Другие грабли. Том 2

Глава 44

— Не совсем так, — сказал я.

— То есть?

Колокольцев посмотрел на Петруху. Петруха посмотрел на Колокольцева.

Я улыбнулся им обоим.

— Насколько я знаю, науке известны и случаи, когда переносится не только сознание, а сам человек, так сказать, во плоти, — сказал я. — И я как раз такой случай.

— Немыслимо, — сказал Колокольцев. — И как давно это произошло?

— Да в восемьдесят девятом же, — сказал я. — Остальная часть истории остается без изменений.

— Но это невозможно, — заметил Петруха. — Как ты легализовался? Откуда взял документы, квартиру, предысторию, наконец?

— Думал, вы мне это объясните, — сказал я. — Вы же эксперты.

— У тебя был настоящий паспорт с твоей фотографией, — сказал Петруха. — Я его в руках держал, и он не был поддельным. Совершенно точно не был.

— Потому что я его не подделывал.

— Где же тогда ты его взял?

— В кармане нашел, — сказал я. — В вечер, так сказать, прибытия.

— Я не понимаю, — сказал Петруха. — То есть, ты там был Василий Иванович и здесь ты Василий Иванович? С паспортом, квартирой и машиной на твое имя? С послужным списком в, мать его, ГРУ?

— Я сам не знаю, откуда всё это взялось, включая послужной список и наградной пистолет, — сказал я. — Но факт остается фактом.

— Значит, вы хотите сказать, что вы не заняли место этого человека? — уточнил Колокольцев. — Что до августа восемьдесят девятого года такого человека вообще не существовало?

— А потом он откуда-то взялся, — подтвердил я. — То есть, я.

— Ничто не может просто «взяться», — сказал профессор Колокольцев. — Должны быть какие-то причины. И какая-то основа, потому что не может такое произойти на пустом месте. Вы в две тысячи девятнадцатом кем работали?

— Физруком.

— И в восемьдесят девятом, как только оказались здесь…

— То нашел в своем паспорте приказ о зачислении на работу в школу, — сказал я.

— Хм, — сказал Колокольцев. — Возможно, имеют место частично замещенные воспоминания.

— А это как?

— Это один из механизмов защиты рассудка, — сказал профессор. — Чтобы вы не испытывали шока от пребывания в новом теле, ваш мозг заставил вас думать, что это ваше тело. А на самом деле оно принадлежало человеку из нашего времени, чье место вы заняли.

— Но это мое тело, — сказал я. — Уж я-то знаю, я его тридцать лет холил, лелеял, тренировал и подвергал всяческим опасностям. Все эти шрамы, все эти родинки — мои.

— Или ваш мозг хочет, чтобы вы так думали, чтобы не загружали себя мыслями о том, что заняли чье-то чужое место, — сказал Колокольцев. — И зовут вас на самом деле вовсе не Василий Иванович, просто вы этого не помните. И работали вы, возможно, не физруком, а завхозом.

— Не, — сказал я и покачал головой. — Что-то мне это объяснение не нравится.

— Бритва Оккама, молодой человек, — сказал Колокольцев. — Самое простое объяснение обычно самое верное, и не стоит плодить новые сущности без необходимости.

— Мне тоже это объяснение не нравится, проф, — сказал Петруха. — Да, оно простое, логичное, и в любом другом случае я бы с вами согласился, но не в этом. Потому что частично замещенные воспоминания делают Чапая рядовым хр… провальнем, тысячи их, и никак не ведут к разгадке феномена, из-за которого его пытается убить столько народу. Завхоз, физрук… Как сказал бы один наш общий знакомый, в чем, сука, смысл?

— Альтернативное объяснение антинаучно, — сказал профессор. — То есть, оно противоречит тому, что нам известно о мироздании сейчас.

— Когда-то нам было известно, что Земля плоская и покоится на четырех слонах, — заметил Петруха. — Которые, в свою очередь, стоят на черепахе, дрейфующей в полной пустоте. И ничего, как-то мы новости о шарике пережили. Я к тому, проф, что у мироздания еще много загадок, и не стоит отвергать версии только потому, что они кажутся вам слишком фантастическими. И, кстати, что это за версия-то?

— Я все же склоняюсь к версии о частично замещенных воспоминаниях, — сказал проф. — Потому что в ином случае получается, что реальность прогнулась под Чапая, постаравшись вписать его в себя и создать ему предысторию.

— Одномоментно нарисовав ему квартиру, машину и наградной пистолет? — уточнил Петруха. — А такое вообще возможно?

— Нет, — сказал проф. — Даже если изменения были минимальны, даже если для того, чтобы принять Чапая, реальность вычеркнула из себя кого-то максимально на него похожего, переписав на другое лицо всю его собственность и заслуги, у меня нет ни малейшего представления о том, почему так могло произойти. Ведь для мироздания люди и муравьи одинаковы, а много ли вы обращаете внимания на муравьев?

— Немного, пока они не начинают ползать по моей еде во время пикника, — сказал Петруха. — Вы правы, эта версия действительно антинаучна, нелогична и непонятно, зачем. А сам ты что по этому поводу думаешь, Чапай?

— Не знаю, — сказал я. — Но если воспользоваться бритвой Оккама, то получается, что я — это не я?

— Ты — это ты, — сказал Петруха. — Просто зовут тебя по-другому, выглядишь ты иначе и на самом деле ты не физрук.

Вот и приехали.

Замечательно вообще. Я пришел сюда хоть за какими-то ответами, а получил еще больше вопросов. Как меня звали на самом деле? Как я выглядел? Физрук ли я?

Физрук или не физрук, вот в чем вопрос…

— Но если все так, то зачем мне вообще помнить про две тысячи девятнадцатый? — спросил я.

— Наша личность, это, грубо говоря, сумма наших воспоминаний, — сказал Колокольцев. — Поэтому заменена может быть только некоторая их часть, иначе ваша личность перестанет существовать. Иными словами, есть грань, которую ваш мозг даже в целях самозащиты не может перейти. Вы достали из кармана паспорт, увидели фотографию, и мозг заставил вас поверить, что это ваша фотография. Прочитали имя — и мозг заставил вас поверить, что это ваше имя. Увидели приказ о зачислении на работу, и мозг подсказал вам, что именно там вы и хотели работать. Защитный механизм, помогающий вам адаптироваться в новых условиях, как я уже говорил.

Я покатал в голове обе версии.

Одна была логичная, рациональная и объясняла почти все, за исключением только повышенного интереса, который проявляли к моей скромной персоне разнообразные спецслужбы из будущего.

Вторая была бредовая, антинаучная и фантастическая и не объясняла вообще ничего, кроме этого самого интереса. Потому что если реальность действительно прогибается от моего присутствия, это ее свойство и делает меня идеальным агентом хаоса и дестабилизирующим фактором. Понять бы еще, почему она прогибается.

— Гипноз, — сказал Петруха.

— Что гипноз?

— Гипноз может помочь тебе вспомнить то, что ты забыл.

— Я не верю в гипноз, — сказал я. — И я ему не поддаюсь.

— Но проверить-то все равно не мешает.

— А у тебя и гипнотизер знакомый есть?

— Кашпировскому могу позвонить, он не откажет. Он мне должен.

Я-то думал, что он мелкий бандит, а он вон как широко шагает, Кашпировский ему должен… Кто знает, каких высот мог бы достичь Петруха, если бы его не убили вчера… В смысле, его вчера уже не убили, поэтому фиг знает, каких высот он еще достигнет.

Если, конечно, его не убьют завтра. Возможно, даже из-за меня.

— Позвони, — согласился я. Вдруг и получится, всегда лучше знать, чем не знать. — Отрицательный результат тоже результат.

— Ты настолько в это не веришь?

— Ну, допустим, мы узнаем, что я не физрук и зовут меня не Василием, а Владимиром. Чем это нам поможет?

— Это исключит вторую версию, а значит, причины феномена нужно будет искать в каком-то другом месте.

— В каком? Если тебе известно другое место, почему бы не поискать там прямо сейчас?

— Мне не известно, — сказал Петруха. — Но делать-то что-то надо. И вот еще вопрос. Если ты действительно способен прогибать реальность под себя, то почему ты такой неамбициозный?

— Что ты имеешь в виду?

— Почему ты физрук? — спросил он. — Физрук, а не генсек, не Папа Римский, не миллионер где-нибудь на Кипре? Почему Люберцы, а не Калифорния или Монако? Почему «восьмерка», а не «порше»?

— «Порше» в Люберцах долго не проживет, — сказал я. — Не угонят, так разуют.

— Ну так а почему Люберцы?

— Возможно, именно там и в таком виде Чапаю наиболее комфортно, — сказал профессор. — Я все еще не сторонник этой версии, но ответы на ваши вопросы довольно просты. Чапай пытается повторить свой жизненный путь, возвращаясь в те времена и места, где ему было наиболее комфортно.

— Это сейчас-то комфортные времена? — изумился Петруха.

— В девяностые Чапай был ребенком, — напомнил Колокольцев. — Дети не сталкиваются с таким же количеством трудностей, как взрослые. Кроме того, детские воспоминания всегда несколько идеализированы, и в две тысячи девятнадцатом девяностые могут показаться человеку совсем не такими, какие они есть на самом деле.

— Но он же не в детство вернулся.

— Значит, он был вполне доволен своим возрастом, — сказал профессор. — Это же все субъективно, вы понимаете. И когда случился перенос, он оказался в наиболее комфортном для него возрасте во времени, о котором у него остались самые теплые воспоминания. Но я в очередной раз повторюсь, это только гипотеза, в которую лично я не верю. Чапай, в какое именно место Люберец вас перенесло?

— На пустырь, — сказал я.

— Хм…

— Где его сразу же встретил торжественный комитет, состоящий из местных гопников, — сказал Петруха. — Сколько их было, Чапай?

— Пятеро, — сказал я.

— И что было дальше? — поинтересовался Колокольцев.

— Он их всех раскидал.

— Любопытно. Чапай, а раньше в жизни у вас такое было? В версии себя две тысячи девятнадцатого года вы были способны на такие подвиги?

— Ну так-то да, но что толку от моих воспоминаний, если они частично ложные? — поинтересовался я. — Может быть, я в две тысячи девятнадцатом был вообще каким-нибудь ботаником и тяжелее шариковой ручки ничего в руках не держал.

— Защитные механизмы работают не так. Сама личность не меняется, меняются только мелкие детали, — сказал профессор. — Возможно ли, что в момент, предшествующий переносу, вы искали какого-то конфликта? Или в каком-то конфликте уже участвовали? Бывает так, что обстоятельства сильно влияют и человек попадает в схожую ситуацию, чтобы ему было легче адаптироваться.

— Я не помню ни самого факта переноса, ни обстоятельств, ему предшествовавших, — сказал я. И, наверное, это свидетельствует об избирательных провалах в памяти и защитных механизмах, о которых говорил профессор.

— Если таки решитесь на сеанс гипноза, постарайтесь вспомнить этот момент, — посоветовал Колокольцев. — Он может многое прояснить.

Пока же все становилось только еще более запутанным.

Петруха подкинул меня до метро, на котором я добрался до своей машины.

Четкий план действий у нас не сложился, встреча с экспертом дала только пищу для размышлений, но не более того. Ясность в уже имеющихся вопросах не появилась, зато добавились новые.

Петруха обещал договориться о встрече с Кашпировским или каким-нибудь другим гипнотизером уже на завтра, а это значило, что сегодня я совершенно свободен.

И поскольку делать было совершенно нечего, а ожидать очередное вторжение хронодиверсантов можно было в любой точке пространства, я решил отправиться в то место, где, по уверениям профессора Колокольцева, мне должно быть наиболее комфортно.

В Люберцы.

Если после обоих своих путешествий во времени я оказывался на одном и том же пустыре, так может быть, это не просто пустырь? Может быть, это своего рода якорь, который притягивает меня в нужное время? Но нужное для чего?

Хотелось бы и мне это знать.

Я припарковал машину, перешел дорогу и вступил на тропинку, ведущую в сердце территории. Меня окружала начинающая желтеть нескошенная трава, прячущая в себе куски бетона, обрывки ржавой арматуры, битые бутылки и черт знает, что там может быть еще. В отличие от моих предыдущих визитов сюда, светило солнце, при котором все выглядело не так, как тогда, и я затруднился бы указать, где именно находятся места моей боевой славы.

Конец августа. Для взрослого, наверное, это мало что значит, но в детстве это та самая пора, когда летняя беззаботность сменится осенними тяготами, новым учебным годом и всем, что с этим связано. Прощайте, каникулы, здравствуйте, повзрослевшие одноклассники и ничуть не изменившиеся учителя.

Конец августа — это как вечер воскресенья. Пока еще все хорошо, ты спокоен и ничем не занят, но утро понедельника и новая рабочая неделя уже подкрадываются к тебе и не дают полностью расслабиться, и хотя телом ты еще здесь, но мысли все чаще переносят тебя туда.

Сейчас я уже не школьник, и на работу мне точно не надо, но у меня куча других проблем, которые я бы с радостью поменял на необходимость учиться или преподавать. Как провести человечество по шаткому мосту между хроноштормом и ядерной войной? И какого черта эта участь выпала именно мне?

Кураторы, поглощающая временные линии буря, серия конфликтов по всему миру, которая приведет к уничтожению большей части человечества… Что я могу со всем этим сделать? Почему я вообще решил, что должен что-то с этим сделать? Может быть, моя миссия в прошлом сводится к тому, чтобы засвидетельствовать падение цивилизации.

Если у меня вообще есть какая-то миссия, а я не оказался здесь случайно выиграв приз в какой-то вселенской лотерее, билеты которой я даже не покупал.

Мне хотелось, чтобы в происходящем был какой-то смысл, но мирозданию может быть плевать на то, чего я там хотел.

Я добрел до центра пустыря и не нашел там ничего, кроме привычных взгляду развалин. То ли коровник тут когда-то был, то ли овощехранилище…

Пустырь и пустырь, зачем я сюда приперся, чего я хотел здесь найти, что ожидал увидеть? В любом городе таких пустырей десятки, почему же я ждал, что этот окажется каким-то особенным?

В конце концов, может быть, меня случайно оба раза тут выкинуло. Тупо подальше от людей, чтоб я своим появлением из пространственно-временного портала их не нервировал и повода для нездоровых сенсаций не создавал.

Я присел на нагретую солнцем бетонную плиту, упер локоть в колено, положил подбородок на ладонь. Скульптурная композиция «Чапай размышляет о том, что делать дальше и задается вопросом, а Чапай ли он вообще».

Провалы в памяти или чрезмерно податливая реальность? Какой вариант я бы предпочел, если бы у меня был выбор?

И с чего бы реальности быть такой податливой? Может быть, это вообще не реальность, а какой-то виртуальный мир, аналог Матрицы, созданной для того, чтобы утвердить господство машин, и я попал сюда совершенно случайно? Существует ли ложка?

Ложки, ясное дело, у меня при себе не оказалось, зато неподалеку в траве валялся отрезок арматуры, который для моих целей подходил ничем не хуже.

Я машинально очистил его от травы и засохшей земли, снова уселся на плиту и уставился на арматурину, стараясь убедить себя, что ее не существует. Я вам это рассказываю, чтобы вы отчетливо понимали, до какой степени отчаяния я дошел, пытаясь навести порядок в этом бардаке.

Арматура, разумеется, не согнулась ни на сантиметр, оказавшись совсем не такой податливой, как реальность вокруг. Или для чистоты эксперимента действительно надо было ложку брать?

Впадаешь в маразм, Чапай, сказал я себе, поднялся с теплого бетона, отряхнул джинсы и совсем уже было собрался пойти к машине, как почувствовал что-то неладное. В воздухе повисло напряжение и неуловимое чувство опасности.

Я замер и выждал десяток секунд, за которые так ничего и не произошло.

Наверное, показалось, решил я и собрался продолжить путь, как в паре метров от меня открылся портал и вылетевшая из него граната упала мне прямо под ноги.