. Упорное нежелание правящей корпорации расширить круг спартанских граждан или хотя бы положить конец превращению полноправных спартиатов в гипомейонов привело Спарту к катастрофическим последствиям: за полтора века количество граждан призывного возраста снизилось с 10 до 1 тысячи. А к эпохе Агиса эта цифра еще более сократилась. По словам Плутарха, «спартиатов было теперь не более семисот, да и среди тех лишь около ста владели землею и наследственным имуществом, а все остальные нищею и жалкою толпой сидели в городе, вяло и неохотно поднимаясь на защиту Лакедемона от врагов…» (Agis 5,6–7).

Цифры, приведенные Плутархом, нуждаются в объяснении. Он утверждает, что всего спартанских граждан оставалось семьсот человек, и только сто из них были крупными землевладельцами, которые, кроме собственного наследственного клера, владели еще другой, «приобретенной землей» (Agis 5, 6–7). Чем владели остальные шестьсот спартиатов, не ясно. При этом они скорее всего вовсе не участвовали в принятии решений, поскольку эфорат, куда прежде имел шанс попасть любой, даже самый бедный гражданин, теперь, судя по его составу, стал органом правящей олигархии.

Кем же были эти шестьсот человек, которых Плутарх называет «толпой нищей и жалкой». Эта толпа людей, «пораженных в правах», очень напоминает гипомейонов Ксенофонта (Hell. III, 3, 6). Плутарх в отличие от знатока спартанских реалий Ксенофонта или не знал, или не желал отягощать своих читателей чисто местными лаконскими терминами, прилагаемыми к подобным маргинальным группам, тем более «что нищая и жалкая толпа» явно была неоднородна. Она состояла из разных категорий неполноправного населения, хотя основной ее костяк составляли скорее всего именно гипомейоны. Внутри спартанского гражданства гипомейоны, то есть «младшие», «худшие», «умаленные в правах», в качестве граждан «второго сорта» противопоставлялись полноправным спартиатам, называвшим себя гомеями, то есть «равными». Подобные «говорящие» термины прекрасно определяют статусы двух неравноправных групп внутри единого гражданского тела. Первые, прокламируя свое аристократическое единство, называли себя «равными», а для своих менее удачливых и разорившихся сограждан придумали достаточно унизительный термин — «несколько меньшие», «более худшие» граждане. Последние скорее всего никакой земли не имели и сохраняли за собой, может быть, только право участвовать в народном собрании. Кроме гипомейонов, «толпа» Плутарха могла состоять и из других маргинальных групп — например, вольноотпущенников-неодамодамов. Плутарх не употребляет всех этих специфически спартанских терминов. Однако среди тех, кого Агис собирался наделить землей, он называет иностранцев (ксенов), «получивших достойное воспитание, хорошей наружности и в цветущем возрасте» (Agis 8,3–4).

Все эти категории спартанского населения были свободными людьми, но не были полноправными гражданами. О степени их недовольства есть прямое свидетельство Плутарха: они пребывали «в постоянной готовности воспользоваться любым случаем для переворота и изменения существующих порядков» (Agis. 5,7). Такая армия недовольных, конечно, страшила правящую элиту, и поддержка, которую оказали Агису некоторые из ее представителей, во многом объясняется страхом перед потенциально опасной толпой. Никаких данных о численности маргинальных групп внутри спартанского гражданства мы не имеем. Но судя по тому, что Агис предполагал увеличить количество граждан в несколько раз, доведя его до четырех-пяти тысяч (8, 1–2), гипомейонов было около двух тысяч и примерно столько же неодамодов, мофаков и иностранцев. Именно эти категории спартанского населения являлись основной целевой группой программы Агиса.

Общепринятым является мнение, что на мировоззрение царей-реформаторов оказало сильное влияние учение стоиков, особенно модная тогда идея о возврате к старинным добродетелям предков. Идеи стоиков были хорошо известны в Спарте и имели для спартанцев большую притягательную силу. Известно, что учителем преемника Агиса царя Клеомена III был философ-стоик Сфер Борисфенский, ученик Зенона (Plut. Cleom. 2). Несмотря на полное молчание источников, некоторые ученые полагают, что Сфер мог принимать участие и в воспитании будущего царя Агиса. Но чаще думают, что Сфер прибыл в Спарту позже, когда Агис уже вступил на престол. Философ содействовал проведению его реформ[292].

В любом случае опосредованно или непосредственно философия стоиков и пропаганда Сфера оказали определенное воздействие на мировоззрение молодого Агиса и его ближайшего окружения. Именно Сфер мог внушить своим ученикам идеи преобразования спартанского общества по Ликургову образцу и предложить план возрождения прежней великой Спарты. Его особый интерес к Спарте выразился в написании двух трактатов: «О спартанском государственном устройстве» и «О Ликурге и Сократе» (Diog. Laert. VII, 178). Спарта стала для ранних стоиков своеобразным полигоном. Здесь с успехом можно было развивать две любимые темы их сочинений: значение монархической власти и особенности спартанского государственного устройства. Именно стоики внушали своим спартанским ученикам мысль, что эфорат — институт незаконный, что эфоры, уничтожив первоначальную царскую власть, мешают вновь обрести «самое прекрасное, поистине божественное устройство» (Plut. Cleom. 10, 6–7). В какой мере внушенные стоиками идеи и установки повлияли на дальнейшую политическую деятельность царей-реформаторов, трудно сказать. Иногда это влияние сильно преувеличивается, иногда преуменьшается. Но такое влияние, бесспорно, было: реформы осуществляли идейные цари, верившие в возможность возродить Спарту согласно теоретическим моделям стоиков.

Агис в изображении Плутарха (Филарха) — это патриот, равного которому давно не было в Спарте. Филарх, по-видимому, верил, что реформы, задуманные Агисом, имели целью исключительно реставрацию Ликургова космоса. С большой симпатией он описывает поведение двадцатилетнего царя, который, исполненный юношеского экстремизма, сознательно изменяет свой образ жизни по старинным Ликурговым лекалам. Плутарх скорее всего буквально цитирует Филарха, перечисляя детали спартанской аскезы, которую на себя добровольно наложил юный царь: «Воспитанный в богатстве и роскоши… он сразу же объявил войну удовольствиям, сорвал с себя украшения… решительно отверг какую бы то ни было расточительность, гордился своим потрепанным плащом, мечтал о лаконских обедах, купаниях и вообще о спартанском образе жизни и говорил, что ему ни к чему была бы царская власть, если бы не надежда возродить с ее помощью старинные законы и отеческое воспитание» (Agis 4,2).

Агис, приступая к своим реформам, был отнюдь не одинок. Но идущие за ним единомышленники происходили из той же, что и он сам, социальной среды. Так называемые народные массы оставались лишь объектами реформ, пассивными зрителями политических страстей, кипевших наверху.

Прежде всего Агису удалось сплотить вокруг себя часть молодых людей[293] из богатых семей, вдохновленных, как и он, идеями стоиков о возврате «к прекраснейшему и божественнейшему устроению в Спарте» (Plut. Cleom. 10, 6–7). Они готовы были ради возрождения Спарты «переменить весь свой образ жизни, точно одежду» (Plut. Agis 6, 1–2). Имя одного такого молодого аристократа Плутарх называет. Это Гиппомедонт, сын Агесилая и двоюродный брат Агиса, которого Плутарх характеризует как «прославленного воина, чья сила заключалась в любви к нему молодежи» (6, 5). Судя по его дальнейшей успешной карьере уже вне Спарты, это была крупная политическая фигура. Молодежь из хороших семей составляла скорее всего только свиту Агиса, и ее количество вряд ли превышало несколько десятков.

Что касается конкретных эпизодов, связанных с участием молодежи в борьбе за реформы, то таких примеров в биографии Агиса крайне мало. Так, Плутарх сообщает, что Агис после неудачных попыток провести реформы конституционным путем решился вооружить «многих молодых людей… приведя в трепет противников, которые ждали обильного кровопролития» (Agis 12, 5). Молодые люди участвовали и в его походе к Коринфу на помощь Арату, главному руководителю Ахейского союза. Относительно последних Плутарх сообщает, что «почти всё это были люди молодые и бедные, недавно избавившиеся и освободившиеся от долгов и полные надежд получить землю, когда вернутся из похода» (14, 2). Судя по всему, в число тех, кого Плутарх называет «молодыми», входили представители двух социальных слоев: молодежь из лучших спартанских семей и молодежь из разных групп неполноправного населения. Если первые скорее всего составляли вооруженную свиту Агиса, то вторые были основой его армии. Если первые рассчитывали в случае успеха реформ стать политической элитой, то последние надеялись благодаря реформам получить землю и изменить свой статус.

Агис смог привлечь в свою партию реформаторов не только молодежь, но и некоторых весьма влиятельных в Спарте людей, относящихся к старшему поколению: Лисандра, потомка победителя при Эгоспотамах, пользовавшегося в Спарте величайшим уважением, Мандроклида, блестящего политика и дипломата, и своего дядю по матери Агесилая, владевшего редким в Спарте ораторским даром. К Агису, видимо, примкнула та часть крупных землевладельцев, которая подобно Агесилаю была отягощена долгами и очень хотела от них избавиться. Таким образом, у Агиса была значительная поддержка со стороны части высшей аристократии, куда входили его ближайшие родственники и друзья. Судя по голосованию в герусии, в правящей корпорации было примерно равное количество сторонников и противников реформ. Часть высшей аристократии, которая подобно Агесилаю поддерживала Агиса, руководствовалась прежде всего своими экономическими интересами. Иначе трудно было бы объяснить готовность некоторых аристократов вложить собственные средства в фонд реформ. Прежде всего сам Агис сделал «огромный вклад в основание нового строя», пожертвовав большую часть своего состояния на проведение реформ (Plut. Agis 9, 5). Материальную поддержку реформам оказали его ближайшие друзья и родственники, которых царь называет самыми богатыми людьми из числа спартиатов. Но немаловажным для этих людей было также желание восстановить прежнее могущество и славу Спарты. Эта сверхзадача могла стать той национальной идеей, которая способна была объединить всех спартанцев.

Чисто спартанским явлением является то участие и помощь, которую Агис получил от женщин, своей матери Агесистраты и бабки Архидамии. Убеждая их поддержать его начинания, Агис скорее всего воспользовался аргументом, бесспорно, важным для его царственных родственниц: он заявил, что в случае успеха реформ он «приобретет имя и славу поистине великого царя» (Plut. Agis 7, 3–4). По словам Плутарха, Агис понимал, что царская семья в Спарте не может равняться по богатству с Птолемеями или Селевкидами, но он надеялся стать «поистине великим царем» в пореформенной Спарте и, может быть, наконец единственным царем. Эта перспектива оказалась привлекательной для его ближайших родственниц.

Агесистрата и Архидамия стали главными инвесторами Агиса, поскольку, по свидетельству Плутарха, были самыми состоятельными женщинами в Спарте (Agis 4,1–2)[294]. Это сообщение Плутарха — важное свидетельство имущественной независимости спартанских женщин: некоторые из них обладали огромными богатствами и могли свободно ими распоряжаться (7, 5; 9, 6)[295]. Аристотель оставил уникальное свидетельство об особом экономическом положении спартанских женщин: они, по его сообщению, владели двумя пятыми всей земли (Pol. II, 11, 1270а). А веком позже, ко времени Агиса, уже большая часть спартанских земель принадлежала женщинам (Plut. Agis 7, 3–4). Так что мать и бабка Агиса были не только самыми богатыми из числа представительниц своего пола, но и вообще самыми богатыми людьми в Спарте.

Из рассказа Плутарха следует, что Агесистрата и Архидамия искренне прониклись «консервативно-революционными» идеями Агиса и не только передали ему свои собственные средства, но и активно агитировали других богатых дам сделать то же самое. Правда, эта агитация не имела успеха. Богатые спартанки, не зараженные идеями стоиков и не сочувствующие честолюбивым планам Агиса, вовсе не собирались терять свое богатство, а вместе с ним авторитет и власть. Сообщение Плутарха о влиянии знатных и богатых спартанок на политику — прекрасная иллюстрация того, что экономическая независимость спартанок явно способствовала росту их политической активности. И хотя по-прежнему «формально политика в Спарте, как и везде в греческом мире, была исключительно мужским доменом»[296], богатые и знатные спартанки приобрели определенные рычаги влияния на принятие политических решений. Об особом влиянии женщин на спартанскую политику писал еще Аристотель. По его словам, не было разницы в том, «правят ли женщины, или должностные лица управляются женщинами» (Pol. II, 6, 7,1296b — 1270а). По свидетельству Плутарха, мать Агиса «пользовалась огромным влиянием и нередко вершила государственные дела благодаря множеству зависимых людей, должников и друзей» (Agis 6,7). Это окружение Агесистраты очень напоминает римских клиентов.

Очень важен был и идеологический фактор: патриотизм, слава Спарты, возврат к героическому прошлому. Эти лозунги не были пустыми звуками для многих спартиатов из высшего сословия. В таких важных правительственных структурах, как герусия и эфорат, часть мест занимали сторонники царя-реформатора (Plut. Agis 9, 1; 11, 1). Именно на их помощь и поддержку рассчитывал Агис, когда в начале своей реформаторской деятельности ориентировался на полисные органы власти.

Свои радикальные реформы Агис проводил под лозунгом возврата к священным законам Ликурга, иначе говоря, «реформа выдавала себя за реставрацию». Обращение к авторитету великого законодателя было вдвойне оправданно: этого требовало учение стоиков и это совпадало с представлениями самого спартанского общества, свято верящего в то, что идеальные модели общественного устройства существовали в далеком прошлом. В кризисной ситуации любые нововведения имели шанс стать законами в Спарте, если только были покрыты патиной древности, и Агис «был не единственным спартанцем своего времени, пропитанным атмосферой атавистической реставрации»[297]. Он, следуя ожиданиям своего глубоко консервативного общества, представлял свои реформы как единственное средство вернуться назад, к законам Ликурга, и восстановить тем самым традиционный спартанский образ жизни. Следует указать, что Агис не первый ввел практику апеллировать к авторитету национального лидера, каким для спартанцев всегда оставался Ликург.

Чтобы убедить граждан в необходимости проведения реформ, Агис прибег к обычному для спартанских реформаторов арсеналу средств, главным и центральным из которых являлось божественное одобрение предлагаемых новшеств. Стоит напомнить, что еще Ликург преподносил свои законы как изречение Дельфийского Аполлона. Агис на народном собрании в качестве главного идеологического аргумента процитировал оракул, в котором говорилось, что «спартанцы должны восстановить между собою равенство — в согласии с изначальным законом Ликурга» (Plut. Agis 9, 4–5).

За нужным для него прорицанием Агис обратился не в Дельфы, как мы могли бы ожидать[298], а в местное святилище Пасифаи в Таламах[299] (Agis 9). Это кажется тем более странным, что многие его предшественники, начиная с легендарного Ликурга, за божественной санкцией традиционно обращались к Дельфийскому Аполлону. Ни один серьезный закон не принимался в Спарте без предварительного его одобрения в Дельфах. Логично было бы и Агису представить свою программу как ретру, санкционированную Дельфами. Но он почему-то этого не сделал. Как правило, исследователи называют несколько возможных причин. Не исключено, что в Агисе заговорил патриотизм: святилище Пасифаи, уходящее своими корнями в глубокую древность, к ахейцам, спартанцы, возможно, считали древнее Дельф. Кроме того, контроль этолийцев над Дельфами скорее всего сделал это святилище менее привлекательным для спартанцев, чем раньше. Еще одна причина обращения в местное святилище была, вероятно, в том, что в Дельфах юный царь пользовался меньшим авторитетом, чем его враг царь Леонид, давно уже находящийся у власти. Но основная причина, видимо, заключалась в другом: у Агиса не было времени заниматься достаточно длительной и сложной процедурой получения оракула в Дельфах. Намного проще было получить нужное прорицание в местном святилище, расположенном на территории периеков. Последние были лояльно настроены к Агису: ведь среди них он собирался распределить 15 тысяч земельных наделов — клеров (8, 2). В святилище Пасифаи Агис послал своего сторонника эфора Лисандра (8, 1). Как свидетельствуют литературные тексты и надписи, оракул Пасифаи был тесно связан с эфорами, которые во сне получали там указания божества (Plut. Cleom. 7, 2–3; Cic. Div. I, 96). Способ, несомненно, очень удобный, так как не требовал никаких посредников.

Плутарх в биографии Агиса перечисляет главные пункты его программы, представленные на обсуждение в герусию. Это перераспределение земли, отмена долгов, увеличение гражданского коллектива и восстановление прежнего образа жизни, то есть общественного воспитания и общественных обедов.

Вот первая, экономическая, часть ретры Агиса в изложении Плутарха: «Долги должникам прощаются, земля делится заново, так что от лощины у Пеллены до Таигета, Малей и Селласии будет нарезано четыре тысячи пятьсот наделов, а за этими пределами — еще пятнадцать тысяч[300], и последние распределяются между способными носить оружие периеками, а первые, те, что в указанных выше пределах, — между самими спартанцами…» (Agis 8, 1–3). Географические пункты, названные Плутархом, указывают на то, что речь идет о долине Еврота, где находилась, по свидетельству Полибия, так называемая гражданская земля (VI, 45, З)[301]. П. Олива полагает, что Агис хотел изъять и разделить всю «гражданскую землю», которая к этому времени оказалась в руках небольшого числа привилегированных собственников. «Ибо не было другого способа дать всем гражданам один и тот же имущественный статус»[302]. Остальные пятнадцать тысяч участков вне этой территории предназначались периекам, готовым служить в спартанской армии. Таким образом, ретра Агиса предполагала перераспределение части земельных участков и в области периеков. Там, по-видимому, находились «обширные поля и пастбища» не только самих царей, но и тех представителей ста семей, которых Плутарх причисляет к богатым землевладельцам[303]. Нет сомнения, что Агис собирался наделить своих граждан, как старых, так и новых, равными участками по принципу, сформулированному Платоном: один гражданин на один участок (Leg. 737е). Программа Агиса касалась лишь незначительной части периеков, тех, которые скорее всего являлись профессиональными военными и были готовы сменить свой статус наемников на статус спартанских граждан. Что касается илотов, то они не являлись объектами реформаторских планов Агиса.

Ретра Агиса, кроме экономической части, включала в себя и важную социокультурную компоненту, правда, сформулированную в самом общем виде без какой-либо детализации. В ней декларировался возврат к образу жизни предков, то есть к равенству, если не экономическому, то социальному и политическому: «Все спартанцы… ведут такой образ жизни, какой вели их предки» (Plut. Agis 8,4). Мы не имеем надежных свидетельств, сохранился ли в эллинистической Спарте прежний образ жизни с его обязательными атрибутами — общественным воспитанием (агогэ) и общественными обедами (сисситиями). Скорее всего спартанская система воспитания в своем классическом виде уже вышла из употребления[304]: гипомейоны и прочие группы полугражданского населения не имели средств для содержания своего потомства в общественных школах, а сыновья нескольких сотен имущих спартиатов, вероятно, получали домашнее воспитание и образование (Plut. Ages. 1). В лучшем случае в домах богачей вместе с их сыновьями воспитывались и несколько мальчиков из обедневших семей — мофаков. По крайней мере в III в. богатые спартиаты часто создавали окружение из мофаков вокруг собственных сыновей. Но это была скорее форма частной благотворительности, чем поздний и искаженный вариант общественного воспитания.

Что касается сисситий, мужских столовых «клубов», предназначенных только для спартиатов, то они, возможно, продолжали существовать, но служили скорее «форумами для роскошной демонстрации богатства, чем аренами политической и корпоративной солидарности граждан»[305]. Ко времени Агиса, по-видимому, произошло окончательное размежевание обеденных клубов на «патрицианские» и «плебейские». Сисситии для богатых, возможно, были похожи на олигархические гетерии, члены которых набирались по сословно-наследственному принципу и являлись одной из структур спартанской «клановой» олигархии. Восстановление сисситий в их первоначальном демократическом виде было одним из пунктов программы Агиса.

Желая оставаться в рамках правового поля, Агис в начале своих реформ действовал через обычные для Спарты каналы принятия политических решений: герусию, эфорат и апеллу (так в Спарте называли народное собрание). Первым шагом Агиса было обращение в герусию, которая должна была принять предварительное решение (пробулевму) по поводу его законопроекта. Ретру в герусию внес эфор 243/242 г. Лисандр, потомок знаменитого наварха Лисандра и сторонник Агиса. Царь был вынужден прибегнуть к посредничеству Лисандра, поскольку только эфоры обладали правом вносить новые законопроекты на рассмотрение герусии (Plut. Agis 8–9). Результаты голосования оказались весьма неопределенными, так как, по словам Плутарха, мнения геронтов разошлись (9, 1). Это, по всей видимости, означало, что герусия не вынесла никакого предварительного решения, и ретра в своем первоначальном виде была передана непосредственно в народное собрание.

Плутарх, описывая ход этого народного собрания, рисует картину, скорее характерную для афинской экклесии, чем для спартанской апеллы, не предполагавшей каких-либо дискуссий. Перед народом каждый со своей аргументацией выступили лидеры обеих партий. Аргументы сторонников Агиса показались участникам апеллы более убедительными, чем доводы их оппонентов. К божественным предсказаниям, благоприятным для реформаторов, Агис добавил очень сильный аргумент: он объявил, что «делает огромный вклад в основание нового строя — первым отдает во всеобщее пользование свое имущество, заключающееся в обширных полях и пастбищах, а также в шестистах талантах звонкой монетой. Так же точно… поступают его мать и бабка, а равно и друзья, и родичи — богатейшие люди Спарты» (9, 5–6). В результате основная масса граждан, присутствующих на народном собрании, с энтузиазмом поддержала ретру, внесенную Лисандром (10, 1). Однако остается непонятным, было ли принято какое-либо официальное решение или дело ограничилось только обсуждением и моральным одобрением (посредством крика) законопроекта. Возможно, спартанская апелла, во всяком случае в эпоху эллинизма, перестала быть последней инстанцией, полномочной утверждать новые законы. Такое право скорее всего явочным путем захватила объединенная правящая клика, куда вошли геронты, эфоры и цари.

В данном случае процедура была именно такой: сначала заседала герусия, потом народное собрание, затем снова герусия. На втором заседании герусии законопроект отвергли «большинством в один голос»[306] (Plut. Agis 11, 1), что, по сути дела, лишило Агиса возможности внедрить свои предложения законным путем. Для Агиса и его сторонников это был сокрушительный удар. Провальное для них голосование в герусии сделало царя революционером поневоле.

Основная масса имущих спартиатов оказала Агису яростное сопротивление. Ведь царь хотел сломать давно устоявшийся порядок, при котором все богатство страны давно пребывало в руках узкого слоя олигархов. Плутарх совершенно верно объясняет «ненависть сильных» их нежеланием «расставаться со своими старинными преимуществами» (Agis 2, 10). «Сильными» Плутарх называет тех людей, в чьих руках аккумулировалась движимая и недвижимая собственность. В Спарте к ним относились представители тех ста семей, о которых говорил Плутарх как о крупных землевладельцах (5, 6–7). Большая их часть оказалась в оппозиции. Главный пункт ретры Лисандра (так ее часто называют по имени внесшего ее эфора) — перераспределение земли — грозил им разорением: в случае принятия ретры все они должны были последовать примеру молодого царя и отдать значительную часть своего состояния (10, 2).

Эта незначительная по своему количеству, но исключительно влиятельная группа возглавлялась царем Леонидом II. Опытный дипломат, проведший свою молодость на Востоке, он сумел объединить вокруг себя всех недовольных предстоящими реформами, охватив своей агитацией даже дам из «высшего света». Леонид, поднаторевший в восточных хитростях, вовремя припомнил старинную идеологему, согласно которой спартанцы — особенный народ, который не приемлет любые формы тирании. Он обвинил Агиса в намерении окружить себя телохранителями, как делают все тираны (Plut. Agis 7, 8). С учетом исторических реалий это было тяжкое обвинение.

Царь Леонид оказался ключевой фигурой, по сути дела, решившей участь реформ. Сплотившаяся вокруг него оппозиция смогла обеспечить себе большинство голосов в герусии (11, 1). Ведь судьбу реформ Агиса решала коллегия, состоящая всего из нескольких десятков человек: двадцати восьми геронтов, пяти эфоров и двух царей. Всё это были представители высшего сословия. Основная масса гражданского и по-лугражданского населения, в чьих интересах действовал Агис, никакого влияния на судьбу реформ не оказала.

Решение герусии заставило Агиса и его сторонников в свою очередь отказаться от легитимных мер и прибегнуть к иным, уже незаконным способам решения проблемы. Агис отстранил от власти всех законно избранных эфоров 243/242 г. и назначил на их место своих ставленников (Plut. Agis 12, 4–5). Это первый случай в истории Спарты, когда эфоры были не избраны, а назначены царем. С помощью «карманных» эфоров под надуманным предлогом[307] Агис добился детронизации царя Леонида, а на его место посадил своего родственника и сторонника Клеомброта II. Среди эфоров нового призыва был и дядя Агиса Агесилай. Ему было поручено воплотить в жизнь ретру Лисандра.

Агис превысил свои полномочия, нарушив тем самым негласный договор о распределении властных функций между царями, геронтами и эфорами. Он стоит в начале того процесса, который будет завершен Клеоменом и Набисом. Агис еще не уничтожил традиционную спартанскую диархию, но избавился от неугодного ему соправителя. Он также не уничтожил эфорат, но отменил выборность и стал сам определять состав коллегии эфоров. Сознательно, видимо, Агис не стремился к монархической власти, но даже этот идеалист и романтик был вынужден прибегнуть к силовым методам для осуществления необходимых его родине реформ. Недаром его главный политический оппонент царь Леонид обвинял Агиса в том, что «молодой царь сулит беднякам имущество богатых в виде платы за тираническую власть» (Plut. Agis 7,8).

Однако Агис не успел осуществить самой важной части задуманных реформ — перераспределить землю в пользу люмпенизированной части гражданства и периеков. По версии Плутарха, вина за невыполнение программы в полном объеме лежит на дяде царя — Агесилае. Именно он «погубил и расстроил прекраснейший замысел», убедив Агиса начать реформы с отмены долгов — меры, которая в основном затрагивала интересы незначительной по своей численности имущей части гражданства. Долговые обязательства были демонстративно сожжены на спартанской агоре (Plut. Agis 13, 3–4).

То, что Агис пошел на поводу Агесилая, частично можно объяснить политической наивностью и нерешительностью юного царя. Он не сумел преодолеть глубокого уважения к Агесилаю, человеку намного старше себя и к тому же своему ближайшему родственнику. В изображении Плутарха — Агесилай эгоист, корыстолюбец и негодяй, думающий только о собственной выгоде. Действительно, «вклад» Агесилая в провал реформ велик. Похоже, Агесилай рассчитывал использовать племянника как марионетку, которой легко можно манипулировать. Он хотел с его помощью одним махом избавиться от собственных долгов, и в этом он был не одинок. К тому времени назрел конфликт между должниками, являвшимися крупными землевладельцами, и их кредиторами, то есть между двумя группами внутри одного и того же клана знатных и богатых спартиатов.

Про Агесилая, однако, нельзя сказать, что он в одиночку подрывал власть и авторитет юного царя. Были и другие спартанцы, выступавшие за то, чтобы реформы не осуществились в полном объеме. Плутарх говорит о тех, кто был заинтересован исключительно в отмене долгов и больше ни в чем. Это — крупные землевладельцы наподобие самого Агесилая, которые «расплатиться с заимодавцами не могли, а терять землю не хотели» (13, 2)[308]. Эти люди, несмотря на свою малочисленность, обладали реальной политической властью и смогли саботировать самую главную часть реформ — перераспределение земли, которое затрагивало их интересы. Видимо, с известным сочувствием к агитации Агесилая о необходимости прежде всего кассировать долги отнеслись и те несколько сотен небогатых спартиатов, которые также освободили свои клеры от долгов. Их вряд ли привлекала перспектива слишком резкого увеличения гражданского коллектива и необходимость делиться привилегиями с бывшими маргинальными группами, которые вдруг могли стать полноправными гражданами.

Не доведя реформы до конца, Агис в 241 г.[309] во главе спартанского войска отправился на помощь своему союзнику Арату, чтобы принять участие в кампании против этолийцев. Возможно, Агис был поставлен во главе армии усилиями Агесилая, который, использовав полномочия эфора, отправил племянника подальше от Спарты (Plut. Agis 14, 1). Но скорее всего Агис, охваченный романтическим представлением о верности друзьям и желанием проявить себя на поле боя, сам мечтал отправиться в поход. Покинуть Спарту в столь ответственный момент было крайне неосторожно с его стороны, однако для укрепления своего авторитета он очень нуждался в каком-нибудь кратком, не очень удаленном от Спарты и, конечно, победоносном походе. Но Агиса, казалось, преследовали неудачи: Арат отказался от его помощи, и спартанский царь бесславно вернулся домой. Ничто так не могло повредить престижу и авторитету Агиса, как неудача на военном поприще, какими бы причинами она ни объяснялась.

За тот небольшой срок, пока отсутствовал Агис, обстановка внутри Спарты кардинально изменилась. Фактическим правителем стал Агесилай. Плутарх, конечно, прав, говоря, что основной его целью было личное обогащение, ради этого он «шел на любое преступление и насилие» (16, 1). Агесилай повел себя как настоящий тиран и очень скоро вызвал к себе всеобщую ненависть.

Отсутствие в стране Агиса и произвол Агесилая помогли консервативной оппозиции совершить государственный переворот и вернуть на трон своего лидера царя Леонида. Действовали противники Агиса исключительно силовыми методами. Их набор средств был тот же, что ранее использовал сам Агис: изгнание соправителя Агиса царя Клеомброта, отрешение от должности прежних эфоров и назначение новых, естественно из числа сторонников Леонида (Plut. Agis 18, 4–5). Плутарх утверждает, что никакого серьезного сопротивления им не было оказано. Народ оставался пассивным, поскольку от реформ ничего не получил — обещанной раздачи земли так и не случилось.

Направленная против Агиса оппозиция во главе с Леонидом поставила своей целью не только уничтожить все его законодательные инициативы, но и избавиться от самого царя-реформатора. У Плутарха нет точного ответа, какова была последовательность событий между возвращением Леонида из изгнания и казнью Агиса. В науке на этот счет нет единого мнения. Главный вопрос заключается в следующем: когда Агис с войском вернулся в Спарту — до или после захвата власти Леонидом. Как нам кажется, сам переворот произошел в отсутствие Агиса. Но Агис по возвращении не решился развязать гражданскую войну, хотя скорее всего часть армии была к нему лояльно настроена и поддержала бы силовое наведение порядка. Однако Агис предпочел распустить своих людей, хотя, видимо, не заблуждался относительно дальнейшего развития событий. Он, опасаясь за свою жизнь, бежал в храм Афины Меднодомной, как это сделал почти за два с половиной столетия до него регент Павсаний. Его соправитель царь Клеомброт, который оставался в Спарте во время похода Агиса, также был вынужден спасать свою жизнь бегством. Но, что любопытно, они выбрали разные священные участки для своего укрытия. Клеомброт, отстраненный от власти еще до возвращения Агиса и имевший больше времени для бегства, укрылся в святилище Посейдона, расположенном на мысе Тенар в Южной Лаконии (Plut. Agis 16,6–7).

Плутарх рассказывает о вероломном поведении Леонида, который с помощью прежних друзей Агиса обманом выманил царя из убежища только для того, чтобы тут же его арестовать. Агиса доставили в тюрьму и в срочном порядке провели судебное заседание, результат которого был заранее известен. Судьями стали эфоры 241/240 г., обязанные своим назначением исключительно царю Леониду, и часть геронтов, сторонников расправы над Агисом. Партия Леонида явно хотела соблюсти хотя бы видимость законности. Ведь судить царя, а тем более приговорить его к смерти могла только собравшаяся в полном составе герусия вместе с коллегией эфоров и вторым царем. Формально этот закон был почти соблюден. Правда, не все 28 геронтов присутствовали на суде, а только те, кто, по словам Плутарха, «были одного с ними (эфорами. — Л.П.) образа мыслей» (Agis 19, 5). После недолгого разбирательства, больше похожего на фарс, тут же в тюрьме эфоры вынесли Агису смертный приговор, который немедленно был приведен в исполнение. С такой поспешностью в Спарте никогда не расправлялись с царями.

Плутарх утверждает, что эфорам пришлось осуществлять приговор лично, поскольку тюремная прислуга, а за ней и наемники отказались исполнить приказ. Агиса повесили. Плутарх пишет о казни царя как о неслыханном святотатстве (Agis 19; 21). Вместе с Агисом были убиты его мать и бабка, причем в отличие от царя женщины погибли без какого-либо предварительного судебного разбирательства.

Планы Агиса были полностью реализованы в 227 г. новым спартанским царем Клеоменом III. Этот царь в отличие от Агиса полностью отказался от конституционных мер и с помощью армии наемников осуществил государственный переворот, уничтожив эфорат и отправив в изгнание всех своих политических противников.