Древняя Спарта и ее герои

Можем ли мы доверять Плутарху и Полибию?

Знаниями о Клеомене III мы в основном обязаны Плутарху.

Давно установлено, что при написании биографии Клеомена Плутарх опирался главным образом на Филарха, следуя за ним в своих оценках. Лаконофил и поклонник обоих царей-реформаторов Филарх был к ним весьма благосклонен. Клеомена он даже сделал центральной фигурой последних книг своей «Истории». По словам американского ученого Томаса Африки, «наполненный драматическими и героическими сценами, часто театральный рассказ Филарха изображает царские реформы в самом благоприятном свете, игнорируя или затемняя их менее привлекательные аспекты»[310]. Чувствительно-романтический стиль Филарха как нельзя лучше соответствовал стилю самого Плутарха. Клеомена, чьи поступки далеко не всегда выглядели безупречными в моральном плане, Плутарх оправдывает и каждый раз находит наиболее выгодное для спартанского царя объяснение. Насколько романтический образ Клеомена соответствовал действительности, может подсказать как анализ текста Плутарха, так и сравнение его данных с другими источниками, главным образом с Полибием, у которого не было повода восхищаться Клеоменом. Однако в целом материал Плутарха с поправками на известную тенденциозность его информатора и своеобразие жанра исторической биографии заслуживает доверия.

Полибий в отличие от Плутарха не был склонен идеализировать Клеомена. Скорее наоборот, он относился к нему с известным предубеждением, вполне понятным для защитника Ахейского союза и противника социальных революций. В шестой книге «Всеобщей истории», где Полибий неоднократно упоминал Спарту и с похвалой отзывался о законодательстве Ликурга, он, однако, оставил без внимания реформаторскую деятельность Клеомена. Это тем более странно, что спартанский царь оказал непосредственное влияние на судьбу Ахейской федерации и Греции в целом. Профессор Тель-Авивского университета Б. Шимрон объясняет такое молчание Полибия его нежеланием останавливаться на событиях, которые в конечном счете подтолкнули любимого его героя Арата к роковому для Греции союзу с Македонией[311].

Причина явно враждебного настроя Полибия по отношению к Клеомену и его реформам объясняется также отсутствием временной дистанции между ним и спартанским царем. Для Полибия все события, связанные с Клеоменом, были делом недавнего прошлого, еще остро переживаемого и неоднозначно оцениваемого. А для Плутарха те же самые события являлись только антикварной древностью, и поэтому его отношение к Клеомену «более нейтрально, более объективно, лишено личной заинтересованности»[312].

Но хотя Полибий не испытывал симпатий ни к современной ему Спарте, ни к врагу его родины Клеомену, которого считал тираном, принесшим беды Спарте, он отдавал должное несомненным талантам спартанского царя. Свой рассказ о гибели Клеомена в Египте он завершает такими словами: «Так кончил жизнь Клеомен, человек искусный в обращении, способный к ведению государственных дел, словом, самою природою предназначенный в вожди и цари» (V, 39, 6).

Остальные древние писатели не добавили ничего принципиально нового к сообщениям Полибия и Плутарха.

Современные ученые далеко не однозначно оценивают как личность Клеомена, так и его реформаторскую деятельность. Во многом их оценка зависит от степени доверия к двум древним авторам, Плутарху и Полибию, по-разному трактующим историю царствования Клеомена. Агиографическая традиция, берущая свое начало от Филарха и органически воспринятая Плутархом, делает ударение на преемственности, на идентичности идеологии Агиса и Клеомена. В современной науке, наоборот, стараются найти и находят принципиальные отличия между этими двумя царями-реформаторами. В Клеомене видят скорее истинного наследника своего отца Леонида, человека, менее всего склонного к романтической рефлексии и сознательно стремящегося к монархической власти. Стремление к упрочению как собственного правления, так и самого института царской власти признается в современной историографии одной из главных целей реформ Клеомена[313].

Для Агиса и Клеомена первоочередной задачей было создание боеспособной армии. Только так можно было отстаивать собственную независимость и думать о восстановлении гегемонии в Пелопоннесе. Однако эта важнейшая задача стала решаться слишком поздно, когда у Спарты уже не оставалось запаса времени: ей приходилось существовать в условиях сильнейшего внешнего давления сперва со стороны Македонии, а позже — Рима. Несчастье Спарты заключалось в том, что она в отличие от республиканского Рима слишком поздно приступила к кардинальным социально-экономическим реформам. Даже такой талантливый политик и полководец, каким был Клеомен, несмотря на значительные военные успехи, оказался бессильным перед объединенными силами Ахейской лиги и Македонской державы. А вместе с военным поражением ушла в небытие и реформированная им Спарта.

Женитьба юного принца

Клеомен, сын царя Леонида II и Кратесиклеи, родился между 260 и 258 гг. Его отец Леонид после гибели Агиса IV в 241 г. правил уже без коллеги, вопреки многовековой практике. Он заменил традиционную диархию на свою единоличную власть. В этом отношении царя Леонида можно считать основателем монархии Агиадов, правда, оказавшейся весьма недолговечной.

Леонид в 241 или 240 г. женил своего юного сына Клеомена на вдове царя Агиса, Агиатиде. Плутарх утверждает, что Леонид «силою выдал ее за своего сына…»[314] (Cleom. 1, 1). У Агиатиды, думается, не было иного способа сохранить жизнь себе и сыну, как только выйти замуж за Клеомена.

Леонид, поспешно женив Клеомена на вдове Агиса, показал себя дальновидным политиком. И в политическом, и в финансовом отношениях этот брак был очень выгоден Леониду: с одной стороны, трон Еврипонтидов оказался под его непосредственным контролем, поскольку в его руки попал малолетний сын Агиса IV и единственный прямой наследник дома Еврипонтидов (Архидам, родной брат Агиса, сразу же после его убийства бежал из Спарты и до 229 г. пребывал в изгнании), а с другой — он мог теперь распоряжаться значительными средствами. Агиатида, являясь наследницей огромного состояния, естественно, принесла его в дом мужа.

После смерти Агиса IV Спарта вернулась к тому же состоянию, в каком она находилась до начала его реформ. У власти стояла малочисленная правящая клика во главе с Леонидом и эфорами. Менее всего эти люди были озабочены решением социальных проблем спартанского общества. Вот как изображает Плутарх картину всеобщего упадка нравов перед воцарением Клеомена: «…граждане вконец изнежились от праздности и забав, царь ко всему относился с полным равнодушием — лишь бы никто не мешал ему жить в богатстве и роскоши, государственные же дела были в пренебрежении, ибо каждый думал лишь о своем доме и о собственной выгоде» (Cleom. 1, 2).

Новый этап спартанской истории периода эллинизма начинается в 235 г., когда после смерти Леонида II престол унаследовал его сын Клеомен. Но будущий реформатор в отличие от своего идейного предшественника Агиса IV далеко не сразу приступил к реформам. Между вступлением на трон и началом его активной политической деятельности прошел достаточно большой срок — семь-восемь лет. Такая временная лакуна ставит под сомнение утверждение Плутарха (Филарха), что уже в юности под влиянием рассказов Агиатиды Клеомен проникся идеями Агиса, желая немедленно, как только станет царем, «переменить и опрокинуть» старый порядок (Cleom. 3, 2). Эта романтическая версия о юном царе, всецело находящемся в плену идей Агиса, внушенных ему собственной женой, была вполне в духе Филарха. С ее помощью легко было объяснить как полный отход Клеомена от взглядов и действий его отца Леонида, так и преемственную связь между двумя царями-единомышленниками из разных царских домов. Но кроме романтической истории о взаимной любви юного Клеомена и Агиатиды, мы ровным счетом ничего не знаем о действиях этого царя между 235 и 229 гг., то есть между его восхождением на трон и началом Клеоменовой войны.

Влияние философа-стоика Сфера на Клеомена

Идеи стоиков были хорошо известны в Спарте и имели для спартанцев большую притягательную силу. Спарта стала для ранних стоиков своеобразным полигоном. Здесь с успехом можно было развивать две любимые темы их сочинений: значение монархической власти и особенности спартанского государственного устройства. Из философов-стоиков теснее всего со Спартой был связан Сфер Борисфенский, ученик Зенона[315].

Плутарх весьма осторожно формулирует свое сообщение о том, что он был учителем Клеомена (Cleom. 2, 2). Он утверждает также, что Сфер помогал Клеомену в его реформаторской деятельности. Таким образом, если верить Плутарху, Сфер побывал в Спарте дважды: первый раз еще при царе Леониде в качестве учителя его сына Клеомена, а второй раз много позже (зимой 226 г.), когда уже сам Клеомен пригласил Сфера в Спарту и поручил ему воспитание юношества по древнему образцу (11,4).

Сведения о Сфере Плутарх почерпнул скорее всего у Филарха. Последний верил, что на мировоззрение Клеомена сильное влияние оказало учение стоиков, особенно модная тогда идея о возврате к старинным добродетелям предков. Сфер, по мнению Филарха, внушал своим ученикам, в число которых входил и будущий царь, идеи преобразования спартанского общества по Ликургову образцу. Филарх считал, что именно Сфер стоял за реформами Клеомена и инициировал их воплощение в жизнь.

Как нам кажется, нет особых причин не верить Плутарху в том, что Клеомен побывал в Спарте дважды. Мы не согласны с теми исследователями, которые, не отрицая в целом влияния Сфера на царя, считают, что реальным был только второй визит знаменитого стоика, а первый скорее является изобретением более поздней традиции.

Конечно, нельзя смотреть на спартанское реформаторское движение только как на попытку практического применения стоической философии и считать Сфера идеологом спартанских реформ. Картина была намного сложнее. В какой-то мере внушенные стоиками идеи и установки повлияли на дальнейшую политическую деятельность Клеомена. Но роль Сфера, в контексте его влияния на Клеомена, была крайне незначительной. Прагматик Клеомен не столько сам находился под влиянием стоических идей, сколько использовал теоретические модели стоиков в целях пропаганды своих реформ. Учение Сфера стало для него удобной теоретической базой и не более того.

Убийство Архидама

Клеомен стал царем в 235 г., но вплоть до начала Клеоменовой войны в 229/228 г.[316] мы о нем ничего не слышим.

По-видимому, в первые годы своего правления он полностью находился во власти эфоров и геронтов. Военных действий в этот период не велось, и у спартанского царя не было шансов ускользнуть из-под тягостной для него опеки эфоров, в чьих руках после гибели царя Агиса в 241 г. оказалась вся исполнительная власть. Вот как описывает Плутарх мотивы, побудившие Клеомена к перевороту: будущий реформатор видел, что «сам он царь только по имени, власть же целиком принадлежит эфорам» (Cleom. 3, 1–2).

Клеомен учел неудачный опыт Агиса, чьи средства в борьбе с эфорами оказались малоэффективными: на место «карманных» эфоров, назначенных самим Агисом, пришла другая коллегия, ему враждебная. В конце концов, именно эфоры судили и приговорили Агиса к смертной казни. Опыт предшественника показал Клеомену, что никакой компромисс с коллегией эфоров невозможен и, более того, смертельно опасен для царя, взявшегося за перестройку всей социально-политической и экономической структуры государства.

Клеомен хорошо понимал, что эфорат, будучи в основе своей гражданской магистратурой, господствует над царями исключительно в мирное время, когда те не имеют возможности выступить в своем главном качестве — военных руководителей страны. В течение всей истории сосуществования эфората и царской власти спартанские басилевсы брали верх всякий раз, когда возглавляли победоносную армию. Клеомен, не один год прозябая в бездействии, на собственном опыте убедился, насколько он несвободен и зависим от воли эфоров и геронтов. Поэтому его первостепенной задачей стало добиться от эфоров разрешения начать военные действия против Ахейского союза и Мегалополя. Чтобы добиться такого результата, царь использовал все возможные средства: личные и семейные связи, силу убеждения и даже прямой подкуп (Plut. Cleom. 4, 1;6, I)[317].

Первые же военные успехи Клеомена очень укрепили его авторитет как в армии, так и в самой Спарте. В. Г. Васильевский в своей замечательной монографии, не устаревшей до сих пор, заметил, что «борьба с Ахейским союзом первоначально была для него только средством к приобретению популярности и к образованию преданной ему армии, что было необходимо для свержения эфоров»[318].

Задумав уничтожить эфорат, один из краеугольных камней спартанской государственности, Клеомен прежде счел необходимым восстановить другой ее краеугольный камень — диархию. В начале своего пути царь еще считался с общественным мнением и желал сохранить хотя бы видимость законности принимаемых им решений. Для этого «он решил вызвать из Мессены брата Агиса, Архидама, из другого царского дома, которому по закону принадлежал второй престол в Спарте» (Plut. Cleom. 5, 2). Это произошло в 228 г. Кроме желания избавиться от обвинений в узурпации власти, Клеомен, возможно, преследовал и практическую цель: он хотел найти в Архидаме надежного союзника, благодарного ему за свое возвращение. Здесь, как и во многом другом, Клеомен мог руководствоваться опытом Агиса. Вызов Архидама из его мессенского изгнания означал попытку Клеомена повторить маневр Агиса: тот, посадив на место враждебного ему Леонида своего родственника и сторонника Клеомброта, надеялся использовать последнего для борьбы с эфорами.

Архидам бежал из Спарты в 241 г. сразу же после гибели старшего брата Агиса. Он не мог занять престол, пока жив был прямой наследник — сын Агиса, Евридамид (или Евдамид), который воспитывался в доме своего отчима Клеомена. Мальчик умер между 236 и 228 гг. В Спарте ходили слухи, что к смерти Евридамида был причастен Клеомен. Правда, об этом сообщает только Павсаний. По его версии, ребенок был отравлен Клеоменом (II, 9, 1). Как правило, это сообщение Павсания не вызывает доверия уже потому, что сходная информация отсутствует у Полибия и Плутарха. Если учесть негативное отношение Полибия к спартанскому царю, то вряд ли он упустил бы такую компрометирующую Клеомена деталь в своем рассказе о возвращении Архидама (V, 37, 1–5). Действительно, история с отравлением выглядит подозрительной фабрикацией. Она, по всей видимости, взята из источника, недружественного Клеомену. Кроме того, если бы подобные слухи имели под собой какую-либо почву, то возвращение Архидама в Спарту по приглашению Клеомена вообще необъяснимо.

Плутарх описывает Архидама как потенциального союзника Клеомена в его борьбе с эфорами. Архидам охотно отозвался на приглашение Клеомена, но по прибытии в Спарту был убит (Cleom. 5, 3–4). Как древние авторы, так и современные ученые высказывают разные мнения о причинах его убийства и о степени вины в этом Клеомена[319]. Плутарх утверждает, что убийцами Архидама были те же люди, которые тринадцать лет назад убили его брата царя Агиса. Они боялись мести Архидама и решили избавиться от него, пока тот еще не стал царем Спарты. Что касается вины Клеомена, то Плутарх ссылается на Филарха, полностью оправдывающего царя. Сам же Плутарх, комментируя благоприятное для Клеомена суждение Филарха, замечает, что царь, конечно, знал о задуманном и дал согласие на убийство, хотя, может быть, и под сильным нажимом со стороны заговорщиков. По словам Плутарха, в Спарте «ходила молва, что они вырвали у Клеомена согласие силой» (5,4).

Другая версия, согласно которой вина за убийство Архидама полностью лежит на Клеомене, принадлежит, конечно, Полибию. Он пишет: «…Архидам из страха пред Клеоменом бежал из Спарты и удалился в Мессению… впоследствии, когда Клеомен заронил в душе Архидама надежду на возвращение в Лакедемон и примирение… Архидам возвратился в Спарту, полагаясь на заключенный при посредстве Никагора договор. Клеомен вышел навстречу ему, самого Архидама убил, но пощадил Никагора и прочих спутников царя» (V, 37, 2).

По сути дела, перед нами две диаметрально противоположные трактовки одного и того же события. Ясно, что они представляют позицию друзей и врагов Клеомена соответственно. Если у Филарха Клеомен — в худшем случае невольный соучастник убийства, то у Полибия — он клятвопреступник и убийца.

Что касается версии Полибия, согласно которой именно Клеомен был виновен в убийстве царя из династии Еврипонтидов, то она, возможно, возникла постфактум. Враждебное Клеомену предание изображало его тираном, убившим эфоров и изгнавшим многих граждан. Неудивительно, что в этой атмосфере получила свое развитие и версия о непосредственном участии Клеомена в убийстве Архидама.

Реконструкция событий, связанных с убийством Архидама, может быть представлена в следующем виде. Видимо, первоначальный план Клеомена заключался в восстановлении диархии. Затем уже с помощью соправителя он надеялся взять под свой контроль эфорат. Гибель Архидама, таким образом, была выгодна только врагам Клеомена. Как полагают некоторые исследователи, инициаторами кровавой расправы были консерваторы во главе с эфорами[320].

Версия об участии Клеомена в убийстве возникла потому, что убийцы не понесли никакого наказания. Но у Клеомена вряд ли была возможность законным порядком наказать убийц, тем более что среди них были и близкие ему люди. Павел Олива, объясняя, почему Клеомен не обвинил убийц Архидама и не добился их наказания, приходит к выводу, что дело, вероятно, было в том, что он еще не решился на открытую оппозицию эфорам[321]. Действительно, Клеомен продолжает с ними сотрудничать и добивается разрешения, «убедив эфоров деньгами», возобновить войну против Ахейского союза (Plut. Cleom. 6, 1). Рискнем предположить, что согласие эфоров могло быть платой за отказ Клеомена от преследования убийц Архидама. Позже, однако, убийцы понесли наказание: среди четырех убитых эфоров и восьмидесяти изгнанных аристократов были, конечно, и виновные в гибели Архидама.

Убийство эфоров и изгнание спартанской элиты

По словам Плутарха, Клеомен «ни с кем своими замыслами не делился и считал, что переворот легче произвести во время войны, чем в мирную пору» (Cleom. 3, 5–6). Поэтому одновременно с военными действиями против ахейцев[322] Клеомен приступил к переустройству Спарты. Задачи перед ним стояли те же самые, что и перед царем Агисом, но он действовал с большей решимостью и большей последовательностью, чем его неудачливый предшественник. Прежде чем обратиться к социально-экономическим реформам, Клеомен решил избавиться от могущественных противников — эфоров.

Осенью 227 г., в третий сезон своей военной кампании, Клеомен осуществил государственный переворот. Для успеха подобного мероприятия требовались союзники, и Клеомен еще до начала похода стал вербовать их среди богатых и знатных спартиатов. Действовал он крайне осторожно, посвятив в свои планы лишь нескольких человек (Plut. Cleom. 7,2: «двух или трех друзей»). Главной его опорой стала мать Кратесиклея и ее новый муж Мегистоной, за которого она вышла замуж по настоянию Клеомена. Выбор царя пал на Мегистоноя, поскольку тот был одним «из виднейших и наиболее влиятельных граждан в Спарте» (6, 2–3). По словам Плутарха, Клеомен и «многих других склонил на свою сторону, пользуясь поддержкой матери» и ее щедростью (6, 1–2). Здесь прослеживается явная параллель с Агисом, которому, как мы помним, огромную моральную и материальную помощь оказали мать и бабка.

Чтобы изолировать эфоров, Клеомен под видом набора в армию убрал из города тех граждан, которые могли оказать ему наибольшее сопротивление. Далее он действовал по обычной для насильственных переворотов схеме: оставил гражданское ополчение в Аркадии и только с наемниками вернулся в Спарту (Plut. Cleom. 7,5). Решившись на насильственный захват власти, он предпочел использовать наемников, преданных лично ему, а не спартанскому государству. Им, по-видимому, он обещал в случае успеха большую награду, а может быть, и гражданские права.

Плутарх называет имена трех спартиатов, ближайших друзей Клеомена, и двух безымянных мофаков, которые вместе с отрядом наемников непосредственно участвовали в убийстве эфоров. Видимо, об истинных намерениях Клеомена знали только эти пять человек. На эфоров напали внезапно во время общественного обеда. Четырех убили на месте, а пятый, Агилей, нашел убежище в ближайшем храме и на следующий день, когда вышел из него, уже не подвергся преследованию. Вместе с четырьмя эфорами погибли десять спартиатов, пришедших им на помощь (Plut. Cleom. 8). Так завершился первый этап переворота. Клеомен демонстративно приказал убрать все кресла эфоров, оставив только одно — для себя самого (10, 1). Таким образом, он показал всей Спарте, что с этого момента в нем одном сосредоточена совокупная власть царей и эфоров.

Клеомен пошел гораздо дальше своего предшественника по реформам. Агис, применив силу, отстранил от власти всех законно избранных эфоров 243/242 г. и назначил без выборов на их место своих ставленников. Но он не убивал эфоров и не отменял эфорат как институт. Клеомен исправил эту «недоработку» Агиса. Он понимал, что отставка одной враждебной ему коллегии эфоров и замена ее другой, более лояльной, — мера недостаточная. Эфорат, объект «ухаживания, заискивания и угождения» царей, как охарактеризовал его Аристотель (Pol. 1270b 14–15), должен был уйти.

Клеомен совершил еще один совершенно необходимый с точки зрения любого узурпатора шаг — он избавился от возможной оппозиции, отправив в изгнание влиятельнейших спартанских землевладельцев. Как сообщает Плутарх, на следующий день после убийства эфоров «Клеомен объявил имена восьмидесяти граждан, которым надлежало покинуть Спарту» (Cleom. 10, 1). В проскрипционные списки вошли, видимо, представители практически всех богатых и знатных семей[323], среди которых были скорее всего и геронты. Изгнание большой группы спартанской аристократии преследовало не только политические цели — избавление от оппозиции, но и чисто экономические. Конфискованные у аристократов земли должны были составить необходимый резерв для наделения клерами новых граждан. Подобная мера, предпринятая Клеоменом, напоминает афинский остракизм. Он удалил из города опасных для себя людей без предъявления им каких-либо обвинений и вместе с тем пообещал при изменившихся обстоятельствах вернуть всех назад (11, 2). Такой вариант изгнания не предполагал автоматического лишения гражданских прав. Следует заметить, что насильственные действия Клеомена выглядят строго функциональными. Он очень не хотел развязывать гражданскую войну и потому ограничился самыми необходимыми, на свой взгляд, мерами. В изгнание ушли, вероятно, представители старшего поколения, поскольку их сыновья в тот момент находились в армии Клеомена, оставленной в Аркадии. Главам высылаемых семей, вероятно, разъяснили, что ссылка является временной и скоро все будут возвращены и даже получат обратно часть своих конфискованных земель.

Эти два акта — уничтожение эфората и избавление от внутренней оппозиции — освободили Клеомена от необходимости тратить силы на политическую борьбу со своими оппонентами и дали возможность приступить наконец к реформам. По словам У. Тарна, «это была самая быстрая и дешевая из всех известных революций»[324]. Убив эфоров и уничтожив эфорат, Клеомен тем самым установил в Спарте «диктатуру, форму власти, до тех пор совершенно чуждую спартанцам»[325].

Для успокоения общественного мнения Клеомен созвал апеллу, чтобы «оправдать перед народом свои действия» (Plut. Cleom. 10, 2). Учитывая специфику жизни в обществах, подобных спартанскому, где ничего невозможно было скрыть от сограждан, Клеомену пришлось говорить правду. Плутарх, передавая эмоциональную речь Клеомена, видимо, дословно цитирует Филарха. Хотя сама речь скорее всего сочинена Филархом, нельзя исключить, что суть ее передана верно. То, что Клеомен должен был выступить перед народом, не вызывает сомнений. Как и его предшественник Агис, он обязан был внести свой законопроект в апеллу и добиться его официального одобрения. Реформы Клеомена приобретали юридическую силу только после утверждения их народным собранием. Но о самом проекте Клеомена Плутарх говорит крайне мало. Возможно, это объясняется тем, что в первой части жизнеописания Агиса-Клеомена он уже изложил содержание ретры Лисандра-Агиса (Plut. Agis 8) — все пункты законопроекта Клеомена фактически полностью совпадали с этим документом.

В начале своей речи Клеомен постарался успокоить сограждан и объяснить им причину применения силы по отношению к эфорам. Он говорил, что эфорат — это поздний институт, не освященный авторитетом Ликурга, а следовательно, незаконный и губительный для Спарты и ее царей[326]. Будучи потомком царя Павсания, Клеомен, вероятно, использовал памфлет своего предка об узурпации власти эфорами. Вот часть речи Клеомена, непосредственно касающаяся эфоров: «…соблюдай они хоть какую-то воздержанность, лучше было бы их терпеть, но коль скоро незаконно присвоенною силой они подрывают и упраздняют древнюю власть, изгоняя одних царей, убивая без суда других и запугивая угрозами каждого, кто мечтает узреть Спарту вновь обретшей самое прекрасное, поистине божественное устройство, — это совершенно непереносимо» (Plut. Cleom. 10, 6–7). Говоря об эфорах как убийцах царей, он, конечно, намекал на активное участие эфоров в казни царя Агиса IV в 241 г. Об этой сравнительно недавней истории прекрасно помнили в Спарте. Таким образом, уничтожение эфората трактовалось Клеоменом как возвращение к золотому веку Ликурга и очищение Спарты от той скверны, которая завелась здесь после великого законодателя. Как видно, идеология реформаторского движения Клеомена была во многом основана на «спартанском конституционном фольклоре».

Свои насильственные действия Клеомен объяснял и оправдывал тем, что иначе невозможно было «избавить Лакедемон от занесенных извне недугов — роскоши, расточительности, долгов, ростовщичества и двух еще более застарелых язв — бедности и богатства» (Plut. Cleom. 10,7). Это уже программная речь. Клеомен от самооправдания переходит к тому, что могло более всего заинтересовать его слушателей, — к обещаниям социального характера.

Реформы Клеомена

На том же собрании Клеомен представил слушателям свой проект реформ: «А для блага остальных я поделю всю землю поровну, освобожу должников от их долгов и устрою проверку и отбор чужеземцев, чтобы лучшие из них стали гражданами Спарты и с оружием в руках оберегали наш город…» (Plut. Cleom. 10, 11). Все пункты этой программы носили ярко выраженный демократический характер. Как и Агис, Клеомен хотел создать из Спарты государство «равных возможностей». Он обещал всем гражданам экономическое и политическое равенство. Речь Клеомена, конечно, с энтузиазмом была встречена народом. Спартиатов мог насторожить только один пункт — предложение даровать гражданские права метекам (иностранцам) на условиях военной службы. Но Клеомен, конечно, объяснил такую непопулярную в глазах граждан меру необходимостью создать большую боеспособную армию.

Для осуществления дорогостоящих реформ (особенно военной) нужны были большие средства. Клеомен такими денежными ресурсами не обладал. Он, конечно, был очень богатым человеком, как любой спартанский царь эллинистической эпохи, но не настолько, чтобы взять все расходы на себя. Поэтому сначала он конфисковал имущество у изгнанных им оппонентов (Plut. Cleom. 11, 2–3), а затем взялся за тех имущих граждан, которые еще оставались в Спарте. Им он настоятельно рекомендовал пожертвовать значительную часть состояния на общее дело. Это было предложение, от которого невозможно было отказаться. Кампанию по отъему имущества он начал с себя, внеся в государственную казну собственные средства, скорее всего огромные[327]. То же самое сделали его ближайшие друзья и родственники, включая мать и отчима. Но для большей части граждан эти пожертвования были отнюдь не добровольными. Плутарх прямо об этом не говорит, но его фраза, что «затем и все остальные граждане» поступили так же (11, 1–2), наводит на мысль, что Клеомен обязал всех богатых спартанцев, оставшихся в городе, внести определенные средства в государственную казну.

Убийство эфоров и изгнание потенциальных оппонентов, видимо, произвели глубочайшее впечатление на спартанскую элиту и показали решимость царя идти до конца. Поэтому в отличие от Агиса Клеомен мог себе позволить не тратить время и силы на убеждение богачей. Начавшийся террор сделал их более уступчивыми, и они, не раздумывая, выполнили «рекомендации» царя. Завладев земельными и денежными ресурсами, Клеомен приступил к исполнению своих планов.

С редкой последовательностью он взялся за реализацию всего комплекса реформ Агиса, не изменив, по существу, даже числа предполагаемых новых граждан. К сожалению, в жизнеописании Клеомена крайне мало сказано о ходе реформ. Отчасти это объясняется особенностями жанра: для Плутарха реформаторская деятельность царя не представляла особого интереса. Жизнь Клеомена как крупного военачальника и талантливого политика была наполнена интереснейшими событиями и удивительными поворотами судьбы. Об этом в основном и повествует Плутарх. Еще одна причина пропуска реформаторского цикла — нежелание Плутарха повторяться. В биографии Агиса, лишенной военной компоненты, Плутарх как раз подробно излагает его борьбу за осуществление социальных проектов. Воспринимая реформы Клеомена как дубль, как вторую после Агиса попытку кардинальной перестройки спартанского общества, Плутарх останавливается на них только в связи с новыми принципами комплектования армии.

Что касается Полибия, то он полностью игнорировал реформаторскую деятельность Клеомена. Видимо, Полибию тяжело было признать, что спартанский царь добился успеха в реализации реформ и восстановил, по крайней мере на время, конституцию Ликурга, которой ахейский историк так восхищался. Ведь у Полибия сформировалось решительно негативное отношение к Клеомену. Он смотрел на Клеомена как на идейного предшественника Набиса, спартанского тирана и социального реформатора, угрожавшего Ахейской лиге. Клеомена по аналогии с Набисом Полибий также считал тираном. По мнению Б. Шимрона, если бы Полибий сообщил о реформах, он не смог бы назвать Клеомена тираном из-за близкого сходства его реформ с древней конституцией Спарты, которая вызывала такие симпатии у самого Полибия[328].

Обратимся к самим реформам, насколько мы можем восстановить их на основании очень скудной информации Плутарха. По-видимому, две основные экономические реформы — перераспределение земли и отмена долгов — были осуществлены практически одновременно. Что касается долгов, то Плутарх пишет о намерении Клеомена их отменить, но не сообщает, реализовал ли он свой замысел. Однако современные ученые, как правило, не сомневаются, что долги были аннулированы. В истории Спарты это был второй случай отмены долгов. Первый состоялся в 242 г., когда по приказу Агиса все заемные документы сожгли на рыночной площади. С тех пор прошло пятнадцать лет. Даже если старые кредиторы после казни Агиса и не смогли добиться восстановления долговых обязательств, за полтора десятилетия выросла целая армия должников, снова требовавших их отмены.

Клеомен не совершил ошибки Агиса и не затянул с земельной реформой. Плутарх, не вдаваясь в детали, только сообщает, что «земля была поделена» (Cleom. 11, 2), и далее обращается уже к военной реформе: «Пополнив число граждан самыми достойными из периеков, он создал четырехтысячный отряд тяжелой пехоты, научил этих воинов биться вместо копья сариссой, держа ее обеими руками, и заменил съемную рукоять щита ремнем, натянутым из края в край» (11, З)[329].

Даже из краткого и невнятного замечания по поводу численности армии можно сделать вывод, что Клеомен довел количество полноправных граждан до четырех тысяч человек. Сюда вошли две категории свободного негражданского населения Лаконии — периеки и иностранцы, ранее никогда не допускавшиеся в ряды спартиатов. Из них Клеомен собирался выбрать наиболее пригодных для службы в армии и только им предоставить гражданские права. Нужно думать, что в это число входили и не названные Плутархом категории «полуграждан» — гипомейоны и мофаки. Два мофака, возможно, незаконнорожденные сыновья знатных отцов[330], воспитывались вместе с Клеоменом и, как мы знаем, принимали самое активное участие в убийстве эфоров. В конечном счете передел земли предпринимался главным образом именно ради этих гражданских маргиналов, которые, по словам Плутарха, представляли собой «нищую и жалкую толпу», опасную и непредсказуемую (Agis 5,7).

Каждому из четырехтысячного отряда гоплитов необходимо было предоставить земельный участок. Это означало, что Клеомен приготовил для них четыре тысячи новых клеров. Для сравнения у нас есть цифры предполагаемых гражданских клеров из проекта царя Агиса. Четыре тысячи пятьсот клеров предназначались только для спартанских граждан, и еще пятнадцать тысяч участков Агис собирался распределить среди периеков, скорее всего профессиональных военных, готовых сменить свой статус наемников на статус спартанских граждан (Plut. Agis 8, 1–3). Но надо помнить, что программа Агиса так и осталась на бумаге и никогда не была реализована, а Клеомен сумел осуществить свою аграрную реформу в полном объеме. По-видимому, все новые участки, предназначенные для гоплитов Клеомена, находились исключительно на спартанских землях, в долине Еврота.

Трудно ответить на вопрос, откуда Клеомен получил в свое распоряжение такое количество земли, чтобы раздать ее нескольким тысячам новых граждан. В Спарте, вероятно, был какой-то резервный земельный фонд. Во всяком случае, в Vb. государство имело возможность наделять землей неодамодов, правда, не в центральных районах Лаконии (Thuc. V, 34, 1). В период архаики и классики права отдельных граждан на землю были ограничены, поскольку земля и илоты официально считались государственной собственностью. Но в эллинистическую эпоху почти вся гражданская земля оказалась в руках небольшой группы собственников уже на правах частного владения (Plut. Agis 5,6–7), хотя и продолжало бытовать представление об исконном равенстве и неотчуждаемости клеров, а земля вместе с илотами воспринималась как государственная собственность, которую в любой момент можно отнять у ее владельцев и снова разделить. Это, конечно, был мираж, основанный на реставрационной мифологии, но Клеомен сумел обратить психологический настрой общества и социальные ожидания граждан в нужное для себя русло.

Как мы писали, Клеомен отдал всю свою собственность в фонд реформ и заставил остальных граждан сделать то же самое. Конфискация при этом носила форму добровольного или полудобровольного пожертвования ради общего дела реставрации Ликурговой Спарты. Вся земельная собственность стараниями Клеомена попала в общий пул, чтобы быть заново поделенной на равные клеры.

Клеомен за достаточно короткий срок создал четырехтысячную армию гоплитов, куда вошли как новые, так и старые граждане из разных социальных страт. В основном это были обедневшие спартанцы, чья социальная адаптация стала для Клеомена важнейшей задачей, но также сюда попало какое-то число периеков и иностранцев. П. Кэртлидж предполагает, что две с половиной тысячи клеров перешли к спартанским гражданам, включая гипомейонов, а тысяча четыреста были предназначены для периеков и тех иностранцев, главным образом наемников, которые помогли Клеомену совершить государственный переворот[331].

По-видимому, в связи с реорганизацией армии и включением в нее новых граждан Клеомен в 227 г. или несколько позже добавил к пяти древним обам[332] новую, шестую, получившую соответственное наименование — оба неополитов. Ее существование засвидетельствовано для позднеэллинистической и римской Спарты, но появилась она именно при Клеомене. Царь первым сделал Спарту открытой для периеков и иностранцев, готовых служить в армии и принять спартанский образ жизни. Это означало отмену прежних правил, касающихся гражданства и превративших Спарту в абсолютно закрытое общество.

Все это делалось в конечном счете для создания боеспособной армии. Спартанские воины обязаны были обладать целым рядом качеств, которые внушались только с помощью идеологически ориентированного воспитания и строго канонического образа жизни. Главной задачей Клеомена было воссоздание гражданского коллектива, а значит, и гражданского ополчения, в том виде, в каком эти структуры существовали раньше. В эллинистической Спарте удивительно живучи были воспоминания о былом величии страны. Эта вполне реальная память о героическом прошлом подкреплялась и усиливалась политическими мифами вкупе с философскими учениями.

По свидетельству Плутарха, Клеомен восстановил систему спартанского воспитания агогэ и традиционную дисциплину, включая общественные обеды сисситии. В какой-то форме эти традиционные институты продолжали существовать и в эллинистической Спарте, но в сильно измененном виде. Они были доступны только малочисленной элите и давно превратились в закрытые школы и обеденные клубы. Клеомен открыл их для нескольких тысяч новых граждан, совершив тем самым настоящую социальную революцию. Именно в этот период он, по-видимому, пригласил в Спарту стоика Сфера в качестве консультанта и советника (Plut. Cleom. 11, 3–4). Как полагает П. Кэртлидж, главным вкладом Сфера в реформы была, вероятно, реконструкция агогэ[333]. Нельзя исключить, что Клеомен даже назначил Сфера на должность главного воспитателя — педонома и поручил возродить систему государственного воспитания в ее в первоначальном виде.

Клеомен не был идеалистом, вряд ли он верил в возможность вернуть в первоначальном виде давно вышедшую из употребления Ликургову систему воспитания и общественных обедов. Он скорее хотел создать новую структуру, но под старыми, освященными веками названиями. Для этого ему и понадобилась помощь таких людей, как Сфер. Об успешном внедрении в сознание граждан прежних ценностных установок свидетельствует та атмосфера, которая царила в армии Клеомена: «Среди всех греческих и царских войск спартанское было единственным, которое не вело и не везло за собою мимов, фокусников, плясуний и кифаристок, но было свободно от всякой разнузданности, шутовства и расточительности…» (Plut. Cleom. 12, 4). Так что Клеомен за короткий срок (два-три года) добился значительных результатов: не только увеличил количество граждан до нескольких тысяч человек, но и сумел объединить их общей задачей и общей идеологией. Согласно Плутарху, «большинство быстро и охотно свыклось с простым, истинно лаконским образом жизни» (11,4).

Желая сохранить хотя бы видимость законности своей власти и избежать обвинений в тирании, Клеомен прибег к обычной для спартанцев политической фикции — он восстановил диархию, но весьма оригинальным способом. В этом, как и во многом другом, он действовал последовательнее и решительнее Агиса. Сохранив форму, Клеомен полностью изменил суть спартанской диархии. Был кардинально изменен главный принцип двоевластия, столь строго соблюдаемый уже много веков: один царь должен быть из дома Агиадов, другой — Еврипонтидов. Клеомен назначил вторым царем своего собственного брата Евклида. Вот комментарий Плутарха по данному поводу: «Это был единственный случай, когда спартанцами правили два царя из одного дома» (Cleom. 11, 5). В отличие от Агиса Клеомен вполне сознательно стремился к монархической власти, но не хотел быть обвиненным в узурпации и нарушении законов Ликурга, апелляция к которым ему так помогла при уничтожении эфората. Однако манипуляции с царской властью дали законный повод Полибию называть Клеомена тираном, а его власть — тиранией (II, 47, 3).

Плутарх сообщает о двух политических новациях Клеомена: об уничтожении эфората как института и о восстановлении диархии, но ничего не говорит о трансформации третьей важнейшей правящей структуры — герусии. Единственный автор, который упоминает герусию в связи с Клеоменом, — Павсаний, автор «Описания Эллады». Вот его краткая реплика: «Клеомен… уничтожив силу герусии, вместо нее установил на словах власть патрономов»[334] (II, 9, 1). Это сообщение Павсания довольно часто вызывало сомнения уже в силу того, что Павсаний не историк, и подбор фактов носит у него случайный характер. Одно из объяснений, которое лежит на поверхности, — это то, что Павсаний ошибся и перепутал герусию с эфоратом. Согласно этой гипотезе, Клеомен заменил эфоров патрономами, которые никакой реальной власти не имели и находились в полном подчинении у царя. Их обязанности ограничивались гражданской юстицией. Однако трудно себе представить, чтобы Клеомен, уничтожив эфорат, поставил бы на его место какую-либо другую коллегию.

Как нам кажется, Павсаний не ошибся. Ведь из его фразы, строго говоря, не следует, что Клеомен уничтожил герусию как институт. Речь идет только о том, что он отобрал у нее власть и учредил новую магистратуру, так называемую патрономию. Возможно, что Клеомен вполне сознательно ослабил герусию, избавившись от части старейшин и проведя реорганизацию самой коллегии. У этой точки зрения есть немало сторонников. Так, по мнению П.Кэртлиджа, «герусию невозможно было аннулировать, поскольку она была гарантом социальной и политической стабильности. Ее поэтому нужно было реформировать с помощью ослабления или замены некоторых из ее функций»[335]. Коллегия патрономов, возможно, была включена в состав герусии и официально должна была следить за соблюдением «отеческой», то есть Ликурговой конституции.

Клеомен, как полагают некоторые исследователи, ввел новую должность патрономов, во многом дублирующих геронтов, и сделал их председателями герусии. Желая, с одной стороны, сохранить традиционную численность герусии, а с другой — усилить свое влияние на нее, Клеомен уменьшил число геронтов на пять человек и в то же время добавил пять патрономов, назначаемых скорее всего им лично. Они и стали его агентами влияния в герусии. По мнению некоторых ученых, Клеомен, возможно, изменил и принцип формирования герусии, отменив пожизненное членство и установив ежегодные выборы[336].

Коллегия патрономов пережила Клеомена. Судя по эпиграфическим данным уже римского периода, она состояла из пяти или шести членов, один из которых был эпонимом[337]. П. Олива считает, что коллегия патрономов «оставалась самым важным спартанским институтом даже после реставрации эфората»[338].

Клеомену за короткий срок удалось избавиться от всех своих политических противников и провести весь комплекс задуманных реформ. Удивляет отсутствие серьезного сопротивления со стороны правящей олигархии. По-видимому, убийства эфоров и высылки восьмидесяти их сторонников оказалось достаточно, чтобы очистить Спарту от оппозиции. По завершении реформ Клеомен спокойно оставил город, абсолютно не опасаясь каких-либо неприятностей.

Клеомен, бесспорно, добился успеха в своей реформаторской деятельности. Он восстановил, насколько это было возможно в новых условиях, экономическую основу равноправия граждан и возродил общественные институты, основанные, по преданию, еще Ликургом. Он пополнил гражданский коллектив новыми гражданами, создал и вооружил сильную армию, которая под его талантливым руководством успешно противостояла Ахейскому союзу.

Влияние реформ Клеомена на полисы Пелопоннеса

Но не только прекрасно проведенная реорганизация армии способствовала военным успехам Клеомена. Огромное впечатление на внешний мир, особенно на ближайших соседей, произвели его социально-экономические реформы.

Народные симпатии к Клеомену проявились сразу же после его реформ, летом или осенью 226 г. Так, граждане Мантинеи по собственной воле призвали к себе спартанского реформатора, помогли ему прогнать ахейский гарнизон и «отдались под власть Спарты» (Polyb. II, 58, 4; Plut. Arat. 39, 1; Cleom. 14, 1). Это был первый ахейский город, добровольно сдавшийся Клеомену. Отчасти благодаря таким настроениям к лету 225 г. Клеомен достиг больших военных успехов в своей борьбе с Ахейским союзом. В июле 225 г. он захватил Аргос, один из самых важных городов Пелопоннеса, причем сдача города носила добровольный характер. Он также получил контроль над городами восточной Арголиды — Эпидавром, Трезеной и Гермионой, граждане которых сами открыли ему ворота (Polyb. II, 52, 2; Plut. Arat. 40, 7; Cleom. 19,1; 6). Коринф сдался Клеомену вообще без борьбы. Падение Коринфа было финальным ударом по Ахейскому союзу. В результате к концу 225 г. покинули федерацию и примкнули к Клеомену такие важнейшие города Пелопоннеса, как Мантинея, Тегея, Пеллена, Аргос, Коринф, Эпидавр. В подавляющем большинстве полисов, входящих в Ахейский союз, сильную позицию занимали сторонники Клеомена, так называемые «клеоменисты» по определению Полибия (II, 53, 2).

О настроениях, царивших во многих полисах Ахейского союза, свидетельствует Плутарх (Филарх): «Среди ахейцев началось брожение, в городах пошли речи о выходе из союза, ибо народ мечтал о разделе земли и об отмене долговых обязательств» (Cleom. 17, 5). Одновременно усилились сепаратистские настроения среди полисной элиты: «…первые граждане во многих местах были недовольны Аратом, а некоторые открыто возмущались его планом привести в Пелопоннес македонян, так что Клеомен вторгся в Ахайю, воодушевленный лучшими надеждами» (17, 5–6).

Таким образом, отнюдь не только простолюдины оказались активными сторонниками Клеомена. В не меньшей степени его поддерживала и полисная элита, недовольная руководством Арата и опасавшаяся вмешательства Македонии. К еще одной категории «клеоменистов» можно отнести бывших тиранов пелопоннесских полисов, желавших вернуть себе власть. В этой связи, как нам кажется, правомерна точка зрения профессора Нижегородского университета С. К. Сизова. Он выступает против упрощенной оценки, бытующей в научной литературе и сводящейся к тому, что «повсеместно на стороне Клеомена выступали народные массы, а против него — ахейские богачи, которые призвали на помощь в борьбе против собственного народа иностранные (то есть македонские) войска»[339].

Плутарх, описывая переход Ахейской лиги на сторону Македонии и резко критикуя Арата за этот шаг, усматривает основной побудительный мотив «противоестественного» союза — страх ахейской олигархии перед социальной революцией: «В страхе перед ячменной лепешкой, потертым плащом, а самое главное, перед уничтожением богатства и облегчением мук бедности (это было основное, в чем обвинял Клеомена Арат) он подчинил ахейцев и самого себя диадеме, багрянице и приказам македонских сатрапов» (Plut. Cleom. 16, 7). Но был ли прав Плутарх, ставя во главу угла именно социальное движение как первопричину, толкнувшую Арата в объятия Македонии? Мнения на этот счет расходятся. Одни исследователи склонны преувеличивать социальный момент, другие — преуменьшать. Однако в любом случае нельзя отвергать достаточно ясное свидетельство Плутарха о важности социальной составляющей в антиахейском движении, во всяком случае, на первом его этапе. Не стоит преуменьшать первоначального энтузиазма народных масс, для которых спартанский царь означал землю для всех и никаких долгов.

Лидеры Ахейского союза начали всерьез опасаться разрушительного влияния революционных идей Клеомена. Отсюда обращение к Македонии, которая воспринималась как надежный бастион против социальных смут, идущих из Спарты. Военные успехи Клеомена и начавшееся брожение среди членов Ахейской лиги заставили Арата, получившего на чрезвычайном собрании ахейцев в Сикионе экстраординарные полномочия (Plut. Arat. 41, 1), пойти на союз с Македонией. Это был полный поворот во внешней политике Ахейской лиги: ценой возвращения Коринфа Македонии Арат заключил с македонским царем Антигоном III Досоном (Polyb. II, 45–51) союз, который был официально оформлен в Эгии осенью 224 г. (II, 65).

Этот союз, роковой как для Клеомена, так и для всей Греции, открыл новую фазу войны. Антигон Досон послал на помощь ахейцам большую армию, и после этого, несмотря на отдельные успехи Клеомена, исход противостояния был предрешен. У Спарты не было равного Македонии союзника, а собственных сил явно не хватало, чтобы взять верх над объединенными армиями Ахейского союза и Македонии.

Исчез и энтузиазм народных масс в городах Пелопоннеса. Клеомен, как оказалось, вовсе не собирался распространять социальные реформы куда-либо помимо Спарты. В результате недавно обретенные им союзники стали возвращаться в лоно Ахейского союза. Плутарх рассказывает, что сторонники Арата в Аргосе «без труда увлекли за собой народ, возмущенный тем, что Клеомен обманул всеобщее ожидание и не уничтожил долгов» (Plut. Cleom. 20, 6–7). С. К. Сизов по этому поводу заметил, что «именно там, где социальные мотивы привели массу граждан в лагерь Клеомена, поддержка Спарты оказалась недолгой, и быстро наступило разочарование»[340].

Существует несколько объяснений отказа Клеомена экспортировать «революцию» за пределы Лаконии. В этом видят, как правило, его нежелание вмешиваться во внутренние дела полисов и нарушать их автономию. Полагают также, что Клеомен изначально воспринимал свои реформы как специфически спартанские. Он не имел намерения распространять социальную революцию за пределы Спарты, руководствуясь и чисто практическими соображениями — в восстановленной Пелопоннесской лиге ему не нужны были полисы, охваченные массовым движением демократического толка. Как полагает П. Кэртлидж, Клеомен не хотел в дальнейшем давать Македонии, чьи взгляды на социальное движение низов были хорошо известны, лишний повод для вмешательства в дела Пелопоннеса[341].

Действительно, весь блок социально-экономических реформ в Спарте был важен Клеомену не сам по себе. Это был единственно возможный путь для реализации его основной задачи — восстановления в Пелопоннесе гегемонии Спарты. Клеомен не был идейным «социалистом» подобно своему предшественнику царю Агису и не видел какой-либо необходимости распространять вширь опасный для любых политических элит опыт.

Илоты в армии Клеомена

К концу 224 г. Клеомен лишился всех своих завоеваний и отступил к границам Лаконии. Положение было критическим, но он не отказался от борьбы. Потеряв практически всех союзников, получая от Птолемея III лишь обещания, подкрепленные небольшими ежегодными субсидиями, он очень нуждался в деньгах для продолжения военной кампании[342]. И тогда он прибег к крайнему средству — решил освободить часть илотов за деньги.

Стоит напомнить, что илотов никак не коснулись реформы Агиса и Клеомена. Они просто не воспринимались как объект реформ. На протяжении веков об илотах вспоминали только в критические моменты, когда речь шла о независимом существовании самого государства. И в данном случае только острая нужда в деньгах заставила Клеомена вспомнить об илотах. Об этом сообщает один Плутарх: «…спартанский царь, загнанный в пределы самой Лаконии, освободив тех илотов, которые смогли внести пять аттических мин выкупа, и собрав таким образом пятьсот талантов, вооружил на македонский лад две тысячи человек — нарочито для борьбы с левкаспидами Антигона…» (Plut. Cleom. 23, 1)[343]. Из сообщения Плутарха следует, что Клеомен освободил шесть тысяч илотов, из них две тысячи были тут же записаны в армию и экипированы по македонскому образцу. Последние должны были получить не только свободу, но и гражданские права. Причем в том отчаянном положении, в котором находился Клеомен, он скорее всего даровал им полное гражданство. Что касается земельных участков, то Клеомен, вероятно, пообещал наделить их землей на территориях, которыми он овладеет после победы над Антигоном и ахейцами.

В общей сложности илоты принесли Клеомену 500 талантов. Это свидетельство Плутарха проливает свет на экономическое положение эллинистической Спарты и на ту парадоксальную ситуацию, которая сложилась здесь в дореформенный период, когда часть илотов, возможно, уже была богаче своих господ. Однако надо помнить, что шесть тысяч илотов — лишь незначительная часть от их общего числа[344].

Ни о какой всеобщей манумиссии (освобождении рабов) здесь речи не идет[345].

Л. Пайпер в своей статье «Спартанские илоты в эллинистическое время» пытается доказать (на наш взгляд, без должных на то оснований), что илоты имели возможность покупать себе свободу, начиная по крайней мере с IV в.[346] Мы полагаем, что, если такие случаи и были, они не носили массового характера. И дело заключается не только в экономической базе самих илотов и их финансовой состоятельности. Пока государство не нуждалось катастрофически в денежных средствах, механизм освобождения илотов мало был связан с финансовыми мотивами. Наше единственное свидетельство о самовыкупе большой партии илотов относится уже к сравнительно позднему времени — второй половине III в. А все известные случаи освобождения илотов в более ранний период носят ярко выраженную военную направленность. Илотов освобождали прежде всего ради пополнения спартанской армии[347]. Финансовая сторона, связанная с их освобождением, в любом случае играла второстепенную роль. Вплоть до позднего эллинизма у нас нет никаких данных, даже косвенных, об освобождении илотов за деньги. В полисах, подобных Спарте, где исключительно важны были политические и идеологические мотивы, механизм освобождения илотов просто не мог быть определяем узкоэкономическими задачами.

Насколько мы знаем, илоты страдали не столько от экономического, сколько от политического бесправия. Спартанское государство ограничивало экономические претензии своих граждан по отношению к илотам, и последние вполне могли иметь некоторый достаток (Plut. Lyc. 8). Так что и до Клеомена часть илотов имела средства, чтобы выкупить себя на волю. Но вряд ли до Клеомена им такая возможность предоставлялась. Долгое время илоты, как и земля, не были объектами купли-продажи. Если такие операции и осуществлялись, то они носили нелегальный или полулегальный характер и не распространялись на большие группы илотов. Манумиссия илотов была частной инициативой их условных владельцев и, как многие процессы в Спарте, осуществлялась вопреки существующим правовым нормам. Как известно, официальная идеология спартанского государства сильно отличалась от частной практики ее граждан.

Все известные нам массовые манумиссии производились в Спарте от имени государства. Самые известные акции — это освобождение шести тысяч илотов в 370/369 г. (Xen. Hell. VI, 5, 28) и такого же количества в 223/222 г. при Клеомене. В обоих случаях это объяснялось не принципиальной социальной политикой государства, а жесточайшим военным кризисом, в котором оказалась Спарта. Как заметил один немецкий ученый, война всегда создает особые правила, из которых не стоит делать далекоидущих выводов.

Мы согласны с теми исследователями, которые считают, что Клеомен, освобождая илотов, преследовал весьма ограниченные финансовые и военные цели и вовсе не стремился распространить подобную практику на всех лаконских илотов. Это была мера, вызванная исключительно недостатком денег. Она не имела ничего общего с его реформаторскими планами.

Хотя в целом информация об освобождении нескольких тысяч илотов считается, как правило, достоверной, цифры, приведенные Плутархом (вероятно, взятые им у Филарха), вызывают иногда сомнения, основанные или на недоверии к Филарху, или на уверенности, что у илотов не могло быть такого количества средств для выкупа. Так, К. Ю. Белох полагал, что численность освобожденных илотов, возможно, сильно завышена из-за склонности Филарха к преувеличениям[348]. Кетлин Краймс в свою очередь настаивала на финансовой несостоятельности илотов. По ее мнению, здесь произошла путаница понятий, и под илотами Плутарха в действительности надо понимать неодамодов, поскольку пять мин — сумма, невозможная для илота[349].

По-разному исследователи отвечали и на вопрос, почему только две тысячи из шести тысяч освобожденных илотов были призваны в армию. Так, П.Кэртлидж не сомневался, что в эллинистической Спарте хватало илотов, способных выкупить себя на волю. То же, что из шести тысяч только треть была зачислена в армию, он объясняет нежеланием Клеомена усиливать «тревогу и подавленность» среди гоплитов гражданского происхождения, как это было, например, в 370/369 г.[350] Тогда спартанцы, объявив о наборе лаконских илотов в армию, сами же испугались слишком большого успеха своей рекрутской кампании: в списки записались шесть тысяч илотов. По словам известного американского антиковеда Ричарда Талберта, «набор в армию такой орды потряс спартанцев и нанес удар по их нервной системе»[351]. Только убедившись, что число свободных людей (граждан, союзников, наемников) будет достаточным для противовеса илотам, они несколько успокоились (Xen. Hell. VI, 5, 29).

При Клеомене еще сохранялась криптия (Plut. Cleom. 28,4), так что говорить о какой-то принципиально новой политике спартанского царя по отношению к илотам не приходится. Но, с другой стороны, Клеомен и здесь повел себя как новатор и политик, легко разрушающий идеологические стереотипы. Освобождение за деньги такой большой группы илотов стало важным прецедентом, который вскоре повторил в гораздо большем масштабе Набис.

Судьба реформ Клеомена

Судьба Клеомена и Спарты решилась в битве при Селласии, на границе Лаконии и Аркадии, которая состоялась, вероятно, летом 222 г.[352] У Антигона было значительное численное преимущество — 30 тысяч против 20 тысяч Клеомена. Спартанцы во главе с Клеоменом были разгромлены. Спартанский царь в этом сражении фактически потерял всю армию: в живых, по свидетельству Плутарха, осталось не более двухсот человек (Cleom. 28, 8). Погиб также брат и соправитель Клеомена Евклид (28, 7). Эта битва положила конец войне. Клеомен с оставшимися людьми спешно вернулся в Спарту. Жителям он не мог помочь ничем и потому посоветовал во избежание лишнего кровопролития сдать город Антигону. Сам Клеомен с небольшой свитой направился в порт Гифий, оттуда переправился на остров Киферу и отплыл в Египет. Источники единодушны в том, что Клеомен еще до битвы при Селласии подготовил свое возможное бегство (Polyb. II, 69, 11; Plut. Cleom. 29,3–4).

Антигон Досон вошел в Спарту как победитель. Беззащитный город сдался без всякого сопротивления. Впервые за многовековую историю Спарта оказалась в руках врагов. Наши авторы, Полибий и Плутарх, единодушны в том, что Антигон поступил с жителями очень гуманно. В этом пункте оба писателя использовали один и тот же источник — Филарха. Редкое для завоевателя милосердие по отношению к спартанцам сам Антигон объяснял тем, что он воевал не против Спарты, а исключительно против Клеомена. Согласно Плутарху, Антигон пробыл в городе всего два-три дня и за это время успел вернуть Спарте «прежние законы и государственное устройство» (Cleom. 30,1). Полибий говорит примерно то же самое и в той же краткой форме — что Антигон «восстановил у них исконное государственное устройство» (II. 70, 1), то есть конституционную законность после «тирании» Клеомена. Из этих двух лаконичных ремарок можно сделать вывод, что Антигон произвел частичную реставрацию политического строя Спарты. Главным пунктом этой реставрации стало скорее всего восстановление эфората. Во всяком случае, в той политической борьбе, которая велась в Спарте в 220/219 г., самое активное участие принимали эфоры (Polyb. IV, 22, 5). Скорее всего за тот короткий срок, что Антигон пробыл в Спарте, кроме восстановления эфората, никакого вмешательства во внутренние дела Спарты он больше не предпринимал. По-видимому, была сохранена коллегия патрономов и шестая оба неополитов.

Что касается спартанской диархии, то она в своем классическом виде исчезла навсегда. Павсаний утверждает, что судьбу царской власти решил отнюдь не Антигон, а сами спартанцы. По его словам, они «не пожелали, чтобы у них были опять цари, во всем же остальном у них и до сих пор остается прежнее государственное устройство» (II, 9, 3). Самыми решительными противниками царской власти выступили скорее всего вернувшиеся после бегства Клеомена изгнанники. Они и стали на ближайшее время главной политической силой и кадровым резервом для замещения должностей эфоров и геронтов. Вероятно, Антигон доверил политическую власть в Спарте именно вернувшимся из изгнания эмигрантам. Но теперь правители Спарты действовали не совсем самостоятельно. Антигон Досон оставил в покоренном городе беотийца Брахилла в качестве военного губернатора (Polyb. XX, 5, 12).

Если о реставрации политического строя в самом общем виде источники сообщают, то о судьбе социально-экономических реформ Клеомена нет никаких данных. По всей видимости, сам Антигон этим не занимался и оставил все на усмотрение спартанцев. Правящие олигархи скорее всего отобрали у новых граждан свои земли. Реставрация прежних социальных порядков была облегчена тем, что самая активная часть новых граждан погибла в битве при Селласии.

Подводя итоги, хочется отметить, что Спарта, в течение столетий ничего или почти ничего не предпринимая для изменения своей социальной политики, достигла феноменального результата — она осталась фактически без полноправных граждан. Трансформация Спарты из столпа реакции чуть ли не в освободительницу народных масс Пелопоннеса произошла благодаря проведенным в полном объеме реформам Клеомена.

Клеомен в отличие от Агиса полностью отказался от конституционных мер и с помощью армии наемников осуществил государственный переворот, уничтожив эфорат и отправив в изгнание всех своих политических противников. Избавившись самым решительным образом от оппозиции, он подчинил непосредственно себе все правящие институты.

Клеомен подверг значительной трансформации полисное устройство Спарты. Он фактически заменил традиционную диархию монархией. Свои реформы Клеомен проводил уже как единоличный правитель, фактически диктатор, хотя в державно-политическом отношении он скорее ориентировался на прошлую модель государственности, чем на ее эллинистические образцы.

Традиция, исходящая от Филарха, приписывает большую роль в планах Клеомена стоику Сферу, но в реформах Клеомена нет ничего, что можно было бы объяснить исключительно влиянием философии стоиков. Как отмечает П. Кэртлидж, «несмотря на реставрационную риторику, подлинно революционный багаж Клеомена был менее основателен, чем багаж его предшественника из дома Еврипонтидов»[353]. Идеология реформ Клеомена «была основана на спартанском конституционном фольклоре, а не на воображаемой стоической концепции братства»[354].

Клеомен хотел уравнять между собой только граждан. При этом большая часть периеков и все илоты оставались вне гражданского коллектива, и, соответственно, равенство на них даже в теории не распространялось. По сути дела, единственной целью реформ Клеомена была «реставрация военной мощи Спарты, средствами были насилие, пропаганда и политический миф»[355].

Для Клеомена его реформы были не целью, а только средством для достижения чисто политических задач — возрождения Пелопоннесского союза во главе со Спартой. Возможно, он мечтал о гегемонии Спарты над всей Грецией.

Однако Спарта не имела никаких шансов взять верх над такими политическими тяжеловесами, какими были эллинистические монархии. Военное поражение Клеомена объясняется не внутренней слабостью Спарты, но превосходящей мощью Македонии. Успех реформ Клеомена оказался в тени его поражения при Селласии и бесславной гибели в Египте.