Другие грабли

Глава 9

Как известно, главное в драке — это красиво в нее ворваться, ну, или как в данном случае, это красиво ее начать. А дальше уже как вывезет. Ты просто делаешь все возможное, чтобы остаться в живых в отдельно взятую единицу времени, и если этих единиц у тебя окажется больше, чем у противника, то ты победил.

А нет, так нет.

Так или иначе, драка для тебя все равно закончится.

Начал я, как и положено, красиво, со сломанной челюсти их предводителя. Я услышал, как под моим кулаком что-то хрустнуло и сместилось. Что ж, в ближайшее время «Квакину» переговоры не вести. Будет кушать через трубочку и думать о своем поведении.

Но их все еще было одиннадцать против нас пятерых, и математический расклад был не в нашу пользу.

Но драка — это искусство, а не наука. Математика, конечно, влияет на итоговый результат, но отнюдь не является главным определяющим фактором. Спросите хотя бы у тех парней, которых я в субботу на пустыре встретил.

— Чапай, лови!

Сашка с ловкостью, которую трудно ожидать от подобного увальня, кинул мне Клавдию, и я поймал ее как раз вовремя, прямо перед набегающей на меня волной гопников. Тимур и его «потерпевший» бросились к машине, видимо, чтобы вооружиться, а Сашка попер вперед.

Я пару раз махнул Клавдией, и передо мной стало посвободнее. Надо заметить, что когда ты машешь куском дерева, изготовленным для игры, в которую в нашей местности отродясь никто не играл, нужно исхитриться, чтобы никого не покалечить. Поэтому я старался не бить в голову, работал по плечам и корпусу. Ну и, кажется, опять кому-то руку сломал.

Поскольку я старался обойтись без летальных исходов, это дало противнику, перед которым таких задач не стояло, определенное преимущество. Двое уже валялись на земле, не проявляя никакого интереса к происходящему, но трое продолжали на меня напирать. У одного был кастет, у второго — велосипедная цепь, а третий и вовсе был вооружен ушатанными донельзя нунчаками, висящими на проржавевшей цепи. А за оружием, между прочим, положено ухаживать…

Вторая тройка насела на Сашку, третья фигачилась вокруг «копейки» с Тимуром и его командой, и они, похоже, имели среди своих наибольший успех.

Сашка отмахивался от врагов своим дрыном, по какому-то недоразумению названным скалкой, и был похож на медведя Балу, раздающего оплеухи бандерлогам. Вот он зарядил кому-то в бок, и тот отлетел в сторону с парой-тройкой сломанных ребер.

Тимур уже валялся на земле, переведя схватку в партер и отчаянно пытаясь взять противника на болевой. Двое его бойцов с переменным успехом отмахивались от наседающих на них «квакинцев».

Вполне рабочая, в целом, ситуация.

Хрясь.

Скалка с тошнотворным хрустом врезалась кому-то в плечо, и Сашка остался с последним противником тет-а-тет. Но этот последний оказался парнем не промах, он ниже, легче и гораздо проворнее, и скакал вокруг майора, пытаясь найти брешь в его защите. Слишком юркий, в такого сложно попасть…

Я увернулся от летевшей мне в голову велосипедной цепи, блокировал удар нунчак битой, а потом резко сделал шаг вбок и врезал чуваку с кастетом локтем в лицо. Не целясь и не особо рассчитывая на успех.

Но все же попал. Тот охнул, сделал шаг назад, и я пнул его в живот.

Цепь снова свистнула в воздухе, но там, куда целил «квакинец», меня уже не было. Не буду лукавить, и мне случалось проигрывать в уличных драках, уступая напору, мастерству, а чаще всего — количеству оппонентов, но все те случаи были еще до армии и всего, что за ней последовало. А мои инструкторы по боевой подготовке были людьми разными, но все, как один, редкостными сволочами… Один так увлекся учебным спаррингом, что мне, ведомому исключительно инстинктом самосохранения, пришлось ему ногу сломать.

Худшее в драке — это предсказуемость, а чувак с велосипедной цепью был предсказуем. Я угадал его движение еще до того, как он начал его делать, сыграл на опережение и ударил битой в район локтя. Он выронил цепь и вместо того, чтобы рвать дистанцию, схватился здоровой рукой за приболевшую, после чего мой кроссовок врезался ему в ничем не прикрытую грудь.

Парень с нунчаками снова атаковал, я блокировал его удар Клавой, и на какой-то миг мы застыли в зыбком равновесии и заглянули друг другу в глаза.

Не знаю, что он прочел в моих, но в его поселилась обреченность. Он не мог отступить, это было против правил, этого бы не понял никто из тех, кто уже валялся на земле или окажется на ней несколькими секундами позже, и в то же время он уже понимал, что этой схватки ему не выиграть. Как говорится, я мог отгрузить столько, сколько ему в жизни не унести.

Потом он сделал очередной замах, вложив последние силы в этот удар отчаяния, но я снова уклонился и легонько стукнул его по пальцам.

Он выронил нунчаки, а я пинком отправил их куда подальше.

— Ну, давай, — сказал он.

Вообще, бить безоружного и не оказывающего сопротивление человека не в моих правилах, но и оставлять его за спиной тоже было нельзя. Знаю я таких, я отвернусь, а он как прыгнет…

Поэтому я врезал левым кулаком ему в подбородок, проследив, чтобы падая он не ударился головой о что-нибудь твердое, и только потом обернулся посмотреть, как идут дела у товарищей.

Сашка бросил попытки работать скалкой по слишком вертлявому противнику, бросил ее на землю, сделал шаг вперед и сграбастал чувака в объятия. «Квакинец» отчаянно вырывался, но только до того момента, как Сашка боднул его головой в лицо. Чудовищный удар, должно быть. Не хотел бы я оказаться на месте этого бедолаги.

Майор разжал объятия, и бесчувственное тело мешком упало на землю.

— Спасибо, чувак, развлек, — сказал ему Сашка и наклонился, чтобы подобрать скалку.

Тимур одолел своего противника, и теперь они коллективными усилиями запинывали двух оставшихся, и помощь им была, вроде бы, не нужна.

Я оглядел поле битвы, усеянное телами поверженных врагов, и внутри у меня что-то колыхнулось. Нет, даже не воспоминание, а какое-то очень хорошо знакомое, но давно и тщательно забытое ощущение, странная смесь гордости и разочарования. В прошлом, моем настоящем прошлом, которое еще не наступило, я делал такое, и не раз, и те, кто мне противостоял, далеко не всегда имели возможность уйти на своих ногах (пусть и после небольшого отдыха) или отъехать в больничку.

Впрочем, я все про себя знал и так, и подобные напоминания мне не требовались…

В общем, я сделался грустен, меланхоличен и несколько рассеян, как и всегда после драки, и, вероятно, это и послужило тем фактором, который навлек позор на мои седины.

Я подошел к Тимуру, остервенело работающему кулаками над уже почти не сопротивлявшимся противником, все усилия которого уходили на то, чтобы прикрывать наиболее важные части тела, и хлопнул его по плечу. Дескать, хватит, братан, заканчивай.

А он, видимо, не был готов заканчивать. Он вошел в раж, он еще был в пылу сражения, он мстил за те несколько неприятных минут, когда «Квакин» наслаждался численным превосходством, он был зол на тех членов бригады, которые не пришли и… В общем, черт его знает, о чем он там думал.

И поскольку для него еще ничего не закончилось, мое похлопывание по плечу он воспринял, как очередное нападение и отреагировал адекватно. То есть, сунул мне кулаком в глаз.

А я, уже впавший в рефлексию, даже отреагировать не успел.

Удар был так себе, меня били и куда сильнее, и мне даже удалось сдержать свои инстинкты и не кинуть ответочку. Я просто сделал шаг назад, выставил перед собой Клавдию, чтобы удержать Тимура от второй попытки и поинтересовался, не охренел ли он в корягу.

— Прости, Чапай, черт попутал.

Класс.

Его, значит, черт попутал, а мне теперь первого сентября в школу с фингалом идти. И самое обидное, что прошел всю потасовку, так толком и не схлопотав, и пострадал от «дружественного огня».

— Угу, — сказал я.

— Ну, хочешь, вломи мне в ответ, — сказал Тимур. — Я же знаю, что ты хочешь.

Я покачал головой. Тот Чапай, который действительно мог этого хотеть, остался в прошлом. То есть, в будущем. То есть, хрен его знает, но где-то по дороге я его в любом случае потерял.

— Бывает, — сказал я. — Проехали.

Я опустил биту, и Тимур бросился жать мне руку.

— Ну вы просто монстры, ребята, — сказал он. — Даже не знаю, что я бы без вас делал.

Валялся бы на земле и истекал кровью, подумал я. А потом бы долго и мучительно выздоравливал и еще полгода на костылях бы ходил.

— Послушай моего совета, Тимур, — сказал я. — Знаю, что ты ему не последуешь, но я все равно скажу. Займись чем-нибудь другим. Кооператив открой, автосервис какой-нибудь, что угодно, только не это. Это вот все — не твое.

В том, что грядет, владение рукопашным боем — отнюдь не главное, но с такими лидерскими качествами, когда половина группировки на стрелку забила, ему в той мутной воде ловить нечего.

Тимур немного потускнел лицом.

— Но если ты вдруг решишь продолжить, и у тебя возникнет еще одна такая же ситуация, а она непременно возникнет, если ты не пересмотришь свои взгляды на жизнь, то будь добр, ко мне с подобными просьбами больше не обращайся, — попросил я. — Я такие темы еще в детстве отлюбил.

— А ко мне обращайся, — сказал Сашка. — Я в том же подъезде живу, только двумя этажами ниже.

По счастью, «ласточка», которую театр военных действий зацепил только краем, почти не пострадала, приобретя только небольшую вмятину на левом переднем крыле. В темноте вмятина была практически незаметна, а под слоем пыли так и вообще станет невидима, а я не из тех людей, кто трясется над каждой царапиной на лакокрасочном покрытии.

Мы с Сашкой погрузились в машину, на прощание помахали Тимуру и его команде и отбыли восвояси. Так же медленно и аккуратно, чтобы не задавить никого из «квакинцев», валяющихся на земле и негромко постанывающих.

— Спасибо, Чапай, уважил, — сказал Сашка. — Я с восемьдесят пятого года так не веселился, к хренам.

— Угу, — мрачно сказал я. Лицо болело, но это была фигня. А вот то, что я приду в школу с боевым раскрасом, это вообще не фигня. Особенно в свете наших весьма натянутых отношений с Надеждой Анатольевной.

А чем таким веселым Сашка занимался в восемьдесят пятом году, я спрашивать не стал. Не настолько мне это все было интересно.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал Сашка. — Я должен был стоять, молчать и ни во что не вмешиваться даже после того, как ты пошел, сказал и, сука, вмешался, и ты был близок к тому, чтобы все разрулить, а я влез и напортачил. Была у тебя такая мысль?

Я промолчал. Если такая мысль у меня и была, то я почти сразу же ее отверг. Дело было не в майоре и его вмешательстве. Возможно, его вмешательство послужило спусковым крючком, после которого все полетело под откос, но даже если бы он стоял ровно и ни во что не лез, как мы и договаривались изначально, «Квакин» нашел бы другой спусковой крючок. И оно бы все равно полетело.

Потому что когда есть такой роскошный откос, вопрос полета под него — это просто вопрос времени.

— Вы бы не договорились, — продолжал Сашка. — Поверь, я этот контингент знаю, они беспредельщики и понимают только язык силы, и пребывали в заблуждении, что сила на их стороне. А я вижу свою просветительскую миссию в том, чтобы развеивать подобные заблуждения к хренам.

— Я знаю, — сказал я. — В смысле, не про твою просветительскую миссию, а про то, что мы бы не договорились.

— Ну а чо такой, сука, мрачный тогда?

Я объяснил ему ситуацию с фингалом, завучем и первым сентября.

— Да, незадача, — сказал Сашка. — Слушай, а давай ко мне заедем. В постоянное место проживания, так сказать. Я своих на дачу отправил, но, может, у жены тональник какой-нибудь завалялся.

— У тебя ж там, вроде, ремонт, — сказал я.

— Точно, — оживился он. — Там и побелка должна быть…

— Очень смешно, — оценил я.

— Нет, серьезно, — сказал он. — Думаешь, я сам тональником не пользовался, когда на работе надо было свежесть рожи продемонстрировать? Давай, поехали, Чапай.

— А куда ехать-то? — спросил я.

— Да тут недалеко, — сказал Сашка. — В Москву.

В принципе, время было еще детское, спать мне не хотелось, дома меня никто не ждал, и я знал, что как только останусь один, в голову полезут мрачные мысли. Типа, не тварь ли я дрожащая и имею ли право руки и ноги своим ближним ломать и лица им подрихтовывать. Раньше я, ясное дело, о подобном не задумывался, но вот с возрастом начало накатывать.

— Поехали, — согласился я.

— Только останови ненадолго, я дождевик сниму, — сказал Сашка. — А то что-то я потеть под ним начал.

Я свернул на обочину и остановился, Сашка вылез из машины, разоблачился, кинул скомканный дождевик и боевую скалку в багажник, где уже лежала Клавдия, и полез на место, и выглядел он при этом полным увальнем, совсем не напоминая того боевого медведя, что крушил врагов еще полчаса назад.

Наконец он взгромоздился на пассажирское сиденье и принялся крутить ручку, чтобы открыть окно.

— Люблю с ветерком, знаешь ли.

— Угу, — сказал я.

— А знаешь, на иномарках есть такие кнопочки специальные. Ты ее жмешь и стекло опускается, и ничего крутить не надо.

— Слышал, — сказал я.

— Живут же люди, — сказал он. — Когда уже на наших тачках такое появится?

Очередное пожатие плечами.

Я знал, что они появятся, но не помнил, в каком году. И то не на всех машинах, и только в качестве дополнительной опции. Ну, типа, комплектация люкс, с пластиковыми накладками и электрическими стеклоподъемниками. И вариант «лакшери», когда кнопки не заедают и не выпадают при нажатии.

Мы выехали из города и вырулили на трассу. Это раньше Москва начиналась в том же месте, где кончались Люберцы, здесь и сейчас их все-таки разделяло некоторое расстояние.

— Езжай прямо, — сказал Сашка. — Я скажу, где повернуть.

Дорога была относительно ровная и совершенно в это время свободная, камер через каждые двести пятьдесят метров натыкать еще не успели, так что я притопил педаль газа в пол, обнаружив, что я успел соскучиться вот по этому ощущению. Мотор, конечно, был карбюраторный, клапанов восемь, а не шестнадцать, но ехала машинка все-таки неплохо.

Сашка выставил руку в окно, загребая воздушный поток в салон, его борода колыхалась от ветра.

— Люблю такое, — сказал он. — Чапай, а на мотоцикле ты не пробовал?

— Как-то не сложилось.

— Зря, — сказал он. — Вот где ощущение полета, к хренам. И железа вокруг поменьше, нет ощущения, что тебя в консервную банку засунули. Я бы «харлей» хотел себе купить, такой знаешь, весь хромированный, я в кино видел. Только где ж его достать-то, особенно на зарплату честного мента?

Я сочувственно хмыкнул.

— Знаешь, Чапай, все-таки разлагающе на нас эти фильмы действуют, — сказал он. — Я вот раньше катался на «юпитере», и, сука, горя не знал. А теперь мне хочется оседлать «харлей», весь такой хромированный, и укатить куда-нибудь по хайвею в аризонский закат. Ну, или хотя бы до Пензы какой-нибудь, хоть я там и не знаю никого. И балбес мой тоже «харлей» хочет.

— Балбес?

— Дубина семнадцатилетняя, — пояснил Сашка с отцовской гордостью в голосе. — Весь в меня, только борода пока толком не растет, клочьями какими-то, да и пиво пить я ему запрещаю. При мне, по крайней мере, чего он там со своими корешами пьет, мне неведомо, но запах-то я иногда чую… Весь, сука, в меня, даже в школу милиции в этом году поступил, так что у него свое первое сентября намечается. Виталиком зовут.

— Угу, — сказал я.

— А у тебя дети есть, Чапай?

— Нет, — сказал я.

— Ну, все еще впереди, — сказал Сашка. — Сейчас помедленнее, нам на следующем светофоре направо.